Надо ли объяснять моё волнение, с которым я взял в руки серую, казённого вида нетолстую папку. Никакой бывший в моих руках прежде документ, будь он под грифом «совершенно секретно» или «особой важности», не вызывал во мне столь глубокого интереса и чувства постижения тайны. В своих руках я держал вырванный с мясом кусок человеческой судьбы – папку, которая, как давший осечку патрон направленного в упор ствола, только чудом не стала «последним аргументом» в жизни дяди.
Первый день знакомства со «Следственным делом» я мог только читать его. За каждым просматриваемым документом вставали картины ареста, обыска, допросов Ф.К. Я физически ощущал охватившие его ужас, растерянность, недоумение, безнадёжную обречённость и редкие проблески надежды.
Только на второй день, справившись со своими чувствами, я смог сделать выписки из материалов дела, очень беглые, поскольку ни разрешения, ни времени на их производство у меня фактически не было.
Думаю, знакомство с ними будет интересно каждому, в особенности тем, кому не довелось заглянуть в эту «кухню» мастеров заплечных дел. Поэтому я буду стараться использовать здесь свои выписки с возможной полнотой, указывая настоящие фамилии всех действующих лиц.
Начальный импульс всему делу Ф.К. даёт «Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения» от 16 июля 1938 года.
В нём значится: «Лапцевич Ф.К., 1892 г.р., уроженец г. Слуцка, русский, гражданин СССР, работает коммерческим директором артели «Пролетарский труд», проживающий по улице Чайковского, дом 36, кв. 6, достаточно изобличён в том, что он является участником контрреволюционной, военно-офицерской организации «РОВС» и подлежит аресту.
Подписал: пом. опер. уполномоченного 9 отделения III отдела сержант ГБ А. Широчин.
Утвердил: Нач. УНКВД ЛО комиссар ГБ 3 ранга Литвин 15.07.1938.
«Арест санкционирую». Военный прокурор ЛВО (подпись неразборчива, фамилия не обозначена)».
После прочтения этого довольно неряшливо составленного документа сразу возникают вопросы. Какие основания имелись у сержанта ГБ Широчина для категорического заключения о том, что Ф.К. «достаточно изобличён»? Где ссылки на чьи-либо показания, документы, улики и так далее, подтверждающие принадлежность Ф.К. к Российскому Общевоинскому союзу (РОВС)?
Современные реалии.
Ничего подобного нет в данном «Постановлении», да и не может быть, поскольку оно является первым по времени написания из всех документов, находящихся в деле. Единственно чем, возможно, могло располагать следствие на 16 июля 1938 года, это не привязанная ко времени выписка из показаний Панкова А.А. (в тексте выписки отсутствуют как дата допроса, так и дата ее исполнения). Но в тексте этой выписки Ф.К. лишь упоминается среди тех, с кем Панков А.А. работал в свою бытность Окружным военкомом. Напомню, что в 1924 году в течение девяти месяцев Ф.К. работал начальником канцелярии военкомата. Выписка не могла являться основанием для обвинения Ф.К. в членстве в РОВС, поскольку сам Панков А.А. к РОВС не имел никакого отношения, а был осуждён «за принадлежность» к организации Савинкова (потом, кстати, это же «пришьют» и Ф.К.).
Таким образом, «Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения», обрекающее в те времена человека на годы тюрьмы (в лучшем случае), а то и на смерть, не имеет под собой никакой фактической основы. Оно возникло по произволу в недрах НКВД и представляет собой не что иное, как набор угрожающе-звонких («…изобличен…», «…контрреволюционный…», «…военно-офицерской…» и тому подобных), а по юридической сути пустых словосочетаний, за которыми не содержится ничего реально компрометирующего Ф.К.
Это не могло не быть очевидным для всех должностных лиц, чьи подписи значатся на этом документе. Тем не менее «Постановлению…» даётся ход без каких-либо вопросов. На его основании немедленно выписывается «Ордер на обыск и арест», и уже 17.07.1938 г. следователем Копытовым (в присутствии красноармейца Толстолуцкого и управдома Желнова) Ф.К. был арестован.
Вот теперь следствие и начинает добывать «факты». Ларчик открывается просто. Все «факты» следователи ГБ добывали (вернее, выбивали) от самих заключенных. Это, кстати, и не очень скрывалось. Об этом наглядно свидетельствует протокол первого допроса Ф.К. от 21 июля 1938 года. Хотя дата допроса указана одна, текст показаний состоит из двух (явно написанных в разное время) частей, содержание которых противоположно по смыслу.
В первой, небольшой по объему, части протокола на вопрос следователя: состоит ли обвиняемый членом РОВС, контрреволюционной Савинковской организации, занимался ли шпионажем в пользу Германии и так далее – Ф.К. отвечает определенно отрицательно. Никаких контрреволюционных или шпионских действий, высказываний или намерений он за собой не признаёт.
Вторая, основная, часть показаний (написанная в этом же протоколе, но чернилами другого оттенка) начинается фразой типа: «Я подумал и решил во всём признаться…», и далее излагаются нужные следователю «факты» о том, как будто бы Ф.К. в 1930 году на открытии Петергофских фонтанов познакомился с бывшим поручиком царской и белой армий неким Дическулом Виктором Евгеньевичем. Во время одной из последующих встреч Дическул предложил Ф.К. вступить в РОВС с целью вербовки в него других недовольных Советской властью и шпионажа в пользу Германии. Ф.К. на всё это якобы даёт согласие и в период 1934-35 годов вербует трёх человек, а именно:
– Чистякова Дмитрия Павловича, около 47 лет, бывшего офицера царской и белой армий, ныне бухгалтера 4-й ГЭС;
– Абрамова Александра Ильича, около 40 лет, бывшего подпрапорщика царской и белой армии, работающего на заводе имени Калинина;
– Гусева Павла Николаевича, около 42 лет, прапорщика царской и белой армии Юденича, работающего на Полюстровском химкомбинате.
Эти «агенты» якобы снабжали Ф.К. «шпионскими сведениями», которые он сообщал Дическулу для передачи немецкой разведке. В протоколе упоминаются буквально следующие сведения: завод имени Калинина производит пушки, а Полюстровский химкомбинат – боеприпасы. Видимо, фантазии следователя не хватило на что-нибудь менее общеизвестное.
После этого протокола – «признания» в следственном деле Ф.К. появляются и другие «факты», имеющие целью подкрепить навязанную следствием версию.
«Членство Ф.К. в контрреволюционной Савинковской организации», видимо, по убеждению следствия, должно вытекать из факта знакомства дяди с Панковым А.А.
«Членство Ф.К. в контрреволюционной военно-офицерской организации» подтверждается выпиской из показаний арестованного Дическула В.Е., датированной 7 августа 1938 года, в которой он признаёт факт вовлечения им Лапцевича Ф.К. в
«Шпионская деятельность» дяди находит своё подтверждение в «дополнительном протоколе допроса» арестованного Гусева П.Н. от 3 августа 1938 года. В ходе этого допроса очередная жертва ГБ сообщает, что для шпионской работы в пользу Германии его завербовал «Ланцевич, бывший прапорщик царской и белой армии Юденича, ныне работающий директором треста кооперации». Здесь же подтверждается факт передачи ему шпионских сведений о Полюстровском химкомбинате.
На этих путаных показаниях и исчерпывается весь, с позволения сказать, «материал» обвинения. Нетрудно заметить характерную особенность этого «материала». Он целиком, от первого до последнего слова, добыт от людей, пребывающих в заключении. И, как станет совершенно ясно из дальнейших документов, от людей, никогда не видевших и не знавших друг друга, исключая пару Панков–Лапцевич, которые к моменту ареста Ф.К не встречались уже 14 лет!
Похоже, НКВД умудрился наладить в своих недрах своеобразное «самообслуживание» среди заключенных, добывая от них по несколько измененной поговорке – и битьём, и катаньем – компромат друг на друга «по замкнутому циклу».
Но у меня нет намерения бросить камень в кого-либо из людей, имевших несчастье оказаться в «ежовых рукавицах» ГБ. Сейчас нам очень хорошо известно, что на их месте мог оказаться любой из живших в то время, и практически любого, попавшего в застенки НКВД, могли заставить говорить то, что требовалось палачам.
Достойно осуждения другое – лакейское стремление оставшихся на воле начальников, партийных и профсоюзных активистов, а так же «отдельных членов коллектива», подыграть НКВД, поскорее отказаться от человека, ничем себя не запятнавшего, но неожиданно оказавшегося под колёсами ГБ-шной машины. Показательна в этом отношении служебная характеристика Ф.К., подписанная директором фабрики имени Мюнстенберга неким Кацнельсоном. В ней не нашлось места чему-либо хорошему об Ф.К., только негатив: «высокомерен по отношению к окружающим», «слабо вникал в производственные вопросы» и тому подобное. На этом и закончилось участие «трудового коллектива» в судьбе своего товарища, оказавшегося в смертельной опасности.
После сбора указанных «материалов» следствие надолго замирает. Следующий, второй допрос Ф.К., состоялся лишь 13 апреля 1939 года. Можно представить, чего стоили прошедшие восемь месяцев мучительного бездействия человеку, сознающему, что своими «признаниями» он фактически уже подписал себе смертный приговор.
Никогда не изгладится из моей памяти имеющаяся в деле тюремная фотография дяди. Судя по не менее как двухнедельной щетине на лице, фотографировали Ф.К. уже после того, как он «сознался». Сквозь вымученное стремление придать перед объективом своему лицу достойное выражение печать безнадёжности, обречённости, горького недоумения проступала на нём столь ярко и пронзительно, что у меня сдавило сердце. С фотографии смотрели на меня глаза человека, вдруг осознавшего, что он летит в бездну.
Второй допрос был очень кратким. В ходе его от Ф.К. потребовали подтвердить своё знакомство с некоторыми лицами из предъявленного ему списка. Вполне возможно, что в связи с какой-нибудь очередной, затеянной в УНКВД интригой, следователи ГБ создавали себе очередной «задел».
Но вдруг, спустя неделю после второго допроса, в ходе следствия наступает резкий поворот. 19 апреля 1939 года вызываются на допрос в «большой дом» мой отец, дядя Гавриил и уже упоминавшийся близкий знакомый Ф.К. Жгун Е.А. Вызваны также соседи Ф.К. по квартире – инженер-строитель Зюзин Алексей Фёдорович и инженер-механик Чернявский Пётр Александрович.
В ходе допросов никто из перечисленных лиц не сказал в адрес Ф.К. ничего предосудительного, отмечая в один голос его «положительное отношение к Советской власти» и не раз высказываемые Ф.К. слова благодарности этой власти за то, что при ней он смог получить высшее образование.
Что удивительно, следователь, как показывают задаваемые им вопросы, и не стремился добыть на Ф.К. компромат, ограничившись добросовестной фиксацией этих доброжелательных по отношению к дяде отзывов в протоколах. Более того, в эти же дни повторно допрашиваются якобы завербованные Ф.К. «агенты», которые в ходе повторных допросов отказываются от данных ранее показаний по поводу их вербовки. В частности, обвиняемый Гусев П.Н. на допросе 22 апреля 1939 года заявил, что Лапцевича Ф.К. он не знает и никогда не встречал. Ранее дал ложные показания, так как, по его словам, «на меня влияла камерная обстановка».
Современные реалии. -
Обвиняемому Абрамову А.И. на допросе, проходившем 25 апреля 1939 года, следствие позволило быть еще более откровенным. Утверждая теперь, что Лапцевича Ф.К. он не знает, Абрамов заявил: «протокол с обвинениями в адрес Лапцевича был написан заранее следователем по своей фантазии. Он вызвал меня ночью и под угрозой заставил подписать заранее написанный им протокол. Подписывая протокол, я в отчаянии ему сказал: «Кто такой Лапцевич?».
А 26 апреля 1939 года уже сам Ф.К. на состоявшемся допросе полностью отказывается от своих показаний, зафиксированных во второй части протокола допроса от 21.07.1938 года. Он отрицает своё членство в РОВС, в организации Савинкова, а так же какую-либо контрреволюционную или шпионскую деятельность. Утверждает, что ни Дическула, ни тех, кого он «завербовал», он не знает и никогда их не видел, а что касается Панкова, то он настаивает на проведение с ним очной ставки.
Следователь не проявляет на этот раз желания «убедить» Ф.К. в обратном, и на этом следствие объявляется законченным. Просьба о проведении очной ставки Ф.К. с Панковым отклоняется специальным постановлением.
В итоге девятимесячного, мучительного для Ф.К. процесса появилось «Обвинительное заключение по следственному делу №56049-38г. по обвинению Лапцевича Ф.К. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-6, 58-8, 58-11 УК РСФСР».
Привожу его обвинительную часть, выписанную мною дословно из следственного дела.
«…Лапцевич Ф.К. обвиняется в том, что:
– является участником контрреволюционной организации РОВС, по заданию которой собирал шпионские сведения на территории СССР и передавал их германской разведке;
– по контрреволюционной деятельности Лапцевич Ф.К. был связан с участником контрреволюционной организации Панковым А.А. (осужден), Дическулом В.Е., Абрамовым А.И., Гусевым П.Н. (арестованы);
– виновным себя вначале признал, но на последнем допросе от ранее данных им показаний отказался.
Изобличается показаниями осужденного Панкова А.А. и обвиняемых Дическула, Гусева, Абрамова.
Исходя из вышеизложенного, полагал бы следственное дело по обвинению Лапцевича Ф.К., по согласованию с военным прокурором ЛВО, направить на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР.
Следователь Гаврилов.
«Согласен» Зам. начальника следственной части УНКВД по г. Ленинграду мл. лейтенант ГБ Куликов.
«Утверждаю» Начальник управления НКВД по г. Ленинграду
майор ГБ Огольцов. 15.05.1939г.».
При самом тщательном изучении как «Обвинительного заключения», так и всего следственного дела, невозможно обнаружить хотя бы один-единственный достоверный факт, который, пусть даже косвенно, мог бы указать на действительную принадлежность Ф.К. к контрреволюционной организации или подтвердить его шпионскую деятельность. Что касается имеющихся в «Обвинительном заключении» ссылок на «обличающие показания», то настоящая им цена видна из слов Гусева и Абрамова на допросах в апреле 1939 года, которые, кстати сказать, следствие почему-то не посчитало нужным отразить в этом итоговом документе.
Сейчас мы знаем, что даже этой юридической погремушки в те времена было вполне достаточно для вынесения приговора на высшую меру.
Правда, в последнем абзаце обвинительной части «Заключения» содержится и некая оговорка: «…от ранее данных показаний отказался…». Она включена следствием, без сомнения, не случайно, ибо совершенно очевидно, что аппарату УНКВД было вполне по силам соорудить «дело» без малейшей зацепки. А такая «зацепка» давала вышестоящему органу как бы законную возможность выносить по делу любое решение соответственно своим «потребностям».
Таким образом, ленинградская ГБ могла «с чистой совестью» отрапортовать о выполнении своей части работы («дело состряпано»), а уж запятую во фразе «казнить нельзя помиловать» может ставить Особое Совещание, исходя из «государственных интересов» на текущий момент.
Трудно сказать определенно, что лежало в основе последующего решения по делу Ф.К. московских инстанций. Вряд ли, конечно, решающую роль сыграл тот факт, что его материалы были уж слишком противоречиво и топорно составлены. Думаю, с этой точки зрения следственное дело Ф.К. было ничуть не хуже и не лучше тысяч других, потоком проходивших через Особое Совещание, и решения по которым принимались без каких-либо проволочек: расстрел или длительный срок заключения. Поэтому причины невероятного поворота в судьбе Ф.К. находятся, безусловно, вне его следственного дела. Скорее всего, на момент поступления дела Ф.К. в Москву резко изменилась конъюнктура в самом НКВД.
Чтобы понять "загадку 1937-го года", историю страны, читайте подлинное... Например,
В большинстве нынешних сочинений о том времени предлагается иной взгляд на вещи, пытающийся, в частности, рассматривать тогдашнюю политическую ситуацию как столкновение зловещих и мерзких приверженцев жестоких расправ и их добродетельных и гуманных противников, которые, мол, и гибли нередко именно из-за своего неприятия террора. Однако к действительным противникам террора принадлежали тогда, как правило, люди, находившиеся в той или иной мере вне политики и не имевшие возможности оказать хоть сколько-нибудь значительное влияние на ход вещей. А те, кто был так или иначе причастен к власти, — особенно члены партии и комсомольцы — воспринимали террор, в сущности, как нечто «естественное» (ведь враги Революции не дремлют!), и если и начинали возмущаться, то лишь тогда, когда репрессии касались прямо и непосредственно их самих…
Продолжение следует
