Вскормлённые с копья

Повесть «Морская соль» посвящена жизни маленьких моряков-нахимовцев в первые годы после Великой Отечественной войны. Издания 1951-го, 1955-го и 1984 годов. Рисунки В.Панова и В.Коновалова.

Сыну Алёше

Новичок



Дом стоит на берегу Невы и похож издали на корабль. Над крышей, будто корабельная рубка, высится башня, а над ней на мачте развевается морской флаг. В круглой нише над окнами второго этажа видна бронзовая фигура Петра I. У главного входа стоят две старинные пушки, тоже бронзовые, зеленовато-чёрные от времени. У дверей — дневальный, в полной морской форме, с плоским штыком на ремне.



Когда Дуся, тётя Лиза и бабушка подошли к дому, дневальный шагнул к ним навстречу и, козырнув, осведомился, что им нужно. Тётя Лиза объяснила, показывая на Дусю, что это её племянник — Парамонов Денис, что он уже принят в училище, но по разрешению начальника, капитана первого ранга Бахрушева, отбывал в Кронштадт к бабушке, а теперь прибыл в училище совсем.
Тётя Лиза делала особое ударение на словах «отбывал» и «прибыл», как бы желая подчеркнуть, что военные порядки этого дома ей достаточно хорошо известны.
— Придётся минуточку подождать, — сказал моряк.
Дуся стал было рассматривать пушки, но в это время появился вызванный дневальным матрос-рассыльный и повёл их в комнату дежурного офицера.
Оказалось, что воспитанники нового набора уехали за город в лагерь, где пробудут до начала учебного года.



Дуся простился с тётей Лизой и бабушкой и по указанию дежурного офицера сел на лавку у стены, с нетерпением ожидая, что будет дальше.
Дежурный офицер с повязкой на рукаве, стройный и ловкий, то и дело снимал трубки телефонов, стоящих на столе, отвечал на звонки, звонил сам.
Сбоку, почти над головой Дуси, висел плакат, и, чтобы разглядеть его, Дуся осторожно отодвинулся в сторону.
«Вникай во всё, не упускай ничего, учись и ещё раз учись», — прочёл он, и ему стало немножко страшно: сумеет ли он вести себя так, как здесь требуется?
В комнату вошёл моряк, полный, краснолицый, в поношенном кителе. Он стал у стола и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал:
— Мичман Гаврюшин явился.
Дежурный тоже на мгновение приложил руку к козырьку.
— Капитан первого ранга приказал сопровождать в лагерь двух воспитанников, — сказал он. — Один из них здесь. — Дежурный указал на Дусю. — А второй, наверное, на камбузе. Бумаги на них готовы и находятся у начальника строевой части. Ехать нужно с грузовой машиной, которая повезёт провизию в лагерь. Отправление в пятнадцать ноль-ноль... Всё ясно? — спросил он, закончив объяснения.
— Так точно! — сказал мичман и, обращаясь к Дусе, спросил: — Вы обмундирование получили?
— Нет, — сказал Дуся, — я только явился.
— Тогда идёмте со мной! — приказал мичман.
По длинному коридору они прошли в душевую.
Дуся вымылся и взамен снятой одежды получил форменную. Но только не совсем такую, как он видел на снимках и на других, настоящих нахимовцах. (Дуся всё ещё не решался считать себя настоящим.)



Нахимовцы на крейсере "Аврора". С.С.Боим.

— Это рабочая одежда, — сказал мичман, — а форма номер три будет выдана особо.
Синие полотняные брюки показались Дусе не очень морскими, но всё-таки это были уже настоящие брюки — не то что его штаны с манжетами и пуговицами у колен. Рубашка-фланелевка с откидным матросским воротником очень напоминала те, что он носил и прежде, но она тоже была настоящая. Ботинки оказались совсем новыми — они приятно поскрипывали и ничуть не жали.
— А это надо сложить поаккуратнее, — сказал мичман, показывая на снятую Дусей одежду, и куда-то исчез.
Но едва Дуся уложил в одну грудку свои лёгонькие штаны и курточку, перешитую для него из бабушкиного жакета, и потёртые на коленях длинные в резинку чулки, как мичман вновь появился. В одной руке он держал на весу безукоризненно чёрный, с якорями на пуговицах, настоящий морской бушлат, в другой — бескозырку, хоть и без ленточки, но тоже, несомненно, настоящую.
— Это всё мне? — не смея поверить, спросил Дуся.
— А то кому же ещё? — улыбнулся мичман. — Примерь-ка, этот тебе должен быть впору, — добавил он, протягивая Дусе бушлат.



И как он только угадал! Бушлат пришёлся Дусе как раз впору, будто его шили специально для него. Дуся одну за другой застегнул все пуговицы; глубоко вздохнув, расправил грудь и стал примерять бескозырку. Он подумал, что если бы теперь тётя Лиза и бабушка увидели его, то, наверное, не узнали бы.
— Готовы? — услышал он голос мичмана. — Теперь пойдёмте на камбуз.
Они опять прошли по коридору и потом, миновав столовую, где производился ремонт и весь пол был закапан меловой краской, а столы сдвинуты в одну сторону, очутились прямо на кухне.
Здесь, у большой плиты, заставленной медными кастрюлями, на специальной лесенке стоял кок в белом халате и поварёшкой, похожей на весло, помешивал в кастрюле величиной с бочку. У окна сидел за столом мальчик в таком же, как у Дуси, бушлате и в синих полотняных штанах. Он, видимо, уже поел и вытирал губы рукой. Не больше Дуси ростом, но коренастый и широколобый, он казался очень важным.



Кок поставил перед Дусей миску, над которой поднимался аппетитный дымок:
— Ну-ка, моряк, отведай нашего флотского.
Когда Дуся съел весь борщ, показавшийся очень вкусным, сосед заглянул к нему в миску и сказал:
— И мне такого же давали — с мясом!



Дуся только посмотрел на него, но промолчал.
В это время мичман Гаврюшин, взяв с подоконника бескозырки мальчиков, повертел их в руках, заглянул внутрь и, положив обратно, спросил:
— Кто из вас Тропиночкин В.П.?
Дусин сосед быстро поднялся и, краснея, проговорил:
— Тропиночкин Валентин Павлович — это я.
— Очень хорошо, — одобрительно заметил мичман, — но писать об этом на бескозырке да ещё чернильным карандашом не положено. Садитесь. Ни фамилии, ни инициалы писать прямо на одежде не надо, — наставительно, но не сердито добавил мичман и почему-то посмотрел на Дусю. — Понятно?
— Понятно, — проговорил Дуся, хотя он и не знал, что такое «инициалы».
— А у меня голова большая, — вздохнув объяснил Тропиночкин. — Если спутает кто-нибудь, мне чужая фуражка нипочём не влезет.
— Путать не надо, — заметил мичман, — это у нас не положено.
Когда они все трое вышли во двор, там уже стоял грузовик с брезентовым тентом над кузовом.



Шофёр в матросской форме, высунувшись из кабины и в то же время всё-таки ворочая руль, заставлял грузовик пятиться всё дальше в угол двора. Мотор отфыркивался и рычал, как бы выражая недовольство. Но шофёр придвинул кузов машины к самому крыльцу и, выключив мотор, вылез наружу. Он оказался таким большим, что Дуся невольно удивился, как этот человек умещается в кабине.
Двое матросов в белых колпаках начали складывать в кузов душистые тёплые караваи хлеба. Затем они втащили туда мешков шесть с какой-то крупой и покрыли всё это брезентом.
Шофёр обошёл вокруг грузовика, сильно пнул сапогом сначала одно колесо, потом по очереди все остальные, заглянул в кузов, откинул брезент и спросил, обращаясь к Дусе и Тропиночкину:
— А ну, кто есть желающие?
Тропиночкин ловко подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся на руках и, закинув ногу, мгновенно очутился в кузове. Дуся тоже ухватился за борт, что есть силы подтянулся и попробовал забросить ногу, но, видимо, грузовик был слишком высок. Дуся едва не сорвался. Тропиночкин сверху подхватил его под мышки и помог перевалиться за борт.
Мичман тоже залез в кузов и сел рядом с Дусей на мешок.
— Добро! — крикнул он шофёру.
Машина вздрогнула и выехала из ворот.



И тут Дуся увидел, что тётя Лиза и бабушка не уехали домой, а всё ещё стоят на набережной против входа в училище. Заметив грузовик, они поспешили к нему, но шофёр, ничего не подозревая, прибавил ходу, и Дуся только услышал голос тёти Лизы:
— Счастливо, Дусенька!
Бабушка же молча стояла, махая рукой. Она, должно быть, не узнала Дусю, но лицо её было ласковым, добрым и светлым.

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Эпизод 18

«Соня»

Васков: Держите за мной, девчата. Я встал — вы встали, я лег — вы легли. С немцем в хованки играть — почти как со смертью.
Соня: Забыла! Федот Евграфыч, миленький, забыла!.. Там вещмешок Ваш лежит.
Васков: Ах ты, женский пол беспамятный, леший тебя растряси!
Соня: Я принесу! Я знаю, где он лежит!..
Васков: Куда, боец Гурвич?.. Товарищ переводчик!.. Ах! Сапоги затопали...

Слышен крик Сони, похожий на стон.



Галя: Вроде Гурвич крикнула?..
Женя: Тишина …
Рита: Показалось.
Васков: Комелькова, за мной. Остальным здесь ждать.
Галя: Показалось… Конечно, показалось…

Голос Васкова: Соня! Неаккуратно. Неаккуратно... Вот ты почему крикнула. Удар у него на мужика был поставлен. Не дошел он до сердца с первого раза: грудь помешала...
Голос Жени: Соня! Соня!
Голос Васкова: Некогда трястись, Комелькова. Полежи тут покуда, Сонечка.

Эпизод 19

«Поединок»

Васков и Женя прячутся за камни.

Васков: Отдышись, Камелькова. Тут где-то они. Близко где-то.

Васков смотрит в бинокль.



Васков: Вон они.
Женя: Вижу.
Васков: Мимо пройдут. Будь вон а тем камнем. Как я утицей крикну, шумни чем-либо. Ну, камнем ударь или прикладом, чтоб на тебя они глянули, и обратно замри. Поняла ли?
Женя: Поняла.
Васков: Значит, как утицей крикну. Не раньше.
Женя: Есть.

Темнота. Аккорд.
Кряхтенье. Звуки борьбы. Женин голос-полукрик. Кто-то падает.

Голос Васкова: Молодец, Комелькова... Благодарность тебе... объявляю...

Появляются Васков и Женя.



Васков: Ну вот, Женя. На двоих, значит, меньше их стало...
Женя: Мама! Мама!
Васков: Вставай, Женя. Брось. Тут одно понять надо: не люди это. Не люди, товарищ боец, не человеки, не звери даже — фашисты. Вот и гляди соответственно…
Галя: Соня! Сонечка! Сонечка! Сонечка! (плачет)
Рита: Без истерик тут!.. Отличница была. Круглая отличница — и в школе и в университете.
Васков: Да. Стихи читала. А главное, что могла детишек нарожать, а те бы — внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки.
Рита: Маленькой ниточки, перерезанной ножом...
Галя: Сонечка! (плачет)
Васков: Все, девоньки, идите обряжайте.



Голос Сони: Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отсвет в лицах есть...

На экране Соня в красивом платье уходит вдаль.

Эпизод 20

«Разговор»

Васков: Боец Четвертак, в чем дело? Почему не обута? (ставит сапоги, уходит)
Галя: Нет!.. Нет, нет, нет!
Женя: Нет! Не надо! Зачем же с мертвой?



Васков: (Гале) Бери! Приказываю! (отходит в сторону, ахнув рукой)
Соня: Нет! Нельзя так! Вредно! У меня мама — медицинский работник...
Рита: Хватит врать! Хватит! Нет у тебя мамы! И не было! Подкидыш ты, и нечего тут выдумывать!..
Галя: Почему? Есть мама… Есть… (плачет)
Женя: Ну, зачем же так, ну зачем? Нам без злобы надо, а то остервенеем. Как немцы, остервенеем...
Галя: Я действительно была подкидыш, и даже фамилию мне в детском доме дали: Четвертак. Потому что меньше всех ростом вышла, в четверть меньше.
Женя: Ты присядь, присядь…
Галя: Детдом был в бывшем монастыре. Я там сочиняла сказки.
Женя: Про что, Галя?
Галя: Про девочек и мальчиков, про бородатых стариков и мрачные подземелья… Спектакли ставили…. Я играла… привиденье…
Женя: Чудачка…
Галя: С октябрятами возилась, согласилась петь в хоре и мечтала о сольных партиях, длинных платьях и всеобщем поклонении. А потом…
Рита: А потом?
Галя: А потом была первая любовь. Он был знаменитый...
Женя: А потом?
Галя: Война. Мы всей группой явились в военкомат в первый же понедельник. Группу взяли, а меня нет, потому что я не подходила под армейские стандарты ни ростом, ни возрастом. Но я упорно штурмовала военкомат и так врала, что подполковник запутался и направил меня в зенитчицы.
Рита: Врала?
Галя: Говорила, что я с 24, а я с 25-го… Это была не ложь, а желания, выдаваемые за действительность. Придумала маму — медицинского работника, и сама в нее поверила.



Васков входит.

Васков: Все! Хватит уже! Идти пора. Я впереди, Четвертак с Комельковой — основным ядром, а Осянина замыкающая. Осторожно идем, без шума.

Свет гаснет. Звук автоматной очереди. Взрыв гранаты. Второй автомат. Третий. Свет общий. Крик Гали: «Мама!» Снова стрельба.

Эпизод 21

«Трусость»

Вбегают Васков и Рита.

Васков: Все. Отдохнуть бы теперь минут хотя бы 10.
Рита: Задело вас?
Васков: Нет.



Рита обрабатывает рану, делает перевязку.
Резко вбегает Женя. Она держит за руку Галю.

Женя: Вы коммунист, товарищ старшина?
Васков: Член партии большевиков...
Женя: Просим быть председателем на комсомольском собрании.
Васков: Собрании?..

Четвертак ревет в три ручья.

Женя: Трусость!.. Вот оно что...
Васков: Спасибо тебе, Осянина, что в бою мне секундочку подарила… Собрание — это хорошо. Это замечательно: собрание! Мероприятие, значит, проведем, осудим товарища Четвертак за проявленную растерянность, протокол напишем. Так?..

Молчат девчата.



Васков: А фрицы нам на этот протокол свою резолюцию наложат. Годится?.. Не годится. Поэтому как старшина и как коммунист тоже отменяю на данное время все собрания. И докладываю обстановку: немцы в леса ушли. В месте взрыва гранаты крови много: значит, кого-то мы прищучили. Значит, тринадцать их, так надо считать. Это первый вопрос. А второй вопрос — у меня при автомате одна обойма осталась непочатая. А у тебя, Осянина?
Рита: Полторы.
Васков: Вот так. А что до трусости, так ее не было. Трусость, девчата, во втором бою только видно. А это растерянность просто. От неопытности. Верно, боец Четвертак?
Галя: Верно...
Васков: Тогда и слезы и сопли утереть приказываю. В поиск со мной идет боец Четвертак. Здесь — Осянина старшая. (Гале). Задача: следом двигаться на большой дистанции. И, что б ни случилось, молчать. Молчать и про слезы забыть.

Галя кивает головой.
Васков и Галя убегают.
Рита и Женя выходят.

Окончание следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru