Этот американский паренек заторопился с работы домой, и, чтобы уйти пораньше, поджег ветошь на стоящей в атомной подводной лодке. В результате -- семь человек с ожогами, лодке “Майами” нанесен ущерб в размере 450 миллионов долларов. За игру со спичками паренек получил 17 лет федеральной тюрьмы и обязан возместить ущерб в размере 400 миллионов долларов. Паренька зовут Кейси Фьюри, в доке он работал оператором пескоструйной установки и красил корпуса судов. Комбриг Ричард Брекенридж считает, что этот пожар задержит ремонт других лодок, из-за чего более 1000 человек экипажей останутся на берегу.
Это не первый пожар, устроенный пареньком, За ним числится еще два случая только в ноябре прошлого года. Сам поджигатель говорит, что на него действует замкнутое пространство, из-за чего он совершает неадекватные поступки.
В шестидесятых годах прошлого века студенты Николаевского кораблестроительного института решили показать, что и они не лыком шиты, и обойти вокруг земного шара на собственного проекта и постройки. Сказано, сделано. Это мероприятие возглавил декан института Немиров. Не могу утверждать, что марка водки «Немиров» связана с его фамилией. Яхту назвали «Икар». Вокруг шарика молодые корабелы обошли и торжественно вернулись в Николаев. Яхту вытащили на берег для осмотра и ремонта на судостроительном заводе, а экипаж и капитан стали пожинать лавры Магелланов от СССР. О том, что произошло потом, рассказал один из участников этого плавания, конструктор яхт Кузнецов. Однажды, зимой, Немиров решил проверить состояние яхты. Зашёл внутрь, холодно, решил погреться чаем. А на камбузе была газовая плита от баллонного газа. Была ли допущена небрежность или возникла неисправность, не имеет значения. Значение имеет факт утечки газа в трюм яхты. Как только Немиров зажег спичку, грянул взрыв, и к своему удивлению он оказался на свежем воздухе, цел и невредим, но очень удивлён, а вокруг, как раскрывшийся бутончик цветка, борта яхты. После этого чаепития Немиров стал заикаться, а жив остался потому, что оказался в эпицентре взрыва. Яхту построили заново, по старым чертежам, и была она теперь «Икар-2».
Свежий морской воздух.
Двухмачтовая яхта типа «Конрад-46», с парусным вооружением шхуна, хорошим ходом шла вдоль Крымского берега. Ветер, около 8 метров в секунду, позволял нести на мачтах полный гардероб. Свежий ветер, хороший ход, теплое летнее солнце, а так же заход в Ялту через два-три часа, создавал у команды праздничное настроение. Команда яхты была составлена из рабочих аглофабрики металлургического комбината. Это плавание было им как поощрение за хорошую работу на производстве. В команде был уроженец Ялты, в молодости работавший матросом на прогулочных катерах, а потом перебравшийся в Мариуполь. Вся его родня проживала в Ялте, и он особенно радовался предстоящей встрече с близкими родственниками. В дымке начала проявляться гора Медведь. В этот момент из салона яхты поднимается по трапу уроженец Ялты и бывший матрос, он же зазывала, и говорит: «Скоро придём в Ялту, подышим свежим морским воздухом!» В кокпите было много народу, и кто-то спросил его: «А чем тебя этот воздух не устраивает?»
Вечером, когда Платон с Аркадием сидели пригорюнившись в кубрике, я вспомнил, как Фрол точно так же лежал на койке в Нахимовском, головой зарывшись в подушку. Он совершил тяжелый проступок. Быть может, и Фрол вспомнил тот день. Он первый подошел к неудачникам. — Ну, ну, не распускайтесь, — сказал он с грубоватой нежностью. — Все обойдется. Ты читал, Бубенцов, «»?
— Нет, не читал. — А следует тебе . Там генерал один есть, Шувалов его фамилия. Хорошие он слова говорит молодому бойцу Лагунову: «Не тот, говорит, настоящий боец, кто проявляет мужество при победных боях, но тот, кто находит в себе мужество в период временных неудач, кто не теряет голову и не дрейфит при неудачах, кто не ударяется в панику и не впадает в отчаяние в трудную минуту». Правильные слова! — А я и не знал, что ты форменный специалист в радиоделах, — продолжал Фрол. — Вот штука-то, а к нам мичман все ходит, ищет, кто бы ему помог радиофицировать маяки в кабинете. Вот бы тебе и объединиться с тем мичманом... А ты все же, Аркадий, чудак-человек. Ну что бы тебе давно рассказать про твоего прохвоста? Уж мы бы его скрутили в бараний рог, будь спокоен. Ну, ничего, подтягивайся, все обойдется. Подходили со словами утешения и другие. До сегодняшнего дня поведение Бубенцова казалось многим непонятным. Теперь все выяснилось. На горьком опыте товарища класс получил урок. Мы воочию убедились, как скверно быть слабохарактерным и не иметь мужества прийти и сказать коллективу: да, совершил ошибку, выпутаться сам не могу, выручайте. Ведь выручили бы! — А что, Кит, — спросил меня как-то Борис, — неужели и со мной такое могло получиться? — Что? — Ну, что отца бы, скажем, вызвали на совет? — Конечно, могло получиться. — Ну, я не знаю тогда, что бы было. — А что? — С батиным-то характером? Ох, ты его не знаешь! Я, говорит, Алехин и ты Алехин, замараешь фамилию — три шкуры спущу. И спустит, не постесняется. Самолюбив очень у меня батя. — Значит ты, Боренька, близок был к тому, чтобы с тебя шкуру содрали!
Борис тяжело вздохнул. — Берись-ка, Борис, за работу, не надейся ты больше на свои так называемые способности. Штурмовщиной ничего не возьмешь, — Это я чувствую. — Хорошо, что почувствовал. Я лег ничком на койку и не заметил, как подошел Фрол. — Я с тобой поговорить, Кит, хотел, — сказал он, присев на край койки. — Ты мне в тот день глаза раскрыл. У меня все тут, — стукнул он себя по груди, — перевернулось. Ты Мыльникову говорил о том, каким должен быть воспитатель, а я смотрю и думаю: неужто я Мыльников номер два? И вижу: копия! Тут меня ужас взял. Спасибо, Глухов... — Что? — Вот человек! Ведь я был тогда сам не свой... думал — конченный я человек. А он — утешил меня. Несобранный вы, говорит, вам надо себя в руки взять. Почаще задумывайтесь о последствиях. Вот хотя бы случай с увольнением... Вы бы, говорит, к начальнику курса пришли или ко мне и сказали прямо: погорячился, порвал увольнительную, а хочу пойти на берег. Что же, вам отказали бы в увольнительной? Вот, говорит, так всегда с пустяков человек запутывается, а потом трудно выкарабкаться. Тут мне и о Бубенцове, Кит, мысль пришла в голову: он тоже с пустяка, может, запутался и в такое положение попал, из которого трудно выкарабкаться. А я не понимал Бубенцова, рубил с плеча... совсем как Мыльников, — вздохнул он. — А прихожу как-то вечером к Вадиму Платонычу, старик меня спрашивает: «А что вы думаете, Фрол, о Платоне? Отвечайте мне откровенно». Ну, я и ляпнул ему, что я думаю. Вадим Платоныч покачал головой: «Вот и я в молодости, как вы, размышлял: свихнулся человек — ему цена грош, а до причин, почему человек свихнулся, докапываться недосуг было. А какого вы обо мне мнения?» — спрашивает старик. Я выкладываю, а он усмехается: «Вот-вот... А знаете, Фрол, меня в молодости чуть с флота не выставили — из-за неподходящей компании, которая меня в такое, брат, затянула... Спасибо, товарищи выручили. Вы ведь товарищ Платона по классу, не правда ли?» — Тут я и твои слова вспомнил, Кит, что Мыльникова любить вовсе не за что. Меня тоже не за что любить было — и Пылаеву, и Бубенцову, и Платоше. Скромности во мне мало, Кит! — Вот это сущая правда, Фрол.
— Ну, что ж? . А знаешь, что меня мучит? Не даст мне теперь рекомендации Глухов... — Заслужишь, Фрол... — Нет, где уж мне заслужить! И он пошел на свою койку.
* * *
Однажды вечером, спеша в канцелярию курса, в полутемном пустом коридоре я встретился с адмиралом. — Рындин! — позвал он меня. За темными стеклами шумел дождь. — Ты хорошо говорил на совете. А, поди, нелегко тебе было? Рана-то свежая, не зажила еще... Заживет, — сказал начальник совсем другим, чем обычно, теплым голосом. — Всем нам приходится терять близких. Я тоже вот... Мою старуху фашисты сожгли, — глухо проговорил он, глядя в окно, — в ее маленьком домике, в Луге. Я узнал об этом как раз накануне десанта... Часы за стеклянной дверью глухо пробили девять. — А в десанте немцы убили сына. В один день я потерял все, что у меня было. Я зажал в тиски сердце, креплюсь. Самое главное — не распускаться, Рындин. Работать и работать! Вон сколько вас у меня — сыновей, всех воспитать надо... Он помолчал. Потом сказал, положив руку мне на плечо:
— Работай, учись и побольше думай о будущем. Люби, милый, море и флотскую службу. Большое удовлетворение, Рындин, вести , знать, что творишь дело, нужное Родине, быть твердо уверенным в том, что люди, которых ты воспитал, от тебя ни на шаг не отстанут... Он оставил меня и пошел по коридору. Я пошел в противоположную сторону. В конце коридора я обернулся. Адмирал кого-то остановил и резко отчитывал.
* * *
Пока Лузгин с Бубенцовым сидели «без берега», мы с Фролом каждое воскресенье ходили к Вадиму Платоновичу. После совета старика навестили Вершинин и Глухов. Фрол строил с Вадимом Платоновичем модель линкора и, между прочим, вставлял в разговор замечания о Платоне. Фрол сообщал лишь то, что могло старика порадовать, и лицо Вадима Платоновича светлело. Приходя к Вадиму Платоновичу, мы заставали у него юношей нашего возраста — студентов университета, сотрудников Военно-морского музея, будущих ученых — историков и географов. Они обращались за помощью, и старик каждому уделял частицу своего дорогого времени. Никто не слышал отказа. К нему приходил и Игнат, интересовавшийся историей Севастопольской обороны. Наконец, пришел день, когда Платон вошел в отчий дом. Отец встретил его, будто ничего не случилось. Однажды Фрол попросил разрешения привести Бубенцова. Бубенцову же он сообщил, что можно построить управляемую по радио модель корабля, она будет «единственной в мире». И Аркадий с Вадимом Платоновичем решили построить такую модель.
Глухов не раз напоминал мне: — Помогайте Бубенцову и Лузгину встать на ноги. Дело за вами, за комсомольцами! — А Аркашку-то хвалит Вадим Платоныч, — сказал мне однажды Фрол, весьма довольный и гордый, — мичман Боткин тоже... Вот что значит — флотское воспитание! — Комсомольское, Фролушка! — То-то и есть!
* * *
Аркадий привязался к Фролу так, как привязывается спасенный к своему спасителю. Однажды он с огорченным видом принес записку, полученную им только что от «Петруся». — Давай ее сюда и будь совершенно спокоен, — оказал Фрол. На другой день, в воскресенье, он предложил мне пройтись с ним по Невскому. Неподалеку от Литейного Фрол остановился возле полуподвальной лавочки, над которой висела вывеска: «Скупка радиоприемников и ремонт радиоаппаратуры». — Зайдем, — предложил мне друг. Я сразу понял, в чем дело, — Только, Фрол, сдерживайся и помни, кто ты... — Будь спокоен, Кит, не забуду...
Мы спустились в . На полках стояли радиоприемники разных марок. За стойкой переминался с ноли на ногу человек в потертом сером костюме с прыщавой физиономией, круглыми, маленькими глазками и реденькими усиками над щелочкой-ртом. Помятый розовый галстук болтался на грязной сорочке. — Разрешите, пожалуйста, позвонить по телефону? — подчеркнуто вежливо спросил Фрол. — У меня не автомат, — нагло ответил скупщик. — В виде исключения. Автомат испорчен, а мы очень торопимся, — продолжал уговаривать Фрол. — Ну, ладно, говорите, только не задерживайте. — Не задержу, — сказал Фрол, беря трубку. — Вы Петрусь? — А вам, собственно, на что ? — Нет, вы все же Петрусь? — Ну, положим, Петрусь. — Это ваша записка? — сунул Фрол к носу Петруся записку, переданную ему Бубенцовым. — Так вот, запомните, что Бубенцов с вами больше не знаком. А я с огромным удовольствием набил бы вашу скверную морду, — не повышая голоса, оказал Фрол. — Да не имею, к сожалению, права, — он скосил глаза на погоны и, быстро набрав номер, спросил: — Уголовный розыск? — Что, что? — засуетился Петрусь. — Уголовный розыск? — переспросил Фрол, заслоняя широкой спиной телефон от возможной агрессии.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
