Между тем время шло, лодка в перерывах между пунктами Курса боевой подготовки выполняла некоторые оставшиеся элементы приемных испытаний. Одним из таких было определение дальности связи на приемную рамочную антенну. Мы должны были идти к Новой Земле в район ее северной оконечности - мысу Панкратьеву и настолько близко, насколько позволят льды. Испытания заняли около недели. На обратном пути командиром было получено указание следовать на Иоканьгский рейд, куда уже вышли лодки Стратилатова и Жуйко с плавбазой «Печора». Когда мы пришли на рейд, там уже стояла на якоре плавбаза, и у ее борта были ошвартованы обе лодки. Оказалось, что на ней пришли все штурманы, чьи лодки были в ремонте или не участвовали в этом сбор-походе по другим причинам. И, само собой, на ней пришли как апофеоз штурманской профессии - флагштурман дивизии капитан 2 ранга Петренко и флагпггурманы всех трех бригад, среди которых был и наш Д.Э.Эрдман. По причине такого обилия штурманов, мероприятие называлось «штурманский сбор-поход». Хотя из года в год оно заканчивалось одним и тем же - ловлей бревен на Белом море. Как известно, Полярный расположен в зоне тундры, где каждая строительная лесина идет по цене редкоземельных элементов, так что строительство хозспособом шло беломорским плавающим лесом.
В один из дней сбор-похода к «Печоре» подошел рабочий катер. Петренко собрал навигаторов, от флагманских до «подштюрманов», засунул всех в кормовой трюм, поставил задачу, после чего мы высыпали наверх и пошли изучать Иоканьгский навигационный театр. Рассказывал сам Петренко. Последним к ознакомлению было устье реки Иоканьги. На правом берегу - небольшой причал, связанный петляющей в сопках дорогой со старым, военного времени, аэродромом, который и сейчас, по словам Петренко, принимает малую авиацию. На левом располагался саамский рыболовецкий колхоз. Судя по составу плавсредств - богатый. Одних больших мотоботов я видел три корпуса, да еще несколько дор. На берегу отличные постройки, дома, холодильник. Все деревянное, но видать, добротное.
«Вот здесь, - сказал Петренко, - должен быть плоский осушной камень. Смотрите внимательно.» Через минуту удар, толчок, нос катера полез куда-то вверх, некоторые навигаторы попадали, хорошо, что не за борт. Это мы сели на тот камень, о котором заботился Петренко. Что делать? Двигатель ревет полным назад, два отпорных крюка взяты «на укол», штурмана бегают с борта на борт, пытаясь раскачать катер - никакого толку. Идет отлив, крен и дифферент увеличиваются. Никто не берется спрогнозировать, что будет дальше. На берегу - ни одного мужика. Пришлось Петренко просить милых женщин о помощи. Наконец, одна из дам не спеша пошла к боту. Остальным, по-видимому, было недосуг. Рыбачка долго раскочегаривала дизелек, наконец он запыхтел, она сама же убрала швартовы и направила бот к нам на выручку. На вопрос «где же ваши мужики», она ответила на скверном русском, что все пьяные. Потом подошла кормой, приняла с катера конец, дала ход, обтянула буксир, мы дали полный назад, она тоже прибавила оборотов, и катер медленно, как бы нехотя, сполз с камня.
С тех пор прошло много лет, но как-то само собой получилось, что об этом случае даже с близкими друзьями мы никогда не заводили разговор. Стыдно... Хотя и поучительно.
В октябре 1953 года я был назначен штурманом той же подводной лодки «С-43», а Николай Никодимыч - помощником командира. Закончился период моего штурманского младенчества. Широкая спина Конюшкова перестала быть моей защитой, а сам он из моего начальника стал моим другом, добрую память о котором я берегу.
Глава III. ПОЛЯРНИНСКИЕ РАССКАЗЫ
Единомышленники командующего
Апрельским утром 1953 года подводная лодка «С-43» под командованием капитана 3 ранга Николая Ивановича Царева швартовалась к одному из причалов Североморска. Лодки вообще-то в Североморск не ходили, так как здесь не базировались. Но на этот раз мы шли по личному приказанию командующего Северным флотом.
Дело в том, что обновление состава подводного флота лодками нового 613 проекта на Севере было представлено двумя подводными лодками «С-43» и «С-44»> которые к началу 1953 года еще были в достройке и проходили испытания. Лодки были окутаны густым туманом секретности. Вооруженные карабинами вахтенные намертво закрывали вход непосвященным. Даже флагманские специалисты ходили на эти подлодки лишь по личному разрешению комбрига капитана 1 ранга Г.Ф.Макаренкова - командира-подводника военных лет, громившего фашистов здесь же, на Севере.
Макаренков Григорий Филиппович. -
Новые корабли отличались от соседей необычным ограждением рубки, не вполне понятными выдвижными устройствами и четырьмя артиллерийскими стволами. Стройность легкого корпуса намекала на солидную скорость, а отсутствие развала форштевня говорило о том, что уж эти лодки не собираются коротать свой век преимущественно в надводном положении. Словом, Краснознаменная ордена Ушакова дивизия подводных лодок относилась к двум таинственным субмаринам с понятным любопытством и почтением.
В марте мы были приняты в состав флота, подняли Военно-морской флаг, а командующий счел необходимым показать новейшую технику военному совету и высшему командному составу Северного флота. Вот по этой причине мы в то погожее утро подавали бросательные концы на североморский причал, на котором уже собралось порядка двадцати адмиралов и офицеров.
Будучи тогда командиром кормовой швартовой команды, я было растерялся при виде многочисленных адмиральских звезд, однако швартовку, слава Богу, закончил удачно.
Пока мы суетились в корме, командир БЧ-2-3 Анатолий Суров уже демонстрировал свое любимое заведование - пушки. На обширном барбете стояла спаренная 76-миллиметровая орудийная установка, а перед ограждением рубки 37-миллиметровый спаренный автомат. Установка была оборудована гидравлической системой горизонтального наведения, причем угловые скорости были совершенно потрясающими, и наводчики, перемигиваясь, фехтовали стволами. «Да, - сказал один из присутствующих генералов, — нам бы в войну такие пушки...» Вскоре, однако, старпом скомандовал: «Все вниз, » - и мы ссыпались по своим КП и БП.
Я стоял под нижним рубочным люком, поскольку из штурманской выгородки меня выдавил мой замечательный, неподражаемый шеф - командир БЧ-1-4 Николай Никодимович Конюшков, для того, чтобы подбить навигационный журнал. Он снимал с карты поворотные пеленги, иронически улыбался и зыркал на меня голубым глазом из-под нахимовского козырька своей абсолютно неуставной фуражки, давая понять, что салага-свидетель ему при этой операции ни к чему, да и незачем давать повод подчиненному усомниться в профессиональной непорочности начальника. Он был одним из лучших штурманов дивизии. Так вот, стою и слышу разговор командующего с командиром в боевой рубке:
- Ты чего рубку не обживаешь?
- Да не люблю командирский перископ, вибрирует очень. Зенитный лучше.
Вот те на... В самом деле, рубка у нас была в запустении, а подноготная состояла в том, что командир наш, будучи мужчиной плотного телосложения, действительно не любил боевую рубку, но не столько потому, что вибрирует перископ, сколько потому, что тесно. Николая Ивановича при осмотре носовых углов и опускании перископа пару раз заклинивало, после чего он плюнул и стал пользоваться только зенитным, который поднимался из центрального поста. И надо же - усек командующий! Опыт, думал я.
Только потом, уже будучи постарше, после того как пришлось встречаться с командующим в различной обстановке, а более всего участвовать в разборах тактических учений флота, которые он проводил с блеском, я понял, что одного опыта мало. Важно все: ум и характер, острота восприятия, конкретность мышления, способность смотреть и видеть. И нет мелочей! На тех же тактических разборах мы - кто с азартом, кто с трепетом - ждали, когда после необходимой сухой штабной фактуры адмирал возьмет у оператора указку и без всяких справочных шпаргалок, свободно оперируя цифрами, обстоятельствами, фактами и фамилиями (а знал он всех командиров боевого состава флота - феноменальной памяти человек!), начнет доносить до нас свое видение войны на море. Давал оценки, хвалил умелых командиров. Но и держись сделавший глупость - на тебя не накричат, даже не накажут, но ты долго будешь ходить персонажем из анекдота и еще пожалеешь, что тебя просто не наказали согласно Дисциплинарному уставу и на этом отпустили грехи.
Как обычно, после смотра все мы, офицеры подводной лодки (а было нас по штату одиннадцать, т.е. ровно столько, сколько на известной картине Ильи Ефимовича Репина , глядя на которую только и поймешь, как мы тянем флотскую лямку), были собраны в тесной кают-компании на подведение итогов смотра. Подводил командующий. Всех командиров и начальников он отпустил и беседовал с нами один. В общем-то никакого «разбора» не было. Командующий рассказал о перспективах развития флота и подводного судостроения, о замыслах на обновление методов боевого использования лодок в связи с их новыми тактико-техническими данными, о необходимости освоения нами, личным составом, лодочной техники и оружия, приемов борьбы за живучесть - опять-таки в связи с совершенствованием лодок - это и большая (200 метров!) глубина погружения, и наличие устройства для обеспечения работы дизеля под водой, и наличие системы гидравлики, и еще целый ряд новых, или усовершенствованных устройств. Он говорил о необходимости новых подходов к вопросам боевой подготовки, предупреждал о трудностях, которые всегда сопутствуют в освоении нового, когда опыта взять неоткуда, и добывается он своими боками. Причем все это не было адмиральским монологом. Он знал свой предмет и мог разговаривать в тесном общении, без трибуны. Мы отвечали на его вопросы и сами их задавали, докладывали свои соображения. Под конец адмирал отдельно обратился к нам - молодым лейтенантам. Расспросил, что мешает службе, указал на то, что программа подводного судостроения обширна, корабли будут поступать на флот в большом количестве, и вскоре подводные лодки станут основной ударной силой флота. Поэтому нужны командирские кадры, а в связи с этим нам не дается времени на раскачку, и уже сейчас, смолоду, надо готовиться стать к телеграфу. «Через пять лет, - заключил разговор командующий, - вы будете командовать подводными лодками. Я прослежу за вашей службой».
Конечно, я был ошеломлен масштабом тех сведений и ориентировок, которые мне были только что преподаны. Со мной - молодым, еще не оперившимся, «группеном», как тогда называли командиров групп, разговаривали как с морским офицером. Мне поставили четкую задачу и обозначили перспективу.
Так командующий Северным флотом адмирал ковал единомышленников.
Добавлю, что действительно через четыре года, в мае 1957 года, я был назначен командиром подводной лодки.
Глубоководное погружение
Нам, то есть экипажу подводной лодки «С-43», было запланировано погружение на предельную глубину. Будучи тогда командиром боевой части штурманской и связи, я знал, что погружаться на предельную глубину будет только одна наша лодка. Поэтому надо готовиться так, чтобы благополучно закончить мероприятие, и ни одна из инстанций и комиссий не «задробила» бы выход в море и не сорвала нам годовой план БП. Контролирующих органов в то время было несравненно меньше, чем сейчас, но они были.
Командир лодки приказал, а командир электромеханической боевой части Владимир Отсон разработал план, где, в частности, мне предписывалось произвести подготовку и проверку штурманско-связных систем и устройств, обеспечивающих живучесть ПЛ. В общем, дня три-четыре мы ползали по настилам, трюмам и даже... подволокам: пробивали, подкручивали, ослабляли, проверяли, пополняли. Подошла очередь и чисто штурманских дел. Погружение было намечено проводить в Мотовском заливе (есть там такой симпатичный желоб), стало быть, нужен корректурный комплект карт, нужно уничтожить девиацию, проверить юстировку РЛС...
Подводная лодка «С-43». Штурман с сигнальщиком. Баренцево море, 1953 г.
Наконец, командир получил документы на погружение, поутру вызвал меня, дал «Ш», «Д» - точки начала перехода в район погружения, отправил делать предварительную прокладку и приказал к полудню представить ему. Карты были на лодке, и пока я отсчитывал ступеньки от старолодочного здания вниз, к причалам, меня не покидало чувство, как теперь говорят, дискомфорта. «Ш » не вызывала сомнений, а вот «Д »... Будто что-то не то. Ну, все правильно. Когда нанес точку на карту, она оказалась в губе Мотка, а, согласитесь, рисовать предварительную прокладку с курсами, скоростями, временами, расстояниями, поворотными пеленгами и дистанциями от Мотки до Эйны, ну просто неприлично. Достаточно положить две спички под почти прямым углом. Для уважающего
себя штурмана... В общем, я, не торопясь, отсчитал ступеньки в обратном направлении и доложил командиру, что кем-то допущена ошибка. Николай Иванович поглядел, помолчал лишнюю секунду и сказал, что на глубоководное с нами пойдет командующий Северным флотом адмирал Чабаненко. Что после контрольного выхода пойдем в «Ш», «Д», откуда доложим о готовности и будем стоять на якоре, и за полчаса до съемки к нам на катере подойдет командующий, и что он (командир) собирался объявить об этом всему личному составу при построении на обед, но своей настырностью я вынудил его на ничем не оправданную индивидуальную беседу, и что я должен маршировать обратно и делать, что приказано. Прибыл я на лодку, чуть запыхавшись, и к обеду представил документы, которые командир позже использовал для постановки задачи офицерам и даже доклада командующему.
Перед выходом в море на борт прибыл девиатор. Карт из гидрорайона я так и не получил, и мы отдали швартовы. Девиацию магнитного компаса делали здесь же, сразу после выхода из гавани. «Открутили», девиатор вручил мне таблицу, получил «спасибо», положенную выписку из вахтенного журнала, тараньку и галеты и сошел на катер. Следующим по плану у нас был полигон, где мы погрузились, удифферентовались, поныряли, насколько позволяла глубина, произвели необходимые проверки, всплыли и полным ходом пошли в Мотку, на якорь.
- чтобы пораньше начать подзарядку аккумуляторной батареи и окончить ее вентилирование поутру. На переходе поднялся на мостик старшина команды радиотелеграфистов мичман Хикалов и напомнил, что если будут еще донесения на берег, то надо сделать все сейчас, потому что из Мотки мы ничего не передадим и не получим. Действительно, сколько раз ни приходилось там бывать, сидишь как глухарь. Радиодыра. В задании же этот фактор не был учтен. Царев сразу все понял, вызвал на мостик шифровальщика, написал донесение, и мы все успели сделать нормально. Получили прогноз погоды.
Якорную вахту несли командиры групп и доктор, поэтому я выспался даже лишку, несмотря на зарядку батареи. Обычно при зарядке, а следовательно, и при непрерывном ее вентилировании, во втором отсеке, где находятся спальные места офицеров, обитать, в особенности зимой, почти невозможно. Дутье, свист, холод, гром тележки в аккумуляторной яме, громкие переговоры электриков - где ж тут заснуть? Все натягивают на себя что могут, в том числе тайком и водолазное белье. У нас же этот вопрос был решен иначе. Еще в начале 1953-го нам выдали меховые спальные мешки из запасов военного времени (и, кстати, черного хрома кителя, которые мы носили с неописуемым форсом). Забравшись в такой мешок при любых отсечных ветродуях и забортных температурах, ты чувствовал только одно желание - не вылезать оттуда. До сих пор добрым словом вспоминаю за это бербазу и ее командира Инзарцева.
После утреннего чая поднялся наверх осмотреться и покурить. Прогноз обещал ясный день, а фактическая погода это подтверждала, потому что в прогнозе значилось: «В начале срока туман, у берега приподнятый». Действительно был туман, действительно приподнятый. И вот почему я вспомнил об этом приподнятом тумане. Берега губы Мотка неинтересные. С запада плоские, с востока сопки, грязная приливно-отливная полоса. Иное дело мыс Териберский близ - солнышко рассеивает туман, и гранитные скалы открывают свое многоцветье, замысловатость линий и объемов. Нет резких светотеней.
Продолжение следует
