Кое-как закончив пятый класс, я с нетерпением ждал поездки в Лагодехи на лето. И в это время нам снова помог папа, вернее добрая память о нем. В Лагодехи открылась «Военная школа отличных стрелков снайперской подготовки», и руководство дивизии предложило маме поработать в управлении этой школы какое-то время, до лучших времен. Радости не было предела и у меня и у мамы. 1942 год был для нашей осиротевшей семьи самым голодным из всех военных лет. Тетя Лиза тоже решила вывезти девочек в Лагодехи и продержаться там до возвращения дяди Ясона из армии. Добираться до Лагодехи было довольно сложно. Сначала надо было вечером дотащиться до железнодорожной станции трамваем, а потом еще и пешком с вещами, которых набиралось много. Уезжали на все лето! В Навтлуги садились на поезд Тбилиси-Цнори. В войну не садились, а брали с боем общие вагоны. Тут без провожатых было не обойтись. Женщины и дети налегке протискивались в вагон, а багаж через окна подавали провожающие мужчины. Состав состоял из нескольких общих или плацкартных вагонов закрытого типа и трех, четырех открытых вагонов (с крышей, но без окон) с лавками, размещенными как в теперешних электричках. От Тбилиси до Цнори поезд добирался всю ночь, со многими и продолжительными остановками. Местами полз так медленно, что можно было спрыгивать и запрыгивать на ходу. В одном месте, где дорога делала большую петлю, смельчаки выпрыгивали из вагона, перебегали поле и запрыгивали в состав, когда тот, преодолевая подъем, туда добирался. Однажды мне повезло. Ехал в открытом вагоне, когда кахетинцы везли в Тбилиси вино на продажу. В нашем вагоне было тихо, а в соседнем шел кутеж и, конечно, пелись кахетинские песни. Ночь, небо в звездах, тихо постукивают колеса, и звучит протяжное многоголосье: Гапринди шаво мерцхало и др. Это незабываемо. В Цнори пересаживались в автомобильный транспорт. Это были рейсовые автобусы Цнори-Лагодехи или Цнори-Белаканы. Здесь тоже без штурма не обходилось. И если везло и попадались наши Лагодехские грузовики, то добирались с ними в кузовах. Автобусы в войну ходили открытого типа, так что было все едино, пыли наглотаешься одинаково. В кузове не так комфортно, но зато гораздо быстрее. Дорога до моста через Алазань была на редкость пыльной. В безветренную погоду ехать цугом было практически невозможно. После моста пыли становилось меньше, но зато количество остановок по требованию по мере приближения к Лагодехи возрастало многократно. Сорок километров до Лагодехи преодолевались за полтора, два часа, а если с поломками, то и того больше. В войну весь автобусный и грузовой транспорт был изношен, бензин некачественный, резина никудышная, поломки были частыми. По этой причине обслуживался этот транспорт экипажем их двух человек: водителем и помощником. В обязанности последнего входило, главным образом без конца запускать машину заводной рукояткой, быть на подхвате при поломках, ну и как в то время водилось собирать мзду с подсаживающихся пассажиров. Наконец, после форсирования Шромки (моста тогда еще не было) мы въезжали как всегда с замиранием сердца в наш родной Лагодехи.
Так весной 1942 года сестры Михайловы снова собрались в отчем доме. Не известно, на какой срок.
ДАРЫ ПРИРОДЫ
Наступило голодное время, а в Лагодехи было легче прокормиться, одни дары природы чего стоили. Так же как и вся Лагодехская ребятня, мы добывали эти дары в меру своих сил и возможностей. На полях, южнее Калиновки, после уборки урожая зерновых собирали колоски. Набивали ими мешки, из веревок делали лямки и тащили на себе эти туго набитые самодельные рюкзаки домой. Все это конечно босиком, и по стерне, и по каменистой дороге. Дома колоски «молотились», а зерно дядя Лева отвозил на мельницу.
В тех же местах собирали грецкие орехи. Колоски с полей добывали не только мы, но и дикие голуби, горлинки и витютни. В первую половину дня они прилетали на отдельно стоящие в полях деревья грецких орехов, оглядывались, и если все было спокойно, слетали на поля для кормежки. Время от времени, если их что-то спугивало, садились снова на деревья и через несколько минут опять слетали на поле. Так продолжалось до наступления полуденной жары, когда они улетали в заросли кустарников, где были родники и прохлада. Вечером, до заката солнца, все повторялось. Мы все это знали и использовали в своих охотничьих целях. Под деревьями устраивали засады в виде небольших шалашиков, усаживались в них и терпеливо ждали начала птичьей кормежки. Обычно безотцовщина использовала родительские ружья, которые почти в каждом Лагодехском доме имелись. У нас была, кроме двуствольной «Тулки» 16 калибра, еще и мелкашка ТОЗ, что давало определенное преимущество, так как можно было сбить голубя на одной ветке, а на другой остальные продолжали невозмутимо сидеть. А выстрел из дробовика распугивал голубей надолго. Мелкашка требовала большого мастерства, вероятность промаха многократно увеличивалась, но мы очень быстро поднаторели и, как правило, приходили домой с добычей. В полях в это время было самое время охоты на перепелов, которые тоже лакомились колосками. На них охотился с двустволкой и собакой мой брат Володя. Я в это время подстреливал голубей, а девчонки на соседнем поле собирали колоски. Так осуществлялся принцип разумного распределения труда. Мой охотничий опыт сгодился через несколько лет. Учась в Тбилисском Нахимовском училище, я занял первое место в городских соревнованиях по стрельбе из мелкашки.
Любили ходить на рыбалку, главным образом на форель, которую добывали, чаще всего, на нашей речке, а иногда хаживали на Мазымчайку с ночевкой. Форель рыба хитрая и очень чуткая. Что бы ее поймать, надо было создавать у нее иллюзию свободно и независимо проплывающей наживки. Если после двух - трех забросов с одной стоянки поклевки не было, значит, обмануть не удалось и не удастся, сколько бы ни забрасывали. Следовало переходить к следующему водосливу. Поэтому рыбалка проходила в постоянном движении снизу вверх против течения реки. Если рыба долго не клевала, обычно проверяли, не идет ли впереди тебя другой рыбак. Если таковой обнаруживался, то следовало сделать одно из двух: либо переждать какое-то время, пока рыба не забудет об опасности, либо незаметно обогнать идущего впереди рыболова, с риском получить нахлобучку. Иногда это удавалось. На обратном пути все повторялось, только сверху вниз. Далеко не забирались, так как перепрыгивание босиком с камня на камень сильно утомляло, а надо было еще добраться до дома. Здесь тоже осуществлялось разделение труда. Вверх Вова с удочкой, а я за ним с куканом, а вниз наоборот. На нашей красавице, малой горе, и в ее предгорьях, вдоль тропы на Рачисубани и Мацыми, собирали дерезу, кизил, панту, орехи. Из этого же леса таскали регулярно хворост на дрова. Когда нам выделили земельные участки, то мы были главными подбивальщиками посадок кукурузы. В ходили за грибами и каштанами. Родители, занятые на работе, отпускали нас 12-15 летних пацанов одних, конечно, волновались, но обстоятельства вынуждали.
В один год нам дали участок земли недалеко от Рачисубани и наши родители посадили там кукурузу, а также небольшую бахчу. Все взрослые работали и охрану участка в период созревания посадок осуществляли мы – Вова и я. Дядя Лева соорудил нам на разлапистом дереве шалаш на высоте около трех метров от земли. В шалаше мы спали и хранили свои вещи, а все остальное время проводили на земле. Забирались в шалаш по приставной самодельной стремянке, которую на ночь убирали наверх. Первые дни дядя Лева по вечерам после работы ежедневно ночевал с нами. А когда на соседнем участке, также обосновались сторожами двое наших сверстников, мы несли круглосуточную вахту самостоятельно. У нас и у соседей было по охотничьему ружью, патроны с мелкой дробью и несколько штук с жаканами, от зверей. Людей, как ни странно, тогда не боялись. Мы очень гордились своей миссией и хорохорились, а по ночам конечно трусили. Особенно когда начинали «плакать» шакалы. Поначалу распугивали их криками или холостыми выстрелами, а потом привыкли и, как говорится, дрыхли без задних ног. Когда арбузы начали созревать, наши соседи, шутки ради, стащили у нас арбуз и вечером нас же им угостили. Потом все рассказали. Мы в долгу не остались и вскоре повторили их шутку. Эта игра оказалась очень увлекательной и, главное, полезной, так как бдительность у обеих сторон многократно усилилась.
БАБУШКА
В 1942 г. Умерла наша бабуля Анна Петровна. Последние годы она страдала гастритом, возможно у нее была язва, но она как-то очень неожиданно и тихо ушла из жизни. Хоронили ее с оркестром дяди Левы. Гроб везли на грузовой машине с откидными бортами. Все шли за машиной, Рита и Нелли ревели в кабинке, а мы с Вовой на подножках машины, составив таким образом траурный эскорт. Похоронили бабушку на кладбище в Калиновке рядом с дедушкиной могилой, недалеко от южной ограды кладбища. В последующем все Михайловы и Калишуки хоронились в этом месте.
Последняя фотография бабули. Анна Петровна в 1941 г.
О бабушке, о ее судьбе собираюсь написать больше и подробнее для потомков. Здесь же ограничусь несколькими запомнившимися эпизодами. Днем, когда взрослые уходили на работу, а тетя Лиза, как всегда, занималась уборкой и готовкой, основная тяжесть заботы о нас ложилась на бабушкины плечи. Ей приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы заставить нас отвлечься от шумных игр на плацу. Как-то она придумала игру в ресторан. Между завтраком и обедом бабушка устраивала нам перекус с обязательным стаканом молока и бутербродами по заказу. Для этого выходила за калитку на плац в переднике, изображая официантку, и спрашивала, кому какой приготовить. Мы с Ритой хором кричали: «С хлебом и маслом», Нелли добавляла: «И с сыром», а Вова на правах старшего подводил черту: «А мне с хлебом, с маслом, с сыром и с медом». Бабуля красиво сервировала стол под беседкой и приглашала нас. У каждого в тарелочке лежал свой бутерброд с мягким теплым хлебушком и стакан молока, а кроме того ставилось масло, сыр, мед или варенье.
В другой раз бабушка обучила нас игре в «колокольный звон» на четверых. Самый низкий голос, это был, конечно, Вова, должен был через равные промежутки времени громко и протяжно произносить «Блиииин», пауза, «Блиииин» и т.д. В интервале между первым и вторым «блином» второй участник, это была Нелли, должен был уместить два раза «Пол блина», мне доставалось уместить в этот интервал свои четыре «Четверть блина», а Рита за это время должна была восемь раз пропищать «Блинчики». Какое-то время нам очень нравилась эта игра, тем более, что роль метронома исполняла бабушка, задавая темп Вовиным «Блинам», слегка постукивая рукой по столу. Помню, до войны у бабушки была молодая буйволица, которую она по утрам выгоняла в стадо пастухам около нашего дома. Приехав в очередной раз в Лагодехи на лето, мы быстро подружились, а потом и объездили ее, катаясь верхом по двору под ахи и вздохи родителей. Потом созрел план встречать буйволицу вечерами в конце 3-ей улицы и тайно от взрослых по очереди на ней кататься по дороге домой. Бабушка быстро «вычислила» истинную цель столь неожиданного коллективного рвения, но лишать нас такого удовольствия не стала и несколько дней сопровождала нас в этой авантюре, пока не убедилась в безопасности.
А больше всего мы любили бабушкино чтение вслух. Хорошо помню, как горько плакали, когда бабушка читала нам (). В том, что мы, придя в школу, уже умели читать, была бабушкина заслуга.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Первая попытка произвести взрыв льда с помощью аммонала в корпусе разряженного огнетушителя, сделанная старпомом Козловым, окончилась неудачей. Он пристроил очень длинный шнур, все намокло и утонуло безрезультатно. Я предложил производить взрывы гранатами, изготовленными из бутылок со шнуром длиной в три дюйма, и, идя по льду впереди «Колымы», спускал их в трещины с зажженными шнурами. Результаты оказались благоприятными, лед от взрывов раздавался, и «Колыма» все дальше и дальше залезала в тяжелый лед. Так в дальнейшем и поступали.
Обстановка все ухудшалась, начались крупные подвижки льдов, , образующие горы льда, по высоте достигающие полуюта «Колымы». Особенно сильные сжатия испытывала «Чукотка», находившаяся мористее, но в пределах видимости. Поняв опасность положения, капитан Сергиевский старался выйти из зоны сжатия, пробиваясь поближе к берегу, где лед имел большую разреженность, и где позади нас отстаивался Миловзоров на «Лейтенанте Шмидте». «Колыме» это удалось и, погнув перо руля, мы из зоны сильного сжатия вышли. Такие же рекомендации Миловзоров по радио давал и шхуне «Чукотка», но последовать им Фонарев не мог — шхуна оказалась в районе самой интенсивной подвижки льдов. Наконец Фонарев запросил помощи. Но ни «Колыма», ни «Лейтенант Шмидт» при всем желании подойти к ней не могли. Тогда Миловзоров и Сергиевский решили послать людей, чтобы оценить положение и оказать посильную помощь. «Колыма» находилась ближе к терпящей бедствие «Чукотке», поэтому и люди пошли от нас. На «Чукотку» направились: старпом Козлов, я и матрос Штепенко. Переход по плотно сжатому льду мы совершили довольно быстро, и даже не замочили ноги, а ведь был август и солнце грело во всю силу, не уходя за горизонт ни днем, ни ночью.
Шхуна "Чукотка" в объятиях льдов.
«Чукотка» находилась действительно в крайне опасном положении. Плотно зажатая с бортов, с креном в 15 градусов и подпертая громадными торосами с кормы и носа, она была совершенно беспомощна. Начали передавать свой опыт, оценивая обстановку с капитаном Фонаревыми, старпомом Белухой, с Лежавой и Дьяковым. «Чукотка» имела очень дорогостоящий груз — охотничьи ружья, боеприпасы, продовольствие, колониальные товары и одежду, предназначавшиеся для населения колымского побережья. Нужно было принимать меры, но, по-видимому, подходящий момент был упущен, и оставалось только ждать, что скажет сама Арктика. Приготовили концы, кошки (ледяных якорей не было) на случай, если удастся развернуться или протянуться на более свободное место. Тем временем разыгрался ураган, и «Чукотка», выжимаемая на поверхность льда чуть ли не до киля, с шумом съезжала по льду, оставляя за собой красный след, окрашенной суриком подводной части. «Колыму» отодвинуло и мы ее больше не видели. Но тут, впереди по носу, образовалось что-то похожее на намечавшиеся разводья. Быстро вышли на лед, закрепили одну из кошек, начали подтягивать «Чукотку» на эту слабину. Маневр удался, шхуна почувствовала освобождение, крен выровнялся. Но тут же с левого борта начал движение, как-то вдоль и одновременно к борту «Чукотки», громадный, как бы срезанный ножом, ледяной уступ. Скрыться от него было некуда. Оставалось ожидать. С правого борта стояла стеной такая же , срезанная под прямым углом.
Казалось, что оба этих ледяных поля представляют одно целое и были на время разделены. «Чукотка» попала в эти клещи. К неимоверному шуму ломающихся со звуком пушечных выстрелов льдов присоединился и треск корпуса «Чукотки». Корпус дал течь. Запустили все имеющиеся водоотливные средства, пытались конопатить разошедшиеся пазы деревянной обшивки корпуса. Течь удалось прекратить, поступающая вода поддавалась откачке, но затем новое сжатие и вся наша работа оказалась бесполезной. О возможной гибели судна никто не думал. Несмотря на явно безнадежное положение, теплилась какая-то надежда, что шхуну можно удержать на плаву, а затем, выводя на мелкое место, заделать места течи и снова ввести в строй или, как крайний случай, хотя бы спасти ее груз. Такая напряженная работа продолжалась одиннадцать суток. Несколько раз «Чукотка» оказывалась как бы свободной от сжатия. Пытались даже работать дизелем, но надломленный старый гребной вал отвалился вместе с винтом. Руля не было уже после первого сжатия. Наконец, после одного из затиший, началась подвижка льда. лезли одна на другую, на глазах меняя свой облик.
Раздался страшный треск.... Начали сближаться борта, вода хлынула внутрь и шхуна стала медленно оседать. Выбросив на лед подготовленное продовольствие, мы покинули шхуну. Вероятно, урагану и океану нужна была жертва, так как после того как шхуну раздавило, ветер стал стихать и сжатие прекратилось. Освобожденная от ледяных клещей «Чукотка» начала уходить под лед, спокойно наплывавший на ее палубу. Спасти ничего не удалось. Несколько часов надо льдом торчали ее мачты, а вскоре и они скрылись в ледяной пучине. Пользуясь компасом, Фонарев повел людей по льду по направлению к берегу, то есть к мысу Ванкарэм, на траверсе которого погибла Чукотка. На этом переходе при перелезании через торосы от разрыва сердца скончался матрос «Чукотки» Лайт... Южный ветер, сменивший северный еще во время гибели «Чукотки», на переходе по льду овеивал нас буквально горячим дыханием. Не знаю, наблюдал ли кто-нибудь такое явление в Арктике ранее? Этот южный ветер был горячий... На другой день, пользуясь образовавшимися разводьями, к нам подошла «Колыма» и подобрала всех участников печальной гибели «Чукотки». С экипажем «Чукотки» мы распростились в Ванкарэме, где похоронили Лайта. Южный ветер позволил и «Колыме» и «Лейтенанту Шмидту» продолжить продвижение к цели.
Последний экипаж шхуны «Чукотка».
Путь этот теперь хорошо известен многим полярникам, да и я, в силу своих возможностей, описал его выше. Выгружались мы в Колыме. Частично на баре, а затем поднялись до Нижнеколымска и сдали все, что осталось в трюмах. Обратный путь оказался еще более тяжелым. Ни нам, ни «Лейтенанту Шмидту» выйти в этом же 1931 году из Арктики не удалось, и оба судна стали на зимовку. «Лейтенант Шмидт» — у мыса Певек в Чаунской губе, выбранном Миловзоровым как гарантированно спокойное место, а мы у острова Шалаурова, восточнее Чаунской губы, примерно на том же месте, где зимовали в 1928-1929 годах в прошлый раз. Все повторилось, весь процесс подготовки, такое же размещение людей, такой же распорядок. Не повторился только декабрьский ураган и «Колыма», вмерзнув в октябре 1931 года, освободилась из ледового плена в июле 1932 года. Во Владивосток мы пришли в октябре 1932 года. Однако эта зимовка протекала не так удачно. Плохо было с продовольствием. Мяса не было. И хотя повара (китайцы) старались вовсю, но дать витаминную пищу не могли. В начале зимовки началась цинга, Сначала симптомы, а затем многие заболели по-настоящему. Встал вопрос об обеспечении экипажа сырым мясом. Приобрели ездовых собак, нарты, и на мою долю, как немного «знающего» чукотский язык, выпала обязанность ездить в тундру за свежей олениной. Этому предшествовала моя как бы пробная поездка на пароход «Лейтенант Шмидт» в Чаунскую губу, вызванная необходимостью влить в их «несложившийся» быт живую струю. Довести меня взялся проезжавший мимо нас чукча Варрава, чем-то очень озлобленный человек, что я заметил, когда было уже поздно.
На пути к «Лейтенанту Шмидту» нужно было обогнуть с моря мыс Шелагский, мрачным массивом нависавший над наторошенными льдами замерзшего океана, проехав около ста миль. На траверсе Шелагского, лавируя между торосами, нарты вдруг остановились. Так как дул сильный восточный ветер, мело острым колючим снегом, бившим больно в лицо, я сидел по ходу спиной. Соскочив с нарт, сквозь пургу и темень, я увидел Варраву, стоявшего на краю ледяной пропасти. Собак не было видно, но откуда-то слышался их лай. Подойдя к краю пропасти, проваливаясь в снегу, я разглядел, висевших на потяге собак. Глубина этого ледяного обрыва составляла по меньшей мере 20-25 футов. Не обратив на меня никакого внимания, Варрава сбросил с обрыва нарты и спрыгнул за ними сам. Тепло одетый, неповоротливый я не решился сделать то же самое, а, приметив в стороне пологий спуск в этот провал, тоже скатился вниз. Когда я, отряхнувшись, осмотрелся, то увидел черную точку, удаляющуюся в сторону черного мыса. Сообразив, что Варрава просто меня бросил, я, выхватив револьвер, послал несколько пуль ему вдогонку, сам в то же время, напрягая все силы, с возможной быстротой, увязая в снегу выше колен, старался выбраться из этого гиблого места по направлению удаляющейся точки. Услышав выстрелы, Варрава остановился. Добравшись до него, весь мокрый от пота, я показал ему револьвер. По выражению моего лица Варрава понял, что я не шучу. Поправив нарты, мы двинулись к берегу. На берегу встретились две яранги, лаяли собаки. Варрава показал мне жестом, что нужно войти в одну из них. Не зная о его намерениях, я вошел в ярангу. Вскоре, подождав немного Варрава, я вышел наружу и обнаружил, что его нет. На снегу валялся мой мешок с продуктами. Пришлось войти в ярангу за полог и выяснять, куда же и к кому же я попал. Оказалось, что это яранга моего старого знакомого Иттоургена. Он спал, но разбуженный, очень обрадовался моему появлению. Когда мы только стали на зимовку Иттоурген приезжал к нам. Жал всем руки, приветствовал нас как родных и я, купив у артельщика, подарил ему мешок ржаной муки. Ничего другого капитан дать не разрешил, у самих есть было нечего. Обрадовался и я. Теперь я вне опасности. Я знал, что на Иттоургена положиться можно. Устав от трудной дороги и пережитого волнения, я расположился как у себя дома. Жена Иттоургена разожгла айяк — выдолбленная из камня продолговатая лодочка с нерпичьим жиром и мхом, освещающая и обогревающая яранги — повесила на крюк большой чайник с водой.
На айяке можно быстро вскипятить воду и одновременно сделать тепло как в бане, если придвинуть плавающий в жире мох и дать ему вспыхнуть. Можно создать столб пламени. Иттоурген рассказал мне, что вторая яранга Новатькиргина, на днях вернувшегося из гостей с парохода «Колыма», где он был у нас со старухой женой и, что эта старуха вчера «камака», то есть умерла, что в той же яранге жена старшего сына Новатькиргина родила девочку и, что все этим очень огорчены. - Меркечки - сказал Иттоурген. Я уже знал, что это чукотское ругательство. Разобравшись во всех этих сообщениях, я одновременно обогатил свои знания в чукотском языке и соображал, как же мне поступить. Хозяйка, между тем, доставала чашки, упакованные по чукотским правилам между грязных тряпок в деревянном ящике, на случай кочевки на другое место, чтобы не разбить, и явно готовила чай. Пришлось развязать свой мешок, так как у Иттоургена едва ли что могло быть подходящего к чаю. Когда я уже приготовился растянуться на отдых, Иттоурген вдруг предложил пойти в соседнюю ярангу. Зная, что от него не отвяжешься, понимая, что я действительно обязан как-то реагировать на события, произошедшие у соседей, я согласился. Пришлось почти совсем распотрошить свой мешок. Отнес роженице булку белого хлеба, несколько банок консервов и маленькую бутылку спирта, рассчитывая, что до «Лейтенанта Шмидта» уже недалеко, как-нибудь я доберусь, а там меня снабдят всем необходимым. Нечего и говорить, что Новатькиргинцы были крайне обрадованы и моему приходу, и подаркам, которые я вручил лично молодой матери. Она показала мне свою девочку, одетую в маленький меховой комбинезончик без единой хоть какой-нибудь пеленки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С точки зрения чистой техники ни одной неясности не оставалось. Но этого нам было мало. Остро хотелось узнать: почему так получилось? Никто не мог и не сможет уже никогда рассказать о том, что произошло в кабине экипажа во время разбега. Но я уверен, что правильно представляю себе единственно возможную причину происшествия. Не могу допустить мысли, что летчик, а тем более такой квалифицированный, как Осипчук, не разобрал, летит ли уже машина или бежит по земле, и преждевременно дал команду убрать шасси. Точно так же невозможно представить себе, чтобы старый, опытный, прошедший, как говорится, огонь, воду и медные трубы, механик Дима Овечкин принялся по собственной инициативе, без команды летчика, оперировать столь ответственным рычагом, как кран уборки шасси. Поверить ни в то, ни в другое невозможно. Остается одно – недоразумение… Ошибочно понятый жест, неразборчивое слово, неправильно истолкованный поворот головы. Ничего другого не придумаешь. Вот какой ценой может обернуться невинная на первый взгляд вещь: неполное взаимопонимание экипажа…» Б.П.Осипчук жил в Москве. Награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды, медалями.
Павловский Владимир Вадимович родился в 1931 году. Воспитанник 627 ППГ (полевого передвижного госпиталя), награжден медалью «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе. Фото из архива А.В.Корнилова.
Преображенский Виктор Владимирович
Преображенский Виктор Владимирович родился в 1930 году. Учился в ЛНВМУ с 1944 по 1949 год. Почему не закончил, ясно объяснил В.П.Иванов. Племянник замечательной певицы был злостным самовольщиком. Понятно, артистическая натура, но... Напоминаем о нем только для того, чтобы отдать дань памяти тете и познакомить с ее талантом. И, конечно, с характером певицы, пережившей блокаду и награжденной медалью «За оборону Ленинграда».
Одно из немногих в Некрополе «Литераторские мостки». А ее голос можно услышать здесь -
Сердобольский Лев Алексеевич
Сердобольский Лев Александрович родился в 1931 году в Ленинграде. После ЛНВМУ закончил ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Фото из архива А.В.Корнилова.
Сидоров Федор Александрович
Красная Пресня. Подготовка к параду.
Федор Александрович Сидоров родился в 1931 году в Ленинграде. Переведен из Тбилисского НВМУ. Учился в ЛНВМУ с марта 1946 по 31 мая 1949 года. Отчислен по просьбе родителей, его отец - инженер-капитан 2 ранга. Видимо, изменились семейные обстоятельства, место службы отца?
Во-первых, достаточно типичная история (перевод из училища в училище, отчисление "по просьбе родителей";), во-вторых, хоть и неважного качества, но интересная по сюжету фотография, за которую благодарим С.В.Земского.
Силантьев Юрий Иванович
Юрий Иванович Силантьев родился в 1932 году в Ленинграде. Отец умер в 1942 году. Отец нахимовца А.А.Кузьмина, - Александр Васильевич Кузьмин - автор воспоминаний - дядя, брат матери. Предполагаем, что Саша Кузьмин и Юра Силантьев были зачислены в училище одновременно. После ЛНВМУ поступил в ВВМИУ имени Ф.Э.Дзержинского. (Фото из архива Земских)
Цеминг Александр Иванович родился в 1932 году в Псковской области. Переведен в 1948 году из Куйбышевского подготовительного ВМАУ, после ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Голубев Алексей Михайлович родился в 1932 году в Ленинграде. Отец на фронте, мать умерла. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. фото из архива Корнилова А.В. Дунечкин Виктор Иванович родился в 1930 году в Москве. Переведен из Куйбышевского подготовительного ВМАУ. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе.
Симонов Юрий Васильевич
Симонов Юрий Васильевич родился в 1930 году. После ЛНВМУ поступил ТОВВМУ, в ноябре 1951 года в составе группы из 133 курсантов 2-го курса был переведен в Рижское ВВМУ подводного плавания, которое закончил в 1954 году, а 25.01.1955 - минно-торпедный факультет РВВМУПП.
Службу проходил на Северном Флоте, закончил в звании капитана 1 ранга, командира соединения. -
Кириллов Игорь Константинович родился в 1929 году. Отец на фронте, мать умерла. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Васильев Василий Никандрович родился 1931 году, после ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Смирнов Борис Семенович родился в 1931 году. Отец на фронте, мать умерла. После ЛНВМУ поступил в ВИТКУ. Хашев Геннадий Алексеевич родился в 1932 году в Киеве. Отец погиб. Переведен в 1948 году из Куйбышевского подготовительного ВМАУ, после ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе.
Спектор Альфред Григорьевич
Альфред Григорьевич Спектор родился в 1932 году. Сирота. После ЛНВМУ закончил ВИТКУ. Служил военным инженером-строителем, в дальнейшем специалист в области гражданского строительства, дорожных покрытий. (Фото из архива Земских).
Смирнов Виталий Алексеевич родился в 1930 году в Ленинграде. Отец погиб. После ЛНВМУ закончил ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Васин Василий Иванович родился в 1932 году. Отец пропал без вести. Участник Великой Отечественной войны. Демобилизован из ВВМУ по зрению в 1950 г.
Стрижаков Николай Михайлович
Николай Михайлович Стрижаков - ветеран Северного флота, командир десантного корабля. Возглавлял секцию нахимовцев Ростовского суворовско-нахимовского клуба, первый председатель Ростовского-на-Дону Морского собрания.
Основы военно-морской подготовки экипажей судов "река-море" российского гражданского флота в современных условиях. Учебно-методическое пособие + Приложение. Стрижаков Н.М., Климов И.М. / Таганрог - 962 с.
Благодарим кадета (выпускника КлСВУ 1969 г.) Юрия Васильевича Рудика за предоставленные сведения.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Плотник Моргушко готовил гроб, который по приезде родственников Эттургена был готов. Однако чукчи не захотели хоронить покойника в гробу. Они привезли с собой оленьи нарты, представлявшие собой произведение искусства.
Легкие, из тонких жердочек, стремительного рисунка, , болта или шурупа, скрепленные ремнями, они предназначалась для Эттургена, для его отъезда к праотцам. На этих нартах чукчи предполагали увезти его в сопки и оставить там без какого-либо погребения, как они делали всегда. Это встретило сопротивление у нас. Мы готовили ему на острове настоящую могилу, отогревая землю кострами, — там же, где был похоронен Гречухин. И здесь помог Рутель. Похороны состоялись следующим порядком. Тело Эттургена было одето в новый комбинезон, уложено на доставленные его семьей нарты и крепко принайтовано ременными концами. В таком состоянии в могилу на нартах было положено старое и очевидно уже не годное ружье, нож, трубка, кисет с табаком, со спичками, и кусок оленины. Нож, почему-то тут же, у могилы, был предварительно сломан. Затем тело Эттургена накрыли куском парусины. Опускали в могилу нарты с Эттургеном наши матросы. Могилу засыпали мерзлой землей, сделали холм и вкопали знак, состоящий из дымогарной трубы, приклепанной к ней пятиконечной звездой из латуни с отлитым из баббита серпом и молотом и латунной же табличкой, на которой было написано: «Здесь похоронен чукча Эттурген, умерший от ран», с датой захоронения. Похороны завершились тремя залпами салюта из не менее чем пятнадцати ружей. На похоронах присутствовали несколько чукчей-мужчин и жена Эттургена. Мать его на похороны не приезжала. Текст таблички никому из нас не нравился, но написать именно так приказал капитан.
Для сравнения -
В 1934 году, проходя мимо острова на ледорезер «Федор Литке» , я с кочегаром Садыковым выехал на остров Шелаурова и прикрепил на шурупах к знаку на могиле Эттургена заранее приготовленную мною табличку: «Справка. Чукча Эттурген убит случайным выстрелом кочегара п/х «Колыма» Петром Рязановым.» После похорон на пароходе в столовой команды состоялись поминки. Ни слез, ни горести, как и у могилы, на поминках не было. Переночевав у нас, гости, одаренные большим запасом продуктов и различными нужными в хозяйстве вещами, уехали в тундру. Перед концом зимовки семья Эттургена была снабжена большим запасом продовольствия. За убийство чукчи Рязанова во Владивостоке судили. Приняв во внимание все обстоятельства, суд приговорил его условно к году тюрьмы. ....Все вошло в свою колею. Мы занимались своими обязанностями и охотой, которая в этих местах в течение января-марта наиболее продуктивна. Научились правильно ставить капканы и нередко возвращались с охоты с добычей. Белого песца, обычно замерзшего в капкане, требовалось осторожно отогреть, а затем ловко снять шкурку, не повредив ее.. Снимали шкурку чулком. И это дело также было освоено. Все стали заправскими охотниками. Матрос Ермоленко, боявшийся цинги, боялся и уходить на большое расстояние от судна. Поэтому капканы он расставил у острова, а в качестве приманки натыкал в снег краковских колбас, не сняв с них станиолевую обертку. Колбасу съел медведь. Он же, наступая лапами, захлопнул и все Гришины капканы. Увидев около своих капканов медвежьи следы, Гриша вовсе перестал выходить на лед. Мы понемногу начинали понимать чукотский язык. Узнали, что счет у чукчей до двадцати — по числу пальцев у человека. Если нужно было считать дальше, то привлекался другой и третий человек. Письменности у них не было. Чукчи были отличными стрелками и охотниками и чрезвычайно выносливыми людьми.
Суровый климат, жесточайшая эксплуатация богатеями приучили их довольствоваться малым. В особенно суровые зимы многие лишались оленей, так как, не имея возможности добывать мох-ягель из-под твердого снежного наста, олени гибли. В годы, когда лед из-за преобладания северных ветров не отходил от берега, береговые чукчи лишались моржового промысла и обрекались на голод. И тогда поедалось все: и собаки и даже собачья ременная упряжь. Главное для чукчей - обеспеченность пищей. А так как любая пища на Севере добывается с большим трудом, то есть мог только тот, кто трудится. Человек, ничего не делавший, не имел права и на пищу. Из-за этого у чукчей в древние времена возник страшный обычай. Престарелых родителей, не имеющих сил ходить на охоту или добывать пропитание каким-либо другим трудом, как лишних и бесполезных, просто умерщвляли. Называлось это по-чукотски «комака». Только Советская власть повела борьбу с этим обычаем и положила ему конец. Чукча имел две-три жены, если мог их прокормить. Женщины считались людьми второго сорта и выполняли всю черную работу с рабской покорностью мужу. Безлесая тундра не давала никакого горючего материала, а доставка в тундру плавника, имеющегося на отдельных участках морского берега в изобилии, требовала больших усилий, поэтому им могли пользоваться только береговые чукчи.
На зиму, однако, и береговые чукчи уходили в тундру, увозя с собой плоды охоты: моржей, нерп и, главное, жир, являвшийся средством отопления и освещения. Обменивая эти свои товары на оленину, чукчи как-то коротали зиму. Отсутствие топлива и высокая ценность жира морских зверей приучили чукчей очень бережно расходовать воду, добываемую путем растапливания льда или снега с большой затратой тепла, и обходиться совсем без умывания. Отсюда отсутствие белья, которое требовало бы стирки и обязательно воды, и вековая грязь... Свою меховую одежду большинство чукчей-бедняков носило до полного износа, то есть пока она не истлеет. В яранге стоял невообразимо тяжелый и тошнотворный запах. Для помывки посуды использовалась моча. Тогда я не мог предполагать, что в самом недалеком будущем мне предстоит ознакомиться с бытом и жизнью чукчей более подробно... Зимовка близилась к концу. Появилось солнце. Первыми в золотистый цвет окрасились снежные вершины береговых сопок — потом клотики мачт «Колымы».
! Источник жизни! Как ты дорого в Арктике после полярной ночи и стужи! Началась подготовка к выходу из ледового плена. Боцман Володин стал приводить в порядок палубы, надстройки. Появились ведра с краской. Накопившийся за зиму шлак от сожженного в печках угля мы развозили и рассыпали длинными дорожками по ледяному покрову, определив, в каком направлении будем двигаться, когда появится возможность. Наконец, солнце стало задерживаться на весь день, и в наших душах и закопченных помещениях появился его живительный свет. Появилась жизнь на острове. Первыми прилетели воробьи, обыкновенные российские воробьи, хлопотливо прыгавшие по не совсем еще оттаявшему снегу. Их чириканье мы слушали как музыку. А вот и утки. Громадные стаи с характерным шумом быстро хлопающих крыльев на большой скорости проносились мимо «Колымы», сворачивая в пролив между островом и материком... Теперь наш стол обогатился еще и дичью. Время работало на нас. Рассыпанный шлак, нагреваясь солнечными лучами, сверлил лед. Появились .
Работы в машине было не много. После декабрьского урока, снова становясь на зимовку, мы спустили воду, оставив главную машину и вспомогательные механизмы чуть ли не в полной готовности. Теперь уже можно было запастись настоящей пресной водой. День и ночь работали пожарные брандспойты, наполняя талой водой все танки и паровые котлы. В середине июня 1929 года подняли пар, опробовали все механизмы и системы и двинулись на восток к Берингову проливу. Покидая зимовку, Арктику, мы, несмотря на пережитое, — длинную полярную ночь, полную оторванность от родных мест, порой довольно отчаянные ситуации, — все испытывали истинное чувство горечи расставания с полюбившейся суровой природой. Я, поверьте, именно с болью душевной думал: «Неужели никогда больше здесь не побываю?». В октябре с грузом камчатской рыбопродукции мы были во Владивостоке.
Вторая зимовка в Арктике
А в июне 1931 года, будучи уже вторым механиком, я снова на «Колыме» пошел в третью «полярку». Капитаном был Д.Н.Сергиевский, старшим помощником М.К.Козлов, третьим помощником Мордвинов.
Старшим механиком опять С.И.Пирожков, вторым механиком я, третьим — Е.С.Олин. Несколькими днями раньше в устье реки Колыма снялся пароход «Лейтенант Шмидт» под командованием капитана Миловзорова. Старпомом на «Лейтенанте Шмидте» ушел наш бывший матрос Г.Р.Бондаренко, с которым мы закончили Владивостокский Морской техникум, вернувшись с зимовки в 1928-1929 годах. Стармехом на «Шмидте» был А.И.Чулков. 1931 год был тяжелым годом. Дальний Восток испытывал большие затруднения с продовольствием. Снабжение обоих судов было крайне неудовлетворительным. Как только снялись, я в кочегарке на фронтоне котлов вывел надпись: «догнать и перегнать «Лейтенанта Шмидта». Кочегары были сильно разбавлены молодежью, демобилизованной из армии, и, впервые встав к топкам, работали неважно. Но, с помощью Егора Олина и моей, «Колыма» в Петропавловске-на-Камчатке «Лейтенанта Шмидта» догнала. Он задержался в море из-за неполадок с главной машиной.
Берингов пролив мы прошли раньше «Лейтенанта Шмидта», но до нас его прошла , принадлежавшая Акционерному Камчатскому обществу (АКО), под командованием Г.И.Фонарева со стармехом Акселем. На шхуне находился уполномоченный Якутского правительства Лежава-Мюрат и представитель АКО Дьяков. Ледовая обстановка была трудной. Льды непроходимой стеной закрывали нам путь. «Чукотка», имея сравнительно с нами небольшой корпус, построенная в Америке для плавания во льдах, продвигалась более успешно. «Лейтенант Шмидт» с Миловзоровым, как всегда «принюхивавшийся» к обстановке, осторожно держался позади.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С соседями в те довоенные, и особенно военные времена, жили дружно. Так, похоже, повелось со времен первопоселенцев. Будучи бывшими сослуживцами, они вместе прошли через трудности прошедшей войны, а они, как известно, сближают. Еще и от того, что успели оценить мудрость кавказского закона: «Люби соседа. Близкий сосед лучше дальней родни». В конце концов, неважно почему, важен результат. Я не помню ни одного скандала с соседями за все время проживания, как в первом, так и во втором доме. Добрососедству способствовали обязательные лавочки около каждого дома, на которых летними вечерами сиживали многочисленные соседи и вели неторопливые беседы, наслаждаясь прохладой с гор. Машин тогда было мало, асфальта еще не было и тишину нарушали только цикады, поэтому переговариваться с соседями, не повышая голоса, можно было даже через улицу. Но наши соседи любили сидеть на нашей стороне, под огромной липой и рядом с ручьем.
Вот одно из воспоминаний, связанных с соседями: - Из дома напротив слышны громкие крики и хныканье. Это тетя Ашхен проверяет как ее сын наш сверстник Ваня выучил уроки: «Баран! Баран! Пчила женски род! Пчила женски род!» - многократно повторяет тетя Ашхен, стуча кулаком по столу при каждом слове. Эта тирада стала нарицательной в нашем доме. Или вот еще, проходя мимо домов, в которых проживали соседки любительницы поиграть в лото, тетя Аня, любительница пошутить, начинала громко выкрикивать, как ведущая в лото, произвольные цифры. В ответ из-за забора слышалось: «Ура! Аня-джан, я выиграла!» А другая, по грузински: «Гаватаве ка! Рас квирихар? (Кончила! Что кричишь?)»
ТБИЛИСИ. ВОЙНА 1941 г.
Лето 1941 года я провёл, вместе с тётей Лизой и девочками в Лагодехи. В первый день войны на нашем стадионе около казармы шел футбольный матч с приезжей юношеской командой, не помню, какой деревни. В нашей команде играли мой брат Вова Калишук, сосед Женя Яловой и их товарищ Боря Иноземцев. Мы отчаянно болели за наших ребят и, попутно, обсуждали сообщение о начале войны. Настрой у пацанов был оптимистичный. Все сходились на том, что немцев через пару недель прогонят. Взрослые, судя по всему, наш оптимизм не разделяли. В тот день наши матч легко выиграли, а вот с войной очень скоро, даже мы поняли, все не так просто, как нам казалось. Через год ушел на войну Женя Яловой и вскоре погиб. А Боря Иноземцев через несколько месяцев после ухода на фронт, пропал без вести. Вернувшись к началу учебного года в Тбилиси, мы столкнулись с множеством нерадостных изменений, которые внесла война в нашу жизнь. В нашей 71-й школе разместился военный госпиталь и нас перевели в старую 63-ю школу, которая находилась тоже рядом с нашим домом только с другой стороны.
Трёхэтажное здание старой постройки, с открытыми балконами вдоль классов и гораздо меньшими площадями. Был введён двухсменный режим работы. Мой пятый класс оказался в первой смене. Тбилиси хотя и не бомбили, но налёты, главным образом ночные, совершались частенько. Днём летали разведывательные самолёты. И, конечно, объявлялась воздушная тревога, и палили зенитки, осколки от снарядов которых падали на землю. Ходить в это время по улицам было опасно, и городские власти перевели многих учеников из нашей новой и оттого престижной школы в другие поближе к местам проживания. Это коснулось и моих сестрёнок, которых перевели в авлабарскую школу. И с этого времени были отменены мои хождения к тёте Лизе, и я обрел, таким образом, почти полную самостоятельность. Утром мама уходила на работу, я в школу, а по возвращению из неё разогревал оставленную мамой еду на керосинке, обедал, делал наспех уроки и отправлялся во двор. Там собирались такие же, как я, вольноопределяющиеся и мы колобродили до возвращения родителей в поисках всё новых развлечений и приключений. Так начался тяжёлый для мамы период, так называемого, отбивания сына от рук. Телефона у нас не было, и неработающие соседки присматривали за нами как могли. Но уследить за нами, даже родным, было трудно.
УБЕЖИЩЕ
К этому времени в нашем дворе построили бомбоубежище, так называемую щель, в виде траншеи глубиной около двух метров и шириной около полутора и общей протяжённостью около пятидесяти метров, с четырьмя изгибами, коленами под прямым углом и двумя входами. Стены были обиты горбылём. Бревенчатый накат был засыпан землёй. Слава Богу, убежище ни разу не было использовано по прямому назначению, но для нас пацанов, открыло необозримое поле игровых возможностей.
Безраздельно владея таким сооружением, мы устраивали в нём то фронтовые землянки, то штабы наших войск, то госпитали и ещё многое, на что хватало ребячьей фантазии. Свет туда провести не успели, поэтому оно стало отличным местом для прятолок, главным образом от взрослых. Вечерами там проходили традиционные посиделки с бесконечной болтовнёй на разные волнующие нас темы. Самым опасным было использование убежища для испытания и использования различных самодельных стрелялок. Помню как в 1942 году мы умудрились собрать и испытать автомат, собранный из деталей найденных на свалке отбракованных деталей 31-го завода в Навтлуге. Старшие ребята с нашего двора Толик Калинин, Володя Корнеев и другие ребята в то время работали на этом заводе и помогли нам собрать один автомат. Стрелять очередями наш автомат не умел, а вот отдельными получалось. Достать патроны в доме военнослужащих тогда не было проблемой, тем более что к этому автомату подходили патроны от пистолета ТТ. Эту опасную игру взрослые прикрыли буквально через пару дней после начала испытаний. Кто-то проболтался и слава Богу, неизвестно чем бы это занятие могло кончиться.
ОСКОЛКИ
Другая забава пацанов того времени заключалась в коллекционировании осколков от разорвавшихся зенитных снарядов. Собирали их во дворах, на улицах и даже на крыше нашего дома Для того чтобы на неё попасть надо было, преодолевая страх, забраться по вертикальной металлической лестнице прианкеренной к стене дома. Лестница начиналась где-то около трёх метров от земли и имела перекладины из арматуры с шагом, рассчитанным на взрослого человека. Мы раздобыли, где-то стащили, деревянную стремянку длиной около двух метров и с неё перебирались на основную. Главная трудность заключалась в том, что лестница была видна со всех балконов. Приходилось ловчить. На крыше по всему периметру здания шёл невысокий кирпичный парапет. Встав коленями на крышу и облокотившись локтями на парапет, можно было часами наблюдать улицу сверху, как разведчикам. Однажды увидели такое, о чём вспоминать страшно. Проехал грузовик с высокими бортами, а в нём лежали вповалку тела мёртвых людей. Наверно, вывозили на захоронение умерших бойцов из госпиталей, так решили мы тогда, или расстрелянных «врагов народа», думается теперь. Брезент снесло при движении, и половина кузова была на виду. Это зрелище произвело настолько сильное впечатление, что забираться на крышу как-то всем расхотелось. А через несколько дней, видимо, по просьбе родителей нижняя часть лестницы была зашита досками и стала недосягаемой для нас.
А осколки всё-таки сделали своё чёрное дело. Возвращаясь из школы, наш сверстник Вова Коньюков попал под очередной налет, и осколок пробил ему голову. После похорон многие ребята повыбрасывали свои коллекции осколков и интерес к этому собирательству сошёл на нет.
ПАТОКА
По нашей улице ежедневно на длинной телеге с низкими бортами в деревянных бочках возили патоку на конфетную фабрику, которая находилась на полпути от нас до ишачьего моста (ныне 300 арагвинцев). Повернув налево с улицы Шаумяна, телега оказывалась между нашим домом и школой. Здесь мы совершали пиратские нападения на телегу с целью полакомиться вкуснятиной. Странно, но бочки закрывались, почему-то, только во время дождя. Происходило это так, Группа ребят пристраивалась рядом с телегой с двух сторон и начинала канючить у кучера патоку на всех известных им языках, отвлекая, таким образом, его внимание. А в это время кто-нибудь из самых длинных и ловких, засучив рукава, повисал на телеге с задней стороны и ухитрялся окунуть свободную руку в патоку. Как только он заканчивал свою часть операции и спрыгивал с телеги, все устремлялись к нему и на ходу, убегая от телеги, перехватывали пальцами патоку, стекающую с руки ловкача, и начинали её торопливо слизывать. Через несколько секунд от добытой патоки не оставалось и следа. Возница махал кнутом, орал на нас, но ни разу не спрыгнул с телеги, чтобы догнать. Уже в пятидесятых годах, будучи студентами, мы вспоминали эту шкоду и единодушно пришли к выводу, что возница просто нас жалел. Ведь что ему стоило закрыть последние две бочки, какой-нибудь холстиной. Что такое сахар мы в те времена уже успели забыть.
ДВАЖДЫ ГЕРОЙ ДНЯ
Однажды, меня за плохое поведение выгнали с урока. В таких случаях надо было зайти в учительскую и получить свою порцию нагоняя от завуча, которая постоянно находилась там. Я пришел, доложил, получил и уселся по команде завуча досиживать до конца урока. В это время кому-то из учителей показалось темно, и она попросила меня зажечь свет, благо я сидел рядом с дверью. Розетки было две, мне не сказали какую. И я, не спрашивая, нажал на ту, что поближе. На радость всей школе это оказался звонок. Все, как обычно, мгновенно с шумом высыпали на балкон, на десять минут раньше. Это был самый весёлый последний урок. Так я стал героем дня в масштабах школы. Другой раз я стал героем дня в масштабе пятого класса. В тот раз последний урок тянулся невыносимо долго. Я сидел на задней парте у окна и думал, что бы такое придумать, чтобы поскорее попасть домой, утолить голод и отправиться во двор в нашу компанию. Несколько дней назад к одному из моих друзей вернулся с фронта отец после ранения и лечения в госпитале. А наш дядя Ясон в то время служил в специальных войсках в Иране. А под окнами школы была остановка трамвая, и тут меня осенило. Дождавшись очередного трамвая, когда из него начали выходить люди, я вскочил на сидение парты, замахал руками и заорал: «Дядя Ясон с фронта приехал, дядя Ясон!» Потом схватил заранее подготовленный портфель и через весь класс мимо учительницы выскочил за дверь и рванул на улицу. Мне повезло. Не только учительница, на и даже одноклассники поверили. Экспромт сработал.
ГОСПИТАЛЬ
Госпиталь в школе № 71. Медицинский персонал с добровольными помощницами. Мама в первом ряду вторая справа. 1942 год.
Учась в 63-й школе, мы и наши родители не порывали связи с нашей старой № 71. Почти все женщины нашего дома, так или иначе, работали санитарками, уборщицами, поварихами и на других работах помогали выхаживать раненых бойцов. Те, кто нигде не работал, устраивались туда на постоянную работу, а мама и те, кто где-то работал, ходили в госпиталь вечерами и в воскресные дни. Мама иногда брала меня с собой, чтобы я был, как говориться, на глазах, а получилось для того, чтобы знал, видел и помнил. Очень тяжело было видеть этих молодых искалеченных людей. От школы учителя тоже водили нас, и мы читали стихи, пели песни или просто болтали с ранеными на разные темы, слушали их рассказы. В госпитале, как и у нас во дворе, тоже был интернационал. Помню, раненые молодые грузины научили нас грузинской, как они сказали, строевой песне. Мы ее быстро выучили и распевали во дворе. Один куплет я запомнил и как-то перевел.
«С Гитлером как быть? Дом его спалить, Горячий шампур в жопу засадить»
ТРАМВАЙНАЯ ДЖИГИТОВКА
Пожалуй, самая опасная наша забава была связана с запрыгиванием и спрыгиванием с трамвая на ходу. Пневматически закрывающихся дверей тогда еще не было, а были ступеньки и выступающие за габариты трамвая поручни. Трамвай, идущий от Авлабара в Навтлуги, делал очередную остановку около нашей 63-й школы, строго напротив нынешнего входа в метро «Триста арагвинцев», и далее, трогаясь, набирал постепенно скорость. Мы в этот момент устремлялись от тротуара к трамвайной линии навстречу приближающемуся трамваю и, набрав равную с ним скорость и ухватившись за поручень, запрыгивали на нижнюю ступеньку и ехали так до следующей остановки. Когда трамвай начинал притормаживать, мы спрыгивали на ходу, перебегали на другую сторону и повторяли то же самое на встречном трамвае, идущем в сторону Авлабара. Автомобильное движение тогда было редким, не то, что сейчас, поэтому мы «отрывались» по полной.
. Подъем на Авлабар.
Кстати, садиться или выходить из трамвая не на остановках, а там, где тебе было необходимо, для тогдашней мужской половины Тбилиси было в порядке вещей. Я видел виртуозов, которые выполняли это на предельных для трамвая скоростях. Спрыгнуть было труднее, чем запрыгнуть. Для этого надо было встать лицом к трамваю на самой нижней ступеньке, затем, чуть присев, отпустить сначала правую руку и тут же левую, откинуться всем телом в сторону противоположную движению трамвая, и при касании земли устроить мелкие и частые «топотушки» ногами, притормаживая себя до полной остановки, оставаясь лицом к голове трамвая. Высшим классом считалось умение спрыгивать стоя на нижней ступеньке спиной к трамваю и, отпуская левую руку, спрыгивать с наклоном корпуса в сторону хвоста трамвая, то есть делая все наоборот по сравнению с первым способом. Один из учеников нашей школы потерял ногу во время таких забав, но трамвайная джигитовка продолжалась в Тбилиси до тех пор, пока не вошли в жизнь современные трамваи.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
