Оно всего на год младше меня, с ним связана вся моя судьба, моя жизнь. Сорок шесть лет я вхожу в этот голубой домик на берегу Невы и учу, воспитываю своих любимых учеников. Мне всегда хотелось, чтобы они были лучше, умнее, талантливее, чем были мы, чем были их предшественники. На это было положено много сил, времени и труда и сегодня радостно сознавать, что труд твой не пропал, выросли настоящие мужчины, способные защитить свою семью, свою Родину! Я пришел в училище 1965 году, еще, будучи студентом на полугодовую практику, а получилось так, что остался навсегда. Физику я знал прилично, но абсолютно не представлял, как этому научить нахимовцев и кто у кого больше учился совсем не факт. В это время из училища ушли отцы-основатели, и работало второе поколение, тоже участники войны, или пережившие войну и знавшие, что это такое. Они были безумно талантливые люди и блестящие учителя, именно они окружили меня своей заботой и вниманием и не навязчиво помогали мне найти свое место в этом удивительном коллективе. Среди тех, кого хочется вспомнить, прежде всего, это два титана старший преподаватель математики Борис Федорович Блошкин и старший преподаватель физики Леонид Григорьевич Широков. Это совершенно разные люди и их объединял только великий талант педагога.
Борис Федорович – заслуженный учитель школы РСФСР, любил побалагурить, много общался со своими друзьями, имел много хобби и, что замечательно, чем бы он не увлекался: фотографией, киносъемкой, - он все доводил до совершенства, но главное его дело было преподавание. Казалось бы, имея такой опыт и багаж знаний, можно не глядя выходить на аудиторию и учить, но каждый раз, это было заметно на парадах в Москве, он садился за свой конспект и писал подробный план уроков на неделю и только когда он закончит это дело, его можно было привлечь к какой-либо проблеме. Я был у него на уроках и восхищался, как легко и красиво решаются сложные задачи, получаются ответы на любые вопросы, вот где была школа педагогического мастерства. У Бориса Федоровича был один недостаток - он ужасно храпел. И поэтому на параде все отказывались с ним жить в одном номере. Я был еще молодым, засыпал мгновенно, прислонив голову к подушке, и спокойно мог спать в одном с ним номере. Я благодарен судьбе, что она свела меня с таким человеком, потом мы стали друзьями, хотя я был значительно моложе его, мы делились самым сокровенным. От него я узнал о его болезни, которая так рано свела его в могилу. У меня хранится его книга «Сборник контрольных работ по математике», которую он выпустил незадолго до смерти и подарил с дарственной надписью. Когда она попадается мне на глаза, я вспоминаю те годы, когда мы были вместе. Счастливое время.
Совсем другим был Леонид Григорьевич. Высокий (190 см), стройный, с густой седеющей шевелюрой он был эталоном галантности, чуткости и отзывчивости. Леонид Григорьевич закончил педагогический институт им. М.Н.Покровского и был учеником Игоря Васильевича Курчатова. Он был первым человеком, кто встретил начинающего студента-мужчину и настоятельно советовал взять меня (он устал регулярно замещать женщин, которые работали тогда, часто уходили в декрет или сидели с больными детьми) так что в этом была «корысть». Леонид Григорьевич был великим экспериментатором. Какие опыты мы с ним ставили, фантастика! Сейчас все демонстрируют на интерактивной доске, а тогда все демонстрировалось в живую, на самодельных приборах мы показывали интерференцию и дифракцию, с помощью дуги, трубочки с солью и призмы демонстрировали виды спектров, собирали фотореле, используя жидкий азот, демонстрировали удивительные свойства тел при очень низких температурах, электростатический маятник и перископ, свойства полупроводников, которые тогда только начинали изучать в школе. После уроков мы оставались в кабинете и творили, вернее, творил волшебник, а я только учился. Очень интересно было спорить и обсуждать различные физические явления с ним, на предметно-методическую комиссию выписывали журнал «Успехи физических наук», мы старались идти в ногу со временем. Леонид Григорьевич очень внимательно относился ко мне, часто посещал мои уроки и серьезно, доброжелательно разбирал их по косточкам. В начале своей карьеры, работая в 11 классе, а по общепринятому условию в 11 классах работали только старшие преподаватели (он же доверил мне, мальчишке), я учил их по учебнику Зисмана и Тодеса для высшей школе. Некоторые, естественно не понимали материала и пошли на меня жаловаться. Леонид Григорьевич собрал класс и поговорил с ними. О чем он говорил, я не знаю, но после этого жалоб не было никогда за всю мою карьеру. О том, о чем он говорил с ними, я узнал через много лет на встрече выпускников. Леонид Григорьевич был одного возраста с Борисом Федоровичем, его сын был немного младше меня, но и с ним мы стали большими друзьями. К сожалению, он недолго работал, с ним случился инсульт, он потерял речь, я несколько раз навещал его, как он был рад, слезы катились по его сморщенным щекам, а глаза внимательные, добрые, они говорили все то, что он не мог сказать. Вскоре он ушел…. Как жаль, что это поколение, участвовавшее в войне еще молодыми, так быстро ушло и много чего нам не рассказало. Если бы сегодня мы знали то, что они нам не рассказали, жизнь была бы другой.
Еще один человек немного старше меня, которого я встретил и который стал моим добрым другом Владимир Николаевич Павлов – старший преподаватель предметной комиссии физкультуры. Хотя он был младше остальных старших преподавателей, но очень многие приходили именно к нему, как говорят «поплакаться в жилетку», посоветоваться, обсудить текущие проблемы. Всех он умел выслушать, дать дельный совет. Преподавательская ПМК физкультуры была как английский клуб, но собирались в нем только хорошие люди. Именно Владимир Николаевичу принадлежат слова: «Леша, нужно пожить на пенсии, а не дожить до нее». Он вовремя ушел, потом вернулся, работал в бассейне. Построил себе дачу на Нахимовском озере, потерял дочь, воспитывал внука, ослеп и умер на даче недавно. Как жаль, всем, кто его знал, ох, как не хватает нашего Володи! Еще о двух своих друзьях, больших друзьях мне хочется вспомнить. Когда ушел на пенсию Леонид Григорьевич, ушли женщины, и я остался на ПМК один. Старшим преподавателем назначили Аркадия Александровича Ефремова и набрали новых преподавателей.
Тогда пришла удивительная женщина и замечательный учитель Клара Наумовна Морозова, взяли молодого выпускника ЛГПИ Исраилова Федора Михайловича и еще одного педагога в годах, помню только его фамилию Брацлавский, но буквально через десять дней работы, он почувствовал себя плохо, оказались серьезные проблемы с сердцем, и еще через неделю его жена привезла заявление об уходе. Почти две роты остались в начале года без преподавателя. Мы бросились искать ему замену, но где найдешь свободного учителя в середине сентября. Положение было критическое, и тогда Федя вспомнил о своем друге и сокурснике, который сидит без дела, так как должен быть призван в армию. Пригласили его, дали ему попробовать себя, предложили остаться и проходить службу, работая в училище, он согласился.
Так в нашей команде появился Валерий Георгиевич Мальцев – кличка «матрос», которую дали ему его первые ученики и которая сохранилась за ним до конца его дней. А первые ученики были достаточно сложными – это первые двухлетчики, среди которых были и Тимур Апакидзе и нынешний Главком ВМФ, но Валера справился со всеми трудностями. Так на одном ПМК появились три молодых, очень амбициозных мужика, которых звали три мушкетера. Ведомые замечательным педагогом Кларой Наумовной Морозовой, мы быстро мужали, набирались опыта и завоевали авторитет среди нахимовцев. Мы знакомились с педагогическими достижениями тех лет, встречались с Е.Н.Ильиным, Ш.А.Амонашвили, серьезно заинтересовались работай В.Ф.Шаталова, встречались с ним, достали его конспекты. Тогда-то и пришло решение создать свои опорные конспекты. Однако судьба развела нас, у училища появился новый учебно-спальный корпус, куда ушел работать Валера, а мы с Федей остались в старом корпусе и по существу работы над опорным конспектом шли параллельно. Нам двоим с Федей удалось придти после долгих, жарких споров к консенсусу, с вариациями по некоторым вопросам, а согласовать все с Валерой не удалось, так и жили в училище два направления, которые имели право на жизнь. В руках опытных людей они давали свой результат. Валера много времени уделял физическому эксперименту, вместе с нахимовцами он сделал много установок, некоторые из них живы и сейчас. Он много курил, притом курил Беломор, и умер от рака легких, не дожив даже до шестидесяти лет. А мы с Федей продолжали поиск и придумали «ленточку - тот минимум знаний, который необходим каждому нахимовцу. Сегодня в эпоху ЕГЭ к ленточке возвращаются вновь, придумали зачеты, которые сдавались по каждой теме. Вспоминаю, как на экзаменах говорили наши ученики – заслушаешься. Сейчас умеют только ставить галочки, говорить не умеют, а жаль. Система же контрольных работ, единая для всех жива и сейчас, она модернизирована, с учетом современных требований и продолжает жить и работать. Наступила перестройка, зарплату платили не регулярно, да и прожить на нее было безумно трудно и Федор Михайлович ушел в бизнес, там он добился заметных успехов. Талантливый человек во всем талантлив.
Исраилов Федор Михайлович
Горе пришло неожиданно 1 января 2008 года, дома он умер. Причина смерти так и не понятна, вскрытие не проводили. Еще о двух своих друзьях мне хочется вспомнить это Дмитрий Алексеевич Плюхин и Инна Борисовна Аристова. Когда я пришел в училище, Дмитрий Алексеевич уже работал, он пришел несколькими годами до меня и тогда преподавал английский язык и военный перевод. Дима окончил МГИМО, работал на Ближнем Востоке, за свою деятельность был награжден, заметьте в мирное время, орденом Красной Звезды. Но по натуре он был Учитель и, когда пришлось оставить дипломатическую службу, он пошел учительствовать. С преподаванием английского языка я знаком только понаслышке, мы еще не стали друзьями, а когда военный перевод сократили, а английский язык минимизировали до уровня обычной школы, Дмитрий Алексеевич перешел на преподавание истории и именно в этот период мы сблизились, прежде всего, потому, что мы были единомышленниками, да и работали всегда вместе. Мне много раз приходилось быть на уроках Димы, что меня потрясало, так это то, что каждый нахимовец мог сказать то, что он думает и понимает по рассматриваемому вопросу, ребята раскрепощались, становились сами собой. Не было запретных тем и вопросов, был открытый диалог педагога, умудренного опытом, очень много знающего и видевшего, и молодого человека, вступающего в жизнь. Это было удивительно в нашем закрытом обществе. Тогда в те годы они готовились к жизни сегодняшней, и не случайно, как показывают наши встречи, подавляющее большинство наших выпускников – люди успешные, люди состоявшиеся в наше время. У нас зародилась идея провести совместный урок по теме «История создания атомного оружия» Это был самый длинный урок в моей жизни: говорили мы, говорили нахимовцы, мы обсуждали, спорили, делились своим опытом и наблюдениями, абсолютно забыли про перемены, так пролетело четыре урока, уходить никто не хотел. « Нам нужны такие уроки»; говорили многие, «Давайте проведем ещё» - вторили им другие. И мы провели такой урок, рассмотрев вопрос, который меня волновал со студенческой скамьи. Тема этого урока была «Философские вопросы современной физики». Два взрослых человека вели между собой диалог, заводя друг друга. Как много получили из этой беседы нахимовцы, они сами мне рассказывали, но как же много получил я сам. Я благодарен судьбе, что она подарила мне такую встречу, такую дружбу.
Дима очень хорошо знал Москву, когда мы ездили на парад, мы часто гуляли, он показал мне Москву, которую я не знал, Вместе мы разработали маршрут автобусной экскурсии по Москве, организовали культпоходы нахимовцев на органные вечера в Концертный зал им. П.И.Чайковского. Я там смотрел на лица нахимовцев, которые выражали удивление, восхищение музыкой. Это тоже, как мне кажется, помогло вписаться в сегодняшний мир, воспитать хороших детей. Последние годы Дмитрий Алексеевич работал методистом, учил учителей, серьезно помогал командованию, составлял расписание, меня этому обучал, но продолжал немного преподавать свой любимый предмет историю. Дима тяжело заболел и очень быстро ушел из жизни, завещая мне должность методиста. Страна разваливалась, я собирался уходить, но когда мне сказали о его пожелании, я остался и согласился стать методистом. Однажды, Дима пришел ко мне, чтобы о чем-то посоветоваться, у меня были дополнительные занятия, я о чем-то говорил. Он тихонечко сел на заднюю парту и когда я закончил, была готова эпиграмма.
Не урони Нахимовских погонов, От Баренцева моря до Курил, И помни все, чему учил Бессонов И то, чему Бессонов не учил.
Талантливый человек во всем талантливый. Инна Борисовна Аристова появилась в нашем училище в начале 1980-х годов преподавателем математики, и так уж случилось, что все годы её работы мы работали вмести в третьей роте, были членами одного педсовета. Надо сказать, что Инна Борисовна очень контактный человек, замечательный учитель, великолепный психолог. Мы очень сдружились и работали всегда в тандеме. Если у ребят что-нибудь не получалось по математике, она приходила мне на помощь, если нужны были какие-то задачи из физики для демонстрации практического применения математических операций, помогал я. Мы всегда согласовывали прохождение программ, так, чтобы дополнять друг друга...
Здоровья, дорогой учитель, оставайтесь всегда молодым, Алексей Николаевич! Любящие Вас питоны.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В городе Североморске, в губе Ваенга, примерно в миле от пирса, где стояли эскадренные миноносцы, есть подводная скала. Она огорожена буями, все её хорошо знают и маневрируют в бухте с расчётом быть от неё на безопасном расстоянии. Эсминец отходил от причала. Дело обычное, отработанное. На каждом корабле есть ЗКП (запасной командный пункт), где размещены такие же приборы управления, как и на ходовом мостике, за исключением приборов управления стрельбой. По боевой тревоге там находится помощник командира и несколько не нужных в бою офицеров. В этом случае там находились интендант и штатный комсорг из политрабочих. При снятии корабля со швартовых, или с якоря, место помощника на баке, откуда он вместе с боцманом распоряжается этой операцией, куда он и ушёл по команде «по местам стоять, со швартовых сниматься». На ЗКП остался интендант и комсорг. Оставшись без присмотра, эти деятели начали травить байки, а у комсорга были шаловливые ручки, он постоянно ими что-то крутил или щупал. В разгар их беседы, эсминец снялся со швартовых и начал малым задним ходом отходить от причала. В этот момент рука комсорга нащупала за спиной рукоятку, которая мешала ему комфортно прислониться к переборке. Это был переключатель машинного телеграфа, которым управление машинами переводилось с ГКП на ЗКП. Шаловливая ручка повернула переключатель и тем самым рассогласовала машинный телеграф. В ПЭЖ и машины прошла команда «самый полный назад» У командира, на мостике, чуть не случился удар, когда он заметил, что машины начали развивать обороты «самого полного назад». Пару минут, и корабль окажется на скале. Командир бросился к аварийному телеграфу и дал команду «», одновремённо команду на бак отдать оба якоря. Примерно в кабельтове от скалы корабль остановился, после чего начались поиски виновных. О том, что было далее с комсоргом, в истории не сохранилось.
Влияние среды.
Глубоко гражданский человек, по какой то надобности попал в город Североморск. Идёт он по улице, а на встречу ему две малявки, лет шести или восьми, и спрашивают у него, сколько сейчас времени. Человек остановился, посмотрел на часы, и говорит «без четверти четыре». Мальчишки замерли на месте и соображают. Потом один из них, тот, что по старше, выпаливает «так это будет пятнадцать сорок пять. Спасибо!».
Ленд-лизовский тральщик.
Во время 2-ой мировой войны на Северный флот по «Ленд – Лизу» американцы поставили морские тральщики типа АМ. На флоте их называли Амики. Последний из амиков, в начале 1960-х годов, вывели на осушку и сделали из него УТС. В момент его окончательного разграбления, я прошёлся по нему. Меня поразил щит освещения. Высотой около 1,5 мера и шириной примерно 0,6 метра, он весь состоял из предохранителей, похожих на наши бытовые пробки. Только пробки эти имели маленькое окошечко, в котором была неоновая лампочка величиной со спичечную головку. С момента перегорания плавкой вставки загорался красный огонёк неонки и поиск неисправности не составлял труда. На тральщике была установлена стиральная машина, барабан которой вмещал чехол от 76 мм универсальной артиллерийской установки. Эту стиральную машину с тральщика демонтировали и установили в прачечной береговой базы, где она продолжала честно работать. Один из мичманов сверхсрочников, служивший на амике, рассказывал о существовании в прошлом на тральщике элеватора из буфета кают-компании или камбуза, по которому на мостик подавался чай, кофе или тарелка борща. Стакан горячего чая, ночью, в непогоду, что может быть лучше? И, пожалуй, этот стакан может быть причиной победы в боевом столкновении.
В блокадном Ленинграде мы располагали большими полномочиями. Обнаруженное на любом из заводов техническое имущество – материалы, оборудование, механизмы или аппараты, необходимые для ремонта кораблей флота, могли получить с обязательным оформлением соответствующих документов. В мою обязанность входило отобрать и вывести на склады ТО КБФ корабельное электрооборудование с заводов, которые до войны производили его для флота. Если отбор на заводах такого электрооборудования особого труда не представлял, то вывоз его был большой проблемой. Машина для вывоза имущества выделалась только после серьёзных обоснований, но, как правило, без людей. Таким образом, я уже в ноябре-декабре 1941 года, будучи дистрофиком последней стадии и имея собственный вес 45-47 кг, оставался один на один с вывозимым грузом. Тем не менее, используя рычаги первого и второго рода, справлялся с поставленной задачей. В этот период по правительственному заданию Кронштадтский Морзавод должен был создать первую станцию безобмоточного размагничивания кораблей. Для этой цели потребовалось большое количество многожильного кабеля. В Кронштадте его не оказалось. На заводе «Севкабель» мне вместе с военпредом удалось подобрать потребное количество (более 50 барабанов) необходимого кабеля. Более 2-х суток, днём и ночью, длилась работа по вывозу этого кабеля с завода на Масляный Буян, где он грузился в баржу для отправки в Кронштадт. Согласно официальным данным только к весне 1942 года в составе Балтийского флота было отремонтировано более 200 боевых надводных и подводных кораблей, около 300 морских охотников, торпедных катеров и катерных тральщиков. Корабли подвергались обстрелам и бомбёжкам, подрывались на минах, и некоторые из них в течение года 2-3 раза ремонтировались. Что касается корабельного электрооборудования, то при ремонте кораблей у нас не было ни одного срыва по причине отсутствия того или иного электромеханизма, аппарата или кабеля. 26 мая 1942 года начальник ТО КБФ от имени Военного Совета КБФ вручил мне грамоту, в которой было написано: «За передовую роль в успешном ремонте боевых надводных кораблей и вооружения в дни Отечественной войны» и далее шли подписи Командующего Флотом и членов Военного Совета. Я был горд столь высокой оценкой моего скромного вклада для победы над врагом.
12. Мои блокадные родственники.
Но вернёмся несколько назад. , рядом с Адмиралтейством и Дворцовой площадью, на улице Гоголя, дом 7, квартира 14 жили: моя сестра Софья с дочкой Галей (4 года), и жена брата Фёдора – Надежда с двумя сыновьями – Виктором (6 лет) и Валерием (2,5 года). К началу октября 1941 года у них закончились продовольственные запасы, и они перешли на блокадный иждивенческий паёк. В ноябре их положение стало критическим. В этих условиях я на добровольных началах договорился с начальником ТО КБФ ежедневно по вечерам ходить в Адмиралтейство за почтой для сотрудников отдела. Таким образом, я получил возможность ежедневно, кроме командировок и дежурств, заходить к сестре и приносить детям около 150 граммов хлеба, половину того, что в этот период получал я. Зима стояла лютая. Проблема тепла в городе вышла на уровень проблемы питания. Дрова, принадлежащие сестре, хранились во дворе дома и, конечно, они вскоре были похищены. В связи с этим с конца ноября я стал им носить, кроме кусочка хлеба, и брёвнышко дров, длиной 1 метр и диаметром 0,25-0,30 метра. Как правило, берёзовое. Брёвнышко с разрешения командования я прихватывал из штабеля, уложенного перед котельной нашего служебного здания. Соня с Надей кололи это полено в квартире и имели возможность немного обогреваться и кипятить воду. Часть мебели всё равно пришлось сжечь, как это сделали большинство ленинградцев. В самые тяжёлые дни декабря 1941 года Соня вынуждена была менять вещи, в основном, на картошку. За дефицитный в то время шерстяной отрез на костюм она могла получить 4-5 кг картошки. 1 января 1942 года я был в командировке на Елагином острове, где находились склады технического имущества. Беседуя с руководством склада, я им описал тяжёлое положение моих родственников с детьми. Ко мне отнеслись с большим сочувствием. Когда я закончил свои дела и прощался с ними, мне вручили пакетик, в котором было граммов 500 гречневой крупы и столько же кускового сахара, и сказали: « А это пусть будет новогодним подарком твоим детям». Даже сейчас, через 50 лет, я не могу без слёз вспоминать этот благороднейший порыв моих товарищей – моряков Балтики. Весь путь от Елагина острова до улицы Гоголя я пробежал с этим пакетиком за очень хорошее время, будучи дистрофиком последней стадии. Вот какими неведомыми внутренними силами обладает человек!
Когда я, окрылённый, вошёл в комнату, то увидел печальную картину, обычную для того времени. Племянники и племянница, укутанные шарфами и платками, из-за которых виднелись заострённые носы и полупогасшие глаза, сидели за пустым столом. Тут же стояли моя сестра и невестка, на которых тоже было надето несколько кофт, обе закутанные в платки. По моей просьбе стол накрыли белой скатертью. Все пять пар глаз смотрели на загадочный пакет, который я поставил в центр стола, и сказал: « А это вам новогодний подарок от очень доброго деда Мороза». Когда пакет был развёрнут и малыши и взрослые увидели несколько кусков сахара и гречневую крупу, все оживились. Глаза, особенно у детей, загорелись. Не знаю, была ли у них потом в жизни большая радость, чем в этот день. Задерживаться у них я не мог, в городе военное положение, поэтому, распрощавшись с ними и пожелав им счастья, окрылённый радостью, я побежал в свою часть. Спускаясь по лестнице, я поправил свой противогаз, и вспомнил, что в нём находится кусочек хлеба, аккуратно завёрнутый в газету. Я с гордостью возвратился и рядом с сахаром и крупой положил на стол маленький кусочек хлеба. Малыши бросились меня целовать. Весной 1942 года по указанию командования ТО КБФ моим родственникам на улицу Гоголя была доставлена целая машина дров. О трудностях, с которыми пришлось столкнуться жителям блокадного Ленинграда и их героизме много написано. Мне всё это довелось пережить и увидеть своими глазами: обстрелы, бомбёжки, голод, умирающих людей и бесчисленное множество трупов. По официальным данным, за время блокады в Ленинграде погибли 641803 человека от обстрелов, бомбёжек, но, в основном, от голода и холода. С тех пор прошло много лет и, конечно, блокадные годы отложили свой отпечаток на здоровье каждого блокадника. Два раза в год – в день снятия блокады и в день Победы мы собираемся вместе и вспоминаем те труднейшие испытания, которые выпали на долю всего нашего народа. Мы безгранично благодарны всем людям, которые сами испытывали трудности, но, отрывая от себя, помогали нам выжить.
Дети блокадного Ленинграда. В центре – Виктор, Валерий и Галя – племянники Якова Афанасьевича.1942 год.
13. Ладога. Морское братство.
Осенью 1942 года Командующий Флотом приказал начальнику ТО КБФ оказать помощь необходимыми материалами и оборудованием в ремонте кораблей Ладожской военной флотилии. Отобранное имущество было погружено в железнодорожный вагон и в середине ноября отправлено в Новую Ладогу. Сопровождать имущество было поручено мне. Вагон был доставлен в бухту Осиновец, где имущество было перегружено на баржу. На барже был установлен крупнокалиберный пулемёт для отражения самолётов противника. Обслуживался пулемёт тремя матросами. На следующий день на баржу было принято небольшое воинское подразделение с военной техникой, и баржа буксиром была выведена на рейд, чтобы с наступлением темноты доставить в район высадки военных с их техникой. После этого планировалось отбуксировать баржу в Новую Ладогу, куда мне и надо было. К вечеру на Ладоге поднялся шторм и командование флотилией не разрешило в этих условиях буксировать баржу. Утром баржа с рейда была возвращена к стенке. Воинское подразделение было снято с баржи. Температура воздуха резко упала, в бухте появился лёд. Ещё через двое суток с баржи был демонтирован пулемёт, вместе с которым покинули баржу и матросы. Таким образом, на барже со своим имуществом остался только я один. Весь декабрь в холоде и голоде я жил на барже. Шинель и шапку снимал только утром, перед выходом на пирс, чтобы умыться снегом. Однажды ко мне зашел диспетчер Осиновецкого порта, матрос в возрасте 35-40 лет. Он мне читал свои стихи, а перед уходом дал мне почитать томик стихов Сергея Есенина. И здесь я впервые познакомился с этим замечательным поэтом. Хороший человек этот диспетчер, но я так и не знаю его имени.
31 декабря ко мне пришёл матрос с парохода «Чапаев» и передал мне приглашение своего командира на встречу нового 1943 года у них на пароходе. Часов в 18 я уже был у них. Моряки «Чапаева» создали мне райские условия: первый раз за два месяца я принял душ, поел нормально приготовленной пищи, в кубрике чисто, тепло – как в сказке. В 23 часа меня пригласили в кают-компанию, где была установлена ёлка, украшенная игрушками. Стол, накрытой белой скатертью, заставлен вкусной едой. Между тарелками с закуской стояли бутылки с вином и водкой. Вошёл красивый командир в возрасте 50-55 лет, до войны он был капитаном этого судна. Человек он очень гражданский, мягкий, добрый и, как я заметил, крепко уважаемый командой. На груди у него сверкали поразившие меня ордена Ленина и два Красного Знамени. Каждый член экипажа также при орденах и медалях. Позже я узнал, что этот пароход совершил в годы войны много подвигов на Ладоге. У меня на груди был приколот маленький значок «Парашютист СССР». Один из членов команды спросил: «Неужели вы прыгали с самолёта с парашютом? Ведь это страсти какие!» Я, чувствуя себя очень неловко перед этими героями, ответил: «Да, прыгал». Моряки меня зауважали, я стал как бы равный среди них. Меня как представителя Балтики усадили на почётное место и начался праздник. Короткая, но содержательная речь командира подвела итоги боевой работы экипажа в уходящем 1942 году. Выступали с тостами и члены экипажа. Выступил и я со словами благодарности за внимание ко мне. Пожелал личному составу корабля доброго здоровья и дальнейших успехов в борьбе с врагом. Встреча нового года на этом корабле для меня была как прекраснейший сон. Вот оно морское братство!
14. Один на льду Ладожского озера.
Утром, поблагодарив личный состав корабля, я отправился на свою баржу. Через два дня на пирс прибыло несколько грузовых машин с матросами, которые по распоряжению командования начали перевозить моё хозяйство с баржи на канонерскую лодку «Нора». К вечеру погрузка была прекращена, так как канлодка срочно снималась с якоря и отправлялась для выполнения боевого задания. Мне было приказано идти на корабле. Часть оставшегося имущества местное командование взяло под свою охрану.
Лёд на озере в это время был уже довольно мощный, поэтому впереди нас шло гидрографическое судно «Шексна», которое кололо лёд, а за ним медленно продвигались мы. Я вместе с командой находился в кубрике. В 22 часа мне предложили пройти на камбуз, где кок меня чем-нибудь покормит. Чтобы попасть на камбуз, надо было пройти по верхней палубе. Когда я оказался на палубе, там было так темно (после освещённого кубрика), что я совершенно машинально, не задумываясь, вынул из кармана фонарик и на мгновение включил его. И тут же с мостика на меня обрушилась ругань и крик: «Что же ты сигналишь немцу? Расстреляю!» Тут я понял, что неумышленно совершил преступление. Некоторое время я постоял в темноте на палубе и услышал специфическое гудение летящих немецких бомбардировщиков. Мне стало страшно за свою оплошность. Могли расстрелять! Я подавленный возвратился в кубрик. О еде уже не могло быть и речи. Часа в 3 ночи командир по корабельному радио дал команду: «Балтийца с имуществом высаживаем на лёд» Это для меня было неожиданным. На крепкий лёд в темноте быстро было выгружено моё имущество. Спустился по трапу и я. Корабль дал ход и медленно исчез в темноте. Позже я узнал, что недалеко от того места, где был выгружен я, стояла во льдах баржа с боезапасом для Ленфронта. Канонерской лодке «Нора» было приказано взять её на буксир и доставить в Осиновецкую бухту. Что она и сделала. Я оказался в одиночестве на льду Ладожского озера при сильном морозе и ветре, не имея никаких инструкций в своих действиях и не зная, в какой точке относительно берега, занимаемого нашими войсками, я нахожусь. Положение было аховое. То ли за моим имуществом приедут на машине? То ли я сам должен идти к берегу и просить командование о выделении машины для вывоза со льда озера имущества, предназначенного для ремонта кораблей Ладожской флотилии? Темно, ничего не видно. Где он наш берег? До рассвета часов шесть. Надо продержаться. Только тогда я смогу определиться, куда мне идти. Мороз градусов 20, пронизывающий ветер. Укрыться негде. Валенок нет, рукавиц меховых нет. Чтобы не замёрзнуть начинаю прыгать, размахивать руками, но руки и ноги всё больше и больше коченеют. Время тянется предательски медленно. Зуб на зуб не попадает. Начинаю понимать, что могу погибнуть, не выполнив боевого задания. Да и жалко замёрзнуть в 25 лет. Собрал всю волю в кулак. Не сдамся!
Наконец, чуть-чуть развиднелось, я звериным чутьём почувствовал, где должен быть , и направился к нему. Ноги проваливались в снег. Идти было очень тяжело, тем более, что я был голоден и сильно истощён. Вскоре я увидел небольшие костры на берегу. Это окрылило меня и придало бодрости. Наконец, я вступил на берег и направился к ближайшему костру, вокруг которого расположилось большое количество наших бойцов. Кто сидел, кто стоял. Вид у них был довольно упитанный. Одеты они были тепло - в валенки и шубы. Когда я приблизился к костру, и щёки ощутили тепло, я почувствовал сильную боль моих замёрзших рук, а затем и ног. Я понял, что мне сразу подходить к костру нельзя. Я даже немного отошёл от него. Мне долго пришлось растирать руки, пока пальцы немного начали сгибаться. Солдаты, с интересом обступив меня, начали спрашивать, откуда я появился. Я пытался им ответить, но не мог произнести ни одного слова, так сильно замёрзли мышцы лица. Когда пальцы рук стали немного сгибаться, я начал ими растирать лицо, медленно приближаясь к костру. Через какое-то время я мог произносить слова и отвечать на задаваемые мне вопросы. Солдаты объяснили мне, что я вышел в район посёлка Кабона, а военные моряки вместе со своим руководством находятся в посёлке Леднево в 8 километрах отсюда. Туда можно пройти по каналу. Пальцы моих рук начали сгибаться, я смог раскрыть свой рюкзак и вынуть из него замёрзший кусок хлеба, который тут же начал подогревать на костре. Один из солдат спросил меня, есть ли у меня ещё что-нибудь поесть. Я сказал, что только немного пшённой крупы. Тогда он достал из своего вещмешка банку свиной тушёнки, ловко вскрыл её и поставил на тлеющую головешку греться, сказав при этом одно слово: «Ешь!». Я растерялся, но настолько был голоден, что не смог отказаться. Многократно я сказал солдату спасибо. Быстро вынул из своего мешка комбинированную ложку с вилкой и набросился на царскую еду. Мне стало тепло, хорошо. Ещё раз, поблагодарив солдат, я отправился по каналу в Леднево. Двадцатиградусный мороз я почти не чувствовал, так как шагал очень быстро. К 12 часам я пришёл в деревню Леднево, где увидел много моряков. Начальство сразу же выделило мне две трёхтонные машины с матросами и я, не снимая своего рюкзака, тут же отправился на озеро за своим имуществом. Когда имущество было доставлено в Леднево и выгружено около одной из изб, начальник сказал мне, что это хозяйство ждут в Новой Ладоге. Но сейчас у нас дела поважнее, поэтому иди, друг, вставай на довольствие, после чего отправляйся в гостиницу, указав на соседнюю избу, где и отдохнёшь немедленно, так как ты видно сильно измотался. Это меня очень устраивало. (Последствия боевой молодости дали о себе знать через 40 лет. Если в 1950 годы, занимаясь вместе с ним спортом или парясь в бане, мы, племянники, часто обращали внимание на его стройные мускулистые ноги, то в конце 1980 годов заметили, что ступни ног стали чернеть, кожа сделалась очень тонкой и при касании часто лопалась. Ему приходилось бинтовать ноги и преодолевать нестерпимую боль).
Итак, сначала надо решить главный вопрос – с питанием. Я в избу, где меня должны были поставить на довольствие. Народу не протолкнуться – матросы и старшины. Через их головы я передал какому-то начальнику свой аттестат и попросил поставить меня на довольствие. Через некоторое время в другом конце избы мичман, подняв высоко руку с моим аттестатом, выкрикнул: «Касатонов! Кто Касатонов? Забирайте свой аттестат и идите в часть, которая находится в двух километрах отсюда. У нас сильно переполнена столовая». Я расстроился и уже было протянул руку, но вдруг услышал: «Кто Касатонов?» Из-за людей я не видел, кто меня спрашивает, но подал голос. После чего меня спрашивают: «Отец ваш служил в Уланском полку?» Я ответил утвердительно. « А где сейчас отец?» Я ответил, что отец вместе с матерью остались в Петергофе, оккупированном немцами. Тут же невидимый голос распорядился, чтобы меня взяли на довольствие. Я поднялся на цыпочки и через головы моряков, стоящих впереди меня, увидел пожилого подполковника интендантской службы. Я был чрезвычайно рад такому обороту событий. Крикнул незнакомцу: «Спасибо!». На этом наш диалог был закончен. Теперь надо устроиться в гостиницу. Войдя в избу, я увидел матроса лет 40-45 и, поздоровавшись с ним, доложил, что начальство направило меня в эту гостиницу. Он встретил меня очень приветливо: «Раздевайся, друг, здесь у меня тепло». Я снял свой мешок, разделся. И когда он разглядел, что я мало отличаюсь от скелета, произнёс: «Дорогой мой, братишка, из Ленинграда?» Я ответил: «Да». Но тут же на его лице появился испуг. Он вытянул шею, к чему-то прислушиваясь. Затем упал на пол и, прижавшись к стене, застонал. Я был очень перепуган, встал на колени и начал его переворачивать на спину, спрашивая, что, мол, с ним. Он весь трясся, показывая пальцем наверх. Я прислушался и, действительно, услышал специфический гул летящего немецкого самолёта, юнкерса. Тут начали стрелять наши зенитки, затем всё стихло. И хозяин гостиницы быстро пришёл в себя. Оказалось, что он служил на канонерской лодке «Нора», на которой ночью доставили меня в эти края, и во время одной из бомбёжек был контужен. После госпиталя он был допущен только к службе на берегу. Таким образом, он оказался хозяином военной гостиницы в деревне Леднево. Так как до моего ужина оставалось более 2-х часов, он спросил меня: «Картошки хочешь?» Я ответил: «Хочу». « Сколько сварить?» Я спрашиваю:«А сколько можно?» Он на мой вопрос ответил вопросом: «Ведро картошки съешь?» Я ответил: « Съем!» Он принёс из подвала ведро картошки, вымыл её, засыпал в чугун такой же ёмкости, залил водой и поставил в русскую печь. Когда картошка сварилась, он сказал мне: « Ну, ешь, друг». В это время в избу вошли два офицера, как выяснилось позже, военные журналисты. Они поздоровались со мной, отметили, что в избе тепло и уютно. Оказывается, они уже третьи сутки живут в этой гостинице. Я с великим блаженством ел сваренную картошку и думал, не сон ли это. Когда журналистам предложили картошечки, то один из них сказал, что скоро ужин, не стоит перебивать аппетит. Тем не менее, по несколько картофелин они съели. Я же доел всю картошку. Меня сильно начало клонить в сон. Но когда подошло время ужина, я вместе с журналистами отправился на ужин. После ужина меня пригласили в гарнизонный клуб, под который была отведена большая изба, на концерт артистов театра Балтийского Флота. Для меня это представляло величайшее блаженство.
А через 2-3 дня началась операция «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. На следующий день после успешного её окончания мне выделили две машины для перевозки технического имущества в Новую Ладогу. Так как часть имущества осталась в районе Осиновецкой бухты, то мне пришлось дважды ездить за ним из Новой Ладоги. В этот период большое количество войск переправлялось с «большой земли» через озеро на Ленфронт, причём шли они по «дороге жизни» пешим строем. Оба раза, когда мои порожние машины следовали из Новой Ладоги к КПП в районе Кабоны, откуда начиналась «дорога жизни», мы принимали на них 25-30 солдат и офицеров и доставляли на другой берег. За это они выражали нам великую благодарность, так как идти 30 км по озеру при морозе и ветре очень тяжело. Более двух месяцев продолжалась моя командировка и, когда я возвратился в Ленинград, я был очень счастлив, что все мои родственники, проживающие в блокадном городе, живы. Они в свою очередь радовались тому, что я прибыл живым. Хотя враг продолжал находиться в 4-х километрах от Кировского завода и в 13 километрах от Невского проспекта, а бомбёжки и обстрелы города продолжались, но с частичным прорывом блокады Ленинграда в 1943 году значительно улучшился паёк ленинградцев. А это уже была Победа! Все верили, скоро враг будет разбит и уничтожен. 27 января 1944 года был полностью освобожден от фашистской блокады.
15. Несколько слов о дальнейшей жизни Якова Афанасьевича Касатонова.
В 1943 году он награждён медалью « За оборону Ленинграда». В 1945 году «За самоотверженный труд по обеспечению боевой деятельности кораблей флота» награждён орденом Красной Звезды. Чуть позже получил памятный знак «Защитнику крепости Кронштадт в обороне Ленинграда 1941-1944 гг.» В марте 1946 года Яков Афанасьевич был демобилизован и в этом же месяце поступил на работу в Центральный Научно-исследовательский институт ВМФ на должность инженера-конструктора. С первых же месяцев работы в институте был включён в комиссию по изучению трофейных немецких кораблей. Участвовал в испытаниях немецкого торпедного катера. В 1947 году находился в составе экспедиции по потоплению части немецких кораблей под руководством вице-адмирала Ю.Ф.Ралля. Более двух месяцев изучал электроэнергетическую систему немецкого авианосца «Граф Цеппелин» в Свинемюнде (Польша), а затем участвовал в его потоплении в нейтральных водах Балтийского моря. В 1950-х годах без отрыва от производства закончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова (Ленина) по специальности - электрификация судов. (Вот она –закалка нашего старшего поколения. Быть образованным было в то время престижно!) В 1952 году приказом начальника института был переведён на должность старшего научного сотрудника. В конце 1950 - начале 1960 годов после прохождения офицерских сборов по мобилизационному плану в звании инженер-капитана был приписан к соединению подводных лодок Северного Флота. За период работы в институте опубликовал 16 научных трудов и получил 7 авторских свидетельств на изобретения. Дважды награждён именными часами: в 1971 году - Главнокомандующим ВМФ, в 1982 году – Министром Обороны. В послевоенные годы награждён 12 медалями и орденом Отечественной войны «За храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками». В 1977 году занесён в Книгу Почёта части.
Кавалер медали « За оборону Ленинграда» инженер – капитан Касатонов Яков Афанасьевич 45 лет жизни отдал укреплению нашего Военно-Морского Флота. Он тихо скончался у себя дома в 1999 году.
Спасибо тебе. Пока мы живы, мы будем помнить тебя!
Галина Викторовна Капинос, Касатонов Виктор Фёдорович, Касатонов Валерий Федорович, племянники Якова Афанасьевича - жители блокадного Ленинграда.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
