Я понял, что их закрывает уходящая от меня к берегу вершина волны, с саженок перешёл на спокойный брасс, чувствуя, что меня уже подталкивает вперед могучая сила откатившейся и догоняющей теперь меня волны. Я поплыл к то появляющимся, то пропадающим далеко впереди силуэтам баркасов. Здесь волн больше нет, и грохота прибоя не слышно, и качает вроде бы как-то ласково. И не было, было просто нетерпение. Скорее туда, к людям. Оглядевшись вокруг при очередном подъёме на пологой волне, я увидел и справа и слева от себя головы других пловцов и совсем успокоился. Подплыл я к внезапно появившемуся передо мной баркасу, вернее, меня волна прямо об него шмякнула, но я не ушибся, выставив вперед руки. А вот влезть в него не успел, так как меня от него отбросила другая волна. Только после второго раза меня подхватили руки спасателей и как мешок втащили в баркас. Я свалился на его дно, а спасатели уже тянули руки к следующему подплывающему с выпученными как у карася глазами. И таким манером прошла вся операция. Нас пересчитали, убедились, что все в наличии, и флотилия двинулась к стоящей далеко на горизонте «Волге». Тут я и увидел, что дельфины, которых я не встретил ну пути, всё же тут есть. Они носились вокруг баркасов, выпрыгивая из воды, как будто радовались нашему спасению, и так провожали нас до самого судна. С тех пор я очень люблю этих животных. Я потом часто встречал их в водах Тихого океана, стоя на мостике подводной лодки, и всегда рад был этим встречам, напоминающих мою морскую юность. Не буду много распространяться о первых военно-морских буднях, скажу только ещё, что нормальная размеренная учёба у нас началась после нового года, когда полностью был восстановлен учебный корпус, но поскольку мы росли вместе с растущим заново училищем, быт наш резко отличался от быта в других училищах. Мы периодически участвовали в восстановлении города Севастополя, вплоть до конца второго курса. Но это делалось уже размеренно, по плану. То есть периодически, как в обычный наряд, отправлялось на работу какое-либо подразделение. Обычно это был взвод. Иногда конкретные работы закреплялись за каким-нибудь конкретным подразделением.
К примеру, мой третий взвод первой роты в начале второго курса оборудовал водную станцию в бухте Песочная, расположенной между нашим училищем и раскопками древнегреческого города Херсонес. Мы с утра до вечера ныряли в бухте на глубину до трёх-пяти метров, привязывали канаты к затопленным катерам, бочкам, ящикам и прочему хламу, а трактор-тягач выволакивал их за эти канаты на берег. Мы строили пирсы, выравнивали дно в их районе, насыпая привозимый самосвалами песок. Другие взвода были заняты другими работами. В течение четырёх лет учебы интересных и поучительных для меня событий было видимо-невидимо, но боясь наскучит, остановлюсь здесь на трёх.
В середине второго курса соответствующие работники установили, что курсант старшина 2 статьи Лазаревич (Геной его звали) при поступлении в училище скрыл важные факты своей биографии, боясь, что его не зачислят в училище, узнав, что он был в немецком плену. Он скрыл, что в начале 1942 года, когда ему было 17 лет, его вместе со старшим братом немцы угнали из родной Белоруссии в Силезию на шахты. Оттуда он в группе с другими узниками бежал. Во время этого побега многие, в том числе и его брат, погибли. Ему же удалось добраться до Чехословакии, где он вступил в словацкий партизанский отряд. Когда туда дошла Советская армия, он вступил в её ряды и провоевал до конца войны. В автобиографии же он написал, что в армию вступил на нашей территории, когда достиг призывного возраста. Сразу же был издан приказ об его отчислении из училища, а политотдел отдал распоряжение комитету комсомольской организации исключить его из комсомола за проявленную нечестность. Комитет отказался единолично принимать такое решение и настоял на созыве общеучилищного комсомольского собрания. На этом собрании выступающие от руководства училища и незначительная часть курсантов заклеймили Гену позором, заявляя, что он проявил нечестность и неуважение к партии и её помощнику – комсомолу. Комсомольцы же в подавляющем большинстве говорили по-другому. Да, он проявил нечестность, но не из-за корыстных целей, а из-за желания поступить учиться в училище, чтобы стать на всю жизнь защитником Родины, каким он себя показал во время войны. Скажи он правду, его лишили бы такой возможности. Да, защитить его от отчисления из училища мы не можем, потому что не вправе. Но вправе сохранить его в рядах комсомола. Такое право он заслужил с оружием в руках.
Началось голосование, и из зала не поднялась ни одна рука за его исключение. И второй раз, после разъяснительной работы, проведённой с нами поротно и повзводно, собрали собрание, но мы не изменили своего решения. Гена уехал домой комсомольцем. Теперь второй случай. Был у нас курсант старшина 2 статьи Максимук, который являлся физоргом комсомольского бюро 1 роты. Он был общительным и весёлым парнем. Хорошим организатором. Отличник учёбы и хороший спортсмен. И вот, когда мы были на практике, кажется на крейсере «Красный Кавказ», в одну из суббот, сразу после большой приборки к борту подошел катер, из которого по трапу на крейсер поднялись два человека в лёгких плащах и, встреченные дежурным офицером, прошли в дежурную рубку. Через несколько минут по судовой трансляции прозвучало: «Курсант Максимук, прибыть в дежурную рубку!». Мы как раз в кубрике забивали козла. Отложив костяшки домино, Максимук поднялся из-за стола и ушёл в рубку. И больше мы его не увидели. Позже вахтенный у трапа рассказал, что видел, как Максимук вышел из рубки вместе с двумя теми посетителями, они спустились по трапу на катер, и катер сразу же ушел к берегу. Уже позже, встретившись во Владивостоке (помнится, это было где-то в 1960 году) с бывшим работником нашего училища, который, насколько я помню, был на кафедре физподготовки, я узнал от него, что тот Максимук был вовсе и не Максимук, а бывший офицер эсэсовской дивизии «Галичина», воевавшей на Украине. И был не 1925-го года рождения, а 1921-го. Документы у него были от расстрелянного немцами его родственника, очень похожего на него. И что его после войны заслали к нам, чтобы он внедрился в Вооружённые силы СССР.
Третье запомнившееся событие, связанное лично со мной, произошло в конце третьего курса на практических занятиях по подрывному делу. Руководителем занятий был опытный подрывник – мичман Гвоздобоев, обликом своим оправдывающий свою фамилию, громадного роста и с пудовыми кулаками. Наша группа состояла из десяти человек, а так как командир отделения по какой-то причине отсутствовал, то я был за старшего. Высадившись с катера в бухте то ли Камышевой, то ли Казачей, уже не помню, мы проводили там всякого рода подрывы. Много там было для этого разных объектов. И полуразвалившиеся строения и разная, оставшаяся со времен войны техника. План занятия был уже завершён, но оставался ещё один заряд. Мичман, страстный рыболов, решил немного порыбачить, а нам доверил найти ещё что-нибудь стоящее и подорвать. И мы отправились на поиски объекта. Смотрим – торчит наполовину из песка рогатая мина. Похоже типа КБ. Объект стоящий. Прикрепили мы к одному из рогов заряд и сделали все остальное точно, как и положено. Разнесли провода на соответствующее расстояние, отрыли укрытие, проверили пульт, подсоединили к нему провода и повернули ключ. И сразу поняли, что мина-то действующая. Впереди в поднебесье взметнулся столб земли, огня и дыма. Земля под нами вздрогнула, а адский грохот, от которого аж мозги зачесались, сразу лишил нас слуха. И нас засыпало по самые уши. Выползаем, чихаем и чихания своего не слышим, а в носу щиплет от какого-то кислого запаха. Видим, бежит к нам мичман, руками размахивает, рот разевает, кричит что-то очень неприличное. И это неприличное касается нас. На это происшествие самое серьезное внимание обратил начальник училища Герой Советского Союза адмирал Колышкин, год назад сменивший на этом посту адмирала Жукова. С его подачи командир роты меня как виновника несанкционированного землетрясения отправил на гауптвахту на трое суток. И вот я на гауптвахте, и совесть меня мучает. Все думаю, что же там с бедным мичманом теперь сделали. Как же я его подвёл. И вижу – вот и мичман вместе с начальником гауптвахты идёт, и они оживленно о чём-то разговаривают. И мичман меня увидел, и почему-то улыбается. И самое удивительное это то, что он мне улыбается. Подошёл, хлопнул меня по плечу легонько, от чего я чуть вокруг своей оси не развернулся, подал мне свою руку и приветливо пожал мою ладонь, полностью утонувшую в этой лапище.
И говорит мне: «Не дрейфь. подрывник! Начальник губы обещал тебя сильно не притеснять. Посиди тут немного. Это полезно. А я тебе вот курева принёс». Оказалось, что мичмана вовсе и не наказали. Адмирал, похвалил его за то, что он так хорошо обучил своих подопечных подрывному делу. Мы-то, оказывается, всё сделали грамотно, то есть продемонстрировали хорошую выучку. Меня же наказали для большей пользы дела. Для острастки, чтобы не самовольничал в дальнейшем и не зазнавался, а понимал: хорошо сейчас обошлось, а могла и беда случиться. И это правильно. Вообще учёба была насыщена захватывающими событиями и богата незабываемыми впечатлениями. Всё было интересно, и я не испытывал никаких особенных трудностей ни в усвоении морских наук, ни в общении с однокашниками. Помню, как вначале я держался земляков и настороженно относился к другим. Но уже с первого курса все стало иным. В нашем третьем взводе первой роты из Оренбуржья я был один, ещё один из Уфы, а остальные были и из Тамбовщины, и с Подмосковья, и с Поволжья, и из Одессы, Днепропетровска и Кривого Рога. И все были прекрасными товарищами. Одни одесситы – два Виктора Евсеев и Скабард – чего стоили! Когда Евсеев переходил на неповторимо-смачный одесский жаргон, то это стоило послушать. Жванецкому до этого далеко. Вроде: «Заходим в кабак, так там народу – битками набито, с яблоками негде упасть». Я ни разу не видел его в растерянности или озадаченным. В любой ситуации он находил выход и ободрял, поддерживал других. Другой Виктор, который Скабард, был человеком другого плана. Говорил редко, больше молчал, но уж если как скажет, то так, что вопросов больше не требуется. Был он невозмутим. Кто-то выразился: если сверху будет падать кирпич, то Скабард и голову не поднимет, пройдёт так спокойно, что кирпич застесняется и упадёт мимо. На уроках он очень внимательно слушал, но ничего не конспектировал, на самоподготовке в основном читал художественную литературу. Он даже в курилке читал. Стоит в клубах дыма, в правой руке самокрутка дымится, в левой раскрытая книга. К этому все привыкли и не обращали внимания.
При подготовке к экзаменам, а на неё обычно отводилось не менее трёх дней, он в первый день рыскал по книжным магазинам или библиотеку перекапывал, набирал кучу всяких пособий и учебников. Во второй день всё это перелистовал, а в третий день все это отодвигал в сторону и обращался к классу: «Ребята, у кого есть хороший конспект?». Ему давали, и он его успевал бегло просмотреть и на другой день блестяще сдавал экзамен. Он был отличный пловец, и мы с Евсеевым были подстать ему. В училище был обычай, когда преподаватель в начале экзамена раскладывал билеты на столе, то первых трёх вызывал не по списку, а предлагал подойти добровольцам. Оба Виктора и я сразу поднимали руки. Мы сдавали первыми и до конца экзамена, практически до обеда у нас было свободное время. Мы, оставив одежду в казарме, бежали к морю, плавали и загорали до построения на обед. Обычно мы выплывали из Песочной, проплывали вокруг развалин Херсонеса и на берег выходили или в бухте круглой, или у памятника погибшим кораблям при входе в Севастопольскую бухту. Там мы немного загорали, а иногда, в зависимости от времени или погоды, сразу разворачивались и плыли обратно, проплывая таким образом более пяти миль. Это вовсе не рекорд. На праздновании дня Военно-Морского флота мы в числе сотни других пловцов участвовали в звёздном заплыве. В сопровождении катеров мы в белых беретах стройными рядами плыли из бухты Песочной до самой водной станции, толкая плотики с разными транспарантами, это было около семи миль. Вообще в нашем училище для купания нам была предоставлена полная свобода. В хорошую погоду мы этим занимались практически всё свободное от учёбы время. Даже после вечерней поверки у нас до отбоя было достаточно времени, чтобы, выбежав из казармы, попрыгать со скал в воды Стрелецкой бухты. Море со свободным доступом было вокруг. На западе от казармы в ста шагах Стрелецкая бухта, на севере в пятистах шагах – открытое море, на востоке, тоже в пятистах шагах – Песочная бухта. И нигде никаких заборов, никаких КПП. Летом в период свечения моря в вечернее время купание выглядело фантастической феерией. Не только мы оставляли за собой светящиеся траектории, но иногда в нашу компанию врывалась стая дельфинов, и тогда море буквально закипало огненными трассами и сверкающими искрами брызг. Не раз мы отваживались купаться и в штормовую погоду, хотя делать это у скалистых берегов было опасно.
И однажды там случилась беда. Правда, она не была связана с купанием. Наше отделение в одну из суббот во время большой приборки было отправлено на берег бухты стирать дорожки, шторы, скатерти из ленкомнаты. Мы со стиркой задержались и запаздывали на обед. Командир отделения Вася Харичкин решил отправить кого-нибудь в роту сообщить, чтобы на нас заказали расход. Для этого гонец должен был преодолеть скалистую кручу, чтобы попасть в роту кратчайшим путём. Пробираться вдоль берега до казармы пришлось бы среди валунов и прибоя, что долго. Скабард посоветовал послать курсанта Шереметьева, сказав, что этот известный пройдоха, если сорвется, то не упадет, а будет парить в воздухе. Все посмеялись, потому что сказанное очень точно характеризовало всем известные способности Шереметьева всегда выходить сухим из воды. Но Вася почему-то решил не рисковать подчинённым, оставил за себя Скабарда и на кручу полез сам. И сорвался. Сильно он покалечился, после того, как отлежал в госпитале, был демобилизован. Очень жалко было всем расставаться с ним. Он был замечательный товарищ, все искренне любили и уважали его.
Время несло меня вдоль выбравшей меня дороги, а я всё ещё не определился в отношении своего будущего. К моему стыду, оно вроде и не интересовало меня особо. И меня даже не настораживал сам факт безразличия к своему будущему, к тому, что я вроде как не от мира сего. В этом отношении вспоминается один случай, когда, будучи в отпуске после второго курса, я встретился со школьным учителем по истории. Оба мы были рады встрече, так как история всегда была моим любимым предметом. В процессе разговора он спросил меня, кем я собираюсь стать конкретно: штурманом, или артиллеристом, или минером. И я растерялся. В моем сознании мелькнул дурацкий ответ: и тем, и другим, и третьим хотел бы я быть. Но, будучи всё-таки не окончательным идиотом, я этот мысленный ответ не озвучил, а сказал, что не решил еще. И когда на вопрос, сколько хоть получать я буду, став лейтенантом ВМФ, я тоже ответил, что не знаю, что как-то не задумывался об этом. Он посмотрел на меня с каким-то настороженным интересом и удивлением и тактично перевел разговор в другое русло. Ничто тогда не предвещало, что училище я окончу штурманом, так как по этой специальности я успевал вовсе не лучше, чем по другим. В артиллерийском деле мне везло больше. У нас был прекрасно оборудованный кабинет артстрельбы, и практические занятия в нем проходили очень интересно. Когда стоишь в рубке и смотришь в окуляр дальномера, панорама открывается как в действительности. И палуба под ногами покачивается, и облака над морем движутся. И вот на горизонте появляется цель. Её нужно опознать, получить данные об элементах движения: дистанция, курсовой угол, относительная скорость. С учётом угла и скорости ветра, а также дальности стрельбы рассчитать ВИП (величина изменения пеленга). ВИР (величина изменения расстояния). Принять решение о виде стрельбы или очередью или залпом; уступом вправо или влево, и дать команду. С учётом видимых результатов надо вносить корректуру, учитывая ещё и своё маневрирование и предполагаемый манёвр цели. И как не вспомнить тут Славу Синегубова из Тамбова, который додумался значительно упростить расчёты производимые в уме с помощью составленных им дополнительных таблиц. Мы быстро усвоили это, и дело у нас пошло успешнее. А какое удовлетворение получаешь, видя, как за целью встает ряд всплесков (перелёт), потом всплески перед целью (недолёт) и затем накрытие цели.
Так же интересны были тренировки на столе атаки на бригаде противолодочных кораблей, где мы отрабатывали поиск и атаку подводной лодки. И тут у меня были очень даже неплохие успехи. А вот в штурманском деле я как раз в лучшую сторону не выделялся. Нет, я освоил все способы определения своего места в море, быстро выполнял навигационную прокладку, достаточно разбирался в штурманских приборах. Даже гидрометеорология, казавшаяся многим нудным предметом, мне почему-то нравилась. Но отличных оценок по штурманскому делу у меня было меньше, чем по другим наукам. У меня не хватало аккуратности, и очень уж коряв мой подчерк. Это, видимо, потому, что слишком рано я грамоту освоил и писать научился самоучкой, до школы, то есть минуя процесс выведения палочек и крючочков в тетрадке в косую линию. Ведь до сих пор, чтобы читающие поняли, чего я такого написал, я вынужден выводить полупечатные буквы. Помню, как однажды преподаватель по навигации капитан 1 ранга Медведев, проверяя мою прокладку, укоризненно посмотрел на меня и спросил: «Курсант Щербавских, а вы которой ногой прокладку делали? Похоже не правой, а левой. Не обессудьте, хоть и приплыли вы туда, куда надо, но кроме тройки, я вам ничего другого предложить не могу». Очень ехидный и остроумный был капитан 1 ранга Медведев. Но я на него не с обиде. Тем более, что на выпускных экзаменах он мне поставил оценку «отлично». Но, главное, знания он мне дал твёрдые. И вот, несмотря на все, когда вначале четвёртого курса нам предложили 3 варианта дальнейшей учебы, я без колебаний выбрал штурманский факультет. Почему? Видимо, к этому был какой-то намёк в самом начале моей дороги.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
«...Первое: иногда недостаточно жестки и пунктуальны. Второе: много слов слишком, чуть-чуть меньше эмоций. Третье: больше сдержанности и выдержки. Владейте голосом и лицом. Четвертое: больше индивидуальной работы с курсантами. Выделение группы хорошо, но это плохо влияет на мнение остальных. Пятое: меньше гласного самобичевания. С работой согласен, благодарим за многое, спасибо за цель».
«... Прожили мы с Вами О.К. ни много, ни мало, а полгода. Мою симпатию Вы завоевали еще тогда, в первый день, когда подсели ко мне и начали беседу о том о сем, в общем, знакомство. Помню его дословно. В памяти у меня, да думаю и у всех нас, останется и сад, который мы сажали все вместе, и песни, которые Вы нам пели в машине. Песня и Вы неразделимы, так уж оно и есть. Давно анализирую, пытаюсь что-то перенять для себя, но не удается, видно еще много надо над собой работать, чтобы стать таким же командиром. Я рад, что мы вместе будем жить еще полгода, думаю, что и потом оставшееся время мы будем вместе. Желаю, чтобы будущие матросы, которые будут в твоем подчинение, так же уважали и любили тебя, Олег как мы».
«...Порой мне кажется, что я знаком с Вами минимум 2 года, так прочно Вы вошли в мою жизнь, а знакомы ведь всего 5 месяцев! Я навсегда запомню это время - именно за этот период я стал настоящим курсантом. Это Вы, О.К., научили меня носить нашу красивую военно-морскую форму, дали эталон командира-воспитателя личного состава, заставили понять, что я «в первом взводе, а не в каком-нибудь третьем» - чем я и горжусь, «зажгли» меня своей игрой на гитаре, и я решил, что буду стремиться к такому уровню игры на гитаре. Я рад, что именно Вы были у нас ЗКВ и, будь моя власть, я бы оставил Вас до последнего срока, т.е. до Вашего выпуска. Но, Вы не уходите совсем, и я уверен, что наша дружба будет крепнуть, и мы почерпнем еще много того, что так необходимо морскому офицеру».
«...Уважаемый О.К.! В Вашей работе как ЗКВ я, признаться, не обнаружил никаких более или менее значительных недостатков. Это действительно так. Взыскания, по-моему, Вы всегда накладывали, по крайней мере, на меня, справедливо. Мне понравилось в Вас такое качество, как умение признать свои ошибки и недочеты, и то, что Вы не пользуетесь принципом: «Прав тот, у кого больше прав». А теперь, разрешите поблагодарить Вас за все то хорошее, что я от Вас получил. Благодаря Вам, я взглянул теперь на многие вещи иначе и, по-моему, правильнее. Спасибо Вам большое! Р.S. Если я тут написал что-нибудь не так, то, пожалуйста, забудьте все это, но учтите, что я это написал совершенно искренне».
«...За время нашей совместной службы, в вашей деятельности, как ЗКВ нашего взвода, серьезных недостатков и упущений с вашей стороны, на мой взгляд, не было. Ваша строгость, порой даже излишняя, иногда, конечно, вызывала обиду, но это все мелочь, и как написано в уставе на строгость командиров не жалуются, и поэтому, это, скорей достоинство в вашем руководстве. Больше ничего сказать не могу. И, вообще, спасибо за хорошее отношение как равного к равному».
«... Недостаток - вспыльчивость. Считаю Вас требовательным и принципиальным командиром. ...1. Что мне понравилось, и в чем я бы хотел подражать Вам: 1) Принципиальность, полнейшее отсутствие панибратства. 2) Неустанная требовательность. 3)Умение держать себя перед строем. 4) Аккуратность во внешнем виде. 5) Чувство коллективизма. 6) Умение «войти в положение». Это самое главное, но далеко не все. У нас в 111, даже самые скептики ценят Вас за справедливость. 2. Что я посоветовал бы Вам устранить, над чем подумать: 1) В столовой иногда Ваши темы для разговоров не аппетитны. 2) Не стоит снова срываться на мат, если Вы решили его больше не употреблять. И еще одно. Может быть это специфика училища, и здесь можно больше строить свои отношения с подчиненными па вере в то, что он хороший и поймет, но на флоте, наверное, где матросы - не свой брат- курсант, чуть-чуть «покруче». Словом, по пословице (по это уже как напутствие): «На флоте лучше иметь мягкий шанкр, чем мягкий характер».
«...О.К.! За то время, которое Вы были ЗКВ-1, в Вашей работе я особых недостатков не видел. Еще я думаю то, что думают многие из класса: в том, что класс оказался отличным, есть Ваша немалая заслуга. Вашу деятельность я рассматриваю только с положительной стороны».
«...О.К.! За полгода, которые Вы с нами работали, в Вашей работе вряд ли были недостатки, по крайней мере, я считаю так. Когда-то мне не нравилось, что Вы меня наказывали, я даже обижался на Вас. Но иначе ведь нельзя. Ведь Ваша задача была воспитывать из нас хороших курсантов, и я думаю, что Вы многое для этого сделали. Спасибо Вам».
«...Вы верно заметили, что в нашем классе нет коллектива. Но что сделать, чем зажечь ребят. Здесь создались отдельные группы, а целого класса нет. Ведь нельзя жить по волчьему закону: Я думаю, что все Ваши требования вместе с нашим пониманием дела и поддержкой, сделают класс образцовым. Я вполне одобряю Ваши требования».
«...Мы с Вами жили вместе больше 5 месяцев. Мы о Вас узнали много, но о нас Вы узнали еще больше. В Вашей работе мне лично нравится то, что Вы умеете «давить на совесть», т.е. умело подходите к людям разных характеров и нравов. Это мне очень нравится. Претензий у меня особых нет. Разве что такой пустяк, как физзарядка. Когда Вы подсчитываете нам, то получается чуть-чуть высокая частота. Старшина роты считает чуть-чуть медленнее. Ну, в общем, от бега остается неприятный осадок. А если попробовать счет исходя из состояния организма, т.е. чтобы был такой счет, чувствовался «запах воздуха». Этот бег называется лечебным. Но это надо попробовать. Вот и все, что я могу сказать, правда, это так несущественно. В общем, с точки зрения психологии все в норме».
«...О.К.! Во многом Вы правы, что фраза, брошенная мной насчет оповещения, была не правильной. Но, не кажется ли Вам, что «шкурничество», о котором Вы много говорили - слишком резко. Разве Вы не допускаете вариант, что такая моя реакция может быть вызвана какими-то причинами, из-за которых было просто необходимо уволиться? Причина довольно веская, мне не хочется вспоминать о ней, но рассказать о ней я могу».
«...Послание старшине. О методе Вашем и работе. О немногих итогах. Сразу о просчете, который совершен Вами, о котором узнал недавно, вернее потом. Многое из всего того, о чем мы говорили с Вами, заставило задуматься над сказанным. Со многим согласен. Принцип верен. Расхождения в некоторых частностях. Как Вы говорили, в бывшем 111, Вас сразу поняли, а здесь поняли не все. Почему так? Вы сами в принципе не делаете того, чтобы это дошло до каждого. Если бы такие беседы проводились с большинством, то и результаты были бы другие. Вы как суеверная мать, боялись показать свое дитя: вдруг сглазят. Не надо бояться, если уж взялись, то надо как можно шире, пусть с Вами многие не согласились (есть такие), но думать то Вы их бы заставили. Многих в нашем классе надо, оказывается, и убеждать в необходимости требовательности. Примером может служить В.Г.: в его представлении все должно быть объяснено, демократия, одним словом. Это потому, что он свое предназначение понимает неправильно. Кроме В.Г. есть еще и другие. Опасность таких людей в том, что у них сложилось свое мнение о большинстве вопросов. Поколебать эту уверенность в себе смогли Вы, чей авторитет у нас неоспорим. Поколебать для начала мнения, а дальше может больше. Да и Вам легче было бы, если бы все, если не понимали бы, то хотя бы знали, для чего Вы все делаете. Почему строже других ЗКВ требовали? Можете возразить: не могу же я всех переубеждать, заставить мыслить по-своему. Это другой бы не мог, а Вы можете. Заставили же Вы меня жить по плану, а я ведь в душе был страшный анархист. На будущее. Когда лейтенантом придете на флот и будете продолжать свою работу, попытайтесь вовлечь в нее всех своих подчиненных, Вам, думаю, будет от этого легче. Хоть будут люди знать, что у Вас такие убеждения, потому Вы так и поступаете. Не будет непонимания и отсюда - ненужных обид. Второе. Меньше разбрасывайтесь. Вспомните о том, что Вы собирались делать за год и о чем говорили. Много ли сделали? Вспомните. Со стороны виднее, лучше уж промолчать. Лучше сделать, чем просто болтать, потом можно и поговорить. Все пока. Это мое личное мнение. Раз уж просили высказаться. Поработали Вы, ей богу, неплохо. Жаль, что уходите».
«...С надеждой в будущее свет глядим мы нынче вместе, и вот подводим, наконец, итоги общей песни. Итоги действительно были неплохими, даже пока хорошими. Но, надеясь на то, что много еще придется выслушать Вам лестных слов, скажем несколько обычных. Не совсем научились учитывать некоторую неоднородность людей, много субъективизма. Иногда кажется, что слишком много бесполезных повторений, многие положительные идеи не находят логического завершения, как впрочем, и вредные. В некоторых моментах важные события пропускаются с таким же пристальным вниманием, с каким обнаруживаются не важные следствия из других. Признавать это нужно более резко. А так, во многом наши взгляды на военную службу совпадают. Основное нормально».
«...Это не официальная характеристика или какое-либо свидетельство. Это просто мое мнение, которое совершенно свободно может быть ошибочным. Но хочу сказать, что с самой первой встречи я понял, что с Вами у нас работа пойдет. Хотя, сначала Вы и показались мне слегка болтливым, но позже я понял, что слова у Вас не расходятся с делом. Интересен прием со своим уставом внутреннего состояния и устоями совместной службы. Очень часто я убеждался, что у Вас сильная воля и Вы не из тех, кто может только приказать небрежным тоном, а сам заняться отвлеченными разговорами с подчиненными. Есть и отрицательная черта: это скорее пережиток, этакий, иногда, «словесный понос», но Вы способны его вовремя остановить, хотя это часто характеризуется избыточным душевным отношением к человеку. Вы быстро разбираетесь в людях и часто в откровенной беседе говорите свое мнение о нем. Думаю, в дальнейшей службе с матросами так нельзя все о себе рассказывать. Это допустимо только в среде курсантов, а у матросов может вызвать отрицательную реакцию. Мне кажется, авторитет добывается работой, а о себе можно говорить только касаемо каких-либо конкретных случаев из жизни. В общем, мне кажется, что как товарищ, Вы прекрасный волевой человек. Но не совсем правильно. Кажется, это у Вас оттого, что Вы слишком мало знали настоящей ласки. Любовь вещь коварная,... Что касается метода командования и воспитания, то он рассчитан на людей, на которых можно положиться. Т.е. это как советские законы: человек дисциплинированный их не чувствует, начинает буянить кто-нибудь (Ч.) Вы его бах-бах и человек выходит с обвисшими ушами, а Вы его все «долбаете и долбаете». Правда, в конце концов, это дает свои результаты, но если человек слаб, надо ему просто объяснить, а не бить, правда, Вы это тоже делаете. Я за таких офицеров, счастье служить с Вами».
«...Множество раз предупреждали о разговорах в строю, давали десятки «последних» предупреждений. Наказывали мало. Лучше действовать по Крылову «там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить». Имело место некоторое пустословие. В остальном Вы сроднились со взводом, стали его неотъемлемой частицей. Стали гораздо ближе, чем все другие командиры, за это Вам большое спасибо. Не поддавайтесь Вашим настроениям. Ваше плохое настроение иногда отражалось на других. В такие моменты не поддавайтесь желанию сорвать его на ком-нибудь. Это бывало в редких случаях. Но лучше устранить и это. Будьте и в дальнейшем нашим первым другом и советчиком».
«...Итак, О.К. мы с Вами прожили почти 7 месяцев. И Вы просите, чтобы я проанализировал Вашу работу. Ну, что же, я попробую, хотя вряд ли получится что-нибудь путное. До службы в училище я вообще не представлял, что такое армия и какие законы действуют в ней. На гражданке я привык жить вольно, без каких- то ни было стеснений. Я любил защищать себя от нападок, если меня ругали, то я всегда умел найти оправдательные доводы. Здесь меня поразило то, что ты не можешь ничего сказать в свое оправдание. Как говорится «нет тебе оправдания»! И, вот первым исполнителем этой теории, явились Вы, О.К. Я понимаю, что Вы можете сказать: мол, необходима железная дисциплина и т.д. и т.п., но ведь существуют еще и условия, которые не дают тебе сделать то-то и то-то. С одной стороны с Вами было вроде как-то проще, можно было, и поговорить и пошутить..., но с другой стороны - тиран, деспот. Может быть так и надо, но все-таки я с этим не согласен. Например, с А. я держусь более свободно, чем с Вами. Однако в его глазах это не означает, что я распустился и подрываю основы дисциплины, просто А. знает, что я знаю меру и на привязи меня держать не надо. И мне, как бывшему рабочему (все-таки год работы на производстве открывает глаза на многое) этот Ваш деспотизм сразу бросился в глаза. Потом меня интересует такой вопрос, вот Вы стараетесь вбить в нас азы дисциплины и, наконец, добиваетесь успехов (идеально заправленные рундуки, построение за 1 минуту, оружие в идеальном порядке...), все это хорошо, но, вот беда: первый же наш отпуск «сводит на нет» все Ваши усилия, и все начинается сначала. Так как же с сознанием? Ваше же кредо очевидно: только наказание. Подумайте над этим. Вы могли бы быть заботливее. Помните, как-то ко мне приезжала мать, но так случилось, что мне нужно было заступать в оповещение. И, вот тут Вы отнеслись ко мне как-то холодновато. Пошли навстречу, разрешили уволиться, но все это с сожалением и полу - презрением к моей просьбе. Знаете, где было здорово? Это в лагере, когда сажали деревья. Там Вы были одним из нас. Ну, а, в общем, работа велась хорошо, и не все ли равно какими методами результат достигнут. Люди делали свое дело, что и требовалось. Если мне когда-нибудь придется выступать в роли ЗКВ или другого командира, я возьму за основу Ваш метод и форму работы. Правда, кое-что изменю, попробую поэкспериментировать».
Вот таким Я остался в душах этих вторых моих мальчиков... Вчерашних советских школьников... Об особом Состоянии Души, которое периодически проявлялось Моим Взводом в сложные моменты Жизни, свидетельствует вот такой эпизод... Представьте себя на Моем Месте: за четыре дня до Нового Года вам ставят задачу заступить в караульный наряд! Новый Год - особый праздник.... К нему готовились заранее, поскольку было непросто достать шампанское, сухую колбасу и другие аксессуары новогоднего стола. Аналогично - с новогодними рандеву: что, где, когда, кто, с кем... Новогодние наряды - особые... Их планируют задолго до срока исполнения. Со скандалами зачастую... С жеребьевкой, как правило... С «подковёрными» играми... Короче, новогодние «герои» свою Печальную Участь знают заранее... Сам был в этой шкуре, поэтому свидетельствую: Радостного Чувства не испытал.... Одно дело - наряд одиночный... А тут - караул! Это - одиннадцать бойцов надо внезапно «оторвать» от запланированного новогоднего стола... Из-за не совсем понятных обстоятельств... Просто - «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...» В таких ситуациях, понятное дело, никто за Тебя «хомут волочь» не желает. Поэтому Я сразу принял Решение: заступать! Осталось сообщить это решение Взводу. Вот они, стоят передо Мной... Неожиданно для Себя я произношу самую что ни на есть заурядную речь: «Нам поставлена боевая задача: несение новогоднего караула... Я могу назначить личный состав Сам, но, учитывая потребность в Особом Душевном Настрое для выполнения поставленной задачи, хотел бы сформировать караул из Добровольцев. В вашем распоряжении два часа». Вот и все! И ушел... Никаких вопросов... Гробовая тишина - и Я... Через час Я получил «Боевой листок - челобитную» со списком добровольцев. Это был практически весь Взвод... Вот он, этот листок.. Пожелтевший за тридцать лет... Читаю - и снова чувствую комок слез в горле... Как тогда... Это была Гордость и Счастье Командира. Мы можем! Мы должны! Мы будем! Спасибо Тебе, Первый Взвод... За то, что Ты был в Моей жизни... Мне удалось «подвинуть» пацанов к Служению и Жертвенности, применяя Личный Пример, Требовательность и Заботу о Людях... Они начали становиться частью Системы.
Система это заметила, а Конвейер Верноподданности в очередной раз «поднял» меня на новую ступеньку: вскоре Я стал Старшиной Роты, а вскоре - заместителем Командира Роты, теперь уже - второго курса... Это - Пик моего курсантского «Взлета». Я прошел испытание Властью в самом начале пути к Командирскому Мостику... Система Приняла Меня, а Я - Принял Систему... Я Добросовестно Работал на Нее, а Она платила Мне тем же... Я чувствовал Огромное Моральное Удовлетворение от Работы с Людьми... Мы понимали друг друга... Я и Система... «Отличный взвод»... «Отличная рота»... Это - уже признание Моей деятельности в училищном масштабе, поскольку подобные звания присваивались приказом начальника ВВМУ им. М. В. Фрунзе. А Сам Я - «троечник»... В зимнюю сессию получил «тройку» по одной из профилирующих дисциплин... И смех и грех... Были у нас мастера особого сорта: специалисты по «расколу» системы выкладки экзаменационных билетов... Поясняю: билеты можно раскладывать перед экзаменом как угодно... Можно их перемешать на глазах у изумленной курсантской братии («Садист!») - только и ахнет строй... А можно разложить определенным порядком: в один ряд, в два, в три... веером, внахлест... Первые четверо - «камикадзе» - всегда брали только крайние билеты: слева сверху, справа снизу, справа сверху, и слева снизу... Пятый брал «центр», а дальше начиналась «расколка»... то есть, «группа товарищей» определяла, где именно и какой именно билет лежит.... Бывали, конечно, и «проколы», но в целом система давала стабильную результативность. Я никогда не полагался на нее и всегда старательно готовился ко всем экзаменам. Но..., начиная с третьего курса, ежедневная Командная Работа поглощала Меня... Поэтому Учеба постепенно превратилась в Нечто Сопутствующее Основной Деятельности. Я перестал систематически прорабатывать учебный материал, «подвиги» второго и третьего курсов канули в Лету, а посему - даже тщательная подготовка уже в ходе сессии в целом ничего не решала и не спасала... Так было и на этот раз. Моя «очередь» была где-то в последних рядах списка сдающих. Все спокойно ожидали своего часа. И тут произошло Невероятное!!! Представьте себе: вы - председатель экзаменационной комиссии... Экзамен идет уже несколько часов. Все устали и как избавления ждут окончания рутинной процедуры. К столу подходит очередной из будущего «хамского отродья» и докладывает, что для сдачи экзамена прибыл. Вы ему: «Берите билет». Он берет и ..., не глядя в Билет, говорит: «Билет такой-то, вопросы ясны». Какой была бы ваша реакция в этом случае? Реакция нашего преподавателя была из Ряда вон Выходящей: мгновенно поняв, что сдача идет по системе, он тут же перемешивает билеты на столе... А Следующим был Я... И в то время уже Умел Держать Удар... Еще не хватало «неуд» получить на старости лет (ведь наша рота - четвертый курс -- уже была в статусе «Женихи-Невесты»). Все обошлось... Два часа позора - и итоговая оценка - «удовлетворительно». Нам не нужен высший балл - лишь бы отпуск не пропал!
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
