В тот день рано утром, еще до «подъема», дежурный офицер услышал по радио сообщение о том, что Берия арестован, и пришел в большое смятение — много лет имя Берии наводило страх на людей, поэтому трудно было поверить тому, что он услышал. Когда прозвучал сигнал подъема и мы высыпали из палаток, то сразу же заметили, что в лагере происходит что-то необычное: у палатки дежурного офицера стояло много офицеров и старшин, и у всех были какие-то напряженные лица. Предусмотренные распорядком дня утренние процедуры прошли у нас кое-как, а за завтраком в столовой по рядам стала шепотом передаваться сногсшибательная новость: «Берия арестован!» Никто из старших не рискнул объявить об этом вслух. И только в середине дня дежурный офицер, наверное уже получивший от начальства необходимые указания, распорядился о том, чтобы портрет Берии был снят.
На глазах изумленной публики двое старшин сняли портрет, а весь лагерь долго потом обсуждал эту новость. Смерть Сталина и арест Берии были событиями, которые заставили меня впервые задуматься о том, что происходит у нас в стране. Последующие годы дали обильную пищу для таких размышлений. Однако, этот памятный день никак не повлиял на нашу лагерную жизнь — она продолжала бежать по привычному пути, обозначенному распорядком дня и расписанием занятий. Но все когда-нибудь кончается, и пришел тот последний день, когда мы должны были навсегда покинуть наш лагерь. Мы в последний раз искупались в море, собрали свои вещи и получили «отпускные» (на время отпуска нахимовцам выдавали небольшую денежную компенсацию за питание). Через месяц мы должны были стать первой ротой, и мы спешили стать «взрослыми», нам нужно было по-своему утверждать себя: ну, как же, ведь настоящие мужчины курят, — и многие из нас, получив «отпускные», купили по пачке курева и дружно начали дымить, изображая «взрослых». Правда, делали это вне поля зрения наших командиров. Курение в нахимовском училище было категорически запрещено, поэтому до десятого класса курильщики появлялись довольно редко. За курение строго наказывали, а хранить курево незаметно было невозможно, так как любой нахимовец со всеми своими одеждами и пожитками был весь на виду у своих воспитателей. Но при переходе в первую роту многие считали «делом чести» подержать во рту папиросу или сигарету. Учитывая менталитет выпускников, начальство смотрело на это не то, чтобы «сквозь пальцы», но как бы не очень замечая тех, кто просто «форсил». Основные усилия командиров были направлены на то, чтобы вовремя изымать появляющееся у подопечных курево, ликвидируя таким путем возможность незаконного курения. Серьезно пытались бороться только с теми немногими, кто начинал курить по-настоящему (вычислить таких было не сложно). Каждая следующая рота, переходя в первую, прекрасно знала эту ситуацию.
В тот последний лагерный день я тоже купил пачку сигарет «Тройка» - были тогда такие, совсем не дешевые, сигареты для солидных людей, уложенные в красивую картонную коробку с картинкой русской «тройки» на верхней крышке. С чувством собственного достоинства я закурил дорогую сигарету, пару раз попробовал затянуться и закашлялся, после чего потерял всякий интерес к настоящему курению. Сигареты пришлось отдать более настырным освоителям этой вредной привычки. Традиционное, передаваемое от выпуска к выпуску, стремление нахимовцев выпускной роты к некоторой фронде начинало проявляться в том, что из своего последнего нахимовского отпуска все возвращались в училище на два-три дня позже установленного срока. Все знали, что в первой роте это нарушение не будет иметь последствий. Объяснение перед командирами было простым и вполне правдоподобным: не мог достать билета. Дело в том, что ездить многим приходилось с пересадками, а билеты мы приобретали не за деньги, а по проездным документам в воинских кассах, где всегда было мало билетов и много желающих их приобрести. Поэтому в первую роту все собирались за день до начала учебного года. Переход в первую роту сопровождался некоторыми важными обстоятельствами: мы впервые получили право носить «короткую аккуратную прическу», а на левом рукаве форменки у нас появились три красных «галочки». При переходе в десятый класс офицеры-воспитатели составляли подробную характеристику каждого своего воспитанника, которая утверждалась командиром роты и подшивалась в личное дело нахимовца, сопровождая его потом в другом училище. Эта характеристика давала прообраз будущего выпускника. У меня хранится «Характеристика нахимовца Карпова, представленного к переводу в десятый класс», которую мне подарили на память после окончания высшего училища, изъяв ее из моего личного дела. Вот некоторые выдержки из этого документа, которые дают представление о том, что считалось важным в деле воспитания нахимовцев. «Делу Ленина — Сталина и Советскому правительству предан. Дисциплинирован. Скромный, в общении со старшими вежлив, с товарищами общителен. Море и флот любит. Морской болезни не подвергается. Шлюпкой управляет хорошо. Состояние здоровья и физическое развитие хорошее. Общая оценка учебной успеваемости отличная. Внешний вид опрятный. Вывод: достоин перевода в 10 класс. Воспитатель — капитан Федоров.»
Капитан Федоров Александр Александрович
За первой фразой этой характеристики не стояло никакой долбежки «марксизма — ленинизма» и тягомотных политзанятий — всего того, что появилось потом в высшем училище и во взрослой жизни. Постулаты преданности Родине («делу Ленина — Сталина и советскому правительству») в нас закладывали ненавязчиво и потому надежно. Подписавший эту характеристику мой офицер-воспитатель не отличался теплотой в отношениях с нами и был достаточно строгим командиром. Но он никогда не злоупотреблял властью, не попирал достоинство своих воспитанников и весьма добросовестно выполнял свои воспитательские функции, явно стараясь «для нас», а не «для себя». Когда же мы стали первой ротой, его отношение к нам потеплело. Он стал гораздо меньше допекать нас своими наставлениями и чаще говорить с нами просто так, на разные житейские темы. И когда пришла пора расставаться с ним, мы искренне благодарили его за то, что он делал для нас, и видели, как ему грустно было расставаться с нами. Тонкая это вещь — воспитание отроков, которые собираются стать офицерами. В первой роте перед каждым из нас ребром встал вопрос: куда идти после окончания нахимовского. Желаемое будущее во многом зависело от себя самого: возможность поступления в то или иное высшее или среднее училище определялась содержанием аттестата зрелости. Правила были такими.
Золотая школьная медаль образца 1954 года, золото 375 пробы, диаметр 32 мм, 15,5 грамма. Выпускники, получившие золотую или серебряную медаль, имели право свободного выбора любого училища (в высшие инженерные училища направлялись только медалисты).
Серебряная школьная медаль образца 1954 года, серебро, диаметр 32 мм. Выпускники, окончившие училище без троек, направлялись в высшие командные училища, при этом, как правило, учитывались их личные пожелания. Окончившие училище с тройками в аттестате направлялись в средние военно-морские училища (интендантское, техническое, береговой обороны и т.п.). Бывшие нахимовцы зачислялись в высшие и средние училища без вступительных экзаменов и каких-либо других процедур. Поэтому с первых дней последнего учебного года большинство нахимовцев выпускной роты ринулись в учебу. Мне очень хотелось окончить училище с медалью, и я тоже «врубился». Трудиться помогал общий настрой нашего класса на учебу. В самом начале учебного года по роте прошел слух о том, что большинство нашего выпуска направят в Первое Балтийское училище, которое недавно было спрофилировано на подготовку офицеров для подводных лодок (позднее оно стало называться Училищем подводного плавания имени Ленинского Комсомола). Никто из нас тогда еще толком не представлял себе, что такое подводная лодка. Мы только слышали о том, что служба на подводных лодках трудна и опасна, а плавание в подводном положении лишено той романтики, которая сопутствует плаванию на надводном корабле. Но выпускники мечтали о морской романтике, и рота тихо «забурлила» по поводу перспективы стать подводниками вопреки желанию. Никакого собственного желания у большинства из нас тогда еще не было, но любая попытка силового воздействия всегда вызывала у юных нахимовцев внутренний протест. Когда о «бурлении» в выпускной роте узнал начальник училища контр-адмирал Новиков, то он поступил очень просто: собрал выпускную роту в актовом зале и стал рассказывать об устройстве подводных лодок, о боевых действиях подводников в прошедшей войне и о своей службе на подводных лодках. Он рассказывал так увлекательно, что мы засыпали его вопросами. Эта встреча растянулась на два дня и закончилась тем, что очень многие в роте сами решили идти в подводное училище, а потом окончили его и связали свою судьбу с подводными лодками. А начальника училища после этой встречи наша рота стала называть «батей». «Батя» — это высшее проявление уважения к командиру. Никого из предыдущих начальников училища мы так не называли, хотя их тоже достаточно уважали. Но дело-то было не только в этой встрече — действительно был для нас батей.
При переходе в первую роту к нам назначили нового командира роты — майора Остапенко. Вообще-то это довольно рисковое дело — давать выпускной роте нового командира. Выпускники — народ разборчивый, примут не всякого. И если не примут, то у начальства будет много хлопот. Но майор Остапенко был уникальным командиром — он три года подряд командовал выпускными ротами (наша была второй в этом списке) и с каждой ротой находил «общий язык». Все три роты платили ему уважением и самым добрым отношением. Под его руководством наша жизнь в выпускной роте прошла спокойно и без эксцессов, хотя выпускники и любили иногда «пошалить». Одной из таких шалостей была вспыхнувшая в роте мода на «клеши». Эта военно-морская мода пришла в советский флот от матросов-анархистов революционных времен и периодически возникала, подвергалась гонениям и затухала в разных частях и учебных заведениях военно-морского флота. Вспыхнувшая в нашей роте мода породила увлечение изготовлением «клешей» и веселую эпопею борьбы с ними. Для того, чтобы из штатных выходных суконных брюк сделать «клеши», в роте были изготовлены специальные приспособления — «торпедки», представляющие собой выпиленные из фанеры большие трафареты трапецевидной формы. «Торпедки» были общей собственностью и передавались из рук в руки. Желающий обрести модные «клеши» замачивал в воде штанины своих брюк и мокрыми натягивал их на торпедки. После высыхания брюки и становились «клешами» желаемой ширины. Их снимали с «торпедок» и утюжили. На следующий день с «торпедками» работал очередной любитель моды. Когда мода в роте стала слишком заметной, старшина роты Сидоренко («народное» звание — Сидор) решил покончить «с этим безобразием». Сидор был хороший служака — требовательный, но не злобливый командир, приучавший нас к порядку и дисциплине. В течение предыдущих двух лет он был помощником офицера — воспитателя в моем взводе, и мы жили с ним дружно, несмотря на специфику наших служебных взаимоотношений.
Клеши образца первой половины XX-го века. - В первой роте должности помощников офицеров-воспитателей были отменены, а вместо них были введены должности помощников командиров взводов и командиров отделений, назначаемых из нахимовцев. Этим ребятам были присвоены звания вице-старшин первой или второй статьи, и они носили на своих погонах соответствующие лычки. Командирство этих ребят носило довольно условный характер, поскольку все они были в дружеских отношениях со своими подчиненными, а общая аура коллектива, в котором мы жили уже много лет, не допускала «выпендривания». Командирство вице-старшин сводилось, в основном, к обеспечению выполнения взводом различных процедур и мероприятий, предусмотренных распорядком дня, необходимость выполнения которых была хорошо известна и понятна и «командирам», и «подчиненным». Поэтому той главной сути армейского командирства, которая заключается в «беспрекословном подчинении» командиру и обязанности выполнять любые его команды, у нас по существу не было. Став старшиной роты, Сидор нормально дирижировал вице-старшинами, но вот опереться на их помощь в борьбе с «торпедками» он не мог — это выходило за рамки «необходимого», и вице-старшины культурно игнорировали начатую Сидором кампанию. Попытки старшины не выпускать нахимовцев в город в модных брюках успеха не имели — выпускники умели «качать права», а скандалы в выпускной роте начальство не одобряло. Тогда старшина пошел по другому пути — он начал охоту за «торпедками», чтобы ликвидировать моду в ее источнике. И в роте началась азартная игра. Первую пару «торпедок» Сидор «накрыл» очень скоро: натянутые на «торпедки» брюки укладывались на день под матрас, и Сидор, шастая по кроватям в спальнях во время наших уроков, обнаружил их в одной из кроватей. Однако, триумф старшины длился недолго: в роте вскоре появились другие «торпедки». Теперь процедуру сушки натянутых брюк стали проводить по ночам, а на день «торпедки» прятались в самых немыслимых местах, в том числе — в учебных классах. Старшина азартно гонялся за ними, а любители моды с таким же азартом делали свое дело. В конце концов старшина устал — у него было много других забот. А мода постепенно пошла на убыль.
Свободное время в училище, группы по интересам. Фотография предоставлена Ириной Валентиновной Мартыновой, дочерью подполковника В.П.Николаенко.
Вспоминается еще одна «шалость». Весна, стоит солнечная погода, в училище — «свободное время», и большой двор переполнен бегающими, прыгающими и играющими в разные игры нахимовцами всех рот. Большинство — в трусах и тельняшках или просто в трусах. «Броуновское движение» во дворе связано с периодическим перемещением ребят по лестницам здания: кому-то нужно во двор, а кому-то обратно.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Я сейчас с большим интересом рассматриваю столетней давности сохранившуюся грамоту, полученную дедушкой в 1905 году, по случаю награждения его орденом Станислава третьей степени. Мне захотелось привести полностью в той же редакции текст этого свидетельства, а говорится в нём следующее:
«Божею милостью мы, Николай Второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Нашему Коллежскому Асессору, начальнику Плёсской почтово-телеграфной конторы, Николаю Верюжскому. В воздаяние отлично-усердной и ревностной службы Вашей Всемилостивейше пожаловали Мы Вас, Указом, в 15 день декабря 1904 года Капитулу данным, Кавалером Императорского и Царского Ордена Святого Станислава третьей степени, к 6 декабря 1904 года. Грамоту сию во свидетельство подписать, Орденскою печатью укрепить и знаки Орденские препроводить к Вам Повелели Мы Капитулу Российских Императорских и Царских Орденов. Дана в Санкт-Петербурге в 12 день Апреля 1905 года. Печать Императорского и Царского Ордена Святого Станислава. Управляющий делами Капитула Орденов = Подпись. Делопроизводитель Канцелярии Капитула Орденов = Подпись».
Я полагаю, что самым благоприятным, плодотворным и счастливым периодом была жизнь в Плёсе. Всё складывалось лучшим образом: работа, приносящая удовлетворение, и благополучная семья. С людьми дедушка мог ладить и в коллективе сотрудников почтовой конторы, которые считали его «гуманным и отзывчивым начальником, добрым и хорошим человеком, трудолюбивым работником», строил взаимоотношения не по принципу личной привязанности, а на основе деловых качеств каждого. По своему общественному положению ему приходилось поддерживать служебные отношения с представителями местных городских властей, среди которых он пользовался «полным уважением, любовью и глубоким расположением».
Семья Верюжских: стоят дочь Шура, Николай Павлович, сыновья Саня и Коля; сидят Анемаиса Ивановна, держит за руку дочь Агриппину, сын Ваня. 1904 год. Плёс. Несмотря на то, что основную часть времени дедушка посвящал работе, вместе с тем, в семье он оставался внимательным, добрым и заботливым родителем и мужем. К этому времени денежное вознаграждение у дедушки за службу несколько повысилось: ежемесячное жалованье 41 рубль 66 копеек и столовые 20 рублей 83 копейки, а в сумме уже составляло 62 рубля 49 копеек. Ежесуточные расходы на каждого члена семьи из семи человек приходились в среднем не более 30 копеек. Но зато и расходы значительно увеличились: требовалось платить за обучение детей. Дедушка считал, чтобы все дети получили образование, как бы не было трудно. Во всяком случае, доходы требовали жить экономно и расчётливо. В марте 1907 года дедушка получил за выслугу лет очередной и последний свой гражданский чин седьмого класса Надворного советника с сохранением прежнего титула «Высокоблагородие», что соответствовало военному чину подполковник, а морскому чину капитан 2 ранга и давало право на переход в потомственное дворянство. Наступило время, когда старшие дети подросли и не требовали большого ухода, тогда на радость всей счастливой семье 6 октября 1907 года родился шестой ребёнок дочь Алла, ставшая всеобщей любимицей как для родителей, так и для братьев и сестёр. Я просто не могу рассказывать без восхищения и человеческой гордости о своих прародителях. Особенно, пожалуй, важно лишний раз напомнить об этом, когда в наш просвещённый век, пронизанный эгоистичным прагматизмом, наглым цинизмом, вседозволенной вульгарной доступностью и распущенностью, постепенно разрушаются традиционно крепкие устои русских семей. В связи с этим мне особенно бы хотелось низко поклониться и сказать много-много тёплых слов о своей бабушке и её большой роли хранительницы домашнего очага в семье, которую несла на своих плечах Анемаиса Ивановна, бескорыстная и щедрая душой, заботливая и нежная, сохранившая и вырастившая в здравии и бодрости всех шестерых детей.
В декабре 1910 года Николай Павлович получил должностное повышение по службе. Его назначили начальником Даниловской почтово-телеграфной конторы 5-го класса. Проводы в уездный город Данилов Ярославской губернии, к новому месту службы были тёплыми и чистосердечными с пожеланиями «от всей души и от всего сердца успеха на новом месте и быстро двигаться по пути службы». Приветственный адрес подписали 36 человек, включая Городского Голову Плёса П.Смирнова, секретаря управы К.Дмитриева, станового пристава Нерехтинского уезда, местных священников, всех сотрудников почтово-телеграфной конторы и других лиц. На новом месте в Данилове дедушка проработал восемь лет. На первых порах никаких проблем не было. Николай Павлович быстро освоился с новым хозяйством, в руководстве с коллективом придерживался своих принципов, уже доказавших на практике их положительный эффект. В 1911 году последовало очередное награждение: «Всемилостивейше пожалован орденом Святой Анны третьей степени», а в 1913 году «На основании Высочайшего повеления пожалован светло-бронзовой медалью для ношения на груди в память 300-летия Царствования Дома Романовых».
Однако этот период, наверное, был самым сложным, жизненным непредсказуемым этапом в семье Верюжских, который складывался в силу неожиданно возникавших многих причин.
Со временем, естественно, появлялись новые семейные заботы и беспокойства, которые, как правило, разрешались при общем понимании и согласии. Старшие приобретали самостоятельность: Александра, а вслед за ней и Иван, закончив обучение в гимназии, пошли по стопам отца и стали почтово-телеграфными чиновниками. Александр и Николай, получив гимназическое образование, намеревались стать военными и попытались поступить в военные училища. Под непосредственным родительским присмотром в семье оставались младшие дочери: Агриппина и Алла.
Слева направо. Первый ряд: Иван (старший сын), Нина, племянница бабушки (старшая дочь Пантелеймона Кузнецова), Николай Павлович, Алла (младшая дочь), Анемаиса Ивановна, Агриппина (средняя дочь). Второй ряд: Александр (второй сын), Мария, племянница бабушки (младшая дочь Пантелеймона Кузнецова), Николай (третий сын), Александра (старшая дочь). 1916 г. Город Данилов Ярославской губернии.
Дедушку стали крайне беспокоить появившиеся признаки неблагополучия в отношениях среди коллектива почтовых работников вверенной ему конторы. Несмотря на тактичность, сдержанность и доброжелательность Николая Павловича, предпринимавшего меры уладить все конфликты по-деловому или по-дружески, обстановка взаимных обид, беспричинной нервозности, выдуманных интриг, вычурного фрондёрства, глупых инсинуаций, порой, перехлёстывала допустимые пределы нормальных и корректных человеческих отношений. Пожалуй, общая нестабильная обстановка того периода по всей России, стоящей на рубеже грандиозных событий изменения государственного строя, докатилась до провинции и будоражила умы простых обывателей, бессознательно вызывая тревогу, душевное беспокойство и волнение, что приводило к психологическому возбуждению и, возможно, потере душевного равновесия. Надо по справедливости сказать, что дедушка, как бы то ни было трудно, справился с разгулом эмоций в коллективе, удержал людей от взаимных оскорблений, сохранил своё лицо и авторитет руководителя. Получив новое назначение на равнозначную должность начальника Угличской почтово-телеграфной конторы, и расставаясь в октябре 1918 года с прежним местом, дедушка услышал от бывших подчинённых мало убедительные слова раскаяния за то, что «часто, очень часто доставляли массу неприятностей, массу горя» и просили принять «глубокие извинения». Такие полудетские признания своих ошибок, где говорилось, что «несмотря на все дрязги в нашей конторе, из которых Вы вышли с честью. Вы всегда относились к нам не как начальник, а как отец родной к своим детям. И вот лишь только теперь мы поняли как Вы нам дороги. Пусть в Вашем сердце не останется ни капли горечи, а в наших сердцах о Вас останется самое светлое воспоминание, которое не изгладится никогда», скорее похоже на раскаяние расшалившихся школяров-первоклашек, нечаянно разбивших футбольным мячом школьный аквариум с рыбками, а не взрослых людей с маниакально-депрессивными наклонностями. По всей видимости, как мне думается, дедушка покидал город Данилов с некоторым чувством неудовлетворённости, зазря растраченных душевных сил своей неутомимой деятельности, не получив от коллег и сослуживцев в ответ равноценной поддержки и человеческого понимания.
Переезжая к новому месту работы в город , Николай Павлович заканчивал служение царю и отечеству и открывал новую страницу своей биографии во славу Советской России. Имея за плечами 35-летний практический опыт работы в почтово-телеграфной сфере, к осени 1918 года он отметил своё 55-летие, был крепок, здоров, энергичен, профессионально пригоден. К новым требованиям, которые были установлены диктатурой пролетариата, отнёсся с должным пониманием: поскольку всегда был дисциплинирован и исполнителен, правильно полагая, что любой власти нужна надёжная почтово-телеграфная связь. По правде сказать, ни в каких партиях он не состоял и ни в каких политических дискуссиях не участвовал. Новое вышестоящее начальство настойчиво предупредило Николая Павловича об уходе на пенсию по достижении шестидесятилетнего рубежа. Далее последовали решительные меры. 13 сентября 1924 года, он был снят с должности начальника Угличской почтово-телеграфной конторы, поставлен на штат простого специалиста, что соответствовало той должности, с которой сорок лет тому назад он начинал свою карьеру почтового работника. Продержав так около двух месяцев, дедушку уволили с мизерной пенсией, не сказав ни спасибо, ни до свидания. Отобрав служебную площадь, которой он пользовался по занимаемой должности, где проживали все его домочадцы, и, не предоставив никакой компенсации взамен отобранного, семья нового советского пенсионера оказалась выброшенной на улицу. Оставшись на проживание в Угличе, дедушке пришлось срочно для семьи снимать жильё частным образом. Данный факт мной подробно изложен в предыдущей главе. Теперь мне хотелось бы поведать о том, как сложилась дальнейшая жизнь у всех членов большой и дружной семьи Верюжских. Первой Александре Николаевне (тёте Шуре), как бы по старшинству, пришлось в 20 лет начинать свою жизнь самостоятельно. Она, став почтово-телеграфным чиновником, работала в Рыбинске Ярославской губернии и Калуге. Оказавшись вдали от семьи, она поддерживала постоянную переписку с родителями, родственниками Кузнецовыми, проживающими в Тотьме, подругами по гимназии. В своей регулярной переписке очень тепло обращалась к родителям, непременно приглашая, приехать к ней в гости, и всегда упоминала свою младшую сестру Агриппину, называя её ласково Гранечкой. К большому сожалению, личная жизнь у Александры сложилась трагически. Александра вышла замуж, мужа звали Григорием. На проживание они переехали в город Юрьевец Ивановской губернии. Счастливое замужество продолжалось не долго: первый ребёнок прожил только два месяца, а вскоре во время второй беременности врачам не удалось спасти саму роженицу. Иван Николаевич Верюжский (дядя Ваня), второй по старшинству ребёнок в семье, так же ставший почтово-телеграфным чиновником после переезда дедушки в Углич остался в Данилове, женился на работнице той же конторы, в которой сам работал.
Продолжение следует. Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
