Важное
ОСК и власти Петербурга договорились о модернизации "Северной верфи"
Флоту предложили 
|
Вскормлённые с копья - Сообщения за 21.02.2012Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. Часть 32.21.02.201208:1621.02.2012 08:16:55
Утром 20 мая 1968 года наша К-27, полностью загруженная всем необходимым для дальнего похода, раздувая белые буруны на страх врагу, вышла в открытое море. К нашему счастью, это был контрольный выход. Первые двое суток прошли, как в карусели. Вахта на пульте, двое в отсеке. Размещали на свои места всё необходимое для похода, устанавливали биологическую защиту реактора. Опасения вызывали небольшие перекосы температур сплава в активной зоне. Первый тревожный звонок реактор "выдал" в конце третьих суток. Ночью упала аварийная защита реактора. Это считалось чрезвычайным происшествием и, конечно, не украшало репутацию опытных офицеров, которые тогда несли вахту. Посчитали, что это была досадная случайность! А мне, как молодому и самому младшему, копаться в чужой неудаче было совершенно неэтично. Через несколько минут на пульт прибыли несколько старших офицеров (автор не указывает фамилий, но, думаю, что это были командир БЧ-5 Иванов А.А., командир 1-го дивизиона Пастухов Л.Н.), в том числе из научного института, и сообщили, что предстоит подъём мощности до максимальной. Вначале оба реактора работали почти нормально. Но на мощности 50% оператор правого борта Влад Домбровский объявил, что его мощность больше не поднимается (из-за работы насосов). И вот здесь я должен был, как оператор левого борта, сделать выбор. Или сделать самое простое –"прикрыть" оператора правого борта и тоже отказаться поднимать мощность, или продолжать "испытания", выполняя команду командира корабля "полный вперёд". До 75% мой реактор работал вполне нормально. Все механизмы работали устойчиво. Но за пару процентов до максимально разрешённой "инструкцией по эксплуатации" (80%, хотя по записям командира мощность доводили и до 100%!) рост мощности прекратился и начал снижаться. Показания приборов начали быстро и "нелогично" изменяться. Присутствующие на ГПУ ЯЭУ и стоящие за моей спиной, решили, что по ошибке двинул вниз стрежни управления мощностью, и начали громко выкрикивать советы, требуя быстро поднять стержни (и мощность реактора). Тут же я вспомнил, как я "быстро успокаивал" приборы, не поверив им. (Как? Открывали крышку прибора и придерживали стрелку.) Но сейчас хорошо знал, чем закончился тот "эксперимент", решил не торопиться и подумать. В это время обороты корабельных турбин (и скорость корабля) начали падать и "советчики" от слов перешли к действию. Чьи-то руки из-за моей спины потянулись к ключам управления и начали передвигать их. (Жаль, что Матвей Офман не указал из-за этики фамилии тех, кто этим занимался. Возможно, в Правительственной комиссии были бы другие выводы.) Я почувствовал, что теряю контроль не только над состоянием ядерного реактора левого борта, но и за положением переключателей на пульте.
 И здесь вспомнились наставления опытного офицера Геннадия Агафонова: "Если будешь чем-нибудь обескуражен, не стесняйся и сбрось аварийную защиту (АЗ). Лучше потом спокойно разобраться". И вот, когда я увидел, как один из присутствующих офицеров несколько раз подряд щелкнув ключом, поднимает центральную (самую эффективную) группу регулирующих стержней левого борта реактора, я нажал на Красную кнопку сброса АЗ. Все стрежни пали вниз. Мощность упала до минимума, как и положено. Только вот центральная группа оставалась висеть сверху. Несколько раз пытался ключом толкнуть её вниз, но не получилось. Попытки поднять мощность снова не увенчались успехом. Хотел, как оператор и командир реакторного отсека, обсудить ситуацию с опытными офицерами, которые стояли у меня за спиной, и всего несколько минут тому рвались к ключу. Но обнаружил, что говорить было не с кем. Их с пульта как ветром сдуло… А сидевший справа Влад Добровский угрюмо уткнулся в свои приборы и меня "не замечал". Через некоторое время к нам (двоим) зашёл командир БЧ-5 Иванов Алексей и сообщил, что в четвёртом реакторном отсеке произошёл резкий подъём радиации. В дополнение к привычной огромной бета-активности добавилась гамма-активность более 1000 рентген. При этом ещё и радиоактивные благородные газы. Начальник хим. службы Донченко Вадим ничего сказать не мог, так как его приборы дозиметрии во всех отсеках "зашкаливали", упёршись в верхние уровни, их просто отключили. В отсеке работали моряки, мои подчинённые. Там предстояло очень много работ. В отсек должен пойти один из двух находящихся на пульте. Как командир отсека я с готовностью согласился туда уйти и сразу же ушёл к ребятам. Перед входом в отсек меня остановил корабельный врач майор м.с. Борис Ефремов (умница и шутник). Он заставил меня съесть пригоршню таблеток. Только потом, уже в госпитале, врачи объяснили, что эти таблетки спасали нас, существенно снижая вред от предстоящего облучения (вот только этих таблеток не получил остальной состав экипажа, да и не все спецтрюмные тоже).  В это время в отсеке были офицеры-специалисты Самарин и Максимов (по-моему). Они пытались вручную опустить центральную группу стержней левого реактора. Для этого они сняли с него биологическую защиту, влезли в верхнюю часть реактора и ломиками пытались провернуть приводы. Промучились они около получаса (в отсеке стояла жара свыше 40 градусов, и он был заполнен паром – в трюме кипела вода, покрывавшая оголённый при пожаре кусок главного паропровода). Поняв, что ничего сделать невозможно, и обессилев, они ушли. Я попытался продолжить их работу, раскачивая стержни вверх-вниз. Вверх поддавались, а потом вниз не шли. Таким образом только ещё больше задрав стержни, плюнул и прекратил это бессмысленное занятие. Мои ребята спецтрюмные в это время на правом борту добивались устойчивой работы турбопривода главного насоса первого контура ручным управлением. Через некоторое время в отсек зашёл командир корабля Павел Леонов и потребовал доложить, что происходит. Я ответил: "Что-то с реактором левого борта". Он дал мне время разобраться и ушёл. Спецтрюмные закончили настройку правого борта, очень вымотались, и я видел, что им очень плохо. Борис Ефремов (доктор) увёл их, а старшина команды Николай Логунов пошёл отдохнуть в уголке отсека. Теперь я работал один. Выполнял команды из пульта. Открывал и закрывал клапаны первого контура. Но больше всего мучений доставляла откачка воды из трюма. Эту радиоактивную воду мы сбрасывали в соседний пятый турбогенераторный отсек через открытый люк, а принимали её ребята с команды турбогенераторщиков (где было моё место службы и моих сослуживцев Володи Газина, Вани Пыдорашко, Вани Панченко, Саши Миняева, Вани Немченко, Виктора Котельникова, Коли Осянина, Зинона Митрофанова и др.). Но беда была в том, что вода кипела в трюме. И создавала проблемы в работе насоса. Бегал я в галошах к насосу, когда он переставал работать, и снова его запускал (так и пытались в новеньких галошах спасать новенькие ядерные реакторы!). А потом я почувствовал себя крайне плохо. У меня началась частая рвота и навалилась слабость. Было ужасно стыдно перед командиром БЧ-5, потому что считал, что это "морская болезнь" (в госпитале рассказали, что это были симптомы лучевого поражения). После того как полностью отсекли левый борт и по второму контуру прекратилось поступление пара от парогенератора, оголённый кусок остыл и вода перестала кипеть в трюме. Наша самодельная система осушения заработала стабильно и отпала необходимость в "галошной вахте".  В отсек вновь вошёл Леонов П.Ф. К этому времени, сопоставив все факты, я твёрдо представлял себе обстановку и доложил её командиру корабля: "Активная зона левого реактора разрушена, урановая керамика топливных элементов (легче сплава) вышла из реактора в трубы первого контура (проложенные по всему отсеку без биологической защиты) и облучает весь отсек. Реактор левого борта отсекли, мощность нулевая. Поддерживаем сплав в жидком состоянии, для обеспечения возможности конструкторам исследовать причины аварии в базе. Реактор правого борта ненадёжен. Спецтрюмные вручную сделали всё, что было возможно для сохранения мощности и хода корабля. Но ребят уже нет и некому что-то подправить, если потребуется. В трюм поступает вода из текущих секций парогенератора правого борта через первый контур. Эту радиоактивную воду выбрасываю в соседний, пятый отсек, через их люк. Считаю, что состояние правого борта нисколько не лучше, чем было до аварии у левого. Тот же грязный сплав, а выбросы благородных газов свидетельствуют о трещинах в его топливных элементах. Развалиться его активная зона может в любой момент, просто от движения сплава внутри реактора. Если остановится наш "насосик" осушения трюма или увеличится поступление воды – она зальёт сплавные трубы и выведет из строя электронасосы второго контура. Теплосъём в активной зоне немедленно прекратится, и она точно развалится, а лодка останется без хода". (Если это соответствует действительности, я имею ввиду доклад Матвея Офмана Леонову, то напрашивается вопрос: «Почему на корабле не объявлен сигнал РО и не прекращены были хождения по кораблю? Почему был объявлен обед, когда в отсеках вовсю радиоактивно фонило?») Павел Фёдорович пробормотал: "А что тогда будет с экипажем?" И рассказал мне, что ему не разрешили входить в базу, "рекомендуют" идти в пункт рассредоточения и там, на рейде, ждать решений из Москвы. Они могут занять несколько дней (в моём разговоре с командиром БЧ-5 А.А. Ивановым, спустя три десятка лет, он подтвердил, что первоначально поступил с базы запрет на вход АПЛ). Остановиться и ждать. Если бы Леонов выполнил это указание, то, возможно, умерло бы не четыре подводника, а половина состава, из 144-х, которые находились на корабле. И тут же спросил: – Сколько времени ещё сможет работать правый борт. – Не знаю, –ответил я. – Может час, а может и сутки.  Командир атомохода капитан 1-го ранга Леонов Павел Федорович. На левом тоже работали строго по Инструкциям... " и всё-таки он развалился". Чем правый лучше? Леонов задумался на минуту и твёрдо произнес: «Всплываю и иду в базу. Будь что будет». Вскоре я услышал команду: "Открыть люк четвёртого для проветривания в атмосферу!" Понял, что мы всплыли. Кто-то сверху, из надстройки, дёргал рукоятку моего люка, пытался его открыть. Помог снизу, из отсека, отодвинуть защёлку, и крышка люка ушла вверх. Из люка хлынул яркий солнечный свет, морской воздух и улыбающиеся глаза комдива живучести – Злобина. Я высунул голову из люка. Была чудесная погода и высоко на рубке, как на картинке маринистов, стояли наши офицеры. В отсек вновь пришёл Борис Ефремов и передал приказ покинуть отсек. Я вспомнил, что старшина спецтрюмных Логунов из отсека не уходил и, скорее всего, отдыхает на ветоши, под реактором. Полез под реактор и наступил на бесчувственного Николая. С большим трудом, вдвоём с Ефремовым, который тянул сверху, мы вытащили Логунова на настил. Борис опять накормил нас пригоршней таблеток и вывел из отсека. Что дальше происходило со мной – не знаю. Как будто провалился в чёрную дыру. Смутно отрывочно вспоминаю, как меня тащили по пирсу, поили молоком в базе. Помню себя и спецтрюмных в вертолёте. Потом самолёт, на котором десять моряков и я. (В том самолёте летел и автор этой книги, нас было десять человек – кроме Матвея и меня, в самолёте находились: Николай Логунов, Виктор Гриценко, Вадим Куликов, Александр Петров, Алексей Фомин, Евгений Дурденко, Захарку Юрий и Владимир Воевода.)  Привезли в Ленинградский госпиталь, где сразу сделали первое от уже ожидавших нас офицеров со строящейся подводной лодки. И с этого дня начались долгие медицинские будни – болезненные пункции костного мозга, переливания, капельницы, уколы. Болезненное лечение лучевых ожогов на лице, руках и ногах, болячек во рту. Через два месяца почувствовал себя выздоравливающим. А в конце третьего месяца меня посетил "штабной", который так цинично выталкивал лодку в море. Сыто улыбаясь и считая себя полубогом, он изрекал: "Ты счастливчик. Мы решили не привлекать тебя к уголовной ответственности за всё, что ты натворил на лодке. Так что можешь спокойно продолжать лечиться". Наверное, он ожидал от меня искренней благодарности, но что-то в моём лице ему не понравилось. Он начал поспешно доказывать мою вину. Суть его доказательств сводилась к следующему: "На пульте работал – ты, поднимал мощность реактора – ты. Командовал моряками в отсеке, тоже – ты. Кто работал – тот и ошибался, больше некому. А за ошибки надо отвечать". И после этого, он, посветлев лицом, торжественно заявил: "От себя лично награждаю тебя ценным подарком – авторучкой" (за 9 рублей 80 копеек – чек прилагался). Так и не дождавшись от меня положенного ответа, он царственно развернулся и вышел. Потом больше года меня переводили в разные клиники госпиталя и санатории. И только в конце 1969 года я вернулся в Гремиху, получил документы и уехал в Ленинград. Говорят, что наши флотоводцы в своих играх отводят ракетным лодкам одну роль – "разгрузить" своё оружие по врагу и утонуть. Наверное, и мне они нагадали только один поход. А может фортуна повернулась ко мне задом, когда по своей глупости я бросил занятия физикой на бетатроне.  Теперь назначение на лодку и другие приметы во время встречи лодки на пирсе казались совсем несчастливыми. Сияющая всеми цветами могла предупреждать о радиации, которая будет "светить" (жаргонное название радиоактивности) во всём спектре – альфа-, бета- и гамма-лучах. Место, где была приварена подкова, оказалось самым опасным. Рядом из реактора поднималась большая труба первого контура. У подковы она изгибалась и уходила вниз. В месте изгиба всплыла из реактора и сконцентрировалась урановая керамика. Гамма-излучение здесь было наибольшее – 2000 рентген. Труба не была защищена биологической защитой, так как проектанты считали сплав свинца самой лучшей защитой. И на память о службе на К-27 у меня ничего не осталось. Ни благодарности – авторучка "сгинула" куда- то в окно после того, как закрылась дверь за штабным. Не осталось ничего из вещей – вся моя военная форма, все записи параметров установки, все чертежи и эскизы оказались радиоактивными, и попали в могильник. Дозиметристы не поленились, пришли ко мне на квартиру и забрали всё, к чему я прикасался ещё до выхода в море, вплоть до постельного белья. Раньше они закрывали глаза на то, что мы уходили с лодки "грязными". А после аварии они тщательно прикрывали свои "тылы" и не хотели оставлять каких-либо улик. Остался один часто повторяющийся до сих пор мучительный сон-быль (привязался проклятый): Госпиталь. Палата. Прекрасный солнечный летний день 1968 года. В окно моей палаты влезает с бутылкой и закусью в руках улыбающийся бывший спецтрюмный Ращупкин (в этот раз в море он не пошёл – уехал поступать в военное училище). Во всю свою глотку он орёт: "Здравия желаю, товарищ лейтенант! Помянём души всех наших "спецов" и будем жить!" В это время в коридоре, как эхо раздаётся жуткий крик. Раскрывается дверь, в неё входит мама Витюши Гриценко и рыдает: "Офицер, верните мне моего сына"…  P.S. Хочу только сказать, что все работы в реакторном отсеке Матвеем Офманом и его ребятами выполнялись при наличии высокой радиации, которая превышала все допустимые нормы. Кстати, при приёме воды с реакторного отсека в наш пятый, у моего коллеги по команде турбогенераторщиков Ивана Панченко рассоединился шланг и вся радиоактивная вода окатила его до пояса. Сегодня-то "купание" даёт о себе знать. После госпиталя Матвей Офман продолжал службу на режимном предприятии до 1989 года. Многократно лечился в госпиталях города Ленинграда. Перенёс несколько сложных операций. В настоящее время капитан 2-го ранга, кандидат технических наук. Проживает с женой в Санкт-Петербурге. Продолжение следует 10-я дивизия подводных лодок (1976-1982). А.С.Берзин. Часть 7.21.02.201208:0421.02.2012 08:04:44
Те же слова могу сказать и о контр-адмирале И.И.Карачеве. Гонтаев и Карачев всегда были благожелательно настроены к людям, не старались их "утопить", а смотрели в корень: что человек собою представляет, какова его подготовка, знания и умение.
Оценки по результатам инспекции были следующие. Штабу 2-й ФлПЛ — "удовлетворительно", тылу флотилии— "удовлетворительно", 8-й ДиПЛ—"удовлетворительно", 10-й ДиПЛ—"удовлетворительно" (К-10—"удовлетворительно", К-201 —"удовлетворительно", К-429 — "удовлетворительно" ). Маршал К.С.Москаленко захотел лично повидать командиров двух ПЛ, которые осуществили переход с СФ на ТОФ. Запланировано было эту встречу провести в Доме офицеров, наш офицер закупил часы для этих командиров, которые должен был им вручить маршал К.С.Москаленко. Но все планы он же и изменил. Встреча в Доме офицеров не состоялась, так как маршал решил пообедать на ПКЗ, где ему приготовили всякие деликатесы, он на них посмотрел и потом спросил: "А приготовить можете?" В рекордный срок была приготовлена манная каша, которую он с удовольствием съел и, придя в хорошее настроение, спросил: "Кто кашу приготовил?" Тут же к нему привели очень упитанного мичмана-кока. Маршал его поблагодарил и, вспомнив, что он должен кому-то вручать часы, он и вручил часы упитанному коку, а с командирами уже не было времени беседовать.  Вторая проверка состоялась через два года. 7 сентября 1980 г. прилетела часть инспекции Министерства обороны во главе с вице-адмиралом А.М.Гонтаевым. На 8 сентября назначили строевой смотр и проверку проведения политических занятий. Пришла телеграмма по поводу К-122 4-й ФлПЛ, на которой во время БС произошел пожар и были жертвы. Вице-адмирал А.М.Гонтаев спросил командующего 2-й ФлПЛ вице-адмирала А.И.Павлова: "Кто будет руководить тактическим учением 10-й ДиПЛ?" Павлов ответил, что руководить будет контр-адмирал Берзин. Гонтаев с удивлением поинтересовался: "Как он может сам собой руководить?" Начальник штаба 2-й ФлПЛ контр-адмирал Г.Ф.Авдохин из-за спины Гонтаева жестами показывает Павлову, вы мол, руководитель. 8 сентября в 08.50 собрали в конференц-зале штаб 2-й ФлПЛ и командование дивизий. Докладывал Павлов. Гонтаев спросил: "Какие оценки и места за зимний период получили дивизии и их штабы?" Павлов ответить не смог. За строевой смотр получили оценку "удовлетворительно". Все офицеры штаба дивизии были собраны в учебном центре, где контр-адмирал В.Н.Чернавин проверил их на знание уставов ВС. Общая оценка "хорошо". 9 сентября у членов экипажей К-429 и К-184 (который в это время "держал" К-204) была проведена проверка знания оружия массового поражения, знания были оценены как удовлетворительные и хорошие. 10 сентября на лодке был проверен экипаж К-204 по выходу в ракетную атаку. По окончании проверки личному составу КБР сразу же было приказано прибыть в учебный центр, где их проверили на умение выходить в торпедную атаку по надводному кораблю. По приказу представителя инспекции я произвёл разбор выполненного упражнения, который, конечно, также оценивался. Поставленную задачу выполнил, как положено по документам. Сразу же об этом офицер штаба 2-й ФлПЛ доложил вице-адмиралу А.И.Павлову. Тот звонит мне: "Вот вы при разборе проявили принципиальность, а это всё пойдёт в акт инспекции против дивизии". Вечером Павлов снова звонит мне: "Я запросил штаб флота, чтобы вы руководили ракетными стрельбами крылатыми ракетами. Мне нужно руководить стрельбами баллистическими ракетами".  После этого я прибыл к контр-адмиралу Г.Ф.Авдохину для решения рабочих вопросов. К нему зашли вице-адмиралы А.М.Гонтаев и А.И.Павлов, и командующий 2-й ФлПЛ заявил: "Берзин будет руководить ракетными стрельбами крылатыми ракетами". Гонтаев возмутился и сказал: "Руководить стрельбами должны вы, так как командир дивизии должен быть на подводной лодке и управлять ударной группой подводных лодок". Павлов ранее служил на подводных лодках с баллистическими ракетами, крылатые ракеты и тактику их использования, очевидно, знал плохо и поэтому не хотел руководить стрельбами. Павлов снова обратился к Гонтаеву: "Пусть Берзин проведет инструктаж участников тактического учения и ракетных стрельб в Камчатской флотилии". Гонтаев согласился. 11 сентября я убыл в штаб соединения кораблей охраны водного района, где состоялся инструктаж. В этот же день вице-адмирал А.И.Павлов провёл инструктаж командиров ПЛ, которые должны были участвовать в тактических учениях и ракетных стрельбах, а также офицеров своего штаба. Кто-то написал ему вопросы, которые он должен задать командирам, но было видно, что сам он в них не разобрался. Инструктаж был похож на плохую пьесу, участники которой друг друга не понимают. В этот раз сначала были ракетные стрельбы, а после тактические учения. 12 сентября рано утром я вышел на К-325 (капитан 2 ранга В.П.Валуев) в море. Заняли свою позицию, потом подошла К-429 (капитан 2 ранга А.О.Губанов). Подошел СКР с находившимися на борту вице-адмиралами А.М.Гонтаевым и А.И.Павловым. Руководил ракетными стрельбами А.И.Павлов.  Далее подошел крейсер «Александр Суворов» с маршалом К.С.Москаленко. Поступило приказание погрузиться под рубку, чтобы маршал К.С.Москаленко мог нас наблюдать, хотя мы должны были бы идти уже на перископной глубине. Я должен был организовать одновременный старт с двух ПЛ, поэтому с К-429 постоянно поддерживали звукоподводную связь, проверили хронометры с точностью до секунды. Наконец, с СКР была получена команда погрузиться на стартовую глубину. Далее время отсчитывали по хронометру. Ровно в назначенное время ракета стартовала, через 8 секунд стартовала ракета и с К-429. Всплыли, узнали от экипажа самолёта, что обе ракеты попали в мишень. На СКР, где были А.М.Гонтаев и А.И.Павлов, маршал К.С.Москаленко подсадил на борт корабля генерал-лейтенанта и полковника следить за моряками (Павловым и Гонтаевым), чтобы моряки не "сжульничали". Гонтаев страшно обиделся. СКР подошёл к мишени и сфотографировал дырки в сетке от попадания наших ракет. Когда СКР вернулся в базу, то все пошли на доклад к маршалу К.С.Москаленко. Тот сначала позвал к себе генерал-лейтенанта, который доложил, что "жульничества" не было. После этого К.С.Москаленко вышел из своих апартаментов и позвал к себе ужинать А.М.Гонтаева и А.И.Павлова. Их он заслушивать не стал, лишь сказал: "Мне всё ясно". 13 сентября я проводил групповое упражнение с командирами ПЛ, которое было спланировано инспекцией для выявления качества обучения и уровня подготовки. Присутствовали вице-адмирал А.М.Гонтаев, контр-адмирал В.Н.Чернавин и капитан 1 ранга Ямбих. Всё прошло нормально. Гонтаеву понравилось, он поставил оценку "хорошо". На следующий день А.М.Гонтаев меня спросил, на какую должность я собираюсь в Москву. Для меня это прозвучало весьма удивительно. Я ответил: "Я не собираюсь в Москву". Гонтаев:. "Павлов мне сказал, что вы не хотите идти по командной линии, а хотите только в Москву". Я ответил, что со мной Павлов об этом никогда не беседовал. Гонтаев и Карачев заметили особое "расположение" Павлова ко мне и к .  14 сентября состоялся инструктаж участников тактических учений и торпедных атак по ОБК. 15 сентября ночью начали развёртывание на тактические учения. В море вышли К-325, К-429 и К-204, на которой находились А.О.Губанов и я. Я должен был руководить ударной группой и в конце учений организовать совместный ракетный удар по ОБК. Учения прошли успешно. 17 числа состоялись торпедные стрельбы по ОБК, который состоял из крейсера «Александр Суворов» и двух СКР. Командир К-429 капитан 2 ранга А.О.Губанов удачно вышел в торпедную атаку: две торпеды навелись на крейсер, вторую атаку выполнил по СКР — торпеда извелась. Командир К-325 капитан 2 ранга В.П.Валуев вышел в торпедную атаку на "удовлетворительно", атаку затянул и стрелял вдогон. 18 сентября вице-адмирал А.М.Гонтаев назначил меня руководителем торпедных стрельб по одиночному боевому кораблю. Атаку должны были выполнять К-557 пр.675МК и К-14 пр.627А из состава 45-й ДиПЛ. Инспектором пошёл контр-адмирал В.Н.Чернавин. 19 числа вышли в море на СКР-59. По УКВ я проинструктировал командира К-557 капитана 1 ранга А.А.Чернышева и дал задание. Видимость была полная, командир в перископ наблюдал СКР-59, шумы корабля фиксировали гидроакустики. Чернышев лёг на контркурс, потом крутился под носом СКР-59, пропустил его над собой, а потом выстрелил по какой-то случайной цели, как сказал один товарищ из инспекции: "На звук унитаза". Торпеды пошли на мыс Маячный. Оценка "неудовлетворительно". Следующую атаку выполняла (командир — капитан 2 ранга Саранчин, старший на борту — НШ 45-й ДиПЛ капитан 1 ранга Зайцев).  Саранчин Валерий Иванович На перископной глубине находились до дистанции 34 каб до цели, так как не могли погрузиться из-за неисправности клапанов вентиляции и кормовых горизонтальных рулей. Погрузились, переключились на случайную цель, выпустили две торпеды. Одна торпеда тут же всплыла в точке залпа, другая прошла прямоходом. Оценка — "неудовлетворительно". В море после стрельб по УКВ докладывал вице-адмиралу А.И.Павлову и рассказал всё, как было. Он ответил, что оттого, что экипаж готовили не мы. нам не легче. 21 сентября был проведён разбор тактических учений. Я сделал подробный доклад, с анализом действий всех участников. А.И.Павлов, пока я докладывал, сигнализировал мне, чтобы я "сокращался". Далее выступал А.И.Павлов, который толком о наших действиях ничего не сказал. В заключение А.М.Гонтаев отметил, что по тактической подготовке 10-я ДиПЛ отличается от остальных дивизий в лучшую сторону, а также в ней лучше провели разбор учений. 22 сентября прибыл на ГиСу «Анадырь» НШ 10-й ДиПЛ капитан 1 ранга Н.Н.Алкаев, который встречал ПЛ СФ (РПКСН и К-43). Последняя прибыла в нашу дивизию. 28 сентября начались учения по переводу дивизии в состояние полной боевой готовности. Учения прошли на оценку "хорошо". 3 октября заслушивали акт инспекции Министерства обороны СССР. Нашей дивизии поставили оценку "удовлетворительно". Маршал К.С.Москаленко в конце пошутил, что оценку инспекции можно увеличить всем на единицу.  10-я ДиПЛ подверглась двум инспекциям Министерства обороны (в 1978 и 1980 гг.), результаты обеих проверок были оценены положительно. На инспекциях ПЛ действовали в тактических группах с фактическим использованием ракетного оружия в сложных условиях. За эти годы ПЛ отработали тактику действий в группах, что в дальнейшем позволило дать дивизии наименование противоавианосной. Аварийные ситуации Работа по предупреждению аварий велась командованием дивизии, в первую очередь моим заместителем по ЭМС капитаном I ранга С.А.Москаленко и флагманскими специалистами, постоянно и довольно активно. За время моего командования соединением было только несколько аварийных ситуаций. I июня 1979 г. К-10 вышла из базы для перехода в Приморье для дальнейшего базирования в 29-й ДиПЛ. Подводная лодка следовала в подводном положении, шла зарядка АБ. Командир 2-го дивизиона БЧ-5 капитан 3 ранга Соловьев, который должен был руководить зарядкой АБ. напился и лёг спать. Шла зарядка током четвёртой ступени, остановились вентиляторы (по какой-то причине сгорели предохранители), далее из-за неправильных действий командира электротехнической группы капитан-лейтенанта Остаплюка произошёл взрыв АБ №1, в результате частично было повреждено 25 аккумуляторных баков. Взрывом разбило двери в каюту начальника медицинской службы старшего лейтенанта Ястребова, и осколком выбило ему правый глаз, остальные получили легкие ушибы и царапины. Подводная лодка всплыла в надводное положение и вернулась в базу, где было проведено расследование и восстановлена АБ. Капитан 3 ранга Соловьев пьянствовал до этого случая несколько лет, на мои предложения командующему флотилии об увольнении его в запас был всегда единственный ответ: "Воспитывайте". 23 июня К-10 начала переход в Приморье и без замечаний прибыла к новому месту базирования.  В марте 1981 г. К-184 с 273-м экипажем ПЛ (капитан 2 ранга Т.Л.Москаленко) вышла в море на глубоководное погружение. К-184 обеспечивала К-43 (командир — капитан 2 ранга Н.Я.Марьяшин, старший на борту — заместитель командира дивизии капитан 1 ранга А.А.Шиков). Глубоководное погружение прошло нормально, после всплытия Москаленко решил подойти поближе к К-43, маневрировал на глазок. Всё, что можно нарушить, — нарушил, всем, чем можно пренебречь, — пренебрёг. Восемь месяцев он плавал с заместителем командира дивизии капитаном 1 ранга В.Т.Козловым, последний отзывался о нём хорошо. Выпустили в море без "няньки", и от самостоятельности человек видимо ошалел. В результате неграмотного маневрирования ПЛ столкнулись. Предпосылкой к этому послужил и тот факт, что на К-43 Н.Я.Марьяшин и А.А.Шиков находились в штурманской рубке, а на мостике был лишь один вахтенный офицер капитан 3 ранга Волков, который никаких действий не предпринял. Видимость была полная. В результате столкновения К-184 получила в носовой части вмятину легкого корпуса. Передние крышки ТА не открывались, а один ТА потерял герметичность. Подводные лодки вернули в базу, где был произведен разбор случившегося. Занимался "разбором полетов" лично командующий ТОФ адмирал В.В.Сидоров. К-184 на одну неделю пришлось ставить в док, где все повреждения были устранены. В это же время на К-320, стоявшей в базе у пирса с 228-м экипажем (капитан 2 ранга Г.А.Сорокин), старшина команды трюмных открыл клапан подачи воздуха в отсек вместо клапана продувания ЦГБ. Результат — нарушена герметичность переборки аппаратной выгородки и надуло "пузо". До 10 апреля устраняли это "пузо". Из Москвы был вызван с учёбы вице-адмирал А.И.Павлов, которому по его приезде я сделал доклад об общей обстановке в возглавляемой мной дивизии и, в частности, о столкновении К-43 и К-184. Вышестоящее командование приняло решение снять Т.Л.Москаленко и А.А.Шикова с занимаемых должностей.  10 августа нам сообщили, что в 25-й ДиПЛ произошло столкновение РПКСН (капитан 1 ранга Куликов) с СКР (старший на борту командир — контр-адмирал В.В.Привалов). РПКСН выполнял торпедную стрельбу по СКР. руководителем стрельб был командир дивизии. Сторожевой корабль после обеспечения стрельбы лёг в дрейф и включил эхолот, а командир РПКСН услышал работу эхолота и решил, что это работает стукач торпеды. Вместо того чтобы всплыть в запланированной точке, он пошёл в подводном положении к "стукачу" (фактически к СКР) и по прибытии в точку начал всплывать и оказался под днищем СКР, который чуть не перевернулся. Был пробит корпус СКР, потребовалось вмешательство АСС КВФ, чтобы предотвратить затопление корабля. Результатом последующего разбирательства стало снятие с должности контр-адмирала В.В.Привалова и назначение его с понижением. В период описываемых событий запомнилась посадка К-175 в Красном море на мель при заходе в бухту на о. Дахлак. Спустя 9 часов лодка самостоятельно снялась с мели, последующий осмотр показал, что повреждений корабль не получил. Продолжение следует.  Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
|
