31 декабря 1943 года к нам в сопровождении нескольких офицеров пришел высокий, статный контр-адмирал.
Это был начальник училища Владимир Юльевич Рыбалтовский. Он поздравил нас с наступающим Новым 1944 годом, выразил уверенность в скорой победе, пожелал всем здоровья, успехов в учебе, которая начнется в первых числах января и велел жить дружно, как принято у настоящих военных моряков. Каждый из нас получил новогодний подарок. В праздничном пакете была небольшая плитка американского шоколада, конфеты-подушечки с мармеладной начинкой, печенье и мандарины. На его пожелание «жить дружно» я тогда не обратил внимания, но, как впоследствии оказалось, оно имело для нас большой смысл. Мы все были очень разными по характерам и привычкам, по опыту жизни, взглядам и навыкам, физическому и умственному развитию. Среди нас заметно выделялись ребята, поступившие в училище с боевых кораблей и из морской пехоты. Их было человек двадцать. Они были одеты в военно-морскую форму, ходили вразвалку, как бывалые морские волки, щеголяя клешами, приталенными голландками и сверкающими бляхами ремней. Некоторые имели боевые ордена и медали. На остальных сверстников почти все они смотрели с откровенным презрением. Подавляющее большинство нахимовцев первого набора составляли мальчишки 10-14 лет, осиротевшие в годы войны. Некоторые из них пережили Ленинградскую блокаду, другие перенесли суровые испытания в голодном тылу, но не стали беспризорными.
Однако были и такие, которые по прихоти войны, в борьбе за существование прошли через бродяжничество и воровство. Эти ребята, вкусившие невольную «свободу» и имевшие богатый криминальный опыт, отличались наглостью, жестокостью и стремлением к установлению своих порядков. Они часто затевали драки за влияние в нашей среде и сильно осложняли наш быт, особенно в первые месяцы. В училище в 1944г было сформировано пять рот по сто воспитанников в каждой (годом позже стало шесть рот). В первую роту были зачислены ребята окончившие пять классов, во вторую роту, в которую был определен я, окончившие четыре класса и т.д. Вторая рота, как и другие, состояла из четырех взводов-классов по двадцать -двадцать пять ребят в каждом. С первого января 1944 года, когда училище стало функционировать как воинская часть, был введен строгий порядок. Территория училища была окончательно закрыта для посторонних. Мы не могли самовольно её покидать, тем более, что все её входы и выходы круглосуточно охранялась вооруженным часовыми, - матросами музыкальной команды. Война была в разгаре. Мы внимательно следили за фронтовыми сводками, радовались освобождению наших городов и крупных узловых железнодорожных узлов. При упоминании отличившихся в боях военных частей и соединений, надеясь услышать хоть что-нибудь, о наших близких. Сведений об отце долго не было. Мой родной город, главная база Черноморского флота Севастополь, разрушенный до основания, всё ещё был занят врагом. Города и сёла, по которым прошел молох войны. как правило, представляли собой руины. Те их жители, которым чудом удалось уцелеть, крайне бедствовали, ожидая своей очереди в освобождении от ненавистных оккупантов. В тылу наши соотечественники, крайне ограниченные в продовольствии и самом необходимом, напряженным трудом создавали оружие победы. В этой обстановке мы, нахимовцы первого набора оказались в оазисе благополучия и заботы о нас и о нашем будущем, заботу о котором приняло на себя наше всесильное государство, в лице Партии и Правительства.
Репродукторы (черные тарелки на стене) были только в таких помещениях, как столовая, кубрики, актовый зал, в которых мы коллективно могли прослушать последние новости. Их включали только тогда, когда ожидались важные новости. Постепенно мы осваивались на новом для каждого из нас месте. Основу переданного нашему училищу 13 декабря 1943 года комплекса зданий на улице Камо составлял главный корпус - большое трехэтажное здание из красного кирпича дореволюционной постройки, - наш учебный корпус. До войны это здание принадлежало второй средней школе, потом в нем размещался военно-морской госпиталь № 40. Его помещения нуждались не только в косметическом ремонте. В этом здании для занятий воспитанников по таким предметам, как военно-морское дело, слесарные мастерские и т.д. необходимо было перестроить помещения, разместить в них соответствующие оборудование, учебные пособия и экспонаты. До того, как была завершена работа по обустройству под спальню помещений в соседнем здании, мы все жили в учебном корпусе. В его левом крыле, на первом этаже, находилась квартира начальника училища, так что он круглосуточно находился с нами. Его кабинет и кабинеты его заместителей размещались в том же крыле на втором этаже. В центре этого здания был круглый актовый зал. Классы и специализированные кабинеты обустраивались на всех трех этажах. Под столовую было переоборудовано длинное помещение в цоколе этого здания. Большой двор училища представлял собой плац, на котором нам предстояло каждое утро заниматься физзарядкой. Здесь же проходили занятия по строевой подготовке, разводы суточного наряда и построения перед выходом училища в город. К крылу главного корпуса примыкало одноэтажное здание санитарной части, - лазарет, за ним имелся небольшой хозяйственный двор, в котором размещались гараж и большое двухэтажное здание. В его полуподвале размешалась команда духового оркестра. Наши оркестранты, кроме музыкального сопровождения выходов училища в город, несли караульную службу и выполняли разные работы по ремонту и обустройству помещений. В том же полуподвале были устроены баня, оружейная и гауптвахта - карцер. Первый и второй этажи были отведены под кубрики.
Кубрик нашей второй роты находился в правом крыле второго этажа, в нем были установлены в два ряда двухъярусные металлические кровати. Между кроватями размещались тумбочки для хранения предметов гигиены, а также для ухода за одеждой и обувью. Эти тумбочки наши старшины называли рундуками. Воспитанники младших классов размещались в крыле главного корпуса. Наши занятия по общеобразовательной школьной программе начались со 2 января 1944 года, т. е. на четыре месяца позже, чем в городских школах. Тем не менее, перед воспитанниками, офицерами-воспитателями и преподавателями начальником училища контр-адмиралом В. Ю. Рыбалтовским была поставлена задача: каждый воспитанник за полгода должен пройти и освоить полный объем годичной программы, а также изучать военно-морское дело и всё, что полагалось по курсу молодого краснофлотца. Такую программу вряд ли удалось бы осилить при сбоях в организации учебного процесса или каких-либо послаблениях в соблюдении дисциплины. Учебный процесс осложнялся многими обстоятельствами. Офицеры, подобранные для училища на должности воспитателей, как правило, не имели профессиональной педагогической подготовки, необходимой для работы с детьми и подростками, одних из которых им надо было воспитывать, а других ещё и перевоспитывать. Почти все они были отозваны из фронтовых частей, имели боевые награды. Учительский состав на протяжении первого учебного года претерпел существенные изменения. Руководство училища, лишенное возможности осуществить заблаговременный подбор кадров педагогов, с помощью городского отдела народного образования для обеспечения учебного процесса на первых порах привлекло старых, но очень опытных учителей, которых постепенно стали замещать более молодыми. Престарелую учительницу русского языка и литературы Кореневу сменила Сусанна Вартановна Бурунсузян, поменялись также учителя истории, естествознания, географии, французского языка.
Урок русского языка ведет преподаватель Коренева. 1944 год.
В ходе учебного процесса по мере завершения ремонтных работ у нас неоднократно менялись помещения учебных классов, специализированных кабинетов, мастерских, даже столовой и кубриков. Тем не менее, руководство училища, офицеры-воспитатели и преподаватели справились с этой задачей и сумели обеспечить наше полноценное обучение в 1944 году, - в первом году существования училища. Случайно мы узнали о том, как обсуждаются нашими наставниками задачи по организации нашей учебы и воспитания. Один из любознательных воспитанников нашей роты (не помню, кто именно) обнаружил, что в здании училища имеется интересная система вентиляции и центрального отопления. В классные помещения подогретый воздух поступал по системе вентиляционных ходов устроенных в стенах здания. Ходы были достаточно широкими, так что однажды, в часы самоподготовки, поползав по этим ходам, он оказался у частой металлической сетки, через которую воздух поступал в просторный кабинет начальника училища, где в это время шло совещание. О содержании услышанного им, он и рассказал нам перед отбоем. В кабинете, кроме адмирала он разглядел его заместителей, некоторых командиров рот, офицеров-воспитателей и учителей. Наш «лазутчик» сказал, что он не всё расслышал и не всё понял, но вроде бы советовались, как нас учить и воспитывать. Учителя советовали всем офицерам изучать какого-то Макаренко, а адмирал сказал, что учеба и воспитание должны дополнять друг друга. Учителям надо нас учить и воспитывать, а офицерам нас воспитывать и учить. Еще он сказал, чтобы помнили о том, что все воспитанники разные, к каждому нужен свой подход, что офицеры-воспитатели должны разобраться и понять, кого и как воспитывать, а кого и как перевоспитывать. Еще он добавил, что к тем, кого надо перевоспитывать, надо быть особенно требовательными и твёрдыми и не допускать для них никаких послаблений. Педагоги должны быть строгими, но всегда справедливыми.
Начальник политотдела капитан 1 ранга Ф.И.Аверлюков проводит совещание офицерско-преподавательского состава.
Услышанное, мы стали обсуждать, даже спорить, избегая присутствия при этом офицеров-воспитателей и их помощников. Некоторым ребятам очень не понравилось, что офицеры и преподаватели сговариваются, как нас воспитывать. Они считали, что порядки в училище и без того слишком строгие, а из услышанного можно было понять, что на нас будут давить еще сильнее. Надо мол, что-то придумать, говорили они. Другие, более рассудительные, возражали: - раз мы не юнги, и не курсанты, а воспитанники, то само собой, они и обсуждают, как нас воспитывать, а буза нам ни к чему, могут отчислить и всё равно воспитывать, но уже в детских домах, где будет намного хуже. Протестные настроения высказывали лишь некоторые воспитанники, но позже оказалось, что на них способны все, особенно в обстановке возникающего общего недовольства, но об этом несколько позже.
Важные этапы и события
В начале января 1944 года нам выдали и для повседневного ношения робу – рабочую одежду, - хлопчатобумажные серо-голубые флотские куртки (голландки), к ним отложные форменные воротнички (гюйсы), из такого же материала брюки, а также полосатые матросские тельняшки. Получили также широкие черные поясные ремни, с бронзовыми пряжками с якорями (бляхами) и ботинки. Через несколько дней мы имели также шерстяные фланелевки синего цвета, черные брюки, легендарные бушлаты и бескозырки, а потом ещё и шинели. Наши «классные дядьки» - мичманы и старшины сверхсрочной службы старательно подбирали обмундирование каждому воспитаннику. Брюки с короткими штанинами, по их мнению, были «хороши только для того, чтобы от долгов бегать». Они не должны быть короткими и не должны быть настолько длинными, чтобы «дорогу ими подметать» . На вопросы - почему на форменных воротничках именно три полоски, разъяснили, - эти полоски символизирует три великих победных сражения российского флота – Гангутского, Чесменского и Синопского. Ленточки на бескозырки, погоны на бушлаты и погончики на робу и форменки мы могли получить только после успешной сдачи зачета по строевой подготовке. Начались тренировки. Труднее всего в нашем взводе приветствие на ходу давалось Толе Данилову. При переходе на строевой шаг он вдруг начинал левой рукой взмахивать при шаге левой ногой, а правой рукой при шаге правой. Он долго не мог справиться с этой проблемой, за что получил прозвище «уртазы-муртазы». Когда мы сдали, наконец, зачеты по строевой подготовке, нам вручили погоны на бушлаты и шинели и погончики на голландки с буквой , а для бескозырок - ленты с надписью золотом «нахимовское училище». При этом нас сильно огорчило то, что вместо длинных лент с якорями нам предстояло носить на бескозырках черные бантики. Длинные ленты с якорями нам разрешили только года три спустя. Мы не ожидали, что переодевание преобразит нас не только внешне, но и внутренне. Даже ребята, которые до училища моря ни разу в глаза не видели, одев военно-морскую форму, вдруг стали испытывать чувство причастности к братству военных моряков.
Нахимовцы первого набора Н.Зубарев (слева) и В.Соколовский.
Единая форма как бы сгладила очевидные индивидуальности, сделало всех внешне похожими. При этом фронтовики растворились в серо-голубой массе сверстников, - прикреплять награды на робу было не принято. Для самолюбия некоторых из них эта внешняя уравниловка оказалась болезненной. В этой новой обстановке при первом же построении, возникли неожиданные проблемы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Посыпались реплики: «Вот еще, буду я свои каракули предъявлять... И вообще, зачем нужен этот зачет?». Джемс Константинович посмотрел на офицеров тяжелым взглядом. Он не стал напоминать им о дисциплине и офицерской чести. Контр-адмирал встал, многозначительно откашлялся, собрал свои тетрадки, строевым шагом подошел к преподавательскому столу и отрапортовал: «Товарищ капитан первого ранга, контр-адмирал Чулков к сдаче зачета готов!». В аудитории мгновенно стало тихо. Только лихорадочно шелестели перелистываемые страницы тетрадей. Чулков был самым дисциплинированным, внимательным и аналитически мыслящим слушателем из всех, кого я знал. Объем учебной программы его не устраивал. Он, как компьютер, впитывал в себя всю информацию, которую мог получить в стенах академии. Часами он просиживал на кафедрах, задавая массу вопросов, вникая во все детали... После учебы в академии, Джемс Константинович командовал крупным соединением на Тихоокеанском флоте. Ходили разговоры, что этот передовой и талантливый офицер будет назначен заместителем командующего флотом. К сожалению, это не сбылось.
Он трагически погиб в авиакатастрофе. В Ленинграде, на Серафимовском кладбище на памятнике офицерам-тихоокеанцам, погибшим в этой катастрофе, золотом выбито его ...
В.Васильев. О ТОПОРЕ... И РАКЕТНЫХ СТРЕЛЬБАХ.
В начале 1960-х годов я командовал зенитным ракетным дивизионом на ракетном крейсере. Что это было за время - все, наверное, помнят. Шло массовое вооружение флота ракетным оружием. Офицеры артиллеристы успешно переучивались в ракетчиков. Переучивался и я. Осваивать принципиально новую технику было очень трудно. Знаний, полученных в училище и в специальных офицерских классах, было явно недостаточно. Приходилось ночами штудировать специальную литературу. Сложность заключалась еще и в том, что некоторое время наш , корабль совершенно нового типа, был на Северном флоте единственным в своем роде. А, следовательно, единственным был и мой ракетный комплекс. Не было у нас даже мало-мальского аналога. Не с чем было сравнить, не с кем поделиться одолевавшими меня сомнениями. Иногда в мемуарной литературе пишут, как «на ура», «в сжатые сроки» осваивали новую технику. Не верьте этому - не все так просто... Больше всего мне запомнился день, когда я впервые почувствовал себя уверенно. Корабль вышел в море, чтобы выполнить зачетную стрельбу зенитным ракетным комплексом. Такая стрельба по плану боевой подготовки выполнялась впервые в ВМФ. По этой причине она привлекла внимание высшего командования. На корабле находились Главнокомандующий ВМФ и командующий Северным флотом. Каждый с группой офицеров своего штаба.
Командир корабля напутствовал меня предельно кратко: "либо грудь, в крестах, либо голова в кустах". ...Когда корабль вошел в полигон, за моей спиной собралась группа проверяющих офицеров. Старшим в ней был Контр-адмирал Иванов. Офицеры фиксировали каждое мое движение, каждую мою команду. К счастью, ни во что не вмешивались. И вот телеуправляемая воздушная мишень уже в воздухе. В ту же минуту мне доложили, что в одном из блоков системы управления произошло замыкание на корпус. Стрелять нельзя... Струйки холодного пота потекли у меня по спине. В голове мелькает: «Всю предыдущую ночь хлестал дождь. Утром система управления проверена. С приборами во внутренних помещениях вряд ли могло что-нибудь случиться». Мысленно перебираю приборы на надстройках. Они хорошо защищены от воды. Стоп! Три дня назад на верху была установлена регистрирующая фотокамера № 5. Ее водозащищенностъ сомнительна. Здесь необходимы пояснения. В те далекие годы при учебных стрельбах параметры работы системы управления и характеристики полета зенитной ракеты в воздухе фиксировались специальными фотокамерами (РФК). Позже, когда эксплуатировали более современные системы автоматического документирования, мы эти РФК вспоминали с улыбкой... Они были весьма примитивны, неудобны в эксплуатации и доставляли много хлопот. ...Хватаю микрофон громкоговорящей связи и командую: «Отключить РФК №5! Быстро! Мишень в воздухе!». В ответ из динамика - чей-то всполошенный голос: «Так для этого нужно 10-15 минут, надо же проводники отдавать». Рубашка на спине уже прилипла к телу... Ору в микрофон: «Перекусите проводники! Перекусите кабель! Тринадцать секунд вам на все!»- добавляю еще в сердцах несколько крепких слов. Через минуту докладывают: «РФК № 5 отключена! Замыкание на корпус исчезло. Можно стрелять». А через несколько минут РЛС корабля обнаружила воздушную мишень.
Стрельба прошла успешно - мишень . Контр-адмирал Иванов крепко пожал мне руку, поздравил с успехом. Затем с расстановкой произнес: - Вы, наверное, догадываетесь, что, если бы стрельба была неудачной, вас бы сняли с должности. Вздумали кабель рубить!... - Ну и снимайте! Уйду в народное хозяйство. Без работы не останусь, - не сдержался я. А в голове вертелось; «Победителей не судят». Контр-адмирал посмотрел на меня пронизывающе: - Вы зря петушитесь, молодой человек. Вам еще долго служить. Офицер флота должен иметь выдержку в любой ситуации. Даю вам три дня. Через три дня доложите мне обработанные результаты стрельбы. Заодно разберитесь, как можно отключить любую из РФК, обойдясь без топора и кусачек. Как выяснилось позднее, контр-адмирал оказался прав - РФК действительно можно было отключить. Но, к стыду своему, я тогда не знал, как... А отключил ее в той ситуации толковый и расторопный старший матрос Гуръев. До сих пор вспоминаю его с благодарностью. Проводники никто не перекусывал, кабель никто не рубил... Через три дня, тщательно подготовившись, развесив плакаты и диаграммы, я докладывал результаты стрельбы Иванову. Без утайки доложил и свою ошибку с РФК. Слушая, он удовлетворенно кивал головой. Когда я закончил, контр-адмирал усадил меня в кресло и начал «доверительную беседу, которая продолжалась больше часа Он расспрашивая о боевых возможностях ракетного комплекса, особенно, о его боевом применении, повседневной эксплуатации, о надежности техники, о дисциплине личного состава и многом другом. Лишь к концу беседы я понял, что Иванов меня экзаменует. И еще я понял, что экзамен вроде бы выдержал. Так оно и было. Заканчивая беседу, контр-адмирал сказал: - Скоро вам станет легче. Через два-три месяца на Северный флот придут новые корабли с такими же комплексами, как у вас. Вы перестанете вариться в собственном соку. С другой стороны, работы тоже прибавится. На этих кораблях офицеры и матросы не имеют опыта боевого применения своей техники. За опытом они придут к вам. Готовьтесь!... И еще. Если вы успешно выполните все стрельбы, запланированные на этот год, и не будет никаких ЧП, то мы рассмотрим вопрос о перемещении вас по службе с повышением в должности. Но без партизанщины! - погрозил он пальцем - Топором пользоваться только для колки дров!
Расстались мы довольные друг другом. Иванов сдержал свое слово. Через год осуществилась моя заветная мечта - я получил направление на учебу в Военно-морскую академию.
В.Васильев. О НЕДОПИТОМ ЧАЕ.
«Утром ...июля 196... года я заступил оперативным дежурным дивизии кораблей. Мне не повезло. В этот день командир дивизии и все офицеры штаба убыли в соседний пункт базирования принимать в состав дивизии новый корабль. И мы с помощником оперативного остались на флагманском корабле на рейде Североморска единственными представителями командования дивизии. Вся ответственность за выполнение плана боевой подготовки и всех прочих повседневных дел легла, таким образом, на нас...» В те времена, когда у оперативного дежурного практически отсутствовали средства автоматизации, дежурства эти были напряженными и хлопотными. Даже в те дни, когда командование и штаб находились на корабле, иной раз, приходилось постоянно держать в голове цифры и сведения о нескольких десятках кораблей, самолетов и вертолетов. Кто, где, когда и что должен выполнить? Какую задачу должны решать?.. Лейтенантские ходовые вахты и дежурства по кораблю вспоминались, как легкая прогулка. В тот памятный день план боевой подготовки был достаточно насыщенным. Часть кораблей выполняла в море артиллерийские и торпедные стрельбы. Другие, оставшиеся в базе, принимали топливо и боеприпасы. Все эти действия нам с помощником необходимо было контролировать и обеспечивать. Напряжение немного спало лишь вечером, после 22.00. Все корабли возвратились в места базирования и доложили о выполнении плана. Слава Богу, все было в порядке. Дневной план , на кораблях ни одного ЧП.
После окончания сеанса связи с последним возвратившимся кораблем, я вышел из рубки оперативного на крыло мостика, немного проветриться. Стояла редкая для северных широт погода. Абсолютный штиль. Белесое с голубизной небо - без единого облачка. Неяркое заполярное солнце склонилось к закату, но не собиралось заходить за горизонт. Полярный день продолжался уже несколько недель. Сопки, обычно черные и угрюмые, освободившись от тумана и облаков, выглядели очень живописно. Каменные склоны были окрашены в цвета разных оттенков, от серого до красноватого, кое-где виднелись яркие пятна зелени. В бинокль можно было разглядеть рыбаков и грибников. Со стороны рейда красочно смотрелся освященный солнцем Североморск. Вдоль причалов и по улице Сафонова беззаботно гуляли нарядно одетые люди. В Матросском парке играл духовой оркестр. Там, на берегу, своим чередом шла совсем иная жизнь, без авралов, тревог и учений... Из задумчивости меня вывел голос помощника: «Товарищ оперативный, давайте чайку попьем. Все готово». Я вернулся в рубку. На моем рабочем столе, заваленном картами, планшетами и журналами, вестовой с трудом нашел свободное место, заботливо расстелив белоснежную салфетку. На ней стояли стаканы крепчайшего черного чаю, лежали бутерброды.
Мы с помощником садимся в свои кресла, и я с наслаждением делаю несколько . Но... допить чай мне не удалось. Из динамика прозвучал возбужденный голос дежурного по ПВО дивизии: - Товарищ оперативный! По данным береговых постов наблюдения - неопознанная воздушная цель. Пеленг... Дальность... Мы с помощником одновременно отставляем свои стаканы в сторону. Командую: - Вести прокладку. Цель классифицировать. Уточнить: цель одиночная или групповая! Через минуту доклад: - Сильные помехи. Цель классифицировать не удается. Ориентировочный курс на Североморск. - Цель классифицировать, несмотря на помехи! Смотрю на помощника и киваю ему. Он понимает меня без слов. Включает секундомер и громоздкий, как комод, магнитофон (портативные в те годы были большой редкостью), открывает журнал учета событий. Отдаю приказания: - Дежурному по наблюдению, включить дежурные радиолокационные станции! - Дежурному по связи, связаться с вышестоящим командованием, соединением войск ПВО и вызвать на связь корабли нашей дивизии! От ответного доклада становится не по себе. Доложили, что с кораблями дивизии связь установлена, а внешние абоненты на наши запросы не отвечают. А ведь около часа назад была проверка связи. Все было в порядке! Стараюсь ни выражением лица, ни интонациями голоса не выдать своего волнения.
- Дежурный по связи! Ваша боевая задача - не учебная, а боевая задача - связаться с командованием и войсками ПВО! Использовать любой канал связи! Выполняйте! Хватаюсь за телефоны. Первый, второй, третий - все молчат. - Дежурный по связи! Что с телефонами? В ответ дрожащий голос дежурного телефониста: -Товарищ оперативный! Телефонный кабель оборван. Через 10-15 минут все исправим. Рвется там, где тонко, и всегда не вовремя. Внутреннее напряжение полностью не удается скрыть. От моего резкого движения недопитый стакан с чаем падает со стола Звон разбитого стекла. Пятнадцать минут! Тренированная память услужливо подсказывает: в 1942 году в Новороссийском порту при налете фашистской авиации на 15 минут опоздали с объявлением воздушной тревоги. В результате немцы потопили лидер «Ташкент» и еще несколько кораблей и судов. Погибло много людей. Вот что такое 15 минут! - Дежурный по связи! На ввод в строй телефона даю 5 минут! Дежурный по ПВО продолжает выдавать данные по цели. Береговые посты ее устойчиво наблюдают, но она не классифицирована. А дежурные РЛС дивизии ее еще не обнаружили. Здесь какое-то несоответствие. Какое? Пока непонятно. Беру планшет, наношу на него трассу цели и делаю несложные расчеты. Киваю помощнику: пора! Помощник дает сигнал боевой тревоги по дивизии. Через 10-20 секунд принимаю сигнал тревоги от своего старшего начальника, мелькает мысль: «Видимо, что-то серьезное... Хорошо, что, несмотря на неполадки со связью, сигналы принимаем».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Мой путь в Тбилисское Нахимовское Военно-морское училище был предопределен моим происхождением и войной. Родился я в Севастополе в семье морского командира-артиллериста, а создание суворовских и нахимовских училищ происходило в условиях затянувшейся войны. В декабре 1943 года, когда со второй попытки, наконец, состоялось мое зачисление в училище, мне было 14 лет, а теперь уже 82. В этом возрасте не все обстоятельства и события почти семидесятилетней давности сохранились в памяти. Годы успели стереть в ней многие имена, фамилии, даты и события, особенно те, которые не были закреплены сильными впечатлениями и эмоциональными переживаниями. Неумолимое время унесло из жизни почти всех моих сокурсников по первому набору в пятые классы училища. О некоторых из них, - о фронтовиках, имевших правительственные награды, в сороковых годах в газетах писали довольно часто и всегда восторженно, в пятидесятых редко, потом о них совсем забыли, а сами герои этих заметок, вероятно, впоследствии так и не ощутили потребности позже написать о себе и о годах, проведенных в училище.
Будучи нахимовцем первого набора первого из трех созданных в разное время Нахимовских Военно-морских училищ, я решил откликнуться на предложение подлинных энтузиастов нахимовского братства Сергея Владимировича Карасева и Валентина Владимировича Максимова - поделиться воспоминаниями о годах организации и становления Тбилисского Нахимовского Военно-Морского училища и тех условиях, в которых усилиями советских офицеров и педагогов были не только сохранены, но и обучены, воспитаны и подготовлены для служения Родине тысячи мальчишек, детство которых так или иначе было искалечено войной. Эти воспоминания не везде хронологически последовательны, но я и не ставил перед собой задачи написания истории училища, которая уже довольно подробно изложена другими. Мне хотелось рассказать о разных эпизодах нахимовского периода моей жизни, которые сохранила память о том не простом времени.
Начало войны
Весь день 21 июня 1941 года и почти до самой ночи, под впечатлением кинофильма , я рисовал поединок легендарного новгородского князя с магистром тевтонского ордена.
Позаимствовав из учебника рисунок схватки двух всадников, русского витязя с половцем, я старался придать витязю облик Александра Невского, а половцу - Магистра тевтонского ордена. Пса-рыцаря я изобразил в белом плаще, со шлемом, похожим на перевернутое вверх дном ведро с рогами. Закончив, долго с удовольствием смотрел на рисунок, пытаясь представить, какое он завтра произведет впечатление на моих приятелей. Наконец, довольный своей работой, выпил стакан молока и лег спать. Ночью мне снилась битва на Чудском озере. Мечи и топоры русских воинов обрушивались на рыцарей- крестоносцев, но те упорно лезли вперед. Потом, вдруг шум усилился, став каким-то воющим, картина сражения стала темнеть и исчезла. Я не сразу понял, что уже проснулся и лежу с открытыми глазами, но ничего не было видно. В комнате был полный мрак, а меня кто-то сильно тряс за плечо. Надрывно выли сирены воздушной тревоги. Сквозь этот шум не сразу расслышал голос мамы. Она настойчиво повторяла: - «Да вставай же, одевайся, надо скорее спускаться в подвал!» Натыкаясь в темноте на стены и стулья, я долго не мог отыскать свои брюки и куртку, наконец, кое-как оделся и на ощупь, вслед за мамой, державшей на руках моего трехмесячного братишку, спустился по лестнице во двор. У подъезда, едва различимые в темноте толпились соседи. Кто-то возмущался: «По учебной тревоге подняли народ в три часа ночи, а ведь утром надо идти на работу!» Вдруг резкие, голубоватые лучи прожекторов прорезали темноту. Они несколько минут ощупывали черное небо, потом так же неожиданно погасли. Сирены смолкли и соседи недовольно ворча стали медленно расходиться по своим квартирам. Утром, после ночной тревоги, ощущалось какое то напряжение. Моих сверстников – соседей по двору не было видно и я подумал, что они ушли ловить бычков. Днем из штаба позвонил отец, коротко сказал: «, нужно на всякий случай быть ко всему готовыми». Мама спросила – «К чему быть готовыми?» - но ответа не услышала, отец уже положил трубку. Потом во дворе дома жильцы нашего двухэтажного дома собирали металл и добровольные пожертвования на нужды обороны, заново обустраивали подвал под бомбоубежище. Так в жизнь нашей семьи, как и в жизни миллионов наших соотечественников, вошла война, которая застала нас в Керчи.
Мой отец был кадровым артиллеристом. Свою военную биографию он начал в 1920 году, когда ему было 16 лет. Принимал участие в Гражданской войне, воевал с басмачами в Туркестане.
Мой отец Соколовский Георгий Степанович, курсант одесской артиллерийской школы 1928г ; начальник кафедры Рижского училища береговой обороны 1958 г.
В 1928 году, окончив Одесское артиллерийское училище, он служил на батареях береговой обороны Севастополя, Балаклавы, Эльтигена (под Керчью), Чебанки (под Одессой), потом его перевели в Севастополь, флагартиллеристом на крейсер «Красный Кавказ», потом на линкор «Парижская коммуна».
Крейсер «Красный Кавказ» Линкор «Парижская коммуна»
Мой дед Соколовский Степан Леонтьевич. Мой отец Соколовский Георгий Степанович со мной в Одессе, 1934 год 1938г, борт линкора «Парижская коммуна».
В 1940 году отец был назначен начальником керченского укрепрайона и гарнизона города. В феврале 1941 года родился мой младший брат Александр, и все заботы моей мамы, естественно, были сосредоточены на нём. Последние два месяца перед войной отец практически круглые сутки находился в штабе и дома не ночевал. В начале июля 1941 года началась эвакуация семей командного состава керченского гарнизона. Из вещей нами было взято только самое необходимое. Мою маму с трехмесячным братом и меня, также как и семьи других керченских командиров на барже доставили в Новороссийск, а из Новороссийска отправили в Пятигорск. Связь с отцом была прервана, и только весной 1942 года мы узнали, что, когда немецкие войска были уже у Перекопа, он был переброшен из Керчи в Севастополь. В ходе боев, на дальних подступах к городу, предшествовавших первому штурму, отец был ранен и контужен, в связи с чем эвакуирован и проходил лечение на Кавказе. Когда немецкие войска первый раз заняли Ростов на Дону, мы двинулись на восток, но потом вернулись в Новороссийск, где после выздоровления отец продолжил службу. Мы обосновались на окраине города в небольшом частном домике. В первый же день, вечером был налет немецких бомбардировщиков. Их моторы издавали характерное подвывание. Взрывы раздавались где то в центре города и в порту. Прожектора шарили по небу, зенитки били часто, но не было видно, чтобы хотя бы один самолет загорелся и падал. Сын хозяйки Олег, парень лет пятнадцати, пояснил: - «это Юнкерсы – 88, они сбрасывают бомбы с большой высоты, чтобы наши зенитки их не достали». На соседней улице неожиданно раздались частые выстрелы зенитного орудия. – «Это передвижная, как бы по ней не бросили бомбу, попасть могут в нас. Лучше всего прятаться под кровать, это шанс» сказал Олег и я вслед за ним поспешил в дом. Такие налеты повторялись регулярно. По их началу с наступлением сумерек, в то время, можно было проверять часы.
В начале июля 1942 года, находясь в Новороссийске, мы ощутили последствия падения Севастополя. - Резко усилилась интенсивность немецких бомбардировщиков как на город, так и на находившиеся в его порту боевые и гражданские корабли. Бомбежки совершались теперь и ночью и днем. Фашистские летчики сбрасывали не только бомбы, но и обрезки рельсов и продырявленные металлические бочки. При падении они издавали невероятно ужасные звуки. Это делалось для того, чтобы оказывать моральное и психологическое давление на новороссийцев. Когда отец получил назначение в Анапу, мы потянулись было вслед за ним, но в начале августа стало известно, что немцы заняли Минеральные воды, поэтому мы повернули на юг, остановившись в казацком селе Дранды вблизи Сухуми. Потом, когда в горах Кавказа начались бои и в Дранды с перевалов стали поступать раненные, мама приняла решение перебраться в Поти. Там мы встретились с нашими родственниками Андриановыми. Они были эвакуированы с севастопольским морcким заводом имени Серго Орджоникидзе. Завод обосновался в потийском порту и обеспечивал ремонт наших боевых кораблей поврежденных бомбами, снарядами и торпедами. Глава семьи и его сын, а мой двоюродный брат Лёня, работали на заводе по шестнадцать – семнадцать часов в сутки. В октябре 1943 года мне случайно встретился сослуживец отца по Севастополю капитан Владимир Черевков, командовавший в Поти зенитной батареей, располагавшейся на окраине города. От него узнал о том, что создается Нахимовское Военно-морское подготовительное училище, в которое набирают мальчишек 10-14 лет и что набор в него осуществляется в Кобулети. Для меня, родившегося в Севастополе в семье морского артиллерийского командира и росшего в среде военных моряков, к тому же мечтавшего пойти по стопам отца, эта новость была сигналом в дорогу. Тут и думать было нечего. Мама отговаривать меня не стала. Уже третий год шла война, и всё это время из-за бомбежек и переездов я не имел возможности учиться в школе.
Путь в училище
Сборы были недолгими. На железнодорожной станции сел в поезд Поти - Батуми. Мое стремление поступить в Нахимовское училище было настолько сильным, что я без опасений ехал в незнакомый город, даже не зная адреса приемной комиссии. Пожилая супружеская пара грузин, оказавшихся случайными попутчиками, как только поезд тронулся, встревожились. Они стали расспрашивать меня, почему еду один, куда, зачем, сколько мне лет, знаю ли точный адрес? Поезд должен был прибыть в Кобулети вечером, и они искренне беспокоились за меня. Эти чуткие люди настояли, чтобы я разделил с ними вечернюю трапезу – с соленым сыром, что было весьма кстати.
На перроне станции Кобулети патрульные после расспросов посадили меня в попутный грузовик. Ехали медленно, почти в полной темноте. Когда полуторка остановилась у слабо освещенного здания, водитель сообщил, что прибыли на место. С трудом найдя вход и войдя в дом, увидел стол, на котором горела керосиновая лампа, за столом двух женщин в белых халатах. -«Ты кто?» - спросила одна из них, недовольно разглядывая меня. Я назвался. – «Кто тебя прислал? А где твой отец? Где мать? Сколько тебе лет? Свидетельство о рождении есть? Где жил до войны? Сколько окончил классов? Справка есть? Как узнал о наборе?» Вопросы сыпались на меня один за другим так быстро, что вторая женщина сердито заметила, что она не успевает записывать. Устав от дороги, в полумраке и непривычной обстановке я с трудом соображал, чего именно от меня хотят услышать. Утром, меня и других ребят растолкали, велели умыться, дали чаю с хлебом и сахаром, после чего врачи приступили к осмотру каждого. Едва осмотр окончился, как появился заспанный майор в помятой морской форме. Он полистал какие то бумаги и, удостоверившись, что я приехал по собственному почину, а не по направлению какой-либо организации, объявил, что как переросток, я не могу быть принят в училище, после чего велел отвезти меня на железнодорожную станцию. Я такого поворота не ожидал и объявленное майором решение меня просто обескуражило. Ничего хорошего ожидать больше не приходилось, и я вернулся в Поти. Так неудачно окончилась моя первая попытка поступить в Нахимовское училище. В конце декабря 1943 года в Поти неожиданно появился мой отец. На его кителе я увидел два ордена Красного Знамени, на плечах погоны подполковника. Он получил несколько дней отпуска для того, чтобы повидаться с семьей. Я рассказал ему о моем желании поступить в Нахимовское училище и о неудачной поездке в Кобулети. Отец внимательно выслушал меня, уточнил вопросы, которые мне задавали и сказал, что если желание поступить в училище у меня твердое, то он съездит со мной в Тбилиси, где должно находиться училище.
Здание ТНВМУ со стороны ул. Камо, 1944 г.
30 декабря мы поездом прибыли в столицу Грузии. Училище нашли быстро. Отец оставил меня в вестибюле, а сам ушел в сопровождении дежурного офицера. Он долго отсутствовал, и я уже стал волноваться, полагая, что меня опять не хотят принять в училище. Однако, оказалось, что мое зачисление состоялось, просто его долго расспрашивали о последних боевых операциях, в которых он принимал участие. Прощание было коротким: отец спешил на вокзал, чтобы успеть на поезд, а меня дежурный старшина повел по первому этажу, направо. Когда мы миновали лестницу, ведущую наверх, он отрыл дверь в коридор. На его полу, вдоль стены лежали накрытые одеялами матрацы. Один из них временно стал моей постелью. Меня отвели в баню. Пока я мылся, одежда проходила санобработку. Потом постригли машинкой под «ноль», накормили и отвели в «спальню». На постелях расположились ребята одетые кто во что. От переживаний я сильно устал, поэтому не стал принимать участие в спорах сверстников, - где будет училище после войны, в Севастополе или в Одессе? Лично я был, конечно, за Севастополь. До переезда в Керчь, мы жили в Севастополе на улице Ленина. Наш дом находился напротив музея обороны Севастополя в Крымской войне. Рядом с музеем была Минная башня, над её аркой большие круглые часы, так что из нашей квартиры они были хорошо видны и по ним было удобно сверять время. Вспоминая свой родной город я пытался представить, где будет расположено училище после войны, - напротив Приморского бульвара, в районе Инкермана, или на Корабельной стороне ?… Ленинградцы и москвичи спорили, чей город самый главный. Под эти размышления и споры уснул совершенно счастливым. Я был уверен, что мои волнения, наконец, окончились и мечта сбылась.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
С нетерпением ожидая новую книгу Владимира Михайловича, приведем опубликованные им в "Альманахе" 1999 года, интересные и поучительные, с хорошим вкусом и чувством юмора написанные документальные рассказы.
В. Васильев. КОМБРИГ РЫБИН Или Как померкла слава боцмана Карасева.
В моей записной книжке есть запись: «... ноября 195... года. Боевая тревога на эскадренном миноносце . Слава боцмана Карасева померкла... Получил трое суток ареста при каюте от старпома. Легко отделался». Дело было на Северном флоте. Эсминцы нашей бригады, наконец-то, собрались у родного причала после долгих и напряженных походов. Подводили итоги года, который был для нас весьма успешным. И офицеры, и матросы слегка расслабились.
В тот день я был дежурным по кораблю на «Находчивом». Шел первый час ночи. Все, кроме дежурно-вахтенной службы, спали. Я пошел проверить порядок в носовых помещениях, оставив в рубке за себя дежурного по низам. В мое отсутствие больному матросу в кормовом кубрике стало плохо. Дежурный по низам разбудил фельдшера и сам спустился к больному, строго-настрого приказав рассыльному ни в коем случае не отлучаться из рубки. И ничего бы при этом, я думаю, не случилось, если бы дежурная смена не распахнула дверь камбуза на верхнюю палубу. Оттуда потянуло аппетитным запахом жарившихся котлет, который сразу же учуял изрядно продрогший вахтенный. Он, как потом докладывал, «только на одну минуту» отлучился с поста: выпросить бутерброд с котлетой. Второй бутерброд выклянчил рассыльный, который тоже потом докладывал, что ушел из рубки «всего на полминуты»... В те самые «минуту» и «полминуты» на корабль прибыл комбриг. Обнаружив, что у трапа никого нет, он заглянул в рубку дежурного. Там тоже никого не оказалось. Затем комбриг, нарочито громко ступая по стальному настилу палубы, пошел по кораблю. В посту энергетики и живучести он увидел двух дремлющих старшин из состава дежурной службы БЧ-5... В носовой надстройке комбриг не обнаружил второго рассыльного. У оторопевшего командира бригады складывалось впечатление, что на корабле вообще нет дежурно-вахтенной службы. В душе его начало закипать раздражение.
И тогда, этот немолодой уже офицер, , выкинул такое, о чем потом долго вспоминали на бригаде... Он снял ботинки и в носках неслышно поднялся на ходовой мостик. Вахтенный сигнальщик оказался на своем месте. Но он стоял на крыле мостика и, перегнувшись через поручни, с упоением рассказывал сигнальщику с соседнего корабля о своих успешных ухаживаниях на берегу за одной североморской девицей. Комбрига он, естественно, не заметил, чем окончательно вывел его из себя. Командир бригады в темноте нащупал рычажок колоколов громкого боя и нажал на него. Сигнал боевой (не учебной!) тревоги разнесся по спящему кораблю. На эсминце мгновенно раздался топот матросских сапог. Взревели дизель-генераторы, зашевелились стволы орудий. Заработали моторы элеваторов, подающих боезапас. Засветились экраны РЛС. Могучий организм эсминца «проснулся», напряг мускулы и только ждал команды. На мостике ожидал указаний старпом. Он был назначен недавно и еще не совсем освоился в новой должности, (командир корабля находился в отпуске).
Комбриг вышел из темной ниши, где скрывался, зорко наблюдая за происходящим, выслушал доклад старпома о готовности корабля . Затем скомандовал : «Отбой боевой тревоги! Офицеров, мичманов, всю дежурно- вахтенную службу построить на баке!». «Разговор» на баке продолжался около 20 минут. Вернее, говорил только комбриг. Мы же сконфуженно молчали. За эти 20 минут и померкла слава боцмана Помпея Ефимовича Карасева, героя рассказа Леонида Соболева «Индивидуальный подход». А славился боцман, как известно, тем, что мог виртуозно ругаться в течение восьми минут, ни разу не повторяясь... Закончив «разговор», комбриг круто повернулся и сошел с корабля, не дав никаких указаний и не объявив никому взысканий. Больше об этом случае он никогда и никому не напоминал. Не было ни нудных поучений, ни бесконечных проверок. А наш эсминец вскоре стал одним из лучших кораблей бригады. Организацию его дежурно-вахтенной службы ставили всем в пример. ...Через много лет я и еще один мой сослуживец встретили в Ленинграде нашего бывшего командира бригады, капитана 1 ранга запаса Дмитрия Андреевича Рыбина. Мы все трое, тепло обнялись. В тот вечер мы долго не расставались, вспоминая былое... К великому сожалению, я потерял потом его адрес, и встретиться повторно не удалось. После этой встречи я долго размышлял о сложности человеческих взаимоотношении, в частности, об авторитете командира. Задавал себе вопрос: был ли хоть один офицер еще на бригаде, который смог бы добиться успехов таким неординарным способом, каким это сделал Рыбин на «Находчивом»? И сам себе ответил: нет. Рыбин обладал непререкаемым авторитетом как в больших вопросах, так и в мелочах. Блестящий моряк, он великолепно управлял кораблями бригады. под его командованием, при совместном плавании шли, будто связанные невидимыми нитями. А как Дмитрий Андреевич ориентировался в море!
Однажды, у самой границы наших территориальных вод, корабли бригады обнаружили иностранную подводную лодку. Они тут же «вцепились» в нее своими гидроакустическими станциями, как стая гончих. Лодка маневрировала, стопорила ход, «подныривала» под корабли, пыталась оторваться. Все было напрасно. Более суток эсминцы "гоняли заблудившуюся" субмарину, вытесняя ее все дальше от наших берегов. Наконец, она всплыла. Это была дизельная английская подлодка. Комбригу из штаба флота пришла благодарность за умелые действия и «добро» всем кораблям идти в базу. Дмитрий Андреевич, довольный, удобно расположился в кресле на мостике и скомандовал: "Курс сто сорок три. Следуем в базу". Через несколько секунд штурман корабля доложил: «Курс в базу сто сорок один». Комбриг усмехнулся и кивнул головой, утверждая курс, названный штурманом. Спрашивается, каким шестым чувством Рыбин ориентировался в открытом море? Он скомандовал курс, даже не взглянув на карту, после того, как корабли сутки крутились вокруг лодки, А ошибся-то всего на два градуса!..
В. Васильев. ДЖЕМС ЧУЛКОВ.
Наш корабль усиленно готовился к официальному визиту в столицу Норвегии. Корабль скоблили, красили, мыли от клотика до киля. На субботу был назначен смотр командующего флотом... А в пятницу, накануне смотра, был день рождения у признанного лидера молодых офицеров корабля - старшего лейтенанта Джемса Чулкова. Почему у его родителей, живших в далекой русской глубинке возникла идея назвать своего сына иностранным именем - никто не знал. Но, несмотря на необычное имя, у него были черты лица типичного выходца из средней России и русский размах в характере и поступках.
Чулков был не только «главарем» всех лейтенантских розыгрышей, но и уважаемым наставником по службе у только что назначенных «зеленых» лейтенантов. День рождения праздновали с размахом в единственном в Североморске ресторане «Ваенга». Гости от души веселились, перебрасывались шутками, звенели бокалами. Немного не в форме был только хозяин застолья. В прошедшую ночь он не сомкнул глаз ни на минуту (до утра пришлось искать и устранять неисправность в навигационной РЛС, без которой нельзя выходить в море). Вернувшись поздно вечером на корабль, хозяин и часть его гостей, разгоряченные празднеством, «добавили» еще. Короче говоря, все угомонились только к трем часам. А наутро не смогли поднять Чулкова. Даже его тренированный организм спортсмена-перворазрядника не выдержал такой нагрузки. ...Тогда Джемса заперли досыпать в каюте, в надежде, что командующий флотом туда не заглянет. ...Командующий, в им назначенное время, начал смотр. Он остался доволен и похвалил экипаж. Смотр уже подходил к концу, когда проснулся Чулков. Внутренняя пружина подсознания флотского офицера (ощущение, что ты проспал и нужно куда-то бежать) выбросила его из койки, как катапульта. Он мгновенно оделся и выскочил на верхнюю палубу. И надо же случиться такому совпадению - Чулков сразу же предстал перед командующим флотом и его свитой. - А вы кто такой ? - сурово спросил адмирал. - Старший лейтенант Чулков, товарищ командующий! Командующий внимательно осмотрел опухшее и небритое лицо Чулкова, и в голосе его зазвучал металл: - А что вы, товарищ Чулков, делали сегодня ночью, позвольте вас спросить?
Джемс Чулков в качестве ассистента у Знамени 1-го Балтийского высшего военно-морского училища, стоит справа от знаменосца Юрия Назарова. - В.Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996.
В голове у Чулкова быстро сложилась комбинация смешения событий во времени. - До утра не спал, устранял неисправность навигационной РЛС. Докладываю: станция в строю, корабль может выходить в море. - Старший помощник, это так? - Так точно, товарищ командующий. Чулков приложил много стараний и к утру ввел в строй РЛС. Старпом отлично знал, что Чулков занимался радиолокационной станцией не в эту, а в предыдущую ночь. Знал он и про застолье в «Ваенге», но дипломатично умолчал. Командующий продолжал придирчиво осматривать Чулкова, - А почему у вас такая засаленная тужурка? Вы что, в ней норвежцам покажитесь? - Так точно, товарищ командующий! - выпалил Чулков. В голове его быстро созревала новая комбинация, и он тянул секунды. - Ну что вы заладили: так точно да так точно! - недовольно отозвался адмирал - Докладывайте толком: есть у вас новая тужурка? Идея у Чулкова дозрела:
- Так точно! Тужурка шьется. В понедельник будет готова. Вот товарищ начальник тыла может подтвердить: в понедельник с утра вторая примерка, а к вечеру будет готова. - Начальник тыла, что у вас там с обмундированием для этого корабля. -Так точно, в понедельник тужурки будут готовы, и не только для Чулкова. Командующий смягчился. - Хорошо - сказал он Чулкову - идите, и приведите себя в порядок. А вам, начальник тыла, под личный контроль - состояние обмундирования для всего экипажа! ... Надо сказать, что Чулков, по сути, не обманывал командующего. В действительности, у него была новая, хорошо пошитая тужурка, но ее надел на смотр сосед по каюте, которому должны были пошить тужурку к понедельнику. Но дело даже не в тужурке, а в том, что у Чулкова и в большом, и в малом был талант мгновенной реакции на любые события. И в сложной, нестандартной ситуации он всегда мог найти оригинальный, но верный выход. Это свойство он сохранил и в зрелом возрасте и солидном звании. ...В течение многих лет я преподавал в Военно-морской академии. Однажды мне поручили читать лекции и вести практические занятия в группе, где слушатели по возрасту и выслуге, в большинстве своем, были старше меня. За учебными столами сидели умудренные опытом, солидные офицеры, уже командовавшие крупными кораблями и соединениями. А за первым столом сидел старший офицер этой группы - контр-адмирал Чулков. Скажу откровенно, я не очень уютно чувствовал себя в этой аудитории. Естественно, что это заметили слушатели. И однажды Джемс Константинович выручил меня в щекотливой ситуации. Да с каким блеском!
Я закончил раздел учебной программы и объявил слушателям, что они должны предъявить мне результаты практических работ. А по этим результатам я буду выставлять зачеты. Аудитория загудела
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Мы с Р.В.Павловым попали на МКЛ, где коком был молодой матрос Калинкин, который очень не любил свою профессию и готовил так, что у него подгорали даже борщ и компот. Мы, чертыхаясь, ели «шедевры» его кулинарии, в то время как он бегал обедать на соседний бронекатер к своему коллеге и другу. По этому поводу Ростислав Павлов написал частушку на мотив «Калинки»:
Кок у нас не беспокоится, Кое-как, посуда моется, И в форпике по Калинкина вине Аромат стоит сильней, чем в гальюне.
А я был инициатором экзекуции: мы поймали Калинкина, когда он собирался удрать во время обеда на соседний катер, и силой заставили его съесть двойную порцию борща, гречневой каши и компота его собственного приготовления. Ведь тогда мы тоже были на грани того, чтобы разбежаться обедать по другим катерам. Потом Калинкина определили в пулемётчики, а коком назначили другого матроса. Здесь же картина была совершенно иная: кок готовил пищу хорошо, в этом я убедился, сняв пробу, но почему-то далеко не на всю команду. Я обошёл корабль, на борту кроме нас троих не было никого, даже дежурного. Правда, вскоре один за другим команда вернулась на корабль. Я снова превратился в дознавателя, на этот раз по собственной инициативе. Допрос начал с Ямпольского. Он мне объяснил, что у них как-то испортились продукты, и они были вынуждены получить на базе кое-какие продукты вперёд, а теперь экономят, чтобы выровняться. Объяснения его, меня не убедили. Я потребовал у него данные о наличии продуктов на корабле, и, получив их, вместе с ним и с коком проверил наличие продуктов в кладовой и на камбузе. Продуктов оказалось в полтора-два раза меньше, чем доложил мне корабельный интендант, а продуктов водолазного дополнительного пайка (сгущёнки и шоколада) вообще не оказалось. Так прошёл первый день моего командования этим кораблём. На следующий день я пошел на базу, чтобы уточнить положение с продуктами питания. Наличие и состояние других видов материально-технического обеспечения корабля меня не интересовали, так как я был всего лишь временно исполняющим обязанности командира корабля, но мне предстояло кормить команду в течение сорока дней. Картина была удручающей: все продукты были «съедены» вперед, одни на неделю, другие на месяц, а в денежном выражении недостача продуктов превышала двухмесячное денежное содержание командира корабля. Особенно большим был дефицит масла, сахара и мяса. Выдавать эти продукты в долг мне отказали. Пришлось обращаться к командованию. Но предварительно я сделал полный расчет продуктов, которые надо было получить, чтобы, расходуя их с максимальной экономией, кормить команду в течение двух месяцев.
Ямпольского я, конечно же, отстранил от должности интенданта. Самое трудное было найти ему замену, так как никто из команды не хотел этим заниматься. Пришлось назначить в приказном порядке. Комдив был потрясен моим докладом, но, когда я предложил привлечь Ямпольского к ответственности, комдив посоветовал мне уладить все без излишнего шума и приказал начальнику снабжения удовлетворить мою заявку на продукты. Питание экипажа стало налаживаться, а я продолжал индивидуальные беседы со старшинами и матросами (по одному, с глазу на глаз, причем в своей каюте на ВМ-78). Беседы становились все более и более откровенными. Ямпольского никто не любил, но боялись командира. Кое-кто мне прямо говорил, что вы, мол, сегодня у нас, а завтра вернетесь на свой корабль, а мне здесь служить да служить. Большинство считало Ройтмана и Ямпольского друзьями. Из ряда их «художеств» запомнился мне один факт, о котором знали все на корабле. Прошлым летом, то есть полгода тому назад Ямпольский, с разрешения Ройтмана, продал рыбакам бочку селедки, а на вырученные деньги купил команде... утюг (!), так как у корабельного утюга сгорела спираль, и матросам нечем было гладить брюки. Рассказывали мне и многое другое, и все более и более доверительно. Прошло недели две и на корабле случилось новое ЧП. Один матрос получил от родных перевод – триста рублей (для матроса деньги немалые, если учесть, что доплата к окладу за офицерское звание «лейтенант» была в те годы равна пятистам рублям). Так вот, эти деньги у матроса пропали. Все были возмущены случившимся. Я собрал команду в кубрик и предложил каждому назвать сумму денег, которую в данный момент есть у него в наличии, предупредив, что после этого я проведу обыск, и пусть никто не обижается. Обыск я, конечно, не проводил и не собирался, считая это незаконным и бесполезным, но припугнуть припугнул. У Ямпольского в наличии оказалось около двухсот рублей.
После я стал всех (по одному) приглашать к себе в каюту и спрашивать, одалживал ли он или получал ли он от кого-либо деньги и, если да, то сколько и когда, начиная со дня последней получки, а затем выписал себе сведения о том, кто и когда был на увольнении. По каждой персоне я прикидывал, какая сумма денег могла бы у него оставаться к данному моменту, учитывая, что наличность в день получки примерно близка к нулю. Балансы в общих чертах сходились. Одалживающих и берущих в долг, в общем, оказалось не так уж много. В этом отношении выделялся все тот же Ямпольский. Он кредитует матроса «А», берет заем у «В», а затем берет у «С», и возвращает деньги «В».. Причем это движение денег у него неестественно частое. Кроме того, я обнаружил некоторые несуразности этих финансовых операций. К примеру: имея сто рублей, он не мог бы просить и взять в долг пять рублей, и следом дать кому-то взаймы двадцать. Кроме того баланс Ямпольского был таков, что к настоящему моменту могло оставаться 0 + , а у него по его же заявлению было 200.
Зная к тому времени небольшой круг его друзей на других кораблях, я пошел к одному из них, и спросил: «Сколько тебе денег одолжил Ямпольский?» Ответ был: «Сто рублей». Я снова собрал команду, прилюдно обвинил Ямпольского в краже денег и назвал имя того, кому он дал недостающие у него в наличии сто рублей. Припертый к стене, Ямпольский признался, стал извиняться и вернул деньги владельцу. Многие матросы и старшины, не стесняясь, заходили ко мне и просили отдать Ямпольского под суд, пока не вернулся из отпуска Ройтман. Я доложил комдиву о моем расследовании и о мнении экипажа, и попросил его возбудить против Ямпольского уголовное дело. Но комдив и в этот раз сказал, что не стоит пятнать дивизион, давайте, мол, как-нибудь так накажем Ямпольского, тем более, что деньги он вернул. На этом бы все и кончилось, если бы... Занимаясь повседневной служебной рутиной, держа под особым контролем расход продуктов и расследуя эту бесстыдную кражу денег, я две недели не был дома и попросил у комдива дать мне увольнение на сутки. Комдив разрешил. Получив «Добро», я оставил за себя боцмана и пошел домой. Дома жена рассказала мне, как она едва не погибла. Однажды, когда она уже ложилась спать, хозяйка квартиры, в которой мы снимали комнату, в целях экономии тепла, раньше времени закрыла . Жена моя проснулась среди ночи с головной болью, с головокружением и со звоном в ушах. В полусне она подумала: «Угарный газ!». Собрав последние силы, она встала с кровати, чтобы подойти к окну, но, не сделав и шага, упала (беременная!) и потеряла сознание. Пролежала она на полу до утра. Спасла ее струйка холодного свежего воздуха, проникавшая через щель под дверью. В общем-то, упала она удачно и отделалась легкой простудой с недомоганием, которое за неделю прошло. Днем мы ходили с ней по магазинам, и я рассказывал о своих приключениях, она о своих, а вечером, поужинав, мы легли спать.
Вдруг среди ночи, стук в окно (комната наша на первом этаже, окно на улицу). Под окном стоял матрос. Я накинул шинель и открыл входную дверь подъезда. Матрос доложил: - «Боцман велел передать, что Ямпольский в самоволке». - «Хорошо, сейчас оденусь». Вместе с матросом я пошел на корабль, переговорил с боцманом, зашел к дежурному по дивизиону и позвонил комдиву (домой!). Терпению комдива пришел конец. Тут я должен отметить еще одну деталь. На всех членов экипажа, как положено, были заведены карточки взысканий и поощрений, на каждого, естественно, по одной, а на Ямпольского две. Вторую, я обнаружил в бумагах, которые мне оставил Ройтман. Первая карточка взысканий и поощрений содержала как поощрения, так и взыскания за самовольные отлучки Ямпольского, зафиксированные патрулями коменданта города, и хранилась она вместе с остальными. Вторая, содержащая лишь поощрения за его добросовестную службу, была украшена подписью Ройтмана и печатью. Хранилась она отдельно. Для чего? Я не стал разгадывать этот ребус. Суду, который вскоре состоялся, была предъявлена лишь первая, подлинная карточка взысканий и поощрений. На суде выяснилось, что причиной самоволок была дама сердца Ямпольского. Причиной недоедания водолазов – она же. Ее Ямпольский обильно снабжал продуктами. Но на суде как-то не обратили внимания на то, что она была сказочно прожорлива, как Гаргантюа, а о краже денег вообще не упоминали. Дали два года штрафбата за неоднократные самоволки. И то достаточно. Команда корабля торжествовала. Вернулся из отпуска Ройтман:
- «Я надеялся на тебя, как на товарища, а ты мне подложил такую свинью!» - «Ты спал на этой свинье, товарищ; а я спас тебя и твою офицерскую честь от скверны. А эту, вторую карточку взысканий и поощрений оставь себе на память о моем гуманном отношении к тебе, которого ты не вполне заслуживаешь».
Первый уход в запас по военно-морскому ведомству
В 1956 году в связи с большим сокращением Н.С.Хрущевым вооруженных сил я был уволен в отставку по военно-морскому ведомству, т.е. по мобилизационным планам я должен был быть призван на Флот на предусмотренную штатным расписанием мобилизационного плана должность. Оказаться на «гражданке» после стольких лет военной службы было в то время весьма неприятным явлением. В Тбилиси с работой было очень плохо, и я пошел служить в армию. Переодеть флотского офицера в зеленую форму – было крахом всей юношеской мечты, но жить-то надо, семью содержать надо. Я устроился. В 1957 году я закончил специальное училище. Специализация позволила мне поступить в армейскую военно-инженерную академию им. В.В.Куйбышева. Учиться мне было легко. В 1970 году я закончил фортификационный факультет академии и получил звание инженера-строителя...
Второй уход в запас теперь по армейскому профилю, жизнь на «гражданке»
В 1976 году по возрасту я был вторично отправлен в запас... Отдушину мне в нелегкой жизни, приносило творчество. Пресса довольно часто упоминала о моих работах. Например, газета «Вечерний Тбилиси», в статье «Выставка народного творчества» говорилось: «В республиканской выставке народного творчества Грузии принимает участие студия изобразительного и прикладного искусства при Тбилисском Доме офицеров. Привлекают внимание работы Ф.Азоматова и Г.Азрумелашвили.». В статье « Не дайте искре погаснуть» о художественной выставке в окружном доме офицеров в газете «Ленинское знамя» сообщалось: «Интересны пейзажи офицера Г.Азрумелашвили.»
Учась в Нахимовском училище и в училище Фрунзе, мы и не думали, что надо готовиться ко «второй» жизни офицера – о жизни на «гражданке»...
Я старался участвовать в товарищеских встречах наших нахимовцев. К юбилейной встрече в честь 40-летия основания ЛНВМУ я написал песню: «Нахимовская строевая»:
К маршу я написал и музыку, ноты помещены в моей первой книге стихов «Цветочки осенние»...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
, а для бескозырок - ленты с надписью золотом «нахимовское училище». При этом нас сильно огорчило то, что вместо длинных лент с якорями нам предстояло носить на бескозырках черные бантики. Длинные ленты с якорями нам разрешили только года три спустя. 
