Вскормлённые с копья - Сообщения за 02.05.2010

Шестилетнее моё пребывание в нахимовском училище приучило меня к строгому соблюдению сложившегося повседневного порядка и к непременному следованию существующим правилам, что воспитывало во мне ответственность, исполнительность, аккуратность, называемые, в принципе дисциплинированностью, а также другие человеческие качества, как честность, правдивость, товарищеская дружба и поддержка. Не всё сразу давалось. Незначительных нарушений и отклонений, естественно, можно насчитать несчётное количество, но не было грубости, хамства, сексотства, предательства и угодническва, за что в отдельных случаях и крайне редко некоторым делали «тёмную».
Постепенно, изо дня в день я приучился ежедневно просыпаться каждое утро в шесть часов по сигналу горниста и отходить ко сну в десять часов вечера. Иногда, особенно в первые годы, преодолевая лень, заставлял себя выбегать на физическую зарядку, которую в последующем выполнял усиленно и с желанием. И так далее, по всем этапам распорядка дня с подъёма до вечерней прогулки, поверки и отбоя. Научился содержать свою форменную одежду в требуемом порядке: гладить брюки и форменку с гюйсом, драить зубным порошком или чистолью бляху поясного ремня и пуговицы на мундире, бушлате и шинели, подшивать подворотничёк к форменному галстуку и чистить ботинки с вечера, чтобы с утра, как говорил старшина роты мичман Иванцов, «одеть их на свежую голову». Самое главное, перестал систематически опаздывать на все построения, за что частенько получал замечания.
Без особого напряжения приучился нести службу суточного наряда дневального и дежурного по роте, когда надо было просыпаться среди ночи, чтобы в течение двух часов своей вахты, превозмогая дремоту и желание уснуть хоть стоя, хоть сидя, бдительно следить за порядком в ночное время в ротном помещении. Например, чтобы ребята не бегали в холодное зимнее время раздетыми в гальюн, а одевали шинели или бушлаты, чтобы в кубриках ночью всегда горели лампочки синего цвета, дающие возможность в помещении ориентироваться, чтобы были открыты форточки, а не хлопающие от сильного ветра окна, чтобы ночью в коридоре не горел лишний свет, чтобы в кубриках в дневное время поддерживалась чистота и порядок, чтобы не возникало никаких случайных и преднамеренных чрезвычайных событий.
Ну и, конечно же, чтобы в ночное время встретить бодрым докладом об отсутствии каких-либо происшествий дежурного офицера по училищу, осуществляющего проверку несения службы суточным нарядом, а в рабочее время громким голосом подать команду «Смирно» и чётко рапортовать первому прибывшему в расположение роты офицеру-воспитателю, командиру роты и, если повезёт, начальнику училища или его заместителям.



Доклад дневального по роте первому прибывшему офицеру. (Из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова).

Лицам суточного наряда перед заступлением на дежурство предоставлялось время на подготовку для изучения инструкций, приведения в надлежащий порядок и переодевания в форму одежды первого срока, соответствующую сезону года и объявленную по военному гарнизону.
Выполняя обязанности рассыльного по училищу, научился согласно морскому порядку чётко отбивать на рынде, расположенной у главного входа в учебный корпус, одинарные и двойные «склянки» строго с получасовым и часовым промежутком в соответствии четырёхчасового временного периода.



Выполнение сигнала на морской дудке дневальным по роте. (Из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова).

Одним из характерных атрибутов дежурного и дневальных по роте являлось ношение на груди морской дудки, традиционно называемой боцманской, а на плечевом суставе левой руки нарукавной повязки, идентичной по цвету корабельному флагу расцвечивания «рцы», который поднимался на рее корабля, заступившего на дежурство. На морской дудке дневальный должен был подавать соответствующие сигналы и объявлять в роте громким голосом, дублируя для исполнения те команды, которые давались дежурным горнистом согласно распорядку дня, а также все команды, получаемые от командования роты.

Надо сказать, что иногда для общего контроля в расположении роты находились и ночью отдыхали в старшинской комнате чаще всего помощники офицеров-воспитателей, но иногда и офицеры.
Так, однажды весной на моём очередном дневальстве, время было уже полуночное, вдруг зазвонил телефон и дежурный офицер по училищу предупредил, что в роту придёт офицер из особого отдела (дежурный назвал звание и фамилию), которого надо встретить. Действительно, через некоторое время в помещение роты пришел моложавый, высокий старший лейтенант, представился, показал своё удостоверение и спросил, был ли звонок от дежурного по училищу. Я подтвердил, что всё совпадает. В ответ он заявил, чтобы я не волновался, не беспокоился, и попросил разбудить его за час до общего подъёма. Я хотел, было сопроводить его в комнату отдыха, но он сказал, что всё знает, и привычно зашагал по коридору. Под утро, в назначенный час, что также совпало с моей вахтой (мы тогда дежурили по два часа), я пошёл будить своего ночного гостя. Войдя в комнату, я увидел, что вплотную к его кровати стоял стул, на спинке которого висел его офицерский китель, а на аккуратно сложенных брюках лежит пистолет. Я ещё не успел подойти к спящему вплотную, чтобы потрясти и разбудить, как он открыл глаза и, тут же убрав пистолет под подушку, поблагодарил, что я не забыл о его просьбе. Эта ночная встреча навела меня на мысль, что этот офицер был не редкий гость в нашей роте, но тогда я его видел первый раз. Значит, подумал я, командование училища заботится о нашей безопасности.
Бывали, однако, и другие более прозаические, но не менее интересные и забавные происшествия в расположении роты. Вот, например, помню, был случай, когда ночью раздался истерический вопль Саши Розова, который проснулся от неожиданной нестерпимой боли и появившейся крови на щеке. Он прибежал к дневальному, держась рукой за окровавленное лицо, не понимая, что с ним произошло, и что ему делать. Пришлось будить старшину, кажется, в эту ночь обеспечивающим был старшина 1 статьи Гучко. Спокойный и рассудительный Гучко, учившийся тогда юриспруденции на заочном отделении университета, произведённым внешним осмотром потерпевшего нахимовца Саши Розова установил, что появившиеся на его лице бурые пятна, похожие на кровь, могут быть следствием неосторожных действий во сне самого пострадавшего. Не выявив ничего криминального, старшина 1 статьи Гучко успокоил испуганного Сашу Розова, отвёл его в кубрик и проконтролировал, чтобы он лёг и заснул. Но стоило Саше только укрыться одеялом, как из его постели выпрыгнула огромная крысища, которая стремглав бросилась в коридор, где и исчезла в темноте. То ли от неожиданности, то ли от испуга, только наш будущий юрист тут же с грохотом рухнул в обморок. Теперь уже Саше Розову вместе с дневальным пришлось приводить в чувство самого старшину 1 статьи Гучко.



Крыса не воробей, выскочит - не поймаешь. ;)

Стало вполне очевидно, что Саша Розов подвергся агрессивному нападению хищного грызуна в виде крысы, являющейся потенциальным разносчиком заразы, с прокусыванием ею мягких лицевых тканей в области верхней губы, о чём будущим юристом старшиной 1 статьи Гучко официально и обстоятельно было доложено командиру роты на утреннем докладе. Сашу Розова, пострадавшего от внезапного ночного крысиного нападения, сразу с утра направили в санитарную часть училища, где обязали пройти комплексные профилактические прививки с назначением сорока и, как оказалось, весьма болезненных уколов от бешенства, холеры, чумы, туляремии, гепатита и прочих болезней. К счастью, неблагоприятных последствий не было, и Саша Розов продолжил успешно учиться и также успешно окончил наше училище.
Поскольку казарменное помещение, как я уже отмечал, имело печное отопление, и было весьма старой постройки, где расплодилось невообразимое, наверное, превышающее всё население Риги, количество крыс, которые там были настоящими хозяевами. Вероятно, по санитарным и другим причинам казарму поставили на капитальный ремонт, который проводился поэтапно, отдельными секциями в течение нескольких лет. По мере проведения ремонта и готовности к проживанию в эту часть казармы переселялась очередная рота, но обживали также новые территории и прежние полновластные хозяева: можно было часто наблюдать даже в дневное время, как по отдельности или вереницей друг за другом крысы быстро переползали по кирпичным остовам стен на свои старые, но уже отремонтированные места.
А пока приходилось довольствоваться теми условиями, чем располагали. Так вот, в зимний период для обогрева ротного помещения и четырёх кубриков из числа «питонов» ежесуточно выделялся дежурный истопник, в обязанность которого входило до общего подъёма личного состава растопить и раскочегарить пять или шесть печей.  Каждому, в том числе и мне, приходилось четыре или пять раз за зиму оказываться в такой роли. Казалось бы, дело не хитрое, но физически трудоёмкое, а для меня тогда двенадцатилетнего слабака и вообще было почти непосильное.



Хорошо, когда я знал заблаговременно о таком дежурстве, тогда я, не выходя на вечернюю прогулку и немного задержавшись с отбоем, успевал с вечера очистить все печки от прогоревшего шлака, принести новый уголь для каждой печи, заготовить сухую растопку и наутро, поднявшись в пять часов, без дополнительных хлопот и беспокойства достаточно быстро разжечь и поддерживать огонь в печках. Но были случаи, когда неожиданно, на вечерней поверке объявляли о моём дежурстве. Вот тогда была настоящая мука. Приходилось подниматься не в пять, а в четыре или даже ранее, чтобы всю подготовительную процедуру выполнить. Если принять во внимание, что «обрезы» или вёдра как со шлаком, так и с углём были для меня слишком тяжелы, а ночью в морозных потёмках невообразимо трудно было разбить огромные куски кокса и найти нужного размера уголь; выбрать из под снега подходящие дрова на растопку, чтобы не были слишком сырые; несколько раз сбегать туда-сюда на топливный склад и возвратиться в казарму на второй этаж, чтобы принести-отнести уголь, дрова, шлак; наконец, растопить это сырое и мокрое так называемое топливо, ставшее уже ненавистным и враждебным; то в моей душе, естественно, не всегда оставалось радостное чувство от такого дежурства. При растопке печей я всегда вспоминал, как во время войны мама пыталась дома в нашей печке разжечь сырые дрова, и даже у неё не всегда сразу это получалось. Поэтому теперь я всячески старался не поддаваться временным неудачам и пытался достойно без нытья и скулёжа переносить все трудности.
Возвращаясь в свои воспоминания о том периоде, скажу честно, что строгий распорядок и дисциплина, без всякого сомнения, не давали возможности проявлению самовольной стихии, безудержной вольности «нехочуделания», но, как раз наоборот, способствовал развитию всесторонне организованной личности каждого воспитанника. Конечно же, ничего общего с гоголевской бурсой в нашей «питонской» жизни не было, что я настойчиво и неоднократно разъяснял маме и в письмах, и устно при встречах в период своих отпусков.
При любом удобном случае я старался рассказать маме, что вся наша система обучения и воспитания направлена на то, чтобы мы были подготовлены и морально, и физически, и интеллектуально к обучению в Высшем Военно-Морском училище подводного плавания с тем, чтобы стать в будущем высококультурными, интеллигентными, хорошо воспитанными, дисциплинированными, а самое главное честными и беспредельно преданными флоту и Родине морскими офицерами-подводниками.
По мере возможности, я посвящал маму в свои дела и чувствовал, что буквально на всё она реагирует весьма заинтересовано. Я с удовольствием рассказывал: кто мои друзья, с кем общаюсь, что читаю, как учусь, как питаюсь. Однажды я написал письмо, в котором сообщил, что с наступлением прохладной осенней погоды нам выдали бушлаты,  в которых тепло и комфортно.



Мама была несказанно обрадована, что я не буду охлаждаться, а значит, не буду болеть. Но моя мама, сугубо гражданский человек, не знающая ни военно-морской терминологии, ни элементов морской формы и правил её ношения, мягко, с присущим ей тактом, спросила, где носят этот ваш «бушлат». Тогда я, представляя себя этаким знатоком морской жизни, с удовольствием расписал всю нашу экипировку, которая оказалась не такой уж заурядной, как могло показаться на первый взгляд.
Действительно, наша форма одежды имела шесть номеров. Форма № 1 мною была указана ранее по тексту, когда в этой форме я впервые увидел нахимовцев, своих будущих одноклассников, возвратившихся из Москвы после участия в физкультурном параде, поэтому повторяться не стану.
Форма № 2 чёрные суконные брюки специального покроя, чёрный кожаный поясной ремень с бляхой светло-жёлтого металла с изображением якоря и чёрные хромовые ботинки, остальное, как в форме № 1.
Форма № 3 чёрные суконные брюки, специального покроя, чёрный кожаный поясной ремень с бляхой светло-жёлтого металла с изображением якоря, синяя суконная форменная рубаха или «суконка», тельняшка, хромовые ботинки. Это была парадно-выходная форма, которая относилась к первому сроку и выдавалась на один год.
Тут надо добавить, что особым морским шиком среди «питонов» старших классов являлось заиметь расклешённые брюки. С этой целью в штанины брюк вшивали клинья, которые при проверке формы одежды, как правило, легко обнаруживались, и обладателю такого богатства приходилось на виду у всех с позором их выпарывать и оставаться без увольнения. Другой способ увеличить ширину брюк был более доступный и безопасный, но требующий определённой подготовительной работы, называемый «поставить торпеды». Обычно за день или два до увольнения проводилось «торпедирование», когда в слегка увлажнённые штанины брюк вставлялись «торпеды» заранее подготовленные в виде трапеции фанерные доски. После чего такие брюки, начинённые «торпедами», укладывались под матрас до утра с тем, чтобы, по возможности, как можно больше растянулись. Затем нужно было успеть прогладить брюки до возможного их обнаружения кем-либо из старшин или офицеров. Если операция по «торпедированию» удавалась, то «торпеды» передавались другому заинтересованному лицу.



Форма одежды 1969 г.

Второй срок этой формы № 3 отличался качеством суконных брюк, которые после годового срока из первого становились вторым сроком. Форменная байковая рубаха синего цвета или «форменка», тельняшка, рабочие яловые ботинки, которые мы сокращённо называли «гады».
Форма № 4 это легендарный бушлат - очень удобная суконная с ватной и байковой подкладкой двубортная куртка, застёгивающаяся на шесть светло-желтого цвета пуговиц с изображением якоря.
Форма № 5 шинель из чёрного сукна, застёгивающаяся на крючки и имеющая на лицевой стороне пять светло-желтого цвета пуговиц с изображением якоря. Шинель предусматривалось носить с поясным ремнём, заправляемым со спины над хлястиком, а с передней стороны между четвёртой и пятой пуговицами.
Форма № 6 это та же форма № 5, но с шапкой-ушанкой, выдаваемой на три зимних месяца. Если температура воздуха зимой резко понижалась, тогда клапаны шапки-ушанки опускались и завязывались под подбородком, что соответствовало форме № 7.
На всей верхней одежде предусматривалось ношение погон и погончиков с нанесённой краской тёмно-вишнёвого цвета буквы «Н». Для нахимовцев, начиная с восьмого класса, на левом рукаве чуть выше локтевого сустава на форменках предусматривалось ношение курсовок красного цвета, количество которых соответствовало классу обучения.
Особой гордостью для нас, на мой взгляд, являлась бескозырка, которую, как пелось в песне, «носили герои чуть-чуть набекрень»: на расстоянии двух пальцев над правой бровью и трёх пальцев над левой бровью. Бескозырки нам выдавали двух видов: для летнего времени с 1 мая по 1 октября года с белым чехлом, а для весны и осени предназначалась чёрная бескозырка. К бескозыркам придавалась красной эмали пятиконечная звёздочка и ленточка с надписью золотыми буквами «нахимовское училище». Поначалу ленточки имели позорный бантик на левой стороне околыша, но со временем, видимо, поняли, что иметь «бантик с боку» не солидно и это не соответствует морскому имиджу, поэтому вскоре нам стали выдавать нормальные ленточки с длинными косицами с изображением якорей на их концах. Но мы для форса умудрялись удлинять эти косицы чуть ли не до пояса.
Помимо расклешённых брюк с использованием более доступного метода «торпедирования» и наращивания длины ленточек на бескозырке для подтверждения своей морской опытности также считалось необходимым иметь вытравленный хлоркой форменный воротничок, чтобы три белые полоски на нём еле просматривались, а также носить вставочку с наименьшим количеством сине-белых полосок вместо плотной тельняшки до самого подбородка. Вот на какие ухищрения додумывались «питоны» старших классов.



Таким я был в десятом классе, «питон» Николай Верюжский. Рига. 1953 год.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru