Последний спектакль Юношеского театра «Храбрый портняжка» братьев Гримм. В центре Зиновий Борисович, слева Храбрый портняжка – Игорь Ильин, справа – Анатолий Маковеев, между «портняжкой» и Зиновием Борисовичем – костюмер Анна Захаровна.
Приюти ты в далях необъятных
Как и жить и плакать без тебя!
Прощание с Зиновием Борисовичем состоялось в его доме – Дворце, несмотря на запрещение ритуалов в служебных помещениях, вышедшее накануне нашей утраты.
Зиновия Борисовича провожали его ученики: Народные артисты Борис Корныш, Дмитрий Барков. «Кем бы вы были, василеостровская шпана, если бы не наш строгий учитель и понимающий нас Отец? Сколько благодарности было в словах Заслуженной артистки Татьяны Самариной, режиссеров Эрика Горшевского и Михаила Михеева, преподавателя театрального института Алексея Лескина, зам. директора Дворца Просвещения Анатолия Маковеева.
Благодаря Зиновию Борисовичу, я вступила в партию, чтобы иметь возможность защитить, как руководителю, тех, кто не имел право голоса на партбюро или собраниях, тех, кто не мог за себя постоять. Таких было достаточно много. По статусу я должна была служить партии еще с двадцати двух лет, но считала себя недостойной. Коммунист – человек чести, ответственности и нечеловеческой отдачи – мое убеждение. Мое руководство терпело меня, беспартийную, многие годы, этот статус никогда не отражался на моей работе.
Во дворце пришлось вступить в партию, чтобы иметь возможность, как руководителю, защищать тех, кто не имел права голоса или не умел сам себя защищать.
Анатолий Маковеев – студент Юношеского драматического театра 1960 года и Анатолий Дмитриевич Маковеев – зам. директора Юсуповского ДК.
Молодой коммунист, зав. массовым отделом, в прошлом ученик Зиновия Борисовича, бывший детский работник – Анатолий Маковеев. Не помню причину, кому он успел перейти дорогу, но его «личное дело» лежало на столе у членов партийного бюро с четкой резолюцией – «исключить!». Не прошло года, как они же его принимали в партию. «Дело» лежало у них на столе, молодой коммунист сидел под театральной сценой, под надёжной охраной беспартийного машиниста сцены – Александра Хохлова. Толю он знал с пеленок. Мы с ног сбились, искали секретаря райкома Маргариту Григорьевну Малову, чтобы прекратить этот произвол. Члены бюро искали Маковеева. К вечеру все нашлись, был освобожден Анатолий Дмитриевич без резолюции вершителей судеб. И смех, и слезы, и тупость.
Вскоре он ушел из Дворца своего детства с моего благословения. О чем никогда не сожалел, работая до самой пенсии в Юсуповском дворце заместителем директора, под руководством – великой Просветительницы, мудрого руководителя.
Для меня она была примером во всём. За что бы она ни бралась – всё у нее получалось лучше всех, будь это городской сад нашего района, откуда она начинала свой творчески-административный путь, или отдел культуры того же района, или ДК Просвещения, превратившийся в городскую танцевальную площадку (знаменитые танцы в Доме учителя). Ведь хватило сил и убеждения вернуть статус Дворца, выполнявшего изначально свою миссию, а в перестроечное время – Дворец-музей Юсупова. Хватило же сил выстоять маленькой женщине – после пожара защитить себя, свой коллектив и восстановить дворец. «Кто хочет делать дело – ищет выход, кто не хочет – ищет причину», – часто говаривал Иосиф Ефимович Шкляров.
Под стать Галине Ивановне была Елена Ивановна Тихонова – второй секретарь Октябрьского райкома партии. Умная, волевая, женственная, человечная. В решительную минуту не прогнулась, не испугалась – сняла с телетайпной ленты решение райкома об исключении из партии и снятии с занимаемой должности Директора Дворца тов. Скородумова за какое-то «разложение». Майские праздники, времени на раздумья не оставалось, секунды решали судьбу человека. Я никогда не забуду накаленную ситуацию в кабинете второго секретаря – решение райкома на телетайпе, письмо за подписью всего коллектива в защиту директора у меня в руке. На вопрос: «Где Вы были раньше?» – ответ: «Узнала два дня назад от самого Скородумова». Реплика одной из инструкторов райкома: «Решение принято, отменять никто не позволит, сами изводите своих руководителей, пишите на них всякую грязь, пример тому бывший директор Шапкин» – в этом она была права. Резкий ответ секретаря Тихоновой: «С большой разницей! Те изводили, а эти пришли в защиту своего руководителя – разница!» Вот и все решение. Вот и разница коммуниста от члена, простите, партии.
Скородумова перевели на должность – Директором Лесопаркового центра, не исключив из партии. Как бы сложилась его судьба из-за какой-то гнусной анонимки?
Анонимщики действовали все увереннее. Подбиралось время перемен, которое сотрясет страну. Мы еще не слышал его, но многие входили во вкус, используя свое служебное или общественное положение.
Ситуация Иосифа Ефимовича Шклярова научила меня не опускаться под тяжестью обстоятельств.
Человек театра, на своем месте более сорока лет. Шклярова знали все и не только в Ленинграде. Служитель театру и людям был предан своему делу. Кому понадобилось его увольнение?! Ладно бы уволить, за три года до пенсии, уволить с позором для всех его благородных седин.
Ох, и помучили меня, выбивая третью подпись – председателя местного комитета – на его увольнение. Никакой драматург театра абсурда не мог придумать причину его увольнения более зловещей. Набирал силы ветер перемен, сметая профессионалов. Изнемогая от досады, беспредела, лицемерия людей, которые ему были обязаны своим положением, своей жизнью, пытаются меня убедить в его непорядочности. Это Шклярова?! После трех часов пресса со стороны секретаря парторганизации и директора, я согласилась подписать их гнусный пасквиль... в присутствии Иосифа Ефимовича. Не пригласили. Отступили, и правильно сделали, где-то сработали остатки совести. Не надо совершать подвигов, надо не совершать подлости. А шестидесятилетие Иосифа Ефимовича, мы всем отметили отменно.
Шкляров был просто необходим нашему коллективу, именно в то время – когда наш корабль совершенно сбился с верного курса, штормило его не один год. Как будто команда забыла о своих прямых обязанностях – заниматься делом и не терять чувство достоинства. Но многих носило от борта к борту, не слыша команды своей совести. Штормило всех. Когда было совсем невмоготу, Иосиф Ефимович, ведя планерку, замещая директора дворца, вдруг нервным, громким голосом: «Вот и Ильина тоже, не понимаю...». Встряхиваясь, глядя в его пристальные глаза, готова сорваться: «Я тоже не понимаю: причём здесь я?» Но тут же замолкала, позже он извинялся: «Прости, нет сил тратить время, слушать эту ахинею, набрали работничков». У меня сохранилась его маленькая записочка на клочке газеты: «Единственный мой дружок в этом бардаке – это ты». Я ее берегу, как дорогой талисман.
Вскоре Иосиф Ефимович, к большому огорчению, покинул свой театр. Выстоял против клеветы, но пережить предательства близкого человека он не смог. Этому человеку достаточно было сказать одно слово: «Останьтесь!».
Шкляров мучительно ждал его, глядя прямо в глаза «стояка», секунда... и все сомнения исчезнут, и не скукожится душа от боли, и не хлопнет дверь в сердцах, и не будет бессонных ночей перед заходом. Не произнес... Как мы бываем жестоки, предавая своих друзей, людей, благодаря кому мы состоялись, не думая, что предаем-то себя. Ради чего? Часто не идет на пользу ни делу, ни себе. Верность – высшее проявление силы. Но это и большой труд – быть верным.
Как точно сказал М.Горький: «Хорошо вспомнить о таком человеке, тотчас в жизнь твою возвращается бодрость, снова входит в нее ясный смысл». Это о нашем Шклярове.
А работничков действительно набрали. Это были суровые времена, с приходом молодого директора – Людмилы Ивановны Фирсовой. С ее «легкой руки» пошло массовое увольнение всех творческих работников, за один год сто три лучших специалиста были уволены, или бежали по собственному желанию на радость другим культучреждениям.
– был большой кузницей лучших творческих кадров не только для нашего города и страны, у нас проходили практику работники культуры из ближнего зарубежья и Дальнего Востока.
По инициативе Л.И.Брежнева, времена были – гласности.
Я – председатель местного комитета – подготовила доклад о кадровой политике нашего руководства. Оно не раз слышало о проблемах своего руководства. Но мер, против себя, почему-то не принимало.
Вскоре, после собрания, в наш отдел нагрянули, аж, семь комиссий, одновременно. Проверяющие с пристрастием выполняли порученное им задание, даже к документации местного комитета проявили интерес, что категорически запрещено Положением о профсоюзах. Наши педагоги и инструктора учтиво отвечали на все вопросы, приглашая их в классы на мероприятия всех направлений, показывая все журналы регистрации и живые души – по головам. «Работа» кипела не одну неделю, мы к ним стали привыкать, пока не пришел инструктор Обкома партии – не помню его фамилию – и не прекратил этот балаган. На второй день все комиссии исчезли, но ненадолго.
Через несколько дней состоялось партийное открытое собрание. Повестку дня не помню, какое-то очередное планирование, она все равно не соответствовала теме. Все выступающие почему-то говорили о работе нашего отдела и его руководителе. Выступали недавние члены комиссий. К моему большому удивлению, их отзывы были неожиданно приличны, что совершенно не совпадало с планами организаторов персонального дела Ильиной. Как-то не задалось собрание, а сама Ильина с «невозмутимым спокойствием», конспектировала «Ледовое побоище» по просьбе своей Юлишки, благо – собрание было в библиотеке.
Но этим дело не ограничилось. Через пару месяцев наш дворец жужжит. Кого-то поодиночке куда-то вызывают, все в растерянности и полном молчании.
Детский отдел, как всегда, тайны дворца обходил, чем всегда выгодно отличался от остальных отделов, все проблемы мы решали у себя за чашкой чая. Дети, что с нас взять, а брать было кого... Убрать надо было – меня. Похлопывая по плечу, мои «благодетели» с улыбкой и блеском в глазах, подталкивая в кабинет присяжных заседателей, желают «ни пуха, ни пера». Захожу... Непроницаемые лица, ограниченные жесты и строго официальное отношение. Знакомые, раньше очень приятные люди, недоступны – ни взглядом, ни словом. Да, это был «театр», далёкий от театра «Мимики и жеста». Полное неведение, с моей стороны, что меня и спасло! Знать раньше, не дожила бы до этого судного дня. Жестко задаются вопросы, проходят свидетели, и опять опросы всех присутствовавших на этом собрании более двухсот человек. Сидевших в зале, с первого по десятый ряд, с пристрастием опрашивают несколько раз. Вопрос: «Сколько раз Ильина выступала на собрании, достаточно ли её было слышно?!» Ответ всех опрошенных: «Один, как докладчик. И громко». Как оказалось, только двое слышали, как Ильина с БОЛЬШОЙ ТРИБУНЫ ПОПИРАЕТ ПАРТИЮ. Начало восьмидесятых, самое время попирать партию, да и про партию ничего не было в моем докладе.
Накануне мы только с Софьей Михайловной отбили себя и руководство Пятого ПТУ от всех разбирательств на высшем уровне за то, что во время совместного проведения вечера по профориентации – любимое направление нашей Софьи Михайловны – случайно упал портрет тов. Суслова из Политбюро ЦК, висевший на стене в фойе лекционного зала.
Абонемент профориентации для старшеклассников.
Мы неоднократно говорили, что ему не место в фойе, но кто на детей обращал внимание. Ан, обратили: вечер нашего отдела – нам и отвечать за тов. Суслова. Нет, мы были возмутителями спокойствия, но только в созидательных целях. От ответственности нас никто не освобождал, и мы её несли за свои поступки.
Дело закрыли в нашем Райкоме, а Политбюро «перевесили» в кинотеатр.
На этот раз меня спас список членов профсоюзного собрания. В нем не оказалось одного из авторов, его не было и на собрании, а второй секретарь партийной организации тов. Конгур, сидевший рядом со мной в президиуме, почему-то слышал, как я поносила партию. Как же долго я их мучила своей непримиримостью.
На мою защиту встал весь коллектив. Я благодарна за кропотливую, объективную работу всем членам комиссии партийного контроля Обкома партии и председателю комиссии Татьяне Борисовне Дементьевой – Директору Культурно-просветительного училища.
«Победа – не у кого сила, а у кого – правда». Кажется, А.Невский.
Как оказалось, мой доклад в течение трех месяцев прошел все партийные инстанции, даже был одобрен, но проверить факты на месте было необходимо.
Мне хотелось уйти с работы, забыть, как страшный сон... и нежности ядом убита душа... жалобно попискивала я. На память приходили строки .
Когда обидой – опилась
Душа разгневанная,
Когда семижды зареклась,
Сражаться с демонами –
Ни с теми, ливнями огней
В бездну нисхлестнутыми:
С земными низостями дней,
С людскими косностями.
Меня просили не оставлять коллектив дворца, который настрадался за последние годы, зато стал сильным и сплоченным, заверили грядущими переменами.
От гнева в печени, мечты во лбу –
Богиня Верности, храни рабу.
Чугунным ободом скрепи ей грудь,
Богиня Верности, покровом будь.
Опять же, .
