9-го мая я проснулся рано, но не вставал, а стал думать о плане проведения дня. В комнате стоял легкий полумрак. Только луч солнца, пробившийся в щель между шторами, медленно скользил по стене. Я искоса следил за ним. Неожиданно зайчик осветил французскую статуэтку полуобнаженной вакханки. Девушка легко и грациозно несла корзину, наполненную виноградными лозами. Освещенная солнечным светом ее сильная, полная дикой красоты фигура, как будто ожила. Ее смелое открытое лицо вдруг озарилось веселой улыбкой. Я и сейчас не знаю, было ли это на самом деле, или мне показалось. Но тогда я это ясно видел и даже не удержался от улыбки. Солнечный зайчик снова перебрался на стену, и я опять занялся сегодняшним днем. Ленинград прекрасен в любую погоду. В пасмурную - суров и величествен. В солнечную - легок и весел. Он никогда не тяготит, никогда не надоедает. Сегодня его дома особенно красивы, его дворцы особенно воздушны, золото его шпилей и куполов нестерпимо ярко горит в лучах весеннего солнца. Улицы, пока еще немноголюдные, чисты и праздничны. Но еще прекраснее утро на берегах Невы. Ее благородное могучее течение вызывает какую-то уверенность и гордость. Светлая вода, отражая в себе голубую лазурь неба, тихо плещется в береговой гранит. Весь День Победы я провел за городом на охоте, возвратившись в Ленинград только вечером. Город встретил меня многолюдными шумными улицами. По Невскому трудно было пройти, и я кое-как добрался до дому. Салют начинался в 9.30, а в 10 часов уже нужно было находиться в училище. Как не хотелось туда идти! В то время, когда ленинградцы гуляли и праздновали День Победы, мы должны были стоять в строю на вечерней проверке. Но это не погасило того возбуждения и тех впечатлений, которые мы получили за день. Да и не могло, потому что чувство Победы выше всякого другого земного чувства!
1946 г. Подарок В.Данилова
Под угрозой отчисления
У моего отца - Беляева Виктора Михайловича - была трудная судьба. Еще юношей в Гражданскую войну (в 1919 году) его призвали в ополчение в связи с наступлением Юденича на Петроград. Затем - служба в Красной Армии.
1924 год. Радист электроминной школы КБФ Беляев Виктор Михайлович
Как сына священнослужителя его лишили гражданских прав, которые восстановили только в 1937 году в связи с принятием Конституции Советского Союза. Летом 1939 года - снова призыв в армию (началось освобождение западных областей Украины и Белоруссии). Осенью этого же года - передислокация в северо-восточный район Ладожского озера в связи с подготовкой войны с Финляндией. Служил отец рядовым в артиллерии. Демобилизовался спустя несколько месяцев после окончания войны - летом 1940 года. Первые месяцы после начала Великой Отечественной войны его не брали в армию по возрасту (отцу на тот момент было 39 лет). Осенью он был призван и направлен в особый отряд моряков, который действовал в той же северо-восточной Ладоге. Последнее письмо мы получили от него в декабре 1941 года. Много позже я получил возможность прочитать о событиях, происходивших в местах, где воевал отец. По приказу Ворошилова в начале зимы началось массированное наступление, которое захлебнулось из-за плохой подготовки. Войска были брошены командованием на произвол судьбы (несколько позже исправлять положение назначили маршала Мерецкова). Советские солдаты небольшими группами и по одиночке по заснеженным лесам и болотам пробивались к своим. Большая часть из них была уничтожена или взята в плен. В плен попал и мой отец.
Мама много раз обращалась в Министерство обороны с просьбой сообщить информацию о папе. После двухлетнего молчания пришла справка, что В.М.Беляев пропал без вести. Мы уже смирились с мыслью о его возможной гибели, как неожиданно, летом 1945 года получили от папы письмо. Он был жив! В плену, как и все советские военнопленные, он изнурительно работал на лесоповале в финских лесах, затем - на сельхозработах в районе Турку, голодал. В 1943 году отношение к военнопленным в Финляндии изменилось (Финляндия готовилась к заключению мирного договора с Советским Союзом). После заключения мирного договора с Финляндией в 1944 году отца освободили и направили в фильтрационный лагерь. Переписка с родными была запрещена, и только через год, после освобождения из лагеря и направления на принудительные работы на Беломоро-Балтийском канале, папа получил право сообщить нам о себе. ...Радостным событием я сразу же поделился с друзьями и офицером-воспитателем Гавриловым. Все они порадовались вместе со мной...
Офицер-воспитатель ЛНВМУ Гаврилов Иван Гаврилович
Эта история имела продолжение после окончания Нахимовского училища, когда всех выпускников ЛНВМУ приказом (после принятия присяги) перевели в высшие военно-морские училища. Я по своему выбору оказался в ВВМИОЛУ им. Ф.Э.Дзержинского. В Дзержинке все нахимовцы и «подготы», имевшие право выбора факультета, устремились на кораблестроительный. Однако все места уже были заняты ранее принятыми на корфак абитуриентами. Начальство искало возможность избавиться от нас или перевести на другой факультет. Меня вызвал к себе инструктор политотдела капитан-лейтенант Голубев и предложил пригласить моего отца на собеседование в моем присутствии. Встреча состоялась. Вопрос к отцу был один: «А может быть, вы сами сдались в плен?» Расспросы велись в оскорбительной форме. Инструктор также расспрашивал о моем деде, который был осужден по 58-й статье «за антисоветскую пропаганду» (он был священником в Шуваловской церкви). Голубева интересовало, куда дед был сослан на поселение после отбытия наказания, когда умер и где похоронен. Мы не знали, где похоронен дед. Знали только, что он умер в Псковской области в 1941 году. И опять вопрос: «А может быть, он был предателем и работал на немцев?» Если честно, я еле сдерживался, чтобы не вмазать этому каплею по морде, но надо было держать себя в руках. В общем, вопрос стоял о моем отчислении, как сыне и внуке «врагов народа». Дело прекратил начальник политотдела капитан 1-го ранга Петр Степанович Морозов, который до этого занимал такую же должность в Нахимовском училище, и прекрасно меня помнил. Только позже я стал понимать, как много для меня сделали Гаврилов и Морозов, взяв на себя ответственность и встав на мою защиту в 1945 и в 1949 годах. ...5 мая 1948 года папа был награжден медалью «За победу над Германией».
Морозов Петр Степанович. Зам. начальника ЛНВМУ по политической части (1944-1950)
На «Авроре»
Последний учебный год в Нахимовском училище наша рота (второй выпуск) жила и училась на легендарном крейсере «Аврора», установленном на вечную стоянку перед училищем 17 ноября 1948 года.
Хотя на «Авроре» был собственный (штатный) экипаж, мы активно участвовали в поддержании и наведении порядка. Швабрили и лопатили деревянную палубу, поливая ее из шлангов, «медь-железо драили», «круглое катали, квадратное - кантовали»... Одним словом, выполняли палубные работы. Убирали внутренние помещения. Помимо этого, участвовали в уборке набережной в районе стоянки крейсера. Особенно много работы было зимой, после снегопадов. Все лекционные занятия проводились на «Авроре» (в классах), специализированные (военно-морская подготовка, химия, физика, география, естествознание, рисование, физкультура и т.д.) - в кабинетах училища, куда нас водили строем.
Начальник военно-морского цикла ЛНВМУ капитан 1-го ранга Л.А.Поленов знакомит нахимовцев с историческим орудием крейсера «Аврора»
Время идет. Эксперименты основательно продвинулись. Победа уже не за горами. Мы уверены в ней. Потому и смотрим вперед: когда все испытания с новой фрезой закончатся успешно и производительность непременно увеличится вдвое и даже втрое, выдержит ли тогда фрезерный станок? Совсем неизвестно, будет ли нашему будущему инструменту достаточна даже запасная мощность станка. Уже сейчас с введением разношаговой хватает наличной жесткости оборудования, но явно не хватает его мощности. Мы пишем письмо Горьковскому станкостроительному заводу, туда, где изготовляют фрезерные станки. Мы говорим и просим: — Наша фреза может идти на несравненно больших режимах, но тогда не выдержит, остановится станок. Нам нужен более мощный. Горьковчанам все ясно, и они понимающе отвечают: «Будет сделано!» И делают. Но, конечно, не быстро. А мы пока поручаем Николаю Романову модернизировать станок для наших фрез. Вечером и утром Романов в цехе. — Послушай, у вас в роду все такие упрямые? — спрашиваем шутя. — Одни вы такие уродились,— огрызается Романов, — чтобы людям покою не давать.
Николай Викторович считает и пересчитывает, пробует и опять считает. Трудятся Максаков, Митрофанов, Штукатуров, Быков — консультанты, помощники. Дело явно продвигается. Идет цепная реакция усовершенствований. Идет и цепная реакция выводов. Характерно, что старые «находки» обретают в разношаговой новый и очень важный смысл, а иные оказываются пересмотренными и не такими уж важными и нужными, как думалось прежде. Мы рассматриваем фрезу по элементам, ищем лучшую геометрию. Мы учимся шагать, ломая старый закон механики, мы учимся шагать, чтобы выиграть в скорости, не проигрывая в пути. Мы уже почти научились. Идут в лаборатории резания работы день и ночь. Готовится к включению в Государственный стандарт (ГОСТ) новая фреза.
200-я
Но только двухсотая конструкция разношаговой, кажется, удовлетворяет нас. Идет последний отбор всех показателей — скоростей, глубины, подачи... Начинает большую жизнь новый инструмент. Мы готовим для представления в Комитет стандартов концевые и цилиндрические фрезы. Показываем уже последние образцы. Присутствуют на показах люди с многих предприятий. Как положено, коротко называем подачи, число оборотов, глубину резания. Цифры растут и растут, и вот уже подача 180 миллиметров в минуту, а фреза работает как ни в чем не бывало — плавно, почти бесшумно проходит заготовку. Пенится металлический водопад — крутая спираль и просторные карманы фрезы, словно изложница, принимают нашу стружку, и металлическим каскадом уносится она вниз в потоке эмульсии, охлаждающей инструмент. — Можно еще увеличить подачу? — слышу вопрос. — Можно, — отвечаю. Хорошо знаю возможности нашего инструмента. На промышленной выставке он работал с подачей 350 миллиметров. Такую фрезу уже и не всякий сильный станок потянет. Деталь обработана. Окружающие меня передают ее из рук в руки вместе с эталоном чистоты. Блестит, словно отшлифованная, поверхность. Но все равно выверяют ее придирчиво люди. — Дайте-ка мне, у меня свой эталон. Коренастый, немолодой человек протискивается, зажигает спичку, подносит пламя к поверхности детали. Этот способ проверки знают хорошо многие. Все наблюдают за спичкой. — Да... Точно, — говорит коренастый. — Три знака семь, чистота подходящая.
...Фреза быстро завоевывает уважение и добрую славу. Она позволила по сравнению с «КСБ» увеличить производительность труда. Ее признали на родном заводе, а признание кировцев — дело не простое. О нашей разношаговой заговорили на других предприятиях. Специально приехал в заводскую лабораторию резания и старый друг наш — профессор Анатолий Васильевич Щеголев. Он наблюдал работу при испытаниях. Потом сказал: — Да вы самих себя обогнали, друзья! И все-таки, чтобы представить инструмент в Комитет стандартов, мы понимаем — надо еще работать. Если бы рекомендовать нормаль, это еще можно, но для ГОСТа... — Нет, этого недостаточно,— спокойно говорят в лаборатории нашего завода и решают проверить наши фрезы на двадцати заводах Ленинграда и двадцати заводах Москвы. Проходит время, и, наконец, мы получаем последнее заключение технологов и нашей лаборатории. Они говорят уверенное «да». Техсовет Ленсовнархоза подтверждает это мнение. Решено: можно представлять в Комитет стандартов — внесены не частные изменения в старую фрезу, родилась новая, дотоле неизвестной конструкции. Она подтвердила свою жизнеспособность и большие преимущества. В Комитет стандартов послана заявка. А пока что фреза сама добивается признания. Разношаговая, виброустойчивая вызвала настоящее паломничество на завод. Люди, чуткие ко всему новому, требовали: покажите, обучите работать, снабдите фрезами. Летели телеграммы: «Если не может приехать Карасев, вышлите инструктора с комплектом фрез». И мы делали И то, и другое, и третье. Высылали чертежи, инструкции, делились опытом. — Нужно только, чтобы быстрее фрезу начали выпускать, инструментальные заводы...— говорили станочники. Отчет о работе бригады, о фрезе заслушан на партбюро цеха. «Крестины» состоялись. Целый план действий разработан в помощь нам, для распространения нового. Фреза, новое дорогое наше детище вступало в жизнь. И тысячи голосов близко и далеко уже раздавались в ее поддержку...
ДОРОГА К ГОСТу
И только не подал голос... Всесоюзный научно-исследовательский институт инструментальной промышленности. Запомним — инструментальной. Молчали те, кому, казалось бы, по должности полагалось заговорить. А это удивляло. Газет они там, что ли, не читают? Журналов? Может, не интересует их это? Возможно ли? Но пока нет и признака интереса. Почему — не знаем. Только ведь уже однажды так было с леоновской фрезой. Блестяще выдержала та экзамен, была взята на вооружение и в цехе, и на заводе, и на других предприятиях. А вот в институте, как раз в этом самом институте, она и застряла на годы. И так же получилось в свое время с нашей «КСБ». Фреза давно жила, приносила пользу, а в институте говорили: «Торопиться некуда. Подождем. Пусть она, эта фреза, жизнью проверяется». — Да уже проверена, — отвечали. — Не торопитесь, кашу маслом не испортишь. Зачем потом снова гостировать? Можно подождать, может быть, появится что-нибудь лучше. И продолжали испытывать, подводить под нее «научную базу». А на заводах работали худшими фрезами! Доколе же? Теперь та же история... И никуда ведь не денешься. Только этот институт может официально рекомендовать новое Комитету стандартов. Пришлось стучаться: впустите в храм науки. Сказали: — Войдите. По-хозяйски, с уверенностью вошли. — Расскажите,— говорят нам.
«Никогда не бойся делать то, что ты не умеешь. Помни, ковчег был построен любителем. Профессионалы построили "Титаник"»
.
Рассказали. — Покажите. Показали. — Докажите. — Что доказать? — Как что? — смотрят на нас, как на недорослей. — А то, что показывали, переведите на теоретический язык. — Теоретически доказать, что лев не есть собака? — Хотя бы так. — Но ведь вы-то видели? И фрезу, и все ее паспорта, и диаграммы, и кривые расчетов лаборатории резания, и заключения институтов, которые тоже вели испытания. — Видели. — Работает фреза лучше тех, что существовали? — Лучше. — Быстрее? — Да. — Производительность ?
— Конечно. — Значит, стране можно давать больше продукции? — Само собой разумеется. — Так что еще нужно? Разве этого мало? И опять спокойный ответ: — Достаточно. Но вы, видимо, плохо знакомы с наукой. Все представленное вами — чистый эмпиризм. А вот как теоретически это доказать? Как научно обосновать?. Понимаете, теоретически?.. Смысл примерно такой: мы научное учреждение, да еще не какое-нибудь, а всесоюзное. Мы сами с усами, сами инструмент изобретаем. Так. — А что, — говорим, — у вас есть фреза лучше нашей? — Если бы была! — Так в чем же дело? — Опять сначала! Мы же говорим, докажите, что все то, что вы изобрели, действительно есть предмет теоретического открытия. — А позвольте спросить, вот Колумб открыл Америку. Как он, по-вашему, это сделал: теоретически или эмпирически? — Зачем упрощать? Дайте нам теоретическое обоснование, и мы признаем фрезу. — А мы-то с чем приехали, с голыми руками разве? Вот же кипы таблиц! Мы хотим, чтобы быстрее наше детище вошло в строй работающих, в государственный стандарт. Сделайте, пожалуйста, что от вас требуется, дайте заключение побыстрее. Ну кто другой, как не вы, должен дать теоретическое обоснование опытам и материалам? Вы же научно-исследовательский институт по инструментам! Молчание...
... — Ну хорошо, — в который раз принимаемся мы убеждать заново. — Польза государству есть от нашей фрезы? Ученый пожимает плечами: — Польза есть, конечно, но доказать ее надо... Так мы и ушли, не солоно хлебавши. — Получается так, — заключил Штукатуров. — «Мы с тобой шлы?» — «Шлы». — «Кожух нашлы?»— «Нашлы». — «И де ж кожух?» И опять: «Да мы с тобой шлы?..». Прямо-таки сказочка про белого бычка! Читатель подумает, пародию Карасев написал. Нет, дорогие читатели, к сожалению, не пародия это, а чистой воды факт. Разве только чуть вольно пересказанный. Вначале мы показывали в Москве наши, уже ставшие «классическими» опыты. И не только «визуально», как говорят, не только с самой фрезой, и не только лишь зрительно могли познакомиться с новым ученые. У них в руках были многочисленные расчеты, подтверждавшие и обосновывавшие необходимость «разбивки» шага инструмента, со всеми диаграммами диапазонов подач, кривыми, графиками, подсчетами зависимостей, результатом всех испытаний и исследований в лаборатории резания завода и институтов, нам помогавших. Только все это никого здесь не взволновало и мало заинтересовало. Здесь хотели получить чисто теоретические выкладки. Им, оказалось, недостаточно показателей зримых и очевидных, недостаточно множества исследований и испытаний. Как тому человеку, что в зоопарке увидел жирафа и сказал: «Такого не бывает». Не бывает, и все тут! — Уж если как-то еще надо доказывать, сделайте это сами, — говорил главному инженеру института Шехтман. — Вам-то виднее, как ученым. И тем ведь хуже для вас, что вы не можете объяснить вполне очевидных вещей. Но где там! Ничего не добившись, уехали мы в Ленинград искать это самое теоретическое обоснование. И фрезе не была открыта «».
Дважды присутствует в Доме техники на объединенном совещании вся бригада. — Мы им нашли, а они еще сопротивляются, — недовольно бурчит Штукатуров. — Ну, положим, не им мы искали и не им нашли, — спокойно ответил Максаков. — И правда себя все равно заявит. А Свердловск и Куйбышев, Пермь и Москва, Челябинск и Новосибирск требовали: «Дайте, наконец, фрезу!» Но как ее дашь? Незаконнорожденный ребенок. В метрических записях государственного стандарта не значится. Снова мы экспериментируем. Идет новая серия дополнительных опытов, новые циклы. Снова замеряются вибрации, снова на различных режимах проверяется каждый элемент. Делаются новые расчеты вариантов с различными углами наклона. Уходит масса времени, энергии, труда, сил. Затрачивается металл. 12 тонн металла только... на дополнительные анализы и доказательства, чтобы найти обоснование для нашей разношаговой. Была ли в том нужда? Собственно, нового ничего все это не давало... Наша разношаговая с крутой спиралью и свободными стружечными канавками стала преобладающей на Кировском заводе. По нашему примеру изготовляют инструмент на многих предприятиях страны. В Перми на заводе, применив в работе нашу цилиндрическую, рабочие увеличили производительность в семь раз. Давно работает такой инструмент на ленинградских предприятиях. Огромную экономию приносит фреза государству. А нас отрывают от добрых дел, чтобы доказывать уже доказанное.
