Одного из офицеров нашего дивизиона, комдив направил уладить определённые вопросы в тыл флота. За один рабочий день нужно было сделать много дел. Один он явно не успевал. В это время на дивизионе проходили переподготовку офицеры запаса из Мурманска. Были это мужички в возрасте 30-35 лет, окончившие в своё время мореходные училища и работающие на судах торгового и рыболовецкого флота. На наши корабли их послали вспомнить, чему учила военная кафедра училища. В помощь офицеру определили одного из старших лейтенантов, направленных на переподготовку. Если попал в список призванных на переподготовку офицеров запаса, чины и должности на «гражданке» значения не имели. Сделали они все запланированные дела в Росте, надо возвращаться в Видяево. До отправления рейсового автобуса несколько часов и мурманчанин предложил зайти к нему домой, отдохнуть и попить чайку. Сказал, что семью отправил, на период переподготовки, на юг, куда отправится сам после окончания сборов. Квартира пустая, никому не помешаем. Дело стоящее, зашли. Квартира на втором этаже, почти в центре города, дом «сталинка», хорошо со вкусом обставлена, довольно просторная. Случайно разговор вышел на гаражную тему, и хозяин квартиры предлагает посмотреть его гараж. Офицер удивился и высказал мысль, что ничего удивительного он в гараже не увидит, и тратить время на такие пустяки не стоит. На что хозяин квартиры возразил, что никуда из квартиры выходить не надо, надо лишь перейти в другую комнату. Повёл он своего гостя в другую комнату, а там оказался люк и лестница на первый этаж, где и был гараж. Гараж был устроен на месте бывшей раньше арки. В гараже освещение, отопление, водопровод, канализация и остальные милые автолюбителю мелочи. Посмотрели, вернулись к чаю, и офицер спрашивает хозяина: - «А где и кем ты работаешь?» - «Вторым секретарем в ».
Уши развесили, стали в хоровод.
Рабочий день у офицеров плавсостава, как известно, семичасовой. А именно, с семи часов утра и до семи часов вечера. После 19-ти часов, когда прошел развод суточного наряда, отпущенных домой офицеров увозил в посёлок Видяево автобус. В автобусе у народа приподнятое настроение, шутки, прибаутки, едут к семьям. Кто-то начал травить очередную весёлую историю, а автобус тем временем подъезжает к Т-образному перекрёстку, где должен повернуть направо к жилому городку. Налево дорога к причалам Урицы, а прямо - в губу Урица. Ограждения нет и за краем дороги скат с наклоном около тридцати или сорока градусов, а метров через сто – вода. Уже проехали матросский клуб, что на углу. И тут кто-то из офицеров командует водителю: «СТОП». Автобус останавливается почти у кромки и сидящий рядом с водителем офицер спрашивает у того: «Ты что делаешь?» У матроса водителя по лицу течёт пот, и он говорит виноватым голосом « Извините, забыл повернуть!»
Мы пошли провожать гостей. До чего же хорош Ленинград в июньские белые ночи! Трудно описать это. «Заря с зарею сходится», ночи нет, так светло и тихо... Будь я настоящим художником, а не мазилкой, который малюет кораблики и покрытое барашками море, я бы всю жизнь писал горбатые мосты над каналами, в зеркальную гладь которых смотрятся старинные дома; писал бы шпиль крепости, освещенный невидимым источником света; или пустынный Невский в прозрачном розовом воздухе; или застывшие на Неве корабли... Неслышно текла Нева: она была белая, словно политая молоком. Буксир тянул тяжелые, похожие на понтоны, баржи. В прозрачном воздухе застывал черной полосой дым. Ростральные колонны и колоннада Военно-морского музея, казалось, были нарисованы пастелью... — Пора домой, — сказал, наконец, отец, — завтра рано вставать. До свидания, друзья... — До свидания...
* * *
На другое утро я получил от Антонины письмо. «Только теперь я начала по-настоящему понимать, — писала она, — какое большое место занимаешь ты в моей жизни. Мне хочется быть с тобой, переживать все твои радости, горести (пусть их будет меньше!), делиться с тобой всем, что меня волнует. Я готовлюсь к зиме, к институту, целые дни провожу с дядей в садах, прочла, что могла о Мичурине... Моя будущая профессия мне по душе. Буду специализироваться на цитрусах. А как твои краски, карандаши? Ты не забросил их? Не забрасывай! У тебя, Никита, талант, и то, что ты будешь морским офицером, не помешает тебе быть художником. Стэлла просила передать Фролу: если ему писать лень, пусть черкнет несколько слов на открытке. Сама она ему не будет писать. Она на него обиделась. Она пишет, что Гоги женился, что они с Анико очень счастливы. Сейчас ночь, море светится в лунном свете, дядя работает в своем мезонине. Так тихо кругом! Спокойной ночи, родной!» Внизу — приписка: «Отец почему-то не пишет. Он здоров? Утешаю себя, что если бы он заболел, ты бы мне написал...»
* * *
Приехали Илюша и Юра. Илико привез полный чемодан вяленой , чернослива, инжира, чурчхелы, и мы, вывалив все это богатство на стол, устроили пиршество. Мама, видя, как мы уничтожаем сладкие черные плоды и аппетитные колбаски из орехов и крутого теста, посоветовала сбегать в аптеку и запастись слабительным. Но Илико убеждал, что от зестафонской снеди мы станем лишь здоровее, и уговаривал маму отведать всего. Весь его вид подтверждал, что зестафонские сласти действительно, кроме пользы, ничего не приносят. Он вспоминал, как принимали в Зестафони его отца, подводника: весь двор застелили коврами, собралось все население городка, и дом был украшен цветами. А вечером жгли в саду фейерверк, пили вино и отец с друзьями детства пел старинные грузинские песни. Юра свой отпуск провел в Севастополе. Он с увлечением рассказывал: — Вы знаете, братцы, весь город наводнили строители! Повсюду разбирают развалины, дробят камень, закладывают фундаменты. И на Приморском бульваре уже цветут розы и по вечерам гуляет много народа... А ведь было все сожжено: и кусты и деревья! Вот когда мы окончим училища, не останется и следов развалин. Каких настроят домов! Город строят из белого инкерманского камня... — А панорама? — поинтересовался Фрол.
— Уже . В лесах вся стоит. Да, вы знаете, на том месте, где бился с фашистами мой батальон, матросам поставили памятник... Стоял я, смотрел на него — и все вспоминалось, словно это было вчера... — Вот и мне вспоминается, как я ходил в бой на катере, — подтвердил Фрол. — И тоже кажется, будто это было вчера... — Да, ребята, с катеров-то вам самый горячий привет! — вспомнил Юра. — А о тебе, Фрол, даже пишут в газете! — Правду говоришь? Обо мне? — усомнился Фрол. — Честное нахимовское! Сам читал. В «Катернике». — Постой! Там ругают меня или хвалят? — Молодые матросы обещают брать пример с гвардии капитана первого ранга Рындина, с гвардии капитана второго ранга Гурамишвили, с гвардии капитана третьего ранга Русьева, а также с воспитанника Фрола Живцова! — Да ну тебя! У Фрола никак в голове не укладывалось, что кто-то может с него брать пример. А Юра уже спешил сообщить еще одну новость: — Братцы! А у Илюши-то — невеста завелась! — Невеста? У Илико?
— Ну да! Его старухи хотели сосватать. Ей восемнадцать лет, у нее — виноградник, барашки, индюки, сундук с платьями, косы до пят, глаза, словно плошки, , славится на весь Зестафони! А Илюшка с перепугу залез в подвал, где хранится вино, и просидел в темноте целый день! Отец едва убедил старых свах, что Илико не дорос до женитьбы. — Ну, и правильно отец сделал, — выпалил Илико, прожевывая хурму. — Дурака нашли! Человек еще на ногах не стоит, а они — женись! Вот окончу училище, вдоволь поплаваю, тогда решу — жениться или нет. Пойдемте-ка, дорогие, лучше покажите мне Ленинград. Отец все записал, что я посмотреть должен... Он вытащил из кармана длинную, мелко исписанную полоску бумаги. Мы чуть не умерли со смеху. — Ничего нет смешного, — надулся Илюша. — Отец только самое необходимое записал, в другой раз пришлет продолжение... Перед тем как выйти на улицу, мы привели себя в порядок. Брюки выутюжили, ботинки начистили. Такова была твердо усвоенная «нахимовская традиция». За один день, конечно, не увидишь всего Ленинграда и не зачеркнешь в памятном («что надо посмотреть») списке даже одной десятой всего перечисленного. Как говорится, нельзя объять необъятного, но Илико к этому стремился. И вопросы сыпались из него, как из автомата. — Это крепость, да? Сюда царь сажал революционеров? А это дом балерины Кшесинской? Говоришь, с этого балкона выступал Ленин? Вот бы послушать его... А как ты думаешь, тогда были установлены микрофоны? — Летний сад? — спросил он, когда мы перешли через Кировский мост. — Постой, постой, ведь это в Летнем саду Герман встречался с Пиковой дамой! Ай-ай-ай, совсем как в театре, похоже! А это что, Инженерный замок? Здесь, значит, Павла душили?
Мы дошли до Дворцовой площади — мимо Эрмитажа и . «А это Зимний дворец, да, Никита? «Аврора» стреляла по нему боевыми? Нет, холостыми, конечно, иначе она разнесла бы его вдребезги! А Зимний дворец ведь и моряки брали?» Вышли к Адмиралтейству, на набережную. Илюша не унимался: — А высоко поднималась вода во время наводнения? Отметка есть? Ну-ка, поглядим... Ого, не умей плавать — утонешь... — А правда, что Балтийский флот — Ленинграду ровесник? И Петр строил на Котлине первые форты? А где Петр стоял «на берегу пустынных волн»? Услышав мое решительное «здесь» (хотя я совсем в этом не был уверен), Илико быстро сбежал по гранитной лестнице — взглянуть на медленно катящиеся в залив серые волны... Мы шли по набережной, и я показывал друзьям Академию художеств на той стороне, сфинксов, которых разглядеть было отсюда почти невозможно, «Медного всадника». Фрол пояснил со знанием дела, что и среди декабристов, выходивших на Сенатскую площадь, были флотские... За мостом лейтенанта Шмидта стоял у стенки красавец-парусник, на борту его мы прочли: «Крузенштерн». — А напротив — училище! — Где? Где? — С мачтой на крыше, с куполом... — ...Нет, посмотрим поближе... Когда мы перешли через мост и подошли вплотную к училищу, меня охватило то самое волнение, о котором говорил Игнат. Через несколько дней я войду в тот подъезд, в который входили великие флотоводцы... Я, наконец, напомнил друзьям, что нам пора идти в Русский музей. Мы с сожалением расстались с Невой, с кораблями.
В вызвали маму. Она, как опытный штурман, взяла курс на самое главное. Илюша расспрашивал, в каком году написана та или другая картина, где учился художник, когда он родился и умер, — и все записывал в свою карманную книжечку, подаренную ему для этой цели отцом. Юра был в восторге от Шишкина, а Илико — от кавказских пейзажей, напоминавших ему знакомые с детства места; Фролу больше нравились жанровые сюжеты. Когда многое, но далеко не все, было осмотрено, мама проводила нас вниз и просила не опаздывать к обеду. Стояла жара. Горячий асфальт жег подошвы. Мы вернулись к Неве, но и у воды было душно. Эх, хорошо бы сейчас пойти в море на яхте! Я спросил, нравится ли друзьям Ленинград. — Очень! — воскликнул Юра. — Мне кажется, я ничего подобного в жизни не видел! — Смотри, пожалуйста! — ударил Илико каблуком по гранитной плите, — и на этом самом месте, говоришь, было болото? А на скольких островах, Никита, стоит Ленинград? Он записал ответ в свою книжечку. — Хороший город! Можно сказать, отличный! Но и неплохой городок! — добавил он тут же.
Каждый имеет право гордиться своим родным городом.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
