Достав из-под ребенка что-то непонятно черное и мокрое, выжала из этой штуки накопившуюся жидкость, расправила и снова подложила под тельце ребенка.
Оказалось, что это заранее приготовленная и вычесанная оленья шерсть, заменяющая и пеленку, и вату.
Когда девочка родилась ее выкупали в снегу, а затем поместили в этот комбинезончик, в котором она обречена находиться до того, как не начнет ходить, и мать сошьет ей комбинезон большего размера.
Очень сожалею, что мне не удалось выяснить, как умерла старуха Новатькиргина: естественной смертью или по старому обычаю.
Новатькиргин, рассказывая о смерти жены, смеялся. Он говорил примерно так: - хорошо умерла. Много удовольствия получила на пароходе, вернулась в ярангу и умерла. Это хорошо.
Крайне нуждаясь в отдыхе, я покинул гостеприимного Новатькиргина и с разрешения Иттоургена направился в его ярангу, где разжег айяк, и как только стало тепло, лег и сразу уснул.
Проснулся я от чьего-то прикосновения. Это была жена Иттоургена, совавшая мне какую-то посудину и говорившая что-то совершенно непонятное.
Рассердившись, я прогнал ее, и больше никто меня не беспокоил.
Выспавшись, я увидел Иттоургна, по-видимому, только что забравшегося в полог. Лицо его выражало высшую степень довольствия, а в холодной части яранги слышался плачь его жены.
Выяснилось, что пока Иттоурген был занят разговорами с Новатькиргином, его жена уединилась с младшим сыном Новатькиргина. За это он ее не пускал в теплый полог.
Когда он милостиво разрешил ей войти в полог, и из под откинутой шкуры, прикрывающей вход, показалась вползающая на четвереньках супруга Иттоургена, я ужаснулся.
Лохматая, грязная, со свисающими через широкий ворот одежды тощими грудями, с измазанным и мокрым от слез татуированным лицом, она была похожа на кого угодно, только не на человека, не на женщину....
— Что ж ты плачешь? Ты же получила удовольствие? - так встретил ее улыбающийся муж.
Считая, что мне пора двигаться дальше, на «Лейтенант Шмидт», я попросил, чтобы Иттоурген отвез меня на мыс Певек и стал одеваться.
Но перед прощанием меня ждало еще одно испытание.
Иттоурген полез в угол полога и извлек из-под кучи шкур, что-то замотанное в тряпки и шкуры.
" Разматывая этот сверток, он лукаво посматривал на меня. Оказалось, что это кастрюля с побитой эмалью, а в ней... жидко замешанная масса из подаренной мной муки...
Иттоурген делал брагу?!
Подув на поверхность, чтобы отогнать плавающую сверху шерсть, Иттоуген зачерпнул кружкой эту жидкость и протянул мне.
Пришлось попробовать. Но пить я не мог.
Укоризненно на меня посмотрев, Иттоуген выпил эту кружку, сладко причмокивая, затем выпил вторую, и мы вышли из яранги.
Он запряг мне собак. Теперь у меня их было шесть, и предложил ехать, махнув рукой по направлению восточного крутого склона мыса Шелагского.
— А ты? — удивленно спросил я его.
— Моясыпичка...
То есть я должен ехать один, а .
Я еще никогда самостоятельно на собаках не ездил, дороги не знал... Погода нисколько не улучшилась, дул холодный, колючий ветер, мело снегом. Темень — в десяти шагах не видно... Я растерялся.
— Эттакай тагам — говорит Иттоурген. То есть собаки отвезут, понял я.
Выхода не было. Принайтовав свой почти пустой мешок и крикнув собакам знаменитое «Тагам!», я поехал...
Иттоурген тут же скрылся в яранге.
Я знал, что мне нужно пересечь мыс Шелагский с морской восточной стороны на западную — берег Чаунской губы и только...
Собаки дружно тянули. Где был крутой подъем я, соскакивая с нарт, помогал им, подталкивая нарты.
Чем выше я поднимался, тем свирепее становился ветер, тем хуже различал я окружающую обстановку.
В то же время я ожидал вершины перевала и уже готовил остов для сдерживания инерции нарт при спуске с перевала на берег Чаунской губы.
И вот чувствую, собаки пошли веселее, нарты получили наклон вперед, — ага, значит все правильно, пошли на спуск.
Вскоре спуск закончился. Собаки пробежали небольшое расстояние по ровному месту и .... Перед ярангой Иттоургена.
Достигнув высоты перевала, они решили вернуться обратно, а я этого и не заметил...
Вызвав Иттоургена, и горестно разведя руками, я снова просил его отвезти меня. Отрицательно покачав головой, он развернул нарты и собак в нужное направление и я, снова один, опять крикнув «Тагам», отправился в путь.
Менее чем через час я вновь оказался перед ярангой Иттоургена, но теперь я заметил на вершине перевала торчащий камень, от которого, как мне казалось, собаки делали поворот влево, а нужен был поворот вправо.
В третий раз Иттоурген, не показывая никакого удивления, или возмущения моему неумению, отправил меня в дорогу.
Теперь я уже не щадил лица и не прятал глаз от пурги, внимательно следя за дорогой, и, когда собаки, поравнявшись с запомнившимся мне камнем, сделали попытку к левому повороту, я, крича «подь по», «подь по», что значит по собачьи «вправо, вправо», заставил их повернуть вправо.
Тут же начался и спуск. Спуск всегда опаснее подъема. Здесь вы рискуете свалиться с обрыва, в овраг, не удержав нарты, передавишь собственных собак и т.д. Поэтому, притормаживая нарты, я внимательно следил за склоном перевала. На мое счастье ветра с этой стороны не было. Вот и берег.
Проехав немного, я увидел какое-то полузасыпанное снегом сооружение. Запахло дымом. Собаки, чуя жилье, прибавили хода, начали повизгивать. Лихо подкатив к этому сооружению, оказавшемуся домиком из консервных ящиков, собаки остановились, сели на хвосты и уставились на меня. Тут же в стороне стояли еще двое нарт, и на снегу лежали, свернувшись калачиком, штук двадцать собак.
Хорошо, что не случилось обычной собачьей драки, а то мне, с ними, пожалуй, не справиться бы.
Крепко забив остов, я вошел в «дом», еле держась на ногах от усталости.
В единственной, тесной комнате, площадью два на два метра, за столом из ящиков сидело четыре незнакомых человека, топилась железная печурка и кипел чайник.
Представившись, я попросил у них передохнуть, на что получил согласие.
Выйдя, распряг собак, посадив их каждую , и снова вошел в дом.
Выпив кружку кипятка, я улегся под стол, вытянув ноги в стоящий напротив ящик, на котором сидел один из хозяев. По сторонам комнатки, вдоль стены домика места были заняты храпевшими каюрами — якутами. Сидевшие справа и слева, поставили свои ноги на меня. Засыпая, но, вслушиваясь в разговор за столом, я понял, что это какое-то начальство приехало обследовать какого-то местного начальничка.
Досталось ему здорово. Как я догадался, это тот самый молодой рыжеватый парень, сидевший против входа. Он-то, вероятно, и был хозяином этого дома.
Ругали его за неумение создать и организовать работу органов Советской власти среди чукчей. Особенно упирали на продолжавшиеся случаи умерщвления стариков (камака). Оправдываясь тяжелыми условиями, парень плакал.
Слушать дальше я не мог. Я заснул.
Проспал часа четыре. И проснувшись от холода (снизу сильно дуло), я сразу собрался ехать дальше.
Разговор у хозяев продолжался. Приободрившись после сна, я спросил их, кто они такие. Как мне запомнилось, это были Петелин из хабаровского крайисполкома, пограничник Небольсин и представитель Анадыря — он же первый председатель райисполкома в Чукотке (фамилию не помню).
С трудом внедрялся на Чукотке советский быт и законы.
Некормленые собаки тронулись неохотно, но подбадриваемые моими чукотско-русскими выкриками, вошли в обычный для собак , и часа через три я был у борта «Лейтенанта Шмидта».
Приняли меня хорошо.
Обстановка у них действительно сложилась нездоровая.
Главная причина — женщины, застрявшие на судне из-за зимовки, и отказавшиеся выехать домой в Россию на собаках через Якутск со своими мужьями, работниками Комсевпути.
На собрании я дал подробную информацию о порядках и жизни на «Колыме» и выступил в стенгазете с критическими частушками чуть ли не на каждого члена экипажа «Лейтенанта Шмидта».
Небольшая разрядка у них наступила, и на третий день я отправился в обратный путь, набрав подарков для Иттоургена и Новатькиргина.
С собаками я теперь обращался уже увереннее.
Путь до «Колымы» прошел без приключений — тем более, что от Шелагского каюрил сам Иттоурген, не упустив случая посетить наш пароход.
Иттоурген здорово помог мне в овладении искусством езды на собаках, проделав со мной несколько учебных поездок.
Я узнал, что собаки, нарты и упряжь требуют большой заботы и постоянного наблюдения. На каждую должны быть сапожки с завязками для предохранения лап от порезов об острые снежные заструги; для каждой нужно иметь теплые меховые пояса для защиты паха от резкого встречного ветра; сбруя (алик) должна быть подогнана для каждой собаки индивидуально и подшита мехом, чтобы не сбивать плеч передних лап; кормить собак нужно только после работы, но не досыта, иначе, перекормленные, они не захотят работать.
Нарты должны быть всегда исправны, полозья не должны иметь ни малейшего заусенца.
Перед выездом, нагрузив нарты, их нужно поочередно переворачивать на правый и левый борт и поливать их рабочую поверхность пресной водой, то есть оледенить - это очень снижает сопротивление трения и сберегает силы собак.
Так как собаки испражняются на ходу, нужно следить, чтобы полозья не наехали на теплые экскременты. Облипшие полозья будут драть дорогу как рашпиль, и собаки просто встанут. Нужно немедленно остановиться, очистить полозья, снова «навойтить» (оледенить), и можно следовать дальше.
Если собаки в пути будут все время оглядываться назад, знай — что-то неладно, возможно, что как раз полозья-то и облеплены снегом, и они тебе об этом сообщают.
Если какая-то собака в начинает плохо тянуть, филонить, остальные сразу это заметят и начнут, подлаивая, переругиваться и кусать симулянта. Ты должен принять меры, наказав эту собаку на глазах товарищей.
Привилегированное положение должны иметь вожаки — первая в упряжке елочкой пара: левый и правый, но не особенно, а то это может обидеть остальных работников упряжки...
Обогатившись опытом езды на собаках, я начал поездки в тундру за свежей олениной, необходимой для поддержания здоровья экипажа, для борьбы с цингой.
Первое путешествие через мыс Биллингс. Там жил русский старик Поваров. Еще до 1914 года Поваров эмигрировал из России в Америку (от войны), но, потеряв надежду выйти в люди, переселился на Чукотку, где и прожил к 1931 году уже восемнадцать лет.
Приняв меня как родного, Поваров, дал мне много полезных советов: как себя вести с чукчами, как беречься в тундре и так далее.
А цинга тронула и меня. Десны мои распухли, кровоточили, зубы шатались. Я слышал, что есть такое снадобье, стоит только помазать и все пройдет.
На это Поваров задал мне вопрос:
— Что ты взял с собой для еды?
— Как что? Консервы мясные и рыбные, хлеб, масло, чай, сахар. А на случай, если не хватит и придется есть у чукчей сырое мясо — горчицу, перец и соль, немного спирта...
— Эх ты, голова! Так у тебя цинга еще больше разовьется. Оставь у меня все, кроме хлеба, чая, сахара и спирта. А как только попадешь к чукчам, сразу ешь то, что едят они. А хлеб, чай и сахар понемногу отдавай им, как подарки.
Противно тебе будет первое время сырое мясо есть, но ты его не держи на языке, а глотай, не разжевывая, потом привыкнешь, понравится.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
