И снова о СВВМИУ (в обиходе всех времен и народов – «Голландия»). В 1970-х годах 8 ноября в Севастополе всегда проводили шлюпочные гонки. Соревновались сборные команды по гребле Черноморского флота, Севастопольского ВВМИУ, Черноморского ВВМУ им. П.С. Нахимова и прочая мелочь, вроде морской пехоты, в гонках на шестивесельных ялах.
Получалось так, что за всю историю проведения этой регаты только две команды соревновались между собой: Севастопольское ВВМИУ и Черноморское ВВМУ (оба училища были расположены в Севастополе). Даже сборной команде СССР по гребле на шестивесельных ялах (она полностью состояла из спортсменов Черноморского флота под руководством легендарного тогда мичмана Николая Вечирко) было далеко до сборной двух училищ. Первое место занимали попеременно то мы, то «Стрелка» (ВВМУ им. Нахимова расположено в бухте Стрелецкой – отсюда и Стрелка, также, как мы в бухте Голландия, отсюда и Holland). Весь город Севастополь был разделен на две команды болельщиков: за нас и за «Стрелку». 8 ноября во время гонок на Графской (в основном на крыше здания спортклуба КЧФ) собиралась приличная толпа, состоящая из курсантов и гражданских лиц. Конечно же, мы всегда приходили с плакатами и транспарантами, приготовленными перед соревнованиями. Шутки, юмор, смех и т.д. Однажды в 1972 году всех поразил плакат, на котором была нарисована команда ЧВВМУ им. Нахимова, сидящая в коробке из-под пургена, гребущая в коричневых волнах. И в этот день сборная ЧВВМУ в соревнованиях не участвовала. А плакат нарисовал наш класс, тогда С-210. За неделю до соревнований стало известно, что по Черноморскому ВВМУ прошла волной дизентерия, и получилища слегло с приступами. В класс принес весть кто-то из наших, местных, и тут же родилась версия: в котел для приготовления пищи в ЧВВМУ засланные казачки из Holland насыпали мешок пургена, чтобы не допустить сборную училища по гребле к соревнованиям, в результате чего и появился такой плакат. Победила тогда наша училищная сборная.
Военный инженер-химик на флоте, это даже не профессия, это, можно сказать, универсальный офицер на все случаи жизни, а по-русски говоря, что-то вроде затычки для всех дырок. Химик должен знать все военные и некоторые невоенные профессии и быть готовым, что в любой момент на тебя навесят еще одну дополнительную.
Лично у меня, флагманского химика бригады спасательных кораблей ТОФ, было девять нештатных должностей и обязанностей. Вначале службы я добросовестно носился, высунув язык, пытаясь успеть все. Но ведь «нельзя объять необъятное», как говорил Козьма Прутков, и с течением времени я стал мудрее, потихоньку сбавлял темпы, поняв, что главное на флоте не работа, которая, собственно, никому не нужна, а отчетная документация о проделанной работе, то есть планы учений, тренировок и т.д. Одним словом показуха. Все планы за шоколадку мне красочно оформляла машинистка, и у проверяющих никогда замечаний не было. Но это было потом, а сейчас... - Химик, тебе все равно делать нечего, - как-то вызывает меня начальник штаба бригады спасательных кораблей Житников, - будешь начальником стройки. - Какой ещё стройки, тащ капитан 2 ранга? Я и так ничего не успеваю, скоро вон комиссия приедет проверять организацию спортивной работы, а у нас на спортивной площадке куча металлолома. Затем еще одна комиссия по организации службы... - Сверху дано указание построить на берегу двухэтажное здание штаба бригады хозяйственным способом, - прервал мои стенания начштаба, - и ты назначаешься ответственным за это дело. Спорить с Житниковым себе дороже. Наш начштаба с гипнотическим пронзительным взглядом набрасывался на подчиненного, как будто хотел его укусить. Даже огромного роста комдив малого дивизиона бригады, Володя Кустовой, добрейшей души человек, замирал в прострации, когда Житников его долбал за извечную нетрезвость. В те достославные времена хозспособ или, как мы говорили, «хапспособ» был основным приемом всех видов хозяйственной деятельности армии и флота. Все просто – у кого-то есть шило, а требовалось мыло. Владельцу мыла, напротив, позарез нужно было шило. И вот это Все были довольны. Конечно, это упрощенная схема, но было примерно так.
На флоте имелось достаточное количество «шила», как мы называли спирт, а в различных гражданских строительных организациях имелись излишки стройматериалов. Какой русский человек не любит выпить? Вы поняли, к чему я клоню? Ежедневно с утра я затаривался на складе 20 литровой канистрой «жидкой валюты» и на дежурном ГАЗ-66 отправлялся по строительным объектам Владивостока и его окрестностей. Обмен был на моей совести, но поскольку спиртным я не злоупотреблял то практически все «шило» расходовал по назначению. Житников, со своей стороны, пошел навстречу командованию стройбата и за счет того же спирта открыл безграничный кредит в виде дефицитных посадочных мест на гауптвахте для проштрафившихся солдатиков- строителей. И вот потихоньку – полегоньку, откомандированными к нам военными строителями, были возведен фундамент, стены, крыша... За год «хапспособом», без особых затрат, Тихоокеанский флот построил двухэтажное здание штаба бригады спасательных кораблей с камбузом и офицерской столовой, актовым залом и кабинетами по всему второму этажу для флагманских специалистов бригады. Вообще-то теоретически спирт предназначался для технического обслуживания различной корабельной техники и приборов. Даже существовали утвержденные главкомом ВМФ нормы его расходования. А фактически спирт или, как говорят на флоте – «шило», всегда служил и поныне служит на флоте жидкой валютой во взаиморасчетах за все. И вот, представьте, друзья мои, наступают годы борьбы за трезвость. Это когда Михаил Горбачев и Егор Лигачев в 1985 году объявили, что ныне и присно и вовеки веков советские люди будут пить только лимонад и квас. Благое было дело, но изначально обреченное на крах, учитывая вековую тягу русского народа к горячительным напиткам. У нас же всегда так, через это самое место. Я представляю, как примерно было принято это волюнтаристское решение.
Пришел в гости к Михаилу Горбачеву Егор Лигачев с глубокого похмелья. Голова трещит, лицо бледное, слюна течет, руки трясутся, от всего тошнит. Возраст сказывается. А Горбачеву еще тяжелее. То фуршет, то банкет, то встречи делегаций, то проводы... - Что, Егор, тяжело,- спрашивает его Генсек. - Ой, тяжело, Миша! Нет ничего у тебя похмелиться? - Прости, друг, все вчера выпили, - заглянув в свой кремлевский холодильник, отвечает Горбачев – вот только бутылка кваса и осталась. - Ну, давай хоть квасу, - слабым голосом просит Лигачев. Выпили товарищи по коммунистической партии холодного кваса, вроде немного полегчало. Голова прояснилась и в ней запульсировала мысль. - Миша! А как же наш народ утром идет на работу с таким здоровьем после вчерашнего? Как же он работает у станка? Он же портачит продукцию! Может, у них и квасу дома нет в холодильнике. Попили водички и пошли? А, Миша? Контролеры ОТК на выходе ставят знаки качества на всё. А вдуматься, они ведь тоже с похмелья. Их хоть самих клейми во все места и туда и сюда! – замахал руками Егор. - А, что ты предлагаешь, Кузьмич? Вот тут и было принято вождями решение, уничтожить водку, вырубить к чертям собачьим все виноградники и увеличить выпуск лимонада и кваса для простых советских людей. Себя в число простых людей Михаил Сергеевич и Егор Кузьмич, естественно, не включали. Водка, вино и пиво исчезли из магазинов мгновенно. Теперь спиртное можно было взять только по талонам. Две бутылки в месяц. Советские граждане, желающие купить сверх лимита, скупали талончики у трезвенников и язвенников по цене бутылки. Потом, зажав в потной ладошке талоны, шли их отоваривать в магазин. Получалась стопроцентная наценка на бутылку.
Зато покупательский курс «шила» резко возрос. Простой мичман, начальник какого-нибудь задрипанного шхиперского склада, стал важной птицей, ведь у него стояли бочки со спиртом. Спирт подразделялся на ГОСТы – ректификованный, гидролизный, медицинский и т.д. Одного такого завскладом я знал. Он приезжал на работу в черной «Волге», на нём была пошитая с иголочки военная форма и лаковые черные туфли. Правда, фигуру его слегка портил огромный живот, а весь общий вид – заплывшие глазки и свисающие на воротник щеки в мелкой сеточке кровеносных сосудов. К тому времени у меня была новая должность в центральной флотской химической лаборатории. Раз в месяц я приезжал на склад с двумя двадцатилитровыми бутылями и мичман зычно кричал: - Аллочка! Иди, к тебе клиэнт! Из-за бочек появлялась растрепанная полупьяная женщина неопределенных лет. - Ну, пойдем, соколик. У тебя какой ГОСТ? Мы уходили в темноту, где тускло светила лампочка. Аллочка совала в отверстие спиртовой бочки с нужным ГОСТом кусок шланга, потом начинала ртом высасывать спирт, и как только создавалось разрежение, она вставляла другой конец шланга в стеклянную бутыль и ждала, когда она наполнится. При этой процедуре не быть пьяным сложно, потому, что первую дозу Аллочка всегда непроизвольно проглатывала. В конце рабочего дня мичман увозил её, совершенно готовую, на своей «Волге» домой, а может быть еще куда-нибудь. Хорошо еще, что спирт выдавался не ежедневно, а только три раза в неделю и у Аллы было время протрезветь. Военная служба в лаборатории, смешная. Нет учебных тревог, экстренных выходов в море, подведения итогов и планирования боевой подготовки до глубокой ночи, когда уже и домой на сход с корабля идти поздно. Нет политзанятий и постоянной борьбы с личным составом. А есть девять женщин и старичок – электрик. Женщины занимались анализами различных отравляющих веществ, проб грунта и испытанием защитных свойств специальной одежды, а дедушка, целый день, что-то точил и паял в своей каморке. В 17.00 приходила бабуля-сторож. - Детки! Я уже пришла, можете идти домой!
Навешивался и бабушка усаживалась вязать носки на лестничной площадке. И вот через какое-то время, приезжает ко мне начхим Тихоокеанского флота капитан 1 ранга Киселев и говорит: - Надо провести тревожную и пожарную сигнализации в лабораторию. - Хорошо, я обсчитаю и скажу, сколько надо денег, - отвечаю. - Какие деньги, кто нам их даст. Все делай хозспособом! У тебя есть спирт? - Ну, есть. - Вот и давай! - Как это, давай. Спирт идет только на анализы, как же его я буду списывать? Вы спишите его? - Не знаю ничего, как хочешь, крутись, но чтоб все было. Да еще шифер на крыше надо тебе менять, течет вон в углу, - ткнул пальцем в потолок Киселев. Через два месяца заявилась комиссия – Киселев, его заместитель капитан 2 ранга Корнев и главный бухгалтер химической службы флота Анна Сергеевна Мухина. - О-о-о! Сигнализация! А крышу перестелил? – это главбухша. - Извольте убедиться, - отвечаю, - а еще побелили стены, покрасили панели и полы, заменили три рамы. - А где ж ты взял деньги? - А денег не потребовалось. Хапспособ, - объясняю ей, - все за спирт. Восхищенно поцокав языками, комиссия благополучно убыла в управление, а через три дня, коварная Анна Сергеевна, наслала на меня комиссию проверять наличие и порядок хранения и списания спирта. Причем во главе с начхимом флота Киселевым. Комиссия сняла остатки спирта, проверила его плотность (не разбавлен ли?), а затем, до позднего вечера шелестела бумажками с результатами анализов, подсчитывая, сколько граммов спирта ушло на каждое испытание или анализ. Я лежал на диванчике в своем кабинете и читал детектив. Сторожиха мирно вязала свои вечные носки.
- У тебя недостаток спирта двадцать пять граммов, - наконец подсчитала комиссия. - Что ж, я готов понести материальную ответственность за причиненный ущерб государству, - я покаянно склонил голову. - Да брось, ты! – махнул рукой Киселев, - ущерб для лаборатории считается с 500 граммов, а тут полрюмочки всего. Как же ты все это сделал? - Что сделал? – я притворился дурачком. - Как ты провел пожарную, охранную сигнализацию? За какие шиши ты перекрыл крышу и отремонтировал лабораторию? - За спирт. - А где ты взял спирт, если тут у нас всё тип-топ!?- начал закипать Киселев. - А вы с Анной Сергеевной подумайте и догадаетесь. Может они до сих пор думают, потому, что я им так тогда и не сказал, откуда может браться спирт. А из ничего. Ведь анализ может с первого раза и не пойти. Приходится инженеру лаборатории писать заявку на выдачу спирта мне – начальнику лаборатории на повторный анализ, а то и на третий. Но в моей лаборатории были хорошие специалисты, и анализ всегда шел с первого раза. Понятно, теперь за какой спирт все было сделано методом «хапспособа»? Так и выкручивались, время было такое.
Примечание редакции: Выражаем искреннюю благодарность автору "kinz" за реальную помощь нашему автору.
Второй мой приятель был боксёром похлещи первого: у него был первый разряд и определённые успехи на юношеских первенствах Ленинграда и ВМУЗов (военно-морских учебных заведений). Крепко сложенный уроженец Самары, казалось, состоял из одних мускулов. Но только мускулами и в спорте ничего не сделаешь. А у Валерки ещё были и характер, и незаурядные волевые качества, и множество прочих способностей. Я как-то всё стеснялся расспрашивать, но, по-моему, он вырос без матери, а отец его был педагогом макаренковского стиля. Результатом такого воспитания был рахметовский образ мышления, правда, я что-то не припомню у литературного героя масштабных законченных дел, а наш «Галка» постоянно совершал геракловы подвиги. Например, в дополнение к объёмным физическим нагрузкам спортсмена он решает изучать первоисточники марксистской литературы по ночам, чтобы треть жизни не пришлось потом вспоминать как бездарно потраченное время, и всерьёз реализует этот план, преодолевая натуру, скепсис товарищей и воинские порядки. Правда, вскоре ночи ему пришлось использовать по другому назначению. Хотя Валерка родился в 1932 году, то есть был моложе большинства однокашников, он был крепким парнем и выглядел на пару лет старше своего возраста. Из отпуска после окончания второго курса наш друг явился женатым человеком и, более того, – через год к нему переехала жена, не имея в Ленинграде, как говорится, ни кола, ни двора. Красавица Людмила (постарше его на пару лет) параллельно с работой в Куйбышеве экстерном окончила среднюю школу и поступила на заочное отделение педагогического института имени Герцена. В Ленинграде она продолжала работать секретарём-машинисткой в горкоме комсомола. В большом городе молодая пара с появившейся к этому времени дочерью Олей продолжала одиссею нешуточной борьбы за существование. Для жилья была отыскана какая-то конура (6 кв.м.). Некоторое время Валерку даже отпускали на ночь в город на заработки в качестве грузчика (заодно это помогло ему завершить марксистское образование).
1949 год. Нас произвели в курсантов Высшего Училища. Читателю не кажется странным вид матроса с саблей (простите – палашом)?
И всё перечисленное не на один день или неделю, а на несколько лет, пока лейтенанту Галочкину не начали выдавать более или менее заметное денежное содержание. Я не уверен, что уважаемый читатель до конца представляет себе описываемые жизненные обстоятельства. Но всё равно, нужно согласиться – мы имеем дело с незаурядными характерами. Ведь не наблюдалось никакого нытья или опускания рук, наоборот, разрабатывались и осуществлялись всё новые планы беззаветной морской службы и освоения бессмертной общественной теории... Следующая моя встреча с Валеркой произошла в 1955 году, когда его лодка новейшего тогда 613-го проекта в числе первых прошла Северным морским путём на Тихоокеанский флот. Полугодовая тягомотина с этим переходом не прошла бесследно для экипажей. К примеру, из четырёх командиров лодок – офицеров ещё военного времени – троих тут же уволили в запас (наверное, за беспробудное пьянство), а четвёртый – Владимир Андреевич Попов, хоть и продвинулся до адмиральских должностей, но психически был не совсем уравновешен. В этой обстановке командиром Валеркиной лодки стал Ким Дмитриевич Подольский, на фигуре которого мне хочется задержать внимание читателя. Примерно в 1947 году на одной из тихоокеанских баз подводных лодок проходил смотр расположенной там бригады каким-то большим начальником. Уставная процедура такого смотра в конце предусматривает опрос претензий у всего личного состава, чтобы проверяющий лично услышал «глас народа», так сказать, напрямую, без задержек по инстанциям (что-то вроде Юрьева дня). Как правило, никто с претензиями не вылезает, зная, что адмирал укатит, а непосредственный командир останется. Но на этот раз из строя вышел молодой фельдшер и спросил адмирала, есть ли у советских людей право на образование. Подоплёка такой глобальной постановки общественно-значимого вопроса состояла в том, что окончившие фельдшерское училище (так же, как, например, – авиационные техники со средним образованием), став по недомыслию системы офицерами, не имели никаких служебных перспектив роста, ну разве только до звания старшего лейтенанта или капитана. В результате этого легендарного выхода из строя решительного фельдшера направили в Бакинское высшее военно-морское училище, где было организовано обучение офицеров, по каким-то причинам (в основном, из-за войны) не получивших образования. Заведение это Подольский окончил в 1952 году, то есть по морским знаниям не шибко отличался от нашего брата. Но по жизненной хватке и концентрации незаурядных способностей на выполнение карьерных планов ему не было равных. Образно говоря, он как тяжёлый танк буквально «пёр» к адмиральским вершинам. Например, уже впоследствии я наблюдал его в академии не просто получающим очередной диплом, а ещё и изготавливающим кандидатскую диссертацию. Понятно, что, в конце концов, он стал адмиралом. Всё это рвение можно было только приветствовать, если бы от «танка» не летели «щепки». Одной из них и пришлось стать моему другу. Подольский делал всё, чтобы командиры боевых частей (офицеры-специалисты, отвечающие за отдельные сферы функционирования оружия и механизмов) на его лодке имели высокую квалификацию и как можно реже менялись. Достичь этого в обстановке постоянного ввода в строй новых кораблей и соответствующего выдвижения дельных офицеров можно было только путём очернения своих подчинённых. А материал для такой раскраски добывался обстановкой изощрённой придирчивости и раздувания любых мелких недостатков подчинённых. По службе к Валерке было трудно придраться, но раз или два в году, а поначалу и реже, он срывался и выпивал без меры. Попозже я вынужден буду привести и другие примеры подобного непривлекательного поведения моих сослуживцев. А здесь мы должны констатировать, что вся дальнейшая служба моего друга представляла собой некий релаксационный процесс, на вершинах которого его хвалили и назначали, а в периоды срывов – разжаловали и растаптывали, как только у нас умеют это делать. Хорошо хоть меня персонально не втянуло в эту неприглядную деятельность: в 1957 году «Галку» назначили на нашу лодку помощником, а я был старпомом. Но наша совместная служба свелась к полуторамесячному выходу в море на разных лодках (мой друг подменял кого-то), а потом меня отправили учиться на офицерские классы. Надо отметить, что Валерий Иванович спокойно переносил и ту часть выпавших на его долю служебных испытаний, которая связана с необходимостью подчиняться офицерам, уступающим ему по знаниям и опыту. Например, он был старпомом в резервном экипаже, где командовал не очень способный наш однокашник, но я не слышал от него никаких сетований на эту ситуацию. Конечно, без конца отмеченные «релаксации» продолжаться не могли (их «амплитуда» всё увеличивалась раз от разу), и моего друга досрочно уволили в запас в звании капитана 3 ранга и даже с каким-то ущемлением минимальной по размеру пенсии. А надо сказать, что Людмила к этому времени уже стала (не без помощи мужа) кандидатом философии или социологии и заведующей кафедрой марксизма во вновь образованном на базе пединститута Владивостокском университете. Я слаб в анализе семейных отношений, но при редких посещениях моих друзей наглядно видел перемещение «центра тяжести» от мужа к жене. Валерий Иванович стал работать в бассейновом информационном посту рыболовецкого флота, где осело немало бывших подводников, а каждые трое суток между дежурствами посвящал социологическим исследованиям, не давая спать партийным и хозяйственным органам своими многочисленными предложениями. А потом и вовсе переквалифицировался в профессионального социолога и стал руководителем специализированной группы по вошедшей в это время в моду научной организации труда. Результатом этой масштабной деятельности было множество брошюр и две книги, а также незащищённая диссертация. На беду, сфера изучения общественных явлений находилась под цепким взором разного рода партийных органов, и мой прямолинейный приятель так и не смог как следует приспособиться к новым жизненным обстоятельствам. «Релаксации» тоже не прекращались, что делало Валерия Ивановича весьма уязвимым при организации любых поисков правды и справедливости... Очередной удар по семейству моих целенаправленных приятелей был нанесён с самого неожиданного направления – со стороны единственно правильной марксистской науки.
Семейство Галочкиных. 1955 год.
Как я уже мельком заметил, в семье Галочкиных с 1952 года росла симпатичная дочка. В силу неумолимых законов наследственности, у неё была незаурядная воля, характер, закалённое спартанским образом жизни здоровье и нормальные умственные способности. Вся эта совокупность жизненных сил была также брошена на освоение передовой общественной теории, и, после блестящего окончания философского факультета во Владивостоке, Олю направили в аспирантуру более престижного Ленинградского университета. Как на грех, некоторым жителям западных стран не хватало философских знаний у себя на родине, и они также постигали вершины этой науки в Ленинграде. А Олю при них назначили старостой. По всей видимости, назначавшие ждали от неё какого-то пригляда за отсталыми иностранцами, но в этом деле им отказала интуиция, так как невозможно себе представить нашу героиню в роли «стукача». Вместо этого наша философиня влюбилась в тридцатипятилетнего немецкого доктора наук, вместе с ним не совсем правильно представляя себе степень гуманизма окружающего её общества. Разразился отвратительный совковый скандал, в результате которого своей работы лишилась не только аспирантка, но, по-моему, и её мама. Детали всей этой эпопеи мне не особенно известны, но не без связи с ней семейство даже переселилось в Нижний Новгород, завершив на родной великой реке свой более чем тридцатилетний дальневосточный поход. Как уже не раз назойливо напоминал автор, ничего не проходит бесплатно. Валерка перенёс инсульт и выкарабкивается из него так, как пристало боксеру, в очередной раз посланному в нокдаун. А Людмила и вовсе не встаёт с постели. У них есть тринадцатилетний внук Саша, которого дед научил боксировать. Недавно на пенсионные поступления ему купили компьютер, и я пытаюсь пересылать на берега Волги легко доступные в Академгородке программы.
«Шем» (Владимир Иванович Шемякин)
Однажды, в самом начале училищной жизни, я увидел на каких-то брёвнах во дворе темноволосого глазастого парня с пушистыми бровями и ресницами, который взапой читал книгу и, по-моему, мурлыкал при этом. Книга оказалась «Цитаделью» А.Кронина, такого рода произведений в сельской местности я не встречал (мир там ограничивался Россией). С этой книги и началось мое знакомство с Володей Шемякиным, который оказался на два порядка более начитанным, чем я, и превратился в моего естественного лоцмана в книжном мире. Отец Володи – Иван Шемякин – был директором завода и умер от голода в блокаду. В этом месте на пресс-конференциях говорится: «No comments». А мама – Дора Борисовна – выжила и работала инженером-технологом до наших дней, пока её не свалили болезни. Когда в увольнениях мы посещали коммунальную комнатёнку на Петроградской стороне, она обязательно кормила нас макаронами и прочей тогдашней едой, очевидно, интересуясь более нашего начальства вопросом о том, сколько же мы можем поглотить пищи. «Шем» никаких глобальных планов усовершенствования общества не строил, спортом не занимался (всякая концентрация усилий противоречила его мягкой натуре) и учился как все. Но, с некоторых пор я стал с огорчением замечать, что неудачи преследуют моего друга несколько чаще, чем остальных. Например, отправляясь в самоволку, на спуске из окна второго этажа Володя садился прямо на шею дежурному офицеру. Согласитесь, что по вероятности это очень похоже на столкновение двух судов в Ла-Манше форштевень к форштевню. Тем не менее, оба события имели место в действительности. Если в поезде, который вёз «зайцев» в Сочи, у кого-то воровали штаны, то можно было не сомневаться, что в неприглядном виде на тёплых берегах Чёрного моря появится именно «Шемка». Список анекдотических происшествий я мог бы продолжить, но это дело не доставляет мне удовольствия. Кончилось всё изгнанием на флот, где Володька мёрз целый год матросом на линкоре. Потом его, как водится, вернули в училище, так что офицером он стал на год позже остальных. Здесь мне придется вспомнить ещё одну неприглядную историю, связанную, как ни странно, с книгами. От занятий моего отца, связанных с постижением марксистского учения, осталось несколько книжек, среди которых было дореволюционное издание Ницше «Так говорил Заратустра». Содержание этой книги меня не интересовало, но «Шем» завладел шедевром и что-то вычитывал из него. И это было не единственное его подозрительное чтение. Внимание блюстителей коммунистической морали привлёк факт чтения моим другом сочинений Сенеки, который, как известно, проповедовал противный социализму добровольный уход из жизни при первых же признаках её заката (представляете, какая при этом будет убыль трудоспособного населения). Володю стали «прорабатывать» на комсомольских собраниях, но народ встал за него «горой», и до исключения и повторного изгнания из училища дело не дошло. А, если бы был обнаружен Ницше, будьте уверены, никакая солидарность уже не имела значения. После училища мой незадачливый друг штурманил пару лет на подводной лодке Северного флота. Но последняя его военно-морская катастрофа произошла не в море, а на берегу. На его дежурстве захлебнулся в собственных нечистотах пьяный старпом, которого «Шем» запер в каюте подальше от начальственных глаз. Поняв, что следующие промахи старшего лейтенанта Шемякина могут потопить в блевотине уже весь Северный флот, виновника уволили (конечно, без пенсии) в запас. Ленинград – большой город. Но в нём Володя выбрал для работы аккумуляторный завод. Во время одной из юбилейных встреч я посетил это режимное предприятие, и впечатление о нём осталось одним из самых сильных в моей жизни. Представьте себе набор грязных каменных бараков на берегу Финского залива, где в наше время рабы почти вручную (!) изготавливают и соединяют воедино все смертельно опасные составляющие части аккумуляторов: баки из эбонита, решётки-пластины из окиси свинца и электролит. Материал каждой из этих частей по отдельности способен отравить человека, а всё вместе это производство трудно характеризовать иначе, как преступную душегубку.
Володя Шемякин. 1954 год.
Насчёт рабов – сказано тоже не ради красного словца: в цехах работают почти исключительно заключённые (это в культурной-то столице России). Если им кто-то из инженеров или начальства не нравится, неугодного могут запросто кинуть в бак с кислотой, для этого не требуется никаких Спартаков. В цех можно зайти, только заменив одежду и обувь на суконное и кислотоупорное (ну, это я видел в наших аккумуляторных мастерских). Но концентрация кислотных испарений в цехах не поддаётся никакому оправданию. По всей видимости, санитарных врачей и просто совестливых проверяющих здесь сроду не бывало. По моим наблюдениям, у нас загажено всё: от «ничьих» подъездов жилых домов до прославленных автозаводов, построенных по иноземным проектам, и научных институтов. Но данное предприятие было загажено «в квадрате». Слои грязи покрывали все его стены и примитивное оборудование, так что приходилось только удивляться, почему вращающиеся части ещё не останавливаются. Вдобавок, днём раньше моего посещения завода в цехе изготовления баков произошёл пожар, и вся его окрестность превратилась в чёрную зону (в состав эбонита для придания ему эластичности входит резина). Сюрреалистическую картину завершал полуторатонный грузовик военного выпуска с деревянными кабиной и крыльями, который не имел городских номеров и развозил грузы только по Богом проклятой территории завода. По контрасту с остальными предметами, машина была идеально чистой и свежевыкрашенной весёлой зелёной краской. Ею управлял полусумасшедший старик, который бил смертным боем любого, кто пытался дотронуться до его кумира. Я провёл на этом заводе несколько часов в положении бездельника-экскурсанта. Владимир Иванович Шемякин проработал на нём более тридцати лет. В остальном, он живет «как все». Во время одной из последних встреч он угощал нас с Петровичем вареньем из ягод, выращенных на собственном огороде. И ещё одно наблюдение, хоть и постыдное для меня. На последней юбилейной встрече, уже в самом конце, когда все мы, подвыпив и размякнув, думаем в общем-то о себе, он первым заметил, что наши старики – бывшие командиры рот Попов и Моргунов – остались без внимания (оргкомитет А сейчас Володя днями и ночами ухаживает задал сбой), и быстро нашёл такси для отправки их очень больной матерью... домой. Так, небольшая деталь.
«Пен» (Александр Сергеевич Пендюрин)
Хотя Бог троицу любит, но даже у телеги четыре колеса. Давайте забудем об экономии объёма домашнего сочинения и попробуем нарисовать портрет ещё одного моего приятеля. Сделать это будет непросто, поскольку оригинал является в некотором роде художником, то есть сложной натурой, не очень-то понятной простым смертным. Для затравки я предлагаю читателю представить себе следующую картину. Во время одной из многочисленных тренировок перед парадами наш начальник строевого отдела – грозный капитан 2 ранга Зыбунов – заметил некоторый непорядок во второй или третьей шеренге курсантов, стоящих с винтовками по команде «смирно». Каков же был ужас почтенного ревнителя воинских ритуалов, когда, незаметно приблизившись, он обнаружил в руках одного из курсантов небольшой ножик и обрабатываемый кусок дерева (винтовка при этом удерживалась в качестве мешающего работе предмета). Ну а теперь вообразите себе децибелы упомянутого ужаса и возмущения, когда в отобранной деревяшке Зыбунов узрел свой скульптурный портрет с однозначно узнаваемой физиономией a la Павел I. И что можно сделать с автором непотребного произведения, голубые глаза которого невинно взирают на окружающую действительность с симпатичной курносой физиономии... Как и все художественно одарённые люди, Санька жил в своём мире, не принимая особенно близко к сердцу окружающую действительность. Многие принимали такой стиль поведения за примитивный эгоизм, но это не соответствовало действительности. Саша очень мягко относился к окружающим людям и быстро сходился с ними, если находил общие точки интересов. Всё связанное с изобразительным искусством он не только прекрасно знал, он жил в мире картин и художественных предметов, и при этом не выпячивал своих знаний и переживаний перед товарищами, великодушно прощая им невежество. Во время отпуска летом 1948 года он явился к нам в Фомино, ежедневно уезжая в Москву по какому-то важному делу. Объектом его хождений по столичным приёмным была Дрезденская галерея, о которой из простого народа мало кто знал в те времена. В результате воспитанник подготовительного училища получил от министра культуры РСФСР разрешение на осмотр тайно содержавшихся сокровищ. Сашиными коллегами по свиданию с Сикстинской мадонной было семейство какого-то важного генерала. И взрослые люди с удивлением слушали объяснения несовершеннолетнего мальчишки в морской форме. Во время этой эпопеи «Пен» подружился с моей тёткой Зоей, несмотря на то, что при её церковноприходском образовании она вряд ли когда-нибудь посещала картинные галереи и слыхом не слыхивала о тайных шедеврах. Они о чём-то беседовали по ночам после возвращения ходатая из Москвы с последней электричкой. На память у нас остался деревянный тёткин портрет, жаль, что он затерялся при ликвидации жилья в Фоминской школе. К слову говоря, некоторые свои изделия (например, резьбу по кости) наш друг сдавал в комиссионные магазины, и там их охотно брали. У Саши были замечательные родители. Отец – бывший капитан дальнего плавания – в описываемые времена проповедовал йогу в физкультурном институте имени Лесгафта и, как и старший сын, производил впечатление человека немного не от мира сего. Младший Сашин брат тоже был подобной фигурой. И обо всех трёх чудаках постоянно заботилась мама – детский врач. Чем дальше дело шло к выпуску из училища, тем для всех становилось всё более ясным, что морская служба – это не дело для Александра Сергеевича Пендюрина. Но существующие порядки не позволяли из этой ясности сделать простые и очевидные выводы. Пить и безобразничать, чтобы его выгнали из училища, Саша просто не мог. Тогда он стал без утайки говорить, что думает, на государственном экзамене по марксизму-ленинизму. Ну уж этого ему простить не могли и выгнали на флот в звании старшины. Проболтавшись год на каком-то посту берегового наблюдения, Саша всё-таки через год получил диплом и под шумок начавшегося отхода от зверской фазы социализма ушёл «на гражданку». Там он закончил училище имени Мухиной и с тех пор работает художником-прикладником. Если читатель будет в Ленинграде, то может посмотреть на кораблик, венчающий шпиль морского вокзала, – это Сашина работа. Ну вот. Как всегда: взялся писать про беззаботных юных моряков, а получились не совсем весёлые сценки советской жизни. Совсем как в классической оперетте: «Что выросло, то и выросло... »
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
