Из Ленинграда прибыли ещё две лодки, — последние, как тогда представлялось, которые сможем послать в море в эту кампанию. В Кронштадте им оставалось принять боезапас и окончательно изготовиться к походу. Одна из лодок М-98, командир — капитан-лейтенант И.И.Беззубиков, имела задачей препятствовать перевозкам противника между Таллином и Хельсинки. «Малютка» шла уже в третий боевой поход, командир и экипаж по праву считались опытными. Другой лодкой была Л-2, вышедшая из капитального ремонта и ещё не участвовавшая в боевых действиях. С её командиром капитан-лейтенантом А.П.Чебановым я встретился впервые. Как недоставало нам подводных минзагов, которых после гибели «Калева» стало ещё меньше, уже говорилось. Поэтому вступление в строй минного заградителя дальнего действия, имевшего также и шесть торпедных аппаратов с солидным запасом торпед, было событием радостным. После ремонта экипаж Л-2 в ускоренном порядке отработал необходимые учебные задачи. На мощную подлодку, способную достигать любой части Балтики, возлагались большие надежды. В своём первом боевом походе она должна была выставить мины в Данцигской бухте, а затем искать цели для торпедных атак на тыловых коммуникациях противника.
Командир подводной лодки М-98 Иван Иванович Беззубиков
За долгую службу на подлодках типа «Л» на Тихом океане я оценил их надёжность и возможности. Приятно было удостовериться, что капитан-лейтенант Чебанов отлично знает свой корабль и подготовлен в тактическом отношении, что экипаж у него, судя по всему, сплочённый, службу несёт чётко. Мы с Александром Петровичем Чебановым оказались земляками, он тоже был из питерской рабочей семьи. И на флот пришёл тоже по комсомольской путёвке, только на семь лет позже. Хорошее впечатление производил и молодой комиссар лодки политрук И.А.Гребенёв. Но никто на лодке, в том числе и командир, ещё не воевал. За двое суток стоянки Л-2 в Кронштадте я постарался подетальнее познакомить командира и военкома с обстановкой в море, и особенно в Финском заливе, как она представлялась по имевшимся данным. Когда знакомился с командным составом лодки, выяснилось, что представившийся мне лейтенант А.А.Лебедев из штурманской боевой части — это поэт Алексей Лебедев, стихи которого, проникнутые романтикой морской службы, знали и любили многие на флоте. В том году он окончил военно-морское училище, был назначен на Л-2 командиром рулевой группы, иначе говоря, младшим штурманом, и вот шёл, как и его товарищи, в свой первый боевой поход.
Командир подводной лодки Л-2 Александр Петрович Чебанов
Отряд кораблей, следовавший на Ханко, к которому присоединялись «Ленинец» и «Малютка», уходил с Большого Кронштадтского рейда поздно вечером 13 ноября. Проводив лодки в гавани, я пошёл на рейд на катере, чтобы окончательно договориться с командованием отряда о порядке движения. Корабли уже готовились сниматься с якорей, от тёмных силуэтов эсминцев доносился шум машинных вентиляторов. Мы подошли к трапу флагмана отряда — эсминца «Суровый», и минуту спустя я был в каюте командира корабля капитана 3-го ранга М.Х.Устинова, а для меня просто Максима Устинова, однокурсника по военно-морскому училищу. Там же находился командир дивизиона капитан 2-го ранга А.И.Заяц, тоже давнишний знакомый: он учился на старшем курсе, но мы постоянно встречались в училищном бассейне, будучи оба инструкторами по плаванию. Устинов и Заяц были в ватниках, тёплых брюках и кирзовых сапогах, — приготовились надолго, скорее всего, на весь поход, подняться на мостик. Уточнив всё, что следовало, я побывал на обеих подлодках, дал последние указания командирам. Отряд начал движение. Ночь выдалась непроглядно тёмная и ветреная, пошёл холодный дождь пополам со снегом. Нельзя было не думать о том, как осложняет такая погода и без того трудное форсирование Финского залива. Но, возвращаясь с рейда, я не мог представить, какая трагедия разыграется в заливе через сутки с небольшим. Благополучно дойдя до Гогланда, корабли соединились с другими, вышедшими из Кронштадта раньше. Следующей ночью объединенный отряд двинулся дальше под командованием начальника штаба балтийской эскадры капитана 2-го ранга В.М.Нарыкова.
Флотский поэт Алексей Лебедев — выпускник Высшего военно-морского училища имени М.В.Фрунзе
Погода всё ухудшалась, на море штормило, налетавшие снежные заряды сводили видимость на нет. В таких условиях корабли, не дойдя ещё до меридиана Таллина, наткнулись близ острова Кэри на неизвестное нам минное заграждение, поставленное немцами, как потом выяснилось, десять дней назад. Оно состояло из новейших гальваноударных мин с 300-килограммовыми зарядами, снабжённых особым противотральным устройством, которое взрывало мину при соприкосновении корабля или трала не только с ней самой, но и с её минрепом, — тросом, удерживающим мину на якоре. Первым подорвался и затонул катер-охотник из охранения. Затем — тральщик. Отряд пытался сойти с минного поля, и некоторым кораблям это удалось. Но при повороте на новый курс задел мину и подорвался «Суровый», а ещё через две минуты то же самое произошло с Л-2. Эсминец и подлодка лишились хода, однако остались на плаву. На кораблях взялись устранять повреждения, боролись с поступавшей в отсеки водой. Подводная лодка находилась почти рядом с эсминцем, а под воздействием ветра и волны их корпуса сблизились настолько, что стало возможным подать на эсминец сходни. Командир Л-2 хотел переправить на эсминец имевшихся на лодке раненых. Но сходни не удержались, и на корму «Сурового» успели перебраться лишь три закреплявших их подводника. А затем последовал новый взрыв. Вероятно, волной нанесло плавающую мину. Оба корабля затонули. С эсминца успели снять часть команды, включая и трёх оказавшихся на нём подводников. А с подлодки, затонувшей очень быстро, — никого. Ещё раньше погибла М-98. С других кораблей видели, как «Малютка» совершила маневр погружения. Можно предположить, что капитан-лейтенант Беззубиков решил выходить из заграждения на глубине, оставляя мины у себя над головой. Такой приём обсуждался в то время среди командиров-подводников и представлялся вполне осуществимым. Те контактные мины, которые были нам известны, не взрывались от того, что лодка касалась минрепа. Но здесь стояли мины, взрывавшиеся и от этого. Почти сразу после погружения «Малютки» произошёл сильный подводный взрыв, и на этом месте взметнулся столб воды. Никаких всплывших предметов в темноте не заметили, однако сомнений в гибели «Малютки» быть не могло. Первые известия обо всём этом дошли до меня через Ленинград. Оттуда позвонил Трипольский, потрясённый радиограммой капитана 2-го ранга Нарыкова, с которой познакомили его в штабе флота. Корабли, выбравшиеся с минного поля, продолжали выполнять своё задание. Отряд Нарыкова прорвался к Ханко, принял на борт большую группу эвакуируемых бойцов и без дальнейших потерь возвратился в Кронштадт. К нам на бригаду вернулись три спасённые краснофлотца с Л-2: моторист Щербина, электрик Банков и радист Квасов, от которых стало известно, что происходило на лодке после первого взрыва. Повреждения, пришедшиеся на кормовые отсеки, были серьёзными, но подводники надеялись с ними справиться, боролись за свой корабль геройски. Аварийными работами руководили командир электромеханической боевой части инженер капитан-лейтенант Ю.В.Дудник и командир группы движения инженер-лейтенант Михаил Кожевников. Комиссар Гребенёв был там, где заделывались самые опасные пробоины. Капитан-лейтенант Чебанов оставался на мостике, следя за внешней обстановкой. На «Суровом» погиб при взрыве мины командир дивизиона А.И.Заяц. Матросы спасли тяжелораненого командира эсминца Максима Устинова. Он был эвакуирован в тыл, выжил, но продолжать корабельную службу не смог, а впоследствии стал преподавателем Академии Генерального штаба. В общих масштабах войны наши потери могли показаться кому-нибудь незначительными. Экипаж даже большой подводной лодки меньше роты, а «Малютки» — меньше взвода. Но это были наши люди, моряки-подводники, а вместе с людьми гибли и корабли, терять которые для моряков так же тяжело, как самых близких товарищей. И всё труднее было рассчитывать на восполнение этих потерь в ходе войны, даже имея за спиной Ленинград с его судостроительными заводами. Блокада резко ограничивала их возможности.
Бригада перебазировалась в Ленинград
Однако потеря Л-2 и М-98 не была причиной того, что вскоре после этого командир бригады с согласия командования флота решил отозвать в базу Щ-309 и Щ-311, находившиеся на дальних позициях. Вернуть эти подлодки в базу заставили ударившие во второй половине ноября сильные морозы, которые сковывали восточную часть Финского залива всё более крепким льдом. Ледовая обстановка осложнилась настолько, что тральщики и сторожевые катера не смогли, как обычно, выйти навстречу возвращавшимся подлодкам, и они шли без охранения. Чтобы льдом не повредило корпус и гребные винты, местами пришлось идти в позиционном положении, то есть полупогруженными, имея над водой только рубки. Поход Щ-309 оказался в боевом отношении безрезультатным. За проведённые на позиции дни подводники не встретили противника. А поход Щ-311 примечателен тем, что её командир Пётр Антонович Сидоренко первым на Балтике применил для поражения морской цели лодочную артиллерию. Он ввёл её в действие после того, как не попал в атакованный ночью транспорт торпедой. Артиллерия на «Щуках» скромная — две «сорокапятки». Потопить их огнём более или менее крупное судно трудно. Однако несколькими попаданиями снарядов транспорт «Эстиранд» был повреждён и выбросился на мель. Через несколько дней обе «Щуки» ушли из Кронштадта на зимовку в Ленинград. Путь им прокладывал ледокол. Такие переходы совершались теперь ночью, но всё равно редко удавалось провести их скрытно. Враг сидел рядом, в Петергофе и Стрельне. Заметив движение на рейдах, он, освещая фарватеры и трассу Морского канала ракетами и прожекторами, начинал артобстрел. Наша артиллерия открывала огонь на подавление неприятельской. В такой обстановке и шли корабли, преодолевая скопления битого льда. Напряжённые минуты пережил на переходе экипаж «Лембита», попав в артиллерийскую «вилку». Потом Матиясевич шутил, что немцы ему помогли: снаряд, упавший впереди лодки, разбил мешавшую ей льдину.
Подводная лодка ведёт артиллерийскую стрельбу по транспорту
Проводка в Ленинград подлодок и плавбаз, доставившая много тревог, обошлась всё же без потерь.
Оценка кампании 1941 года
Так, в блокированных врагом базах, при затруднённости передвижения кораблей даже между Кронштадтом и Ленинградом, заканчивали мы на исходе ноября летне-осеннюю кампанию сорок первого года, начатую июньскими походами из Либавы и Усть-Двинска. Осенние походы, трудные уже по погодным условиям (людей изнуряли затяжные штормы, холод и сырость в отсеках), и подчас дорого нам обходившиеся, не сняли общей неудовлетворённости результатами боевых действий лодок. Правда, тогдашние наши сведения о том, сколько неприятельских кораблей и судов подорвалось на выставленных подводниками минах, были ещё неполными. Но торпедные атаки этого периода прибавили к итоговому боевому счёту бригады немного. Можно было, конечно, сказать себе, что само присутствие советских подводных лодок на коммуникациях противника осложняло для него снабжение морем группы армий «Север» и войск в Финляндии, а также доставку стратегического сырья из Швеции. Действия подводников, надо полагать, сыграли свою роль и в том, что гитлеровское командование ни разу не использовало надводные корабли (даже эсминцы) для обстрела наших баз или для поддержки сухопутных войск на побережье. Но это было плохим утешением. Оставалось фактом, что урон, который удалось нанести врагу в кампанию первого года войны, не соответствовал боевым возможностям, заложенным в наших подводных кораблях. Давала себя знать недостаточная наша подготовленность действовать в тех, конечно же, очень сложных условиях, какие складывались в море. Принцип «учиться тому, что нужно на войне» был провозглашён, однако в должной мере не был реализован в довоенной боевой подготовке. Не всё было продуманным в самой организации боевого использования и обеспечения подводных лодок. Слабым местом оказалось их взаимодействие с другими силами флота. Словом, из первой военной кампании балтийским подводникам предстояло извлечь серьёзные уроки. Это, мне кажется, сознавали все. Были среди командиров и «горячие головы», которым хотелось верить, что можно кое-что поправить не в следующую кампанию, до которой было далеко, а ещё теперь, немедленно. Они искали возможностей продолжать активные боевые действия в море наперекор природе и календарю. Об одной такой попытке, в своём роде поучительной, вероятно, есть смысл рассказать.
Дерзновенная идея В.А.Егорова
Той осенью в Ленинграде была закончена постройка ещё двух крейсерских подводных лодок типа «К». Несколько таких лодок ушли раньше на Север и уже действовали в заполярных океанских просторах, для которых они и предназначались. Перевести на Северный флот две новые «Катюши» (так стали называть их моряки) было теперь невозможно, и их включили в состав балтийской бригады.
Крейсерская подводная лодка К-52
Лодки типа «К» были крупнее и быстроходнее всех других, какими располагал наш флот в то время, имели наибольшую дальность плавания, мощное торпедное, артиллерийское и минное вооружение. По своим тактико-техническим данным они относились к сильнейшим подводным кораблям в мире. Германия подобных лодок тогда не имела. И вот возникла заманчивая идея — вывести такой подводный крейсер в незамерзающую часть Балтики, где у немцев и зимой должны были продолжаться интенсивные морские перевозки. Лодка принимала на борт 24 торпеды, а штатный запас снарядов (400 штук для двух 100-миллиметровых орудий и 1100 снарядов для двух сорокапяток) мог быть увеличен. Как показывали расчёты, топлива и прочих запасов можно было разместить столько, что их хватило бы не меньше, чем на 130 суток. Иначе говоря, наш рейдер, способный при надводной скорости свыше 22 узлов (около 40 километров в час) быстро переходить из одного района моря в другой, угрожал бы коммуникациям противника до самой весны. Выдвинул эту идею капитан 2-го ранга В.А.Егоров, опытный подводник, смелый и очень инициативный человек, повоевавший, как уже говорилось, в Испании. Командуя дивизионом «Щук», Егоров не имел прямого отношения к вступавшим в строй подводным крейсерам. Но он выразил готовность вступить, если ему это доверят, в командование одной из подлодок типа «К» и вести её в длительное зимнее плавание.
Автор проекта крейсерской подводной лодки, её главный конструктор и строитель Михаил Алексеевич Рудницкий
Воспользовавшись представившимся случаем, Егоров доложил своё предложение лично командующему флотом. Предложение понравилось и было одобрено. В бригаду оно вернулось в виде приказания готовить к боевому походу подводную лодку К-52. Капитан 2-го ранга Егоров был назначен на этот поход её командиром, а прежний командир временно переводился на должность помощника. Адмиралтейский завод, где строилась лодка, произвёл на ней под руководством конструктора подводных крейсеров М.А.Рудницкого некоторые дополнительные работы. Были расширены артпогреба, увеличены ёмкости для запаса пресной воды, одна из балластных цистерн приспособлена для заполнения дизельным топливом. Ещё раз проверили надёжность всего оборудования. Экипаж прошёл тщательное медицинское обследование. Находясь тогда в Кронштадте, я был мало осведомлён о подготовке этого похода. Но вот дошло неприятное известие: при испытаниях дооборудованной лодки на Неве (больше проводить их было негде) подводный крейсер нанесло течением на мостовые быки, и он получил повреждения. Устранение их требовало времени. Казалось, идея Егорова отпадает сама собою: посылать в зимнее крейсерство нечего. Что от этой идеи всё-таки не отказались, узнал лишь тогда, когда к её осуществлению привлекли меня. Шёл уже декабрь, очень суровый в том году. Льдом была скована значительная часть Финского залива, включая район остававшихся в наших руках островов. Причём из системы островных аванпостов и опорных пунктов на пути к открытому морю выпали Гогланд и Большой Тютерс. Признав невозможным оборонять их при замёрзшем заливе, Военный совет флота решил снять оттуда наши гарнизоны. 18 декабря комбриг по телефону приказал мне немедленно прибыть в Ленинград, сообщив при этом, что Ивановский заболел. Я понял, что вызывают, чтобы заменить начальника штаба. До Горской на северном берегу Невской губы доехал на санях с матросом за кучера. Автотранспорт на лёд ещё не выпускали, а на берегу ждала ленинградская штабная машина. Трипольский предупредил, что будет на плавбазе «Полярная звезда», стоявшей у Дворцовой набережной. Вообще-то он, став командиром бригады, продолжал жить в своей прежней комдивской каюте на «Смольном», а на «Полярку», где размещалась бригадная медсанслужба, временно переселился, как выяснилось, потому что тоже был болен. Совестливый Александр Владимирович, кажется, чувствовал себя неловко оттого, что я застал его в постели. А может быть, не только поэтому. Он вызвал меня из Кронштадта, чтобы дать совершенно для меня неожиданное поручение. Тут только я узнал, что вместо повреждённой К-52 подготовлен к походу другой подводный крейсер К-51. Строительство этой подводной лодки закончилось немного позже, она прошла лишь заводские швартовные испытания, а ходовых не проходила, и передавалась флоту с необычной оговоркой — «для временного использования», то есть с последующим возвращением на завод для «возможной доводки». Но дооборудовать лодку для приёма добавочных запасов успели. На неё перевели с К-52 инженера-механика А.П.Барсукова с группой лучших старшин. Как и при первом варианте, командиром корабля шёл капитан 2-го ранга Егоров, а его помощником — прежний командир подлодки капитан-лейтенант А. В. Лепёшкин. Штурману помогал флагманский штурман капитан-лейтенант М.С.Солдатов.
Флагманский штурман дивизиона М.С.Солдатов
Кратко сообщив обо всём этом, Трипольский объявил: — Выход назначен на двадцать три ноль-ноль сегодня. Твоя, Лев Андреевич, задача, — довести лодку до Лавенсари, произвести там вывеску, удостовериться, что лодка может идти дальше, и проводить её за кромку льда, за Гогланд. В общем, отправляйся на завод и возглавь всю эту операцию. С Лавенсари возвращайся не в Кронштадт, а сюда. Было уже восемь вечера. До выхода — три часа, и не время, даже при наших добрых товарищеских отношениях с Трипольским, высказывать возникавшие у меня опасения. Чувствовалось, он и так настроен тревожно, и, может быть, сожалел, что вовремя не возразил старшим начальникам. Если бы К-52 ушла в море, не пройдя всех положенных испытаний и не сдав начальных учебных задач, сомнений в успехе похода было бы много. С К-51 дело обстояло ещё хуже. Шутка сказать: от заводского причала прямо в боевой поход, да ещё какой! Ходовые испытания предстояло как-то совместить с переходом до Лавенсари. Но переход-то сквозь льды. Только там, у Лавенсари, представлялось возможным произвести вывеску лодки, то есть проверить соответствие её объёмного водоизмещения в подводном положении спецификационной нагрузке.
Экспедиция на Лавенсари
Не задавая лишних вопросов, я заверил комбрига: всё, что будет от меня зависеть, сделаю. Заехал на «Иртыш», стоявший напротив Летнего сада, переоделся в приготовленные хозяйственниками полушубок и бурки, наскоро перекусил и поспешил на Адмиралтейский завод. В пути старался осмыслить полученное задание. О походе, к которому я только что оказался причастным, следовало полагать, знали и в Наркомате ВМФ, и выше. Потому и непросто было отменить одобренное «наверху» решение. Не смог пойти один корабль, должен быть подготовлен другой, это логично. Е сли очень повезёт, говорил я себе, пожалуй, может, что-то и получится. Но отделаться от сомнений было трудно. Лодка стояла у причала в замёрзшем заводском «ковше». Команда заканчивала погрузку походного запаса продовольствия. Отсеки загромождались ящиками, мешками, бочками. Люди спешили, и не сразу каждая вещь находила своё место. Да и вообще нелегко было разместить сверхнормативный груз, — провиант для 65 человек на три с половиной месяца. Экипаж уже много дней не вылезал из авральных работ, но люди выглядели бодрыми. Нельзя было не заметить их воодушевлённости. Ведь собрались крейсировать на Балтике всю зиму! И уже представляли, конечно, как появятся там, где немцы считали невозможным присутствие в эту пору каких-либо наших кораблей, как ошеломят врага внезапностью своих первых атак. Владимир Алексеевич Егоров, затеявший этот дерзкий поход, держался уверенно, и это передавалось его подчинённым. На борту находился главный конструктор инженер-капитан 1-го ранга М.А.Рудницкий. В тех обстоятельствах было просто необходимо, чтобы он проводил лодку до Лавенсари, посмотрел её на ходу, обеспечил и проконтролировал вывеску. Шла до Лавенсари и группа заводских специалистов, — мало ли какие неполадки могли возникнуть на корабле, впервые выходящем в плавание. Здесь же был К.Ф.Терлецкий, теперь главный строитель подлодок типа «К» на этом заводе. Он строил ещё первые «Декабристы», во Владивостоке сдавал флоту «Ленинец», которым довелось командовать мне... В море Терлецкого сейчас не брали, и ему, всегда беспокойному, разумеется, тревожно было отпускать своё детище не в испытательный, как полагалось, а сразу в боевой поход. Проводить К-51 прибыл вице-адмирал Трибуц и дивизионный комиссар Н.К.Смирнов. Не спеша обошли отсеки. Разговаривая с подводниками, они не могли не почувствовать их боевую настроенность. Но командующий всё же спрашивал и просил ответить откровенно, не хочет ли кто-нибудь остаться в базе, заменить, мол, ещё не поздно, добровольцы на других лодках найдутся. И нашлись бы немедленно. Но заменять никого не требовалось. Я вообще не припомню такого случая, когда кто-либо в нашей бригаде искал возможность уклониться от участия в боевом походе по состоянию здоровья или иным причинам. Нередко краснофлотцы, старшины и командиры старались скрыть недомогания, из-за которых их могли оставить в базе. После гибели какой-нибудь лодки, тяжело всеми переживаемой, экипажи тех, чей выход был на очереди, готовились выполнить свой воинский долг с неколебимой твёрдостью духа. И вряд ли кого-то на К-51 смущало, что их подлодка, прорвавшись в открытое море, долгие месяцы будет там единственным советским кораблём, отрезанным от своих баз льдами, и может оказаться в крайне тяжёлом положении, если получит серьёзные повреждения. Для проводки лодки до Кронштадта был выделен в качестве ледокола турбоэлектроход «Вячеслав Молотов», очень крепкое, голландской постройки судно, не раз совершавшее транспортные рейсы на Ханко. Турбоэлектроход раскрошил лёд в заводском «ковше», и громадная подлодка (от носа до кормы — почти сто метров) двинулась за ним по Неве, а затем — по Морскому каналу.
Турбоэлектроход «Вячеслав Молотов»
Было близко к полуночи — самое тёмное время. А трассу канала прикрывала ещё и дымовая завеса. Но немцы всё-таки заметили силуэт турбоэлектрохода, или, может быть, засекли его по шуму машин. В крупное судно упёрлись лучи сразу нескольких прожекторов, вокруг начали ложиться снаряды. Наша артиллерия мгновенно открыла ответный огонь. Проводку лодки специально обеспечивала группа батарей. — У вас есть убитые или раненые? — запросил кто-то через мегафон с кормы турбоэлектрохода. — У нас есть... На лодке потерь и повреждений не было. Возможно, немцы её и не видели, — целились в «Молотов». Резко увеличив ход, турбоэлектроход начал отрываться от лодки, но лёд был взломан хорошо и не задерживал её движения. Только раз пришлось остановить дизеля, когда наползшие на корпус льдины сорвали со стопора якорь. Егоров удалил с мостика ходовую вахту, а мы с ним встали за стальную тумбу перископа. Боцман сумел выбрать якорь за считанные минуты. K-51 дошла до Кронштадта невредимой. Следующим вечером, погрузив торпеды и снаряды, пошли дальше. Т еперь путь лодке прокладывал знаменитый «Ермак», старейший из действовавших тогда ледоколов. Е го вёл столь же знаменитый капитан М.Я.Сорокин, моряк с богатейшей биографией, штурман «Авроры» в Цусимском сражении. Ныне имя капитана Сорокина носит один из новых мощных ледоколов. На «Ермак», от которого зависело главное, перешёл и я. Мы с Сорокиным и взятыми на ледокол флагманскими штурманами нашей бригады и ОВРа капитанами 3-го ранга Чаловым и Экманом составили штаб проводки и сообща решали возникавшие вопросы.
Командир ледокола «Ермак» капитан дальнего плавания М.Я.Сорокин
Погода выдалась — хуже некуда. Слепили снежные заряды. А ветер, пока дошли до Большого Кронштадтского рейда, усилился до шести баллов. Михаил Я ковлевич Сорокин предвидел торошение и подвижки льда, опасные для корпуса подлодки. Опасно было и уклониться от фарватера: рядом наши оборонительные минные заграждения. Это при полном отсутствии ориентиров. По настоянию Сорокина отправили командующему флотом радиограмму за двумя нашими подписями. Просили разрешить задержаться на рейде до улучшения погоды. В ответ получили светограмму от командира ОВРа: «Вам приказано следовать по назначению». Не буду слишком подробно рассказывать, как шли дальше. Егоров старался держать лодку поближе к корме ледокола, но её всё чаще зажимало льдом. Лёд громоздился на надстройку, охватывал ограждение рубки. Время от времени лодка останавливалась, и «Ермаку» приходилось возвращаться, чтобы освободить её от наседающего льда. Это маневрирование производилось на довольно узком фарватере между минными заграждениями. А осадка у «Ермака» десять метров. Чуть ошибёшься, и все мины, как говорится, «были бы наши»...
Ночью 19–20 декабря «Ермак» прокладывал путь во льдах подводной лодке К-51
От этого уберегли искусство штурманов и точность путевых карт. Но на Лавенсари К-51 пришла со сломанными стойками антенн, с повреждённым поворотным устройством носового орудия. Эти и другие повреждения были с грехом пополам устранены заводскими специалистами и самими подводниками, когда добрались до бухты Норе-Капелахт, — обычного места стоянки подводных лодок у этого острова.
В науке «на ура» не возьмёшь
Приступили к пробным погружениям и вывеске подлодки. Делать это приходилось ночью. В самой бухте не хватало глубины, а пригодное для погружений место за её пределами просматривалось с островов, занятых противником. С наступлением темноты «Ермак» выводил туда лодку, разбивал во льду достаточных размеров майну, разгонял работой винтов мелкие льдины, и К-5I шла на погружение. Это повторялось из ночи в ночь, — лодку никак не удавалось удифферентовать. При 25-метровой глубине этого района корма утыкалась в грунт, когда форштевень был ещё над водой. Конструктор корабля М.А.Рудницкий, многоопытный командир электромеханической боевой части А.П.Барсуков (впоследствии — начальник кафедры Военно-морского инженерного училища, профессор) и инициатор похода В.А.Егоров, предпринимали всё мыслимое, чтобы выровнять лодку, обеспечить ей возможность нормально погружаться. С лодки выгрузили половину артбоезапаса и другие грузы, но и после этого нормальная нагрузка была превышена на 20 тонн. Ни манипулирование водяным балластом, ни перераспределение грузов внутри корабля, не помогали. Постепенно все пришли к выводу, что для устранения неполадок нужно выгружать твёрдый балласт из килевой коробки. А такая работа выполнима лишь на заводе. После того, как лодка, проведённая через тяжёлые льды, уже почти дошла до чистой воды, её экипажу, настроившемуся на дерзкое, небывалое зимнее крейсерство, нелегко было примириться с тем, что оно не состоится. Но всё-таки пришлось радировать командованию флота: «Удифферентовать лодку в море оказалось невозможным». На это немедленно последовал приказ возвращаться в Ленинград. Возвращение, что и говорить, было бесславным. Утешало лишь одно: новая подлодка серьёзно не пострадала. Наверное, нам уместно было бы сказать себе: «Всё к лучшему». А боевые дела, для которых строился подводный крейсер, от него не ушли, и о них я ещё скажу. Обратный переход дался легче. Ветер утих, льды так не нажимали. Повезло и в Морском канале: под обстрел не попали. Через девять суток после выхода, 27 декабря, К-51 вернулась на скованную льдом Неву. Нужно ли резюмировать эту историю с благополучным, в общем, концом? В ней проявились смелость оперативной мысли, стремление действовать активно, боевой порыв и самоотверженность балтийцев. Но говорила эта история и о том, как необходимо ещё нам учиться воевать, расчётливее используя то, чем располагаем, трезво оценивая обстановку. Слов нет, обстоятельства войны подчас заставляли, когда не было иного выхода, пренебрегать усвоенными в мирное время правилами, действовать «не по науке» и не по уставу. Однако иногда кому-нибудь начинало казаться, что «на ура» можно взять чуть ли не всё. В данном случае, воле людей обязан подчиниться только что построенный корабль, не прошедший испытаний. Причём в условиях, когда крайней необходимости вводить его в действие вовсе не было. Ведь мы уже хорошо знали: воевать предстоит долго.
Базирование подводных лодок в блокированном Ленинграде
Наступил новый, 1942 год, которому никто в Ленинграде не устраивал торжественных встреч. Он грозил стать самым тяжким и страшным в истории моего родного города. Сохранившиеся в памяти лишения времён Гражданской войны, тот голод, от которого мать увозила нас из Питера, не шли ни в какое сравнение с происходившим теперь.
Эвакуация жителей из повреждённых при бомбёжке домов. Ленинград в блокаде, январь 1942 года
Не сумев взять Ленинград штурмом (но, очевидно, не отказываясь от намерений штурмовать его вновь), гитлеровцы делали пока ставку на удушение его петлёй блокады. Город методически обстреливался вражеской артиллерией и голодал. В Кронштадте все знали, как ленинградцам раз за разом снижались продуктовые нормы. Небольшое население Кронштадта, как и экипажи базировавшихся там кораблей, до поры до времени обеспечивались несколько лучше за счёт запасов морской крепости. С 20 ноября произошло пятое снижение скудного пайка. Рабочим выдавалось теперь 250 граммов хлеба, всем остальным — 125. Ничего больше население по карточкам не получало. Хлеб был с разными примесями, суррогатный. Такой же хлеб получал флот. Корабли, закончившие плавание, переводились на тыловой блокадный паёк, поскольку они не находились на переднем крае. Каждому из нас полагалось хлеба 300 граммов, масла 5 граммов, сахара 10 граммов. Но на кораблях давали ещё жидкий суп из рыбных консервов, немного чечевичной или перловой каши, приправленной неочищенным тёмно-зелёным растительным маслом. Т от же обед, с общего камбуза, подавался и в кают-компании, где вестовые, соблюдая традицию, поддерживали принятую на кораблях немного торжественную сервировку. Точно отвешенная порция хлеба лежала у каждого прибора на особой тарелочке, и все старались немного оставить, чтобы съесть в каюте на ночь. Иногда выдавали по сухарю, — из тех остатков хлеба, которые в благополучное время не выбрасывали, а сушили и берегли хозяйственники наших баз. В те дни, когда я находился у Лавенсари на К-51, Ленинград перестал получать электричество от последней из обслуживавших его электростанций: кончились запасы угля. На улицах стали вырастать снежные сугробы.
Плавбаза «Полярная звезда» и подводные лодки стоят у набережной Невы около Эрмитажа. Ленинград в блокаде, 1942 год
Темнело рано, и тогда холодный, неосвещённый город казался пустым. Т о там, то тут разрывались немецкие снаряды. С открытых мест вспышки разрывов были видны далеко. Рвались на улицах и бомбы. Часто возникали пожары, и огонь бушевал долго. Некому и нечем было тушить. Но Ленинград, сдавленный блокадой, голодом и стужей, жил. Составной частью его жизни была жизнь кораблей, которых в ту зиму, как я уже говорил, стояло в черте города необычно много. Раньше корабли, которым было определено здесь зимовать, подключались к городской электросети, чтобы не гонять свои машины. Теперь же корабли по особому расписанию питали электроэнергией, а также и паром, те или иные объекты в городе, прежде всего — госпитали. В это расписание были включены все наши плавбазы. Их котельные установки своими силами приспособили для работы вместо угля на мазуте, запасом которого мы располагали. С борта «Смольного» протянули через набережную кабель к Адмиралтейскому заводу, где в мастерских изготавливались корпуса для гранат-лимонок, ремонтировались катерные моторы, и продолжали работать флотские картографы. «Полярная звезда» обеспечивала светом и теплом госпиталь, развёрнутый в нижних помещениях Зимнего дворца и Эрмитажа. «Иртыш» освещал госпиталь в здании Института культуры имени Н.К.Крупской, и был готов в любой момент заменить автономную электростанцию Смольного института, — командного пункта ленинградской обороны.
мне был знаком по практике после 3-го курса. На стажировку я был расписан на другую бригаду, в которой были большие подводные лодки 611-го проекта. Наверное, это был понедельник, так как экипажа до обеда на лодке не было. От причала я поднялся на сопку и в казарме легко нашел кубрики, где размещался личный состав, и каюты офицеров ПЛ «Б-74». Каюта с табличкой «Командир» была закрыта, в каюте старпома никого не было, и только в каюте офицеров слышались голоса и какие-то веселые хлопоты. Увидев, что все присутствующие были старшими лейтенантами, я выбрал самого высокого худощавого офицера и представился ему: «Товарищ старший лейтенант, мичман Лавров прибыл для прохождения стажировки». Оказалось, что я интуитивно выбрал своего начальника и наставника – штурмана ПЛ «Б-74» Дороховского Александра Николаевича. Меня поразила не просто его доброжелательность, но и совершенно искренняя радость по случаю моего появления. Причину этого я узнал чуть позднее: командир рулевой группы (младший штурман) лейтенант Генри Токарев был отпущен в Ленинград по семейным обстоятельствам, замены ему не было, а через 2-3 дня лодке предстоял выход в море для участия в учениях. Причина хорошего настроения компании была еще проще – собирались выпить перед обедом. На столе стояли два графина, нехитрая закуска из «доппайка» и кружки. Меня усадили за стол. Минер старший лейтенант Моселов, плеснув мне в кружку, спросил: «Ну, ты, мичман, как? Не разбавляешь?». Я тупо кивнул в ответ, хотя спирта никогда до этого не пил и не знал, что его нужно разбавлять водой. «Ну, будем…» – все выдохнули, но не пили, а смотрели на меня. Я тоже выдохнул и опрокинул кружку в рот. Вдохнуть я уже не смог. С вытаращенными глазами начал искать, чем запить. И, справедливо полагая, что во втором графине должна быть вода, плеснул из него в свою кружку. Я жестоко ошибся – там тоже был спирт! На помощь пришел мой начальник Дороховский, протянувший мне кружку с водой и ободривший словами: «Молодец, мичман Гуго!». Я до сих пор не знаю, кто такой Гуго, но всю стажировку он звал меня только так – «Мичман Гуго», и мне это не казалось обидным. В береговой столовой мне понравилось абсолютно все: и то, что я сидел за офицерским столиком, и борщ, и макароны по-флотски, тем более компот. Но, несмотря на хорошую закуску, выпитый спирт продолжал действовать. Очевидно, поэтому с возвращением в каюту Александр Николаевич сказал: «Вот твоя койка. Спи до ужина. После ужина сходим на лодку». После ужина мы действительно пошли на лодку. Дороховский вызвал в Центральный дежурного по кораблю мичмана-сверхсрочника и о чем-то поговорил с ним. Потом открыл небольшую, но уютную штурманскую рубку. На прокладочном столе лежал рулон карт и приличная стопка Навигационных извещений мореплавателям (НАВИМов). «Днем работать не дадут, – сказал Александр Николаевич, – поэтому, чем больше успеешь сделать за ночь, тем лучше. Для отдыха – диван, укрыться можно моей канадкой. Задача ясна?». За ночь я успел сделать всю корректуру и еще час-полтора поспать до завтрака. Побрился электробритвой, найденной в рубке, позавтракал с вахтой и, вполне довольный собой, вышел на построение к подъему Военно-морского флага.
В 7.50 с причала поднялся на палубу командир «Б-74» капитан 2 ранга Петр Зенченко, высокий, широкоплечий. Его встретил рапортом старпом, тоже капитан 2-го ранга, Н.И.Натненков. Старпом был полной противоположностью командиру – маленький, кривоногий с восточным разрезом глаз. Рядом они смотрелись довольно забавно. Командир скомандовал: «Вольно!», пожал руку старпому и стал так же здороваться с офицерами. Я стоял на левом фланге офицерского строя. Чувство, которое я испытывал, трудно передать словами. Наиболее удачно это сделал великолепный писатель-маринист Леонид Сергеевич Соболев в своем романе «Капитальный ремонт» (см. Воениздат. М. 1964 г. стр. 65-70). Когда моя ладошка утонула в широкой командирской длани, я представился: «Мичман-стажер Лавров, дублирую командира рулевой группы». Командир вопросительно взглянул на старпома. На помощь старпому пришел штурман: «Мичман вчера поздно прибыл, и я хотел доложить о нем после подъема флага». Командир встал перед строем личного состава и поздоровался с матросами и старшинами. Команда дружно и лихо ответила на его приветствие. П.Зенченко занял место на правом фланге построившегося экипажа. Наступила минута тишины, предшествующая подъему Военно-морского флага.
Зенченко Петр Трофимович. - Римашевский А.А., Йолтуховский В.М. Знаменитые люди Балтийского флота. С-Пб, Фирма Алина, 2013.
Я приведу лишь небольшую цитату из упомянутого выше романа Соболева: «… на флоте нет бессмысленных традиций, все оправдано и прекрасно. Двести лет назад [сейчас уже 300! – В.Н.] установлено это минутное молчание перед началом флотского дня, и в нем – глубокий смысл. Когда корабль в дальнем плавании; когда не видать даже чужих берегов; когда день встает из-за океана неизвестным, враждебным и коварным; когда океан так велик, что родные села и города со всем, что в них осталось самого дорогого, заполнены выпуклостью земного шара, – тогда эта минута отдается полно и благоговейно самому себе, богу и семьям. Безмолвная тишина раскрывает простые морские сердца, люди вспоминают своих близких, люди без слов и молитв (даже слегка стыдясь) обращаются к всевышнему, ибо беды, которые таит в себе море, неисчерпаемы… Кто в море не бывал, тот богу не маливался!..». Подобные мысли приходили в голову и мне на этой торжественной церемонии, которая повторялась за период службы в плавсоставе несколько тысяч раз, даже с учетом того, что на подводных лодках в море флаг поднимается без всяких построений, а в подводном положении, естественно, не поднимается вообще. Но то, о чем я подумал тогда, на палубе «Б-74», во время подъема флага, стало законом на всю оставшуюся жизнь. Я поклялся сам себе не брать в рот спирта ни в чистом, ни в разведенном виде. Это не означало отказ от спиртного вообще. Я пил сухое вино, шампанское, хороший коньяк, но спирт – больше никогда в жизни.
Через несколько дней лодка вышла в море. На маршруте развертывания шли в светлое время под РДП, в темное – в надводном положении. Таким образом, почти всегда была возможность контролировать свое место по радиомаякам, расположенным на побережье Норвегии, и по американской системе «Лоран-С». Убедившись в том, что я уверенно использую радиопеленгатор и специальные карты, позволяющие определять место по системе «Лоран», Дороховский доверил мне самостоятельное несение штурманской вахты. Вечером, накануне начала учений, Александр Николаевич принес в рубку секретную синьку, на которой были нанесены районы и исходные точки маневрирования подводных лодок. Кроме того, на синьке была нанесена условная точка, так называемый «уравнитель». Штаб управлял движением «уравнителя», а мы выстраивали свое маневрирование относительно его на удалении 12,5 миль к югу. Таким образом, между соседними подводными лодками выдерживалась дистанция порядка 25 миль (250 кабельтовых), и при гидроакустических станциях того времени соседние лодки не могли слышать друг друга, но при этом могли контролировать широкую полосу Норвежского моря. Штурман дал мне координаты, по которым я тщательно нанес точку на путевой карте, и сказал: «К шести часам выведи ПЛ в эту точку, а я должен выспаться перед началом учений». Ночью, часа в три, подвсплыли на сеанс связи. Я уточнил наше место. Невязка была небольшая, но, следуя прежним курсом, мы не попадали в назначенную мне точку. Необходимо было подкорректировать курс. Я доложил об этом вахтенному офицеру, и курс изменили на 50. В 5.50, когда я уже готовился к сдаче вахты, в центральный поступил доклад акустиков: «Шум винтов по пеленгу… Предположительно, наша подводная лодка. По интенсивности шумов – дистанция небольшая». В ту же минуту в центральном появился командир. Его лобастая голова нависла над моим плечом: «Штурман, где мы?». Я циркулем указал точку и назвал координаты, которые только что записал в Навигационный журнал. Естественно, это были координаты, названные мне штурманом. «Лево на борт. Три мотора – средний вперед. Боцман, погружаться на глубину … метров» – скомандовал командир. Когда приказания были выполнены, командир снова повернулся ко мне. Увидев его налитые кровью глаза и сжатый кулак огромной величины, я спрятал голову за клапан аварийной захлопки цистерны главного балласта левого борта, который был в штурманской рубке. И тут раздался голос старшего лейтенанта Дороховского, стоявшего в дверях рубки: «Товарищ командир, мичман не виноват! Это я дал ему вместо точки начала нашего развертывания координаты «уравнителя».
Как я выбрался из штурманской рубки, не помню. Какой разговор у них состоялся, естественно, не знаю. Но на всю жизнь врезался в память пример офицерской чести и достоинства Александра Николаевича Дороховского. Который мог просто промолчать или, что еще хуже, обвинить во всем мальчишку, которому все равно ничего не будет. Как оказалась вблизи точки уравнителя еще одна лодка завесы, осталось не выясненным. А вот что из этого могло получиться, представить не трудно. Устроившись в гиропосту на матрасе, принесенном штурманским электриком, я поспал пару часов. По сигналу «Боевая тревога» пришел в рубку и стал, параллельно со штурманом, определять элементы движения обнаруженной акустиками цели, используя планшет. За две-три недели плавания никаких нареканий в мой адрес не было. Когда возвратились в Полярный, я уже вполне освоился на лодке. Поскольку питался в кают-компании старшинского состава, перезнакомился со всеми старшинами команд, которые охотно помогали мне в изучении устройства подводной лодки. На входе в Кольский залив нас встретил туман. Штурман находился внизу, использовал для определения места РЛС. Я – на мостике пытался разглядеть в бинокль и запеленговать скрытые туманом навигационные ориентиры. Почти прямо по курсу (курсовой 2-50 левого борта) в пеленгатор обнаружил плавающий предмет. И тут же раздался взволнованный голос сигнальщика: «Прямо по носу – мина!». Пока отрабатывали моторами и гасили инерцию, уже все находящиеся на мостике в разрыве полосы тумана увидели черный рогатый шар – эхо закончившейся 13 лет назад Великой Отечественной войны. Командир дал радио оперативному дежурному и сразу же получили ответ: «Находиться поблизости от обнаруженной мины. Тральщик уже выходит».
Передав опасную тральщику, мы вошли в Екатерининскую гавань и ошвартовались у родного причала. Перед строем экипажа командир объявил сигнальщику (фамилию память не сохранила) десять суток отпуска с выездом на родину. Позднее, приказом Командующего флотом он был награжден ценным подарком – именными часами. Так закончилась морская часть моей корабельной стажировки, хотя было еще несколько непродолжительных выходов в море. Далее, не знаю, по плану или по какой-то экстренной необходимости, лодка должна была стать в док в Росте. По штурманской части в этом тоже была необходимость, так как на одном из выходов затек вибратор эхолота, заменить который можно было только в доке. Штурман дал мне «ценные указания», а сам в Росту не пошел: то ли выходил в море на другой лодке, то ли оставался за флагманского штурмана А.Бурсевича. Как знак величайшего доверия воспринял я то, что командир не стал брать на переход хотя бы командира группы с другой лодки. К переходу по Кольскому заливу я подготовился основательно: наизусть знал все рекомендованные курсы и створы, наметил себе поворотные пеленги, «подсветил» на карте минимально допустимые дистанции при подходе к острову Сальный и другим опасным местам. На переходе большую часть времени я находился на мостике, четко докладывал время до поворота и время поворота на новый курс. После поворотов спускался вниз, делал отметки на карте, запись в Навигационном журнале и снова поднимался на мостик. Хотя никакой необходимости в этом не было, так как погода была хорошая, и командир прекрасно все видел сам. Но то, что я пунктуально выполняю все требования руководящих документов, ему понравилось. Видимо, поэтому он довольно спокойно реагировал, когда я допустил серьезный промах после постановки лодки в док. Дело было так. Я поехал в Гидрографический отдел в Североморск, чтобы оформить замену вибратора эхолота. Заявку приняли, но вибратор надо было менять вместе с кабелем, протянутым от него в штурманскую рубку. Меня спросили, сколько нужно кабеля, предупредив, что кабель дорогой и лишнего запрашивать нельзя. Я честно ответил, что не знаю, но, наверное, как на всех лодках этого проекта. Потом подсунули подписать какую-то бумажку, что я и сделал, не читая. Через несколько дней специалисты Гидрографического отдела появились в доке, где стояла «Б-74». Протянули кабель и обнаружили, что не хватает 40-50 сантиметров. Разразился скандал, так как наращивать этот кабель было нельзя. Пошли к командиру. Потрясали подписанной мной бумагой, требуя составить акт, где были бы указаны виновник и сумма, которую с меня надо было удержать. Командир вызвал меня и спросил, сколько я получаю. Я ответил: «Сто двадцать пять рублей». После реформы 1962 года это стало равно 12 руб. 50 коп. Все кончилось ничем. Вибратор с кабелем поменяли. А я на всю жизнь запомнил, что прежде чем подписывать, надо внимательно читать любой документ. Стажировка подходила к концу. Я обратился к своему непосредственному начальнику штурману А.Н.Дороховскому с просьбой отпустить меня пораньше. Просьба была услышана, тем более что на корабле наконец-то появился штатный командир рулевой группы лейтенант Г.Токарев.
Токарев Генри Николаевич в 1952 г. был переведен из Саратовского подготовительного училища в Ленинградское нахимовское, которое закончил в 1953 г.
Аттестация за стажировку, утвержденная командиром ПЛ «» капитаном 2 ранга П.Зенченко, была чуть ли не самой лучшей среди многочисленных аттестаций и представлений, написанных на меня за 38-летнюю службу. Кроме того, командир обещал оформить на меня запрос и через кадровые органы направить его в училище. Планировался я на должность командира рулевой группы вместо Токарева. Учитывая, что я женат, пообещали даже комнату в старом Полярном. С такими радужными планами и чувством большой благодарности экипажу я уходил с подводной лодки «Б-74».
Но вернёмся в сентябрь сорок первого, когда всё это было далеко-далеко. Новый командир бригады не радовался своему неожиданному назначению, но я всё-таки поздравил его.
Командир бригады подводных лодок Александр Владимирович Трипольский
Герой Советского Союза Александр Владимирович Трипольский был отличным командиром подводной лодки, прекрасно справлялся с обязанностями командира дивизиона. Человек известный на флоте, да и в стране, как все тогдашние Герои Советского Союза, которых было совсем немного. Он пользовался в бригаде большим уважением. К сильным сторонам Трипольского относились его организаторские способности, тактичность, умение правильно строить отношения со всеми категориями личного состава. Но достаточного военно-морского образования ему не удалось получить. Легко ли, окончив лишь краткосрочные курсы комсостава, возглавлять крупное соединение, где есть командиры кораблей с академическими дипломами? Трипольский это сознавал. Не сомневаюсь, он не принял бы назначения, если бы оно зависело от его согласия. Но приказ должен был выполнять. С тронувшей меня прямотой Александр Владимирович сказал, что очень рассчитывает на мою помощь и поддержку. Первый практический вопрос, который мы тогда же обсудили, был о том, кому вместо Трипольского командовать 1-м дивизионом. Решили, что лучшая кандидатура — капитан 2-го ранга Евгений Гаврилович Юнаков. После тяжёлого ранения в августе, когда подорвался тральщик, на котором Юнаков выводил лодки в устье залива, он категорически воспротивился эвакуации на Большую землю, лечился в Кронштадтском госпитале, и только что был признан годным для дальнейшей службы в подплаве. Командование флота согласилось с этой кандидатурой, назначение состоялось.
Командир 1-го дивизиона подводных лодок Е.Г.Юнаков
В том году раньше обычного зарядили осенние штормы. Они часто срывали с якорей мины, — и немецкие, и наши, которые могло занести волнами куда угодно. Возросшая опасность столкновения с плавающей миной прибавлялась ко всем прежним, а главной трудностью для лодок оставалось форсирование в подводном положении западной части Финского залива. Но не могло быть уверенности, что там, где одна подлодка прошла сегодня, пройдёт другая завтра. А экипаж, прорвавшийся в открытое море, знал, что возвратиться будет не легче. Каждый поход рассчитывался не только на полный нормативный срок автономности лодок данного типа, но и на превышение его, для чего принимались увеличенные запасы топлива и всего остального. Возвращение раньше срока считалось возможным лишь по двум причинам: если израсходовали торпеды и при получении таких повреждений, которые нельзя устранить в море.
Победы и потери рядом
10 октября вышли из Кронштадта сразу две «Щуки» и одна лодка типа «С» с тем, чтобы вместе с надёжным эскортом, дойти до Лавенсари. Оттуда лодки должны были уже поодиночке, в разное время, выводиться катерами на Гогландский плёс, где у каждой начинался самостоятельный боевой поход. «Щуки» Щ-322 и Щ-323 были из дивизиона капитана 2-го ранга В.А.Егорова. Первой командовал капитан 3-го ранга В.А.Ермилов, второй — капитан-лейтенант Ф.И.Иванцов. Иванцов был старше по командирскому стажу, имел опыт зимних походов финской кампании. Несколько смущало нас с комбригом лишь то, что, как выяснилось перед самым выходом (раньше, к досаде нашей, не знали, — эта лодка была тогда в другой бригаде), Иванцов недавно перенёс серьёзное желудочное заболевание. Здоровье командира много значит для боеспособности корабля. Капитан-лейтенант, правда, уверял, что чувствует себя хорошо. Комдив Егоров вызвался пойти с Иванцовым до Лавенсари и, если окажется нужным, остаться на его лодке на весь поход. Трипольский с этим согласился.
Командир подводной лодки Щ-322 Виктор Андреевич Ермилов
Третьей в той группе была С-8 капитан-лейтенанта И.Я.Брауна, — одна из лодок, которые в сентябре намечалось послать на прорыв через проливы. Как обычно, каждой подлодке надлежало донести о выходе из залива особым условным сигналом. От Щ-323 сигнал был принят. Две другие лодки в эфир не вышли. Напрасно надеялись в штабе, что чей-то сигнал «не прошёл», как сигнал со «Щуки» Вишневского три недели назад. Что произошло со Щ-322 и С-8 после того, как каждая из них, миновав Гогланд, ушла под воду на глазах у сопровождавших их до точки погружения катерников, мы так и не узнали. Судьбы ещё двух подводных кораблей стали тайнами Балтики. Оставалось считать, что обе лодки подорвались на минах, не выйдя из Финского залива. Перед глазами ещё долго возникали лица товарищей, навсегда оставшихся в море. И мы с Александром Владимировичем Трипольским не раз вместе перебирали всё предшествовавшее исчезновению двух лодок. Готовность их к боевому походу проверялась обстоятельно.
Командир подводной лодки С-8 Илья Яковлевич Браун
На предпоходном инструктаже, который комбриг проводил вместе со мною, командиры кораблей показали понимание своих задач и хорошее знание обстановки. В районе Лавенсари–Гогланд какой-то особой активности противника не наблюдалось. Словом, ничто не подсказывало более конкретных объяснений случившегося. Мы были уверены, что экипаж «Щуки», который возглавляли капитан 3-го ранга Виктор Андреевич Ермилов и старший политрук Фёдор Петрович Козлов, а также моряки капитан-лейтенанта Ильи Яковлевича Брауна и политрука Александра Васильевича Степанова, с честью выполнили воинский долг до конца. Трипольский с почти отеческим чувством вспоминал Брауна, своего подчинённого в 1-м дивизионе. Там он служил ещё недавно старпомом и в самом начале войны вступил в командование кораблём. Срок автономности Щ-322 и С-8 истёк 20 ноября, но объявить моряков погибшими, отдать это приказом, мы тогда не имели права, поскольку факт гибели этих подводных лодок, их место и обстоятельства не были установлены. Пока полагалось считать корабли и их личный состав пропавшими без вести...
Успехи Щ-323
А «Щука» капитан-лейтенанта Фёдора Ивановича Иванцова (комдив Егоров на ней в море не пошёл, удостоверившись, что за здоровье командира можно не опасаться) благополучно достигла назначенной ей позиции на подходах к Либаве и Виндаве и действовала там целый месяц. 3a это время она выходила в эфир только три раза и каждый раз Иванцов доносил о боевых успехах. Сперва, уже на третьи сутки после выхода из Финского залива, о потоплении в ночной надводной атаке крупного танкера, потом об уничтожении в разное время двух транспортов. Результаты всех своих атак подводники видели собственными глазами, и во всех трёх случаях обошлось без преследования лодки вражескими кораблями. Отрываться от противника стало легче, — это, пожалуй, единственное, в чём помогала нам непогожая осень с её длинными тёмными ночами.
Командир подводной лодки Щ-323 Фёдор Иванович Иванцов
Подробности атак Щ-323, во многом поучительных, стали известны после того, как лодка вернулась в базу, успешно преодолев и на обратном пути все возникавшие перед ней преграды. Этот боевой поход явился самым результативным в кампанию 1941 года. Атаки Иванцова разбирались при участии командиров и комиссаров всех подлодок, находившихся тогда в Кронштадте. Высокую оценку получила работа молодого военкома «Щуки» старшего политрука А. Ф. Круглова. Отличившихся членов экипажа ждали ордена и медали (а их на том этапе войны ещё редко удостаивались даже подводники). Два месяца спустя Президиум Верховного Совета СССР наградил орденом Красного Знамени саму подводную лодку Щ-323. Первой на Балтике за Великую Отечественную войну она стала Краснознамённой. И одной из двух первых во всём Военно-Морском Флоте одновременно с североморской Д-3. Добавлю, что осенний поход Щ-323 явился первой серьёзной проверкой новой тактики боевого использования подводных лодок, когда вместо прежней, довольно ограниченной позиции, рассчитанной не столько на активный поиск целей для атак, сколько на выжидание их появления, каждой лодке назначался более обширный район действий протяжённостью в десятки миль. Мы продолжали называть его позицией, но это уже была позиция совсем иного рода, а действия лодки приближались к крейсерству. Штаб помогал подлодке в поиске целей. Не выходя в эфир сама, она каждую ночь получала от нас сводку разведданных, относящихся к данному району моря.
Командир подводной лодки Щ-323 Ф. И. Иванцов у Краснознамённого флага. Кронштадт, весна 1942 года
Капитан-лейтенант Иванцов показал, чего может достигнуть на укрупнённой позиции инициативный командир, настойчиво ищущий встречи с противником. Подтверждалось, что система таких позиций позволяет создавать для врага напряжённость в перевозках на больших пространствах, даже при ограниченном числе выведенных в море подлодок.
М-97 подорвала транспорт
Пока «Щука» Иванцова действовала в своём районе, в боевые походы отправлялись другие лодки. Не все они посылались за пределы Финского залива. Командованию флота требовалось выяснить, как используют немцы захваченный Таллин, что держат там. Если для подводной лодки было возможно скрытное проникновение на Таллинский рейд, то наибольшие шансы на успех имела «Малютка», а её двух торпед (задание не сводилось только к разведке) хватило бы, чтобы поразить самые крупные из судов, которые могли быть обнаружены в гавани. Командир дивизиона «Малюток» Н. К. Мохов предложил для этого неординарного похода лодку старшего лейтенанта А.И.Мыльникова М-97. Штаб поддержал это предложение. Замечу, что в период службы у меня не было «любимчиков», однако, признаюсь, Мыльникову я очень симпатизировал. У этого приветливого, красивого парня был подлинно русский характер — дружелюбный, общительный.
Командир подводной лодки М-97 Александр Иванович Мыльников
Проведённая 17 октября обычным порядком до Лавенсари «Малютка» подзарядила там батарею и направилась к Таллину. Мыльникову удалось пристроиться к следовавшему туда же немецкому судну и вместе с ним войти на рейд через разведённое боновое заграждение. Это было на исходе дня, при ограниченной уже видимости, и лодка легла до утра на грунт. Подвсплыв на рассвете под перископ, командир осмотрелся. Среди стоявших на якорях судов самым крупным был транспорт грузоподъёмностью около пяти тысяч тонн. Его и потопил Мыльников, выпустив торпеду с дистанции пять кабельтовых (чуть больше 900 метров). На рейде, по-видимому, не поняли, отчего взорвался транспорт, — подлодку никто не преследовал. Сберегая вторую торпеду для какой-нибудь цели покрупнее остававшихся на рейде, «Малютка» благополучно ушла, вновь улучив момент, когда были разведены ворота в бонах.
У командиров редкая минута отдыха и размышлений. Впереди сидит А.И.Мыльников. Выше сидят слева направо: И.М.Вишневский, Г.А.Гольдберг, Е.Г.Юнаков, Н.С.Ивановский
Подходящая цель подвернулась скоро: навстречу шёл транспорт. Но на сей раз атака не удалась, с транспорта заметили след торпеды, и он успел уклониться. Однако в целом непродолжительный поход М-97 следовало считать успешным. Её победа на Таллинском рейде открыла боевой счёт «Малюток» на Балтике. Экипаж Мыльникова доказал, что подводные лодки этого типа, боевые возможности которых подчас вызывали сомнение, способны топить врага там, куда другим подлодкам пройти трудно.
Лисин бьёт артиллерией по берегу
Довольно редкое для подводников задание выполнял в конце октября и в ноябре экипаж капитан-лейтенанта С.П.Лисина. У флотской разведки накапливались сведения об эшелонах противника, задерживавшихся на пути к фронту на железнодорожных станциях близ побережья Нарвского залива. В том же районе были разведаны другие цели для огневых налётов с моря. Однако вывести в Нарвский залив, например, эсминец, стало настолько рискованным, что практически это отпадало. Для подлодок же тот район оставался доступным. А на «эске» как-никак 100-миллиметровое орудие, соответствующее главному калибру старых эсминцев. С-7, посланная в Нарвский залив по приказанию командующего флотом, приняла двойной артиллерийский боезапас, — больше 400 снарядов. Цели должен был указывать разведотдел флота. Производить огневые налёты планировалось ночью, а на день ложиться на грунт. Через двое суток после выхода лодки из Кронштадта её артогнём были накрыты составы на одной железнодорожной станции, ещё через день — на другой, потом — военные склады под Нарвой (взрывы на них и пожар видели с моря сами подводники). Предполагалось, что С-7 вернётся на базу к годовщине Октября. Но на лодке ещё оставались снаряды. Лисина запросили, как у него с остальными запасами. Командир ответил, что топливо есть, и лодку оставили на позиции ещё на десять дней.
Стрельба подводной лодки по берегу из 100-мм орудия
В Купеческую гавань С-7 вошла, кроша форштевнем ранний ледок. Только после её возвращения выяснилось, что на лодке было трудно с пресной водой, которую, должно быть, не очень экономили в начале похода. Когда поступил приказ задержаться в Нарвском заливе, питьевую воду стали выдавать по жёсткой норме, а в суп добавляли морскую воду.
«Калев» и «Лембит»
В конце октября был готов снова выйти в море подводный минзаг «Калев». На нём устранили полученные при переходе из Таллина повреждения, а у командира корабля Б.А.Нырова зажили раны. На этот поход капитан-лейтенант Ныров получил дополнительное задание от штаба флота, о котором не должен был знать никто на других подлодках.
Командир подводной лодки «Калев» Борис Алексеевич Ныров
Командиру было приказано иметь на борту всё необходимое для высадки небольшой разведгруппы со снаряжением в одной бухточке западнее Таллина. Перед выходом лодки на неё незаметно провели двух мужчин и женщину, вероятно, радистку. Их имён нам знать не полагалось. В составленную для «Калева» таблицу условных радиосигналов сигнал о высадке разведгруппы не включался, чтобы не показывать присутствия лодки в этом районе. Разведчики должны были выйти на связь сами. Через некоторое время из штаба флота сообщили: с ними всё в порядке. Впоследствии мне рассказали, что эта группа успешно действовала во вражеском тылу вплоть до освобождения Таллина. А что ещё смог сделать в том походе экипаж Нырова, мы не узнали: «Калев» не вышел в эфир ни разу... Есть лишь косвенные данные о вероятных месте и времени гибели этой подводной лодки западнее острова Нарген между 30 октября и 1 ноября 1941 года. Перечитываю список экипажа, ушедшего на «Калеве» в последнее его плавание. Тридцать восемь имён! Командир Б.А.Ныров, которому только что исполнилось 30 лет. Комиссар Ф.А.Бондарев. Неутомимый инженер-механик Н.А.Напитухин, много сделавший для того, чтобы быстрее завершить предпоходный ремонт. Боцман Трифонов, переведённый недавно с «Малюток». Командир отделения трюмных Посевкин, спасшийся вместе с Египко при гибели С-5 и очень стремившийся снова попасть на плавающую подлодку... Пятнадцать коммунистов, двадцать один комсомолец, двое беспартийных. Но оба подали заявления с просьбой принять их в члены ВЛКСМ, которые комсомольское бюро не успело обсудить до выхода в море...
Командир подводной лодки «Лембит» Алексей Михайлович Матиясевич
Два новых боевых похода совершил той осенью собрат «Калева» — «Лембит». Один был в основном разведывательным, — выяснялась обстановка в районе Нарвского залива. Задание на другой поход, закончившийся уже в ноябре, было предельно конкретным — заминировать фарватер в проливе Бьёрке-Зунд, который мог служить противнику выходом из шхер на наши фарватеры, связывавшие Кронштадт с островами. Задачу эту «Лембит» выполнил, и ещё до ледостава мы узнали, что в Бьёрке-Зунд подорвались два неприятельских судна. В эти походы лодку уже самостоятельно водил капитан-лейтенант А.М.Матиясевич. В последнем походе заболевшего штурмана «Лембита» заменял флагштурман бригады В.П.Чалов. Послать именно его я решил потому, что для успеха минной постановки требовалось обеспечить высокую точность кораблевождения при весьма неблагоприятной погоде и погашенных маяках. В осенних походах «Лембита», как и в последнем плавании «Калева», уже не участвовали ветераны этих подлодок — старшины эстонцы. Они отбыли к месту формирования национальной эстонской части Красной Армии.
Щ-309 и Щ-311 прорвались в Балтику
Кронштадтские гавани постепенно пустели: большая часть кораблей переводилась на зиму в Ленинград. Боевые повреждения, полученные многими из них, могли быть устранены только на ленинградских заводах. К тому же там, рассредоточенные на Неве, они были менее уязвимы с воздуха, чем в гаванях Кронштадта. Вслед за кораблями передислоцировались в Ленинград Военный совет и Штаб флота. Кронштадтский морзавод не мог обеспечить зимний ремонт также и всех подводных лодок. Большинство их нуждалось в среднем ремонте, то есть промежуточном по объёму и сложности работ между текущим и капитальным. Поэтому и командованию нашей бригады было определено находиться зимой в Ленинграде. В ночь на 4 ноября туда ушли плавбазы «Смольный» и «Иртыш», отбыли комбриг А.В.Трипольский и большинство штабистов. Мне было приказано оставаться до завершения кампании в Кронштадте с несколькими специалистами штаба. Мы перешли в штабное здание на береговой базе с оборудованным в подвале командным пунктом. В ноябре началась эвакуация 25-тысячного гарнизона Ханко. Этот форпост балтийцев стойко держался и после захвата врагом островов Моонзунда, но удерживать Ханко, когда скуёт льдом окружающие базу шхеры, стало бы невозможно. Походы за перебрасываемыми в Ленинград ханковцами были в то время самыми дальними плаваниями надводных кораблей. Им придавалось сильное охранение, и к отрядам, следовавшим на Ханко, стали присоединять выводимые для действий в море подлодки.
Командир подводной лодки Щ-311 Пётр Антонович Сидоренко
Так были проведены в начале ноября Щ-309 капитан-лейтенанта И.С.Кабо и Краснознамённая (за финскую кампанию) Щ-311, которой командовал капитан-лейтенант П.А.Сидоренко. Дойдя с ханковским конвоем до меридиана Хельсинки, подлодки направились в назначенные им районы на западе и северо-западе Балтики.
Командир подводной лодки Щ-309 Исаак Соломонович Кабо
От обеих этих «Щук» уже поступили радиосигналы о выходе из Финского залива.
Восьмого августа 1957 года курсанты 3-го курса 2ВВМУ ПП уезжали в Мурманск для прохождения практики на подводных лодках Северного флота. Меня провожали отец, только что уволенный из Вооруженных Сил и еще непривычно чувствующий себя в гражданском пиджаке и шляпе, мама и невеста – Лариса Войтова.
Отъезд на практику. Слева направо: Н.Н.Лавров, М.ФЛаврова, В.Лавров, Л.Войтова. Рижский вокзал. 8 августа 1957 г.
В Полярном
Мурманск увидеть почти не удалось, так как прямо с поезда курсантов перевели в порт к пассажирскому причалу и отправили на рейсовом катере в Полярный – в то время «столицу» подводников Северного флота. Екатерининская гавань была буквально забита подводными лодками, в основном 613-го проекта.
У полярнинского причала. Первым корпусом (слева) - ПЛ «С-347». Командир капитан 3 ранга В.Н.Чернавин. 1957 г.
На одну из этих новейших лодок меня назначили для прохождения практики в должности командира отделения штурманских электриков БЧ-1. Память сохранила фамилии командира «С-346» капитана 3 ранга Василия Ивановича Зверева, старшего помощника капитан-лейтенанта Вячеслава Тимофеевича Виноградова, но, к сожалению, не помню фамилии своего непосредственного начальника – командира БЧ-1 (штурмана), который через месяц принимал у меня зачеты на допуск к самостоятельному обслуживанию заведывания штурманского электрика.
У полярнинского причала. Первым корпусом (ближняя) «С-347». Вторым корпусом ПЛ «С-346». Командир капитан 3 ранга В.И.Зверев.
Мы не были перегружены занятиями, поэтому сначала освоили территорию подплава, а потом начали увольняться в город. Прямо от причалов был хорошо виден «циркульный дом» с памятником И.В.Сталину перед ним; стадион, построенный матросскими руками еще до Великой Отечественной войны. Над стадионом возвышалось здание с колоннами, где в войну размещался Штаб флота, а рядом с ним – Дом офицеров и здание госпиталя.
Памятник И.В.Сталину (демонтирован в 1960-е гг.) перед «циркульным домом». Слева – здание Штаба флота в годы ВОВ. В центре – Дом офицеров (сгорел в 1990-е гг). Справа – здание госпиталя. Фото 1957 г.
Над территорией причалов на скале возвышалось фундаментальное здание 33-ей дивизии, перед которым установлен памятник подводникам, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Здесь же – бюст легендарного командира Федора Видяева.
Памятник подводникам, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Полярный. 1957 г. Курсант А.Сливенко (в центре) со старшинами-подводниками. Полярный. 1957 г.
Осень была теплая. В свободное время мы любили встречаться в небольшом скверике у здания бербазы.
Слева направо курсанты 3-го курса В.Лавров, В.Джусь, А.Сливенко, матрос-подводник(?), А.Свеколкин. Фото август 1957 г. Полярный. Слева направо А.Свеколкин, Е.Смирнов. Практика после 3-го курса. Фото сентябрь 1957 г. Полярный.
За время моей практики на «С-346» лодка несколько раз выходила в море.
Подводная лодка «С-346» в Баренцевом море. Сентябрь 1957 г.
Запомнился наиболее продолжительный выход в конце сентября 1957 г. с коротким заходом в Гремиху (Йоканьгу). Этот выход дал мне возможность не только ознакомиться с театром Северного флота, который знал только по карте, но и почувствовать суровый нрав Баренцева моря. Получив разрешение находиться на мостике, я с восхищением наблюдал, как уверенно командир В.И.Зверев управлял подводной лодкой при входе в базу в сложных навигационных условиях. К сожалению, через несколько лет я узнал, что капитан 2 ранга Василий Иванович Зверев трагически погиб под колесами пригородной электрички, будучи в отпуске в Ленинграде. Его друг Владимир Николаевич Чернавин (командир ПЛ «С-347»), пройдя огромный нелегкий служебный путь, стал Героем Советского Союза Адмиралом Флота и Главнокомандующим ВМФ СССР. Вот такие разные судьбы друзей-командиров.
Адмирал Флота В.Н.Чернавин. Фото 1989 г. Западная Лица
Закончив практику на подводных лодках, 29 сентября 1957 г. мы покинули Полярный и на буксире отправились в Мурманск.
Справа налево А.Сливенко, А.Свеколкин, Е.Смирнов, В.Лавров. На буксире в Кольском заливе. Фото 29.09.1957 г. Дежурный по вагону В.Лавров. Станция Полярный круг. Фото 30.09.57 г.
Крейсер «Адмирал Макаров»
Слева направо: А.Сливенко, В.Лавров, А.Свеколкин, В.Гузиков, Е.Смирнов. На буксире курсом в Кронштадт. Фото 01.10.1957 г. Финский залив. Слева направо: Т.Кобахидзе, А.Паркель, В.Лавров. Курс в Кронштадт для продолжения практики. Фото 01.10.1957 г. Река Нева.
Первого октября поездом прибыли в Ленинград и снова на буксире были доставлены в Кронштадт. Следующий этап нашей практики – штурманский поход по Балтийскому морю на крейсере «Адмирал Макаров».
Крейсер «Адмирал Макаров» (бывший «Нюрнберг») на дозаправке. 1957 г.
Крейсер, построенный на верфи «Дойч Верке» в Киле в конце 1935 г., получил имя «Нюрнберг».
В конце 1945 г. при разделе трофейного флота крейсер достался Советскому Союзу. Приказом Главнокомандующего ВМФ от 13.02.1946 г. крейсеру было присвоено новое имя «Адмирал Макаров». Начался новый период в жизни корабля. Планом похода был предусмотрен интересный маршрут: Кронштадт – Таллин – Пальдиски (залив Тага-Лахт) – Рига – Лиепая (Либава) – Балтийск – острова Гогланд и Эланд – Таллин. В этом походе курсанты изучили особенности плавания в восточной, юго-восточной и центральной части Балтийского моря, закрепили навыки кораблевождения и получили хорошую астрономическую практику.
Слева направо: А Паркель (на записи), Е.Смирнов, В.Лавров измеряют высоту Солнца. Крейсер «Адмирал Макаров». Балтийское море. Октябрь 1957 г.
Курсант В.Лавров. Фото 1957 г. Рига
Суровым морским волком, «обветренным как скалы», вернулся я с практики. И не только я. Но если других волновала учеба, предстоящий, хотя еще и далекий выпуск, то моя суровость была обусловлена и оправдана тем, что мне предстояло: сбрить усы и принять самое главное решение в жизни – вступить в брак, взять на себя ответственность за судьбу другого человека и будущих детей. Готов ли я к этому в 20 лет? Психологически – ДА! Я очень любил Лару, и с тем же неизменным чувством доживаю свою жизнь.
Зато взволновали нас другие новости. Командира и комиссара бригады срочно вызвали в штаб флота, где они пробыли довольно долго. Египко вернулся озабоченный. Но, как делал в те дни после любой отлучки с «Иртыша», прежде всего, спросил: — От Вишневского и Агашина — ничего? — Ничего, — ответил я. То, что «Щуки», первыми посланные на самостоятельный прорыв от Гогланда в открытое море, не подавали оттуда вестей, третьи сутки держало нас в нарастающей тревоге. Комбриг вздохнул и сказал, что через пять минут ждёт меня вместе с Тюренковым и Чаловым. А когда мы явились к нему в каюту, объявил: — Вывод лодок на коммуникации противника приказано приостановить. Это никак не связано с тем, что нам неизвестно, вышли ли из залива две «Щуки». Возникли новые обстоятельства, и бригаде поставлена новая задача. Более ответственная. Оказывается, стало известно, что в средней части Балтики появилась германская эскадра в составе линкора «Тирпиц», тяжелого крейсера «Адмирал Шеер», крейсеров «Кёльн» и «Нюрнберг», а также нескольких эсминцев. Корабли шли полным ходом в северном направлении, иначе говоря, — либо к Ботническому заливу, где им как будто нечего было делать, либо — к Финскому. Одновременно разведка обнаружила в Либаве крейсера «Эмден» и «Лейпциг». И всё это тогда, когда ни у Либавы, ни в районах моря, пересекаемых неприятельской эскадрой, не было наших подлодок!
Флагманский корабль германской эскадры линкор «Тирпиц»
Но что затевал враг? С самого начала войны наше командование считало возможным, а сперва даже весьма вероятным использование противником крупных артиллерийских кораблей для поддержки наступления сухопутных войск. Предупреждения об этом делались не раз. Е сли гитлеровское командование решило сейчас направить эскадру в Финский залив, это могло объясняться положением, сложившимся под Ленинградом. В сентябре фельдмаршал фон Лееб сделал, кажется, всё мыслимое, чтобы овладеть городом. Но многодневный штурм, который немцы вели, не считаясь ни с чем, постепенно захлёбывался. Рано было говорить, что этот штурм отбит. Ленинград оставался в смертельной опасности. Однако на рубежах, которых гитлеровцы достигли к 23 сентября, они остановились и нигде не могли продвинуться дальше. Не означало ли присутствие крупных надводных кораблей противника в тех водах, где они за время войны ещё не появлялись, что враг, исчерпав другие средства, готов ввести в борьбу за Ленинград тяжёлую морскую артиллерию, обладающую огромной огневой мощью? Насколько понял Египко в штабе флота, так, видимо, и расценивало появление германской эскадры командование Ленинградского фронта, которому флот подчинялся. О мерах, принимаемых, чтобы не допустить прорыва эскадры в восточную часть Финского залива, говорилось со ссылкой на решение и требование Смольного. Для перехвата врага создавались ударные группы авиации и торпедных катеров, планировалось усилить оборонительные минные заграждения в районе Гогланда. А нашей бригаде было приказано развернуть к 27 сентября в Финском заливе десять подлодок и ещё шесть держать в часовой готовности в Кронштадте в резерве командующего флотом. На всю подготовку подлодок к выходу мы имели менее двух дней. А разработать и согласовать с оперативным отделом штаба флота решение командира бригады по их развёртыванию, надо было уже к следующему утру.
План развёртывания подводных лодок на позициях в случае прорыва фашистской эскадры. Финский залив, сентябрь-октябрь 1941 года
Четырём лодкам назначались позиции ожидания противника на подходах к Нарвскому заливу. Эта акватория входила в широкое понятие Западный Гогландский плёс. Двум лодкам — между северной оконечностью Гогланда и финскими шхерами. Четыре лодки направлялись пока к Лавенсари и Гогланду с тем, чтобы позиции ожидания назначить им в зависимости от обстановки. Большая часть этих лодок была из числа тех, которые по-прежнему плану готовились к выходу на коммуникации противника в разные районы Балтики. Посылались к Гогланду и две «малютки» из дивизиона капитан-лейтенанта Н.К.Мохова. Действовать в этом районе могли и они. При выборе лодок учитывались личные качества командиров. Из тех, с кем я уже познакомил читателя, получали боевой приказ Д.С.Абросимов, П.Д.Грищенко и С.П.Лисин. Для уходивших подлодок нужно было подготовить около сотни торпед, и эта работа велась круглые сутки. Угол растворения торпедам задавался, исходя из того, что ожидаемая цель — крупные боевые корабли, с учётом их скорости и вероятной дистанции залпа.
Торпедисты готовят боезапас для подводных лодок. Кронштадт, торпедная мастерская береговой базы. Сентябрь 1941 года
Погрузка торпед на подводную лодку с пирса
Погрузка торпед на подводную лодку с плавбазы
В срок, по чёткому графику лодки приняли все запасы и освободились от заложенной на них взрывчатки, что делалось с большой радостью. Флагманские специалисты должным образом успели проверить состояние боевой техники. 26 сентября командиры и комиссары десяти лодок были собраны на «Иртыше» на предпоходный инструктаж, который комбриг проводил вместе со мною. Командирам вручалась подготовленная штабом боевая документация. Как будто всем было всё ясно. Но я видел, как всматривается Николай Павлович Египко в лица подчинённых, должно быть стараясь дать себе отчёт, в какой мере они готовы к решению задачи, превосходящей по сложности всё, что выполнялось до сих пор самыми опытными и бывалыми. Ведь атаковать крейсер совсем не то, что транспорт, хотя бы и охраняемый. И скорости иные, и охранение будет гораздо сильнее, маневреннее...
Беседа с экипажем перед походом
Потренировать бы командиров вместе с их помощниками и штурманами в расчётах, производимых при атаке быстроходной цели, проверить необходимые тут навыки. Но в Кронштадте не было кабинета торпедной стрельбы, да и не нашлось бы для этого времени. В остававшиеся до выхода часы на лодках прошли партийные и комсомольские собрания, митинги экипажей. Поставленная кораблям боевая задача доводилась до всего личного состава. Заместитель начальника политотдела Н.Н.Собколов зашёл ко мне, находясь под впечатлением только что состоявшегося митинга на лисинской С-7 и похвалил темпераментно выступавшего там комиссара лодки Василия Гусева. Он говорил о том, что мощный огонь Кронштадта мешает врагу прорвать ленинградские рубежи, что подавить кронштадтскую силу ударами с воздуха фашистам не удалось, и вот они, может быть, попытаются штурмовать Кронштадт с моря, но сокрушить его не удавалось ещё никому, не удастся и гитлеровцам! Батальонный комиссар Собколов держал со мной тесный контакт, знал, что делают в данный момент на каждой лодке, и очень продуманно направлял партийно-политическую работу. Наверное, это он позаботился и о том, чтобы подводники смогли ещё раз посмотреть на плавбазах кинофильм «Балтийцы». События фильма, переносившие в грозный девятнадцатый год, когда Балтфлот давал отпор британским интервентам, перекликались с тем, что происходило теперь. Напоминанием о тех событиях служили и два входивших в состав бригады корабля: «Пантера», потопившая тогда на подступах к Кронштадту эсминец интервентов, и бывшая английская L-55, поучительную историю которой знал каждый.
Комиссар подводной лодки С-7 старший политрук В. К. Гусев
С наступлением темноты десять подлодок тремя группами вышли из Кронштадта, следуя за тральщиками и сопровождаемые сторожевыми катерами. К утру 27 сентября шесть лодок заняли назначенные им позиции, остальные ждали приказа в островных бухтах. В тот день враг предпринял ещё один (последний в сентябрьской серии) массированный налёт на Кронштадт, в котором участвовало более 60 бомбардировщиков. Хуже было бы, если бы он произошёл накануне, когда мы никак не могли держать на грунте лодки, заканчивавшие подготовку к боевому походу. Даже во время налёта мысли вновь и вновь уносились к Гогландскому плёсу. В мои курсантские годы, когда у Балтфлота, как и осенью сорок первого, не было других баз, кроме Кронштадта и Ленинграда, в том районе залива обычно завершались ежегодные большие тактические учения, которые тогда называли манёврами. Где-нибудь вблизи Гогланда подлодки «красной» стороны поджидали прорывавшуюся на восток эскадру «синих». Теперь в том же районе такая задача была поставлена подводникам как боевая. Но посмеют ли всё-таки крупные надводные корабли противника сунуться в залив, напичканный минами, прикрываемый нашей береговой артиллерией? Об этом спорили и в штабах, и на кораблях, и многие в такую возможность не верили, считая вторжение в Финский залив самоубийственным для линкора и крейсеров. Однако я принадлежал к тем, кому представлялось, что попытка вывести корабли на позиции, с которых их тяжёлая артиллерия могла бы бить по Ленинграду и Кронштадту, возможна не без шансов на успех. Расположение своих минных заграждений противник знал, а наши, состоявшие из контактных якорных мин, в принципе поддавались форсированию с параван-тралами. Владея аэродромами на обоих берегах залива, враг был в состоянии прикрыть эскадру от наших бомбардировщиков. А какие-то потери в кораблях оправдывались бы преследуемой целью стратегического масштаба. Как бы там ни было, к встрече с фашистской эскадрой балтийцы изготовились. Но «Тирпиц» и другие корабли в Финский залив с ходу не повернули. По данным нашей разведки они прошли дальше на север, в устье Ботнического залива, и укрылись в Або-Аландских шхерах. Дальнейшие намерения противника оставались неясными.
Щ-320 отозвалась из Южной Балтики
Я ещё не сказал о том, что в день выхода подлодок на позиции к Гогланду, всю бригаду, да и командование флота, обрадовал командир подводной лодки Щ-320 Иван Макарович Вишневекий, чью «Щуку» мы уже готовы были считать пропавшей без вести. Произошёл редчайший (кажется, единственный за всю войну) случай: короткий сигнал, означавший, что лодка вышла из Финского залива, не был принят ни на «Иртыше», ни радистами штаба флота, — очевидно, из-за каких-то помех в эфире. А теперь капитан 3-го ранга Вишневский отозвался уже из Южной Балтики, куда и должен был следовать. Он кратко доносил, что потопил в районе Данцигской бухты неприятельский транспорт. Так что радость была двойной: и лодка цела, и одержана победа. Подробности мы, как обычно, узнали гораздо позже, после возвращения лодки. Т а атака Щ-320 относилась к весьма успешным. Потопленный ею транспорт «Холланд» шёл в составе конвоя, однако лодка осталась не обнаруженной кораблями и избежала преследования, что удавалось не часто.
Командир подводной лодки Щ-320 Иван Макарович Вишневский
Другая «Щука» Щ-319 в базу не вернулась, и от неё не было принято ни одного радиосигнала. Следовало полагать, что капитан-лейтенант Н.С.Агашин и его экипаж погибли в результате подрыва на мине, не выйдя из Финского залива. Где и как это произошло, мы так и не узнали. Две «Щуки», первыми посланные на дальние коммуникации противника после того, как мы оставили Таллин, своими бортами проверили проходимость западной части Финского залива без тральщиков, в подводном положении. Одна из них благополучно вернулась, другая пропала без вести — погибла. Это означало, что прорываться в открытое море, достигать любых концов Балтики всё-таки возможно и из старых баз флота, из самого восточного уголка Финского залива. Очень трудно, но возможно!
Командир подводной лодки Щ-319 Николай Сидорович Агашин
Большая подводная лодка четвёртой серии типа «Правда»
Глава пятая
НЕ ПОКОРЯЯ СЬ БЛОКАДЕ
Немецкая эскадра ушла
В первых числах октября, как установила разведка, германская эскадра вышла из Або-Аландских шхер и направилась в свои, далёкие от Финского залива базы. Если у гитлеровского командования и было намерение включить тяжёлые артиллерийские корабли в борьбу за Ленинград, то реализовать его оно не решилось. Существовало и другое предположение насчёт того, почему немецкие корабли появлялись на востоке Балтики в критические для Ленинградской обороны дни: фашистские стратеги задумали перехватить наш флот, который, по их понятиям, попытался бы в случае падения Ленинграда интернироваться в нейтральной Швеции. Лично мне такое объяснение представлялось несостоятельным. Даже в ставке Гитлера должен был кто-то понимать, что подобный образ действий не в нашем духе, не в традициях советских моряков. Не могли там не знать и того, что, при любом отношении к этому, проход через залив с востока на запад сколько-нибудь значительного числа наших надводных кораблей был просто неосуществим в тогдашних условиях. По указанию командования флота подлодки, поджидавшие немецкую эскадру в Финском заливе, были возвращены в Кронштадт. Возобновлялись походы лодок в дальние районы Балтики.
Комбриг против прорыва лодок в океан
Но пора сказать, что за это время, как раз когда группа лодок была развёрнута за Гогландом, в бригаде неожиданно для всех, не исключая и меня, сменился командир. Вернусь немного назад, к событиям, которые этому предшествовали, но, думалось тогда, не должны были повлечь за собой таких последствий. В один из дней, памятных массированными воздушными налётами на Кронштадт, Николая Павловича Египко вызвали в штаб флота. Вызваны были также военком бригады, командир 1-го дивизиона А.В.Трипольский, командиры и комиссары трёх подлодок: Л-3, С-7 и С-8. Египко вернулся на «Иртыш» не в лучшем настроении, но у кого из нас оно было тогда хорошим? Комбриг ничего мне не сообщил, и это означало, что никаких срочных поручений штабу нет. Любопытствовать же, о чём шла речь там, куда меня не приглашали, было не в моих правилах. А на следующее утро, ещё до подъёма флага, ко мне постучался Александр Владимирович Трипольский. С ним были командиры подлодок его дивизиона: капитан-лейтенанты С.П.Лисин и И.Я.Браун. Я пригласил неожиданных гостей в каюту. Трипольский стал рассказывать о заседании Военного совета флота, на котором все они присутствовали накануне. Командующий сообщил им, что есть такой план: ввиду сложившихся обстоятельств (все поняли, — тех самых, из-за которых подводные лодки лежали на грунте с заложенной в отсеки взрывчаткой) послать три крепкие, высоко боеспособные лодки на прорыв из Балтики через датские проливы с тем, чтобы они, обогнув Скандинавию, присоединились к нашему Северному флоту. Из дальнейшего присутствующим стало ясно, что этот план уже в какой-то мере разработан. Начальник оперативного отдела штаба флота капитан 1-го ранга Г.Е.Пилиповский показал на крупномасштабной карте проливной зоны навигационную и оперативно-тактическую обстановку в ней. Обстановка была сложной даже в чисто навигационном отношении, о чём говорили заштрихованные на карте места, где не хватало глубины для прохода лодок в подводном положении. По глубинам был приемлем для форсирования лишь узкий пролив Зунд. Вице-адмирал Трибуц предложил присутствующим командирам трёх подлодок высказаться об этом плане. Направить в Атлантику и дальше на Север предполагалось именно их. Лисин откровенно сказал, что успех прорыва представляется ему маловероятным: слишком узок Зунд, а у немцев, оккупировавших Данию, наверняка есть там шумопеленгаторные станции. Два других командира, по словам Трипольского, выразили своё мнение не очень определённо, поскольку не имели времени всё продумать. Командир бригады на Военном совете не выступал, но командующий дал понять, что идея прорыва через проливы выдвинута капитаном 1-го ранга Египко. Никаких приказов не объявлялось, однако в заключение было сказано, что к переходу в Заполярье надо готовиться, а срок будет назначен. Лисин узнал, что его лодку намечается послать первой, а Трипольский, — что ему, вероятно, предстоит обеспечивать молодого командира Брауна. Александр Владимирович закончил свой рассказ вопросом: как отношусь ко всему этому лично я, считаю ли форсирование проливной зоны возможным? Чувствовалось, что комдива и командиров лодок, размышлявших над этим, может быть, всю ночь, одолевают сомнения. Заместителю начальника штаба не положено критиковать планы командования, с которыми меня к тому же официально не знакомили. Но мог ли я отказать в честном ответе на вопрос, который Трипольский задавал в товарищеском порядке, как моряк моряку, подводник подводнику? Подумав, я сказал, что лично моё отношение к идее такого прорыва отрицательное. И Большой Бельт, и Малый действительно слишком мелководны, а Зунд с его 20-метровыми глубинами, чрезвычайно легко контролировать и перекрыть из-за его узкости. Вспомнилось, как ещё в курсантском учебном плавании мы с фарватера разглядывали там датского маячника в его стеклянной будке. То, что в Первую мировую войну через проливы прорвались в Балтийское море две английские субмарины (третья, получив повреждения, вернулась), ничего не доказывало: не было тогда нынешних противолодочных средств. На том и кончился тот ранний утренний разговор. И похоже было, что вообще всё кончилось, отпало: без штаба такие дела не делаются, а никаких поручений, связанных с этим, я так и не получил. Выспрашивать что-то у Египко не хотелось, хватало забот безотлагательных. Подоспел приказ о развёртывании подлодок на перехват германской эскадры. А затем командир бригады вновь отбыл в Ленинград. Почему Египко перед тем, как доложить свой замысел командованию флота, не счёл нужным обсудить его со мной, как обсуждал многое другое? Трудно сказать. Отчасти, вероятно, в силу своего характера. Сдержанный по натуре, он не всегда «раскрывался», а я никогда не усматривал в этом недоверия. Мог, наверное, и чувствовать, что я его план не поддержу. Он же имел опыт дерзкого прорыва через Гибралтар, где подлодку испанских республиканцев под его командованием не смогли перехватить подкарауливавшие её франкисты и итальянские фашисты. Правда, там было больше простора для маневрирования, чем в датских проливах. Возможно, и самое простое объяснение: в последнее время мы с комбригом мало бывали вместе, а по телефону о таких вещах не советуются. По всей вероятности, Египко думал о «проливном варианте» и кому-то докладывал свои соображения ещё до критических дней ленинградской обороны. Толчок мыслям в этом направлении могла дать незавершённая из-за выхода немцев к Неве переброска лодок на Север по каналу. Ко второй половине сентября в штаб флота успели прийти запрошенные через Главморштаб английские карты и лоция проливной зоны.
Схема обороны Ленинграда в 1941–1942 годах
В обстановке, когда допускалась возможность уничтожения кораблей своими руками для предотвращения захвата их врагом, мог быть принят и самый рискованный план, если он давал хоть какие-то шансы на успех. Но к концу сентября под Ленинградом уже стало немного спокойнее. Войска Ленфронта прочно удерживали рубежи, на которых захлебнулся многодневный вражеский штурм. Постепенно уменьшалась и вероятность того, что в Финский залив войдёт фашистская надводная армада. О подготовке трёх лодок к рейду через проливы никто не напоминал.
Н.П.Египко снят с должности комбрига
И вот 29 сентября капитана 2-го ранга Трипольского, одного его (Египко находился в Ленинграде), вызвали на заседание Военного совета флота. Александр Владимирович размещался на «Смольном», но пришёл из штаба флота прямо на «Иртыш», ко мне в каюту. Вид у него, всегда солидного и степенного, был какой-то смущённый и, как показалось мне, даже немного растерянный. Трипольский сообщил, что Е гипко освобождён от должности комбрига, а ему приказано вступить в командование бригадой. Он добавил, что отказывался от этого назначения, как только мог, но ничего не помогло. Зная Александра Владимировича, я понимал, что говорит он совершенно искренне. Причину освобождения от должности Египко Трипольскому не объяснили. И потом это не было объяснено командному составу бригады, что, впрочем, соответствовало тогдашней практике: на том этапе войны старших командиров и политработников довольно часто снимали без всяких официальных мотивировок. Поводом могла послужить любая боевая неудача. Но в данном случае и такого повода я не видел. Поставить Египко в вину, скажем, гибель одной из «Щук», первыми самостоятельно форсировавших западную часть Финского залива, было невозможно. Насколько я знал, никаких серьёзных претензий к нему, как к командиру бригады вообще не было. Да иначе не вверили бы именно ему меньше месяца тому назад, при слиянии соединений, все подводные силы Балтики... Что смена комбрига может быть связана с его предложением о прорыве лодок через проливы, пришло в голову не сразу. Прояснялось это постепенно. А впоследствии я удостоверился в том, что и так уже понял, получив возможность познакомиться с относящимися к этому краткими записями из неопубликованных пока воспоминаний Николая Павловича. Его предложение (смелое, но всё-таки недостаточно продуманное, — при таком мнении я остаюсь) нуждалось, конечно, в одобрении не только Военным советом флота, но и более высокими инстанциями. А после этого стало бы обязательным к исполнению. Но где-то, видимо, оказалось не до конца оговорённым, что всё рассчитано на крайний случай, на чрезвычайные обстоятельства (лучше послать несколько лодок на рискованный прорыв, чем самим их взрывать). Когда вопрос о прорыве обсуждался как практическая задача при участии командиров кораблей, самые грозные дни уже миновали. Не потому ли Египко молчал и хмурился на том заседании? Е го идея уже оторвалась от тех обстоятельств, которыми была обусловлена. В своих записках Николай Павлович говорит, что убеждал командование флота в нецелесообразности осуществлять намеченный прорыв при обстановке, начавшей меняться к лучшему. И, очевидно, убедил, — задача была снята. Кто это взял на себя, не знаю, однако тут не могло обойтись без «передокладывания наверх», чреватого неприятностями, а иногда и «оргами». Добиваясь отмены им же выдвинутого плана, Египко не мог этого не учитывать, но существо дела, судьба кораблей были для него дороже.
Неожиданный поворот судьбы Н.П.Египко
Попрощаться с Николаем Павловичем не пришлось: прямо из Ленинграда он выехал через Ладогу (другого пути уже не было) в Москву по вызову наркома. В своих записках Н.П.Египко отмечает, что был принят Н.Г.Кузнецовым, который его понял, однако возвращать на Балтику и восстанавливать в прежней должности (Египко, по его словам, просил об этом) счёл нецелесообразным. Через некоторое время до нас дошло, что Николай Павлович отбыл в длительную командировку в Англию, аккредитованный в качестве советского наблюдателя на действующем британском флоте в соответствии с заключённым между СССР и Великобританией соглашением об обмене такими наблюдателями. Вновь встретились мы не скоро, уже после войны, за хронологическими пределами этой книги.
Адмирала Тови и капитана 1-го ранга Египко сфотографировали на палубе корабля во время интересного разговора. Английский линейный корабль «Кинг Джордж V», 1942 год
Для сведения читателя скажу, что Герой Советского Союза Н. П. Е гипко, ныне покойный, по возвращении на Родину возглавлял отдел внешних сношений Наркомата Военно-Морского Флота, а затем в течение многих лет, в звании вице- адмирала, был начальником Ленинградского Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола.
