Поздней осенью, когда мы уже были спецшкольниками, поступил приказ: нашей и другим спецшколам эвакуироваться из столицы. Уезжать никто из нас, конечно, не хотел, но приказ есть приказ. Пришлось скрепя сердце подчиниться. Через несколько дней с вещами мы были уже на вокзале.
Разместились в теплушках, по два взвода в каждой. С нами поехали многие преподаватели во главе с новым директором Дмитрием Николаевичем Таптыковым, бывшим завучем. Трудная выпала на его долю задача — не только нас, учеников, и имущество школы доставить к месту нового назначения в целости и сохранности, но довезти туда все наше денежное содержание, выданное на несколько месяцев вперед. Даже в большой чемодан не положишь — не влезет (деньги все были мелкими купюрами). Думал Дмитрий Николаевич, как ему поступить, и придумал: сложил деньги в матрац, зашил его, да так всю дорогу и не сходил с него. Никто, конечно, не догадывался о причине такой «усидчивости», лишь удивлялись, почему он из дома матрац взял.
...С темнотой состав отправляется в путь. Наш поезд выскакивает в подмосковные леса, вокруг ни огонька, ни искорки, словно несемся в черном туннеле. Неожиданно где-то далеко-далеко впереди и чуть справа поднимается кровавая зарница, слышны глухие удары.
На рассвете прибываем на какую-то станцию неподалеку от Рязани. На путях разбитые товарные вагоны, перекореженные рельсы, разбросанные шпалы, еще дымящиеся воронки: фашистская авиация накрыла эшелон со снарядами, и всю ночь они рвались. Наш состав медленно по единственному восстановленному полотну ползет вперед.
Началась многодневная жизнь на колесах — с будничными заботами о получении пайка на продпунктах и приготовлении пищи. Узнали мы вкус черных сухарей и каши из концентратов, оценили обжигающую сласть крутого станционного кипятка. Но первым делом на стоянках было узнать свежую сводку о положении на фронтах.
Состав наш движется медленно. Часто стоим. Навстречу один за другим мчатся на запад с бойцами и техникой. Нередко нас обгоняют молчаливые санитарные поезда...
... За Новосибирском артиллерийские спецшколы стали распределяться по местам эвакуации. Затем и мы добрались до небольшого городка Красноярского края на реке Чулым.
Ачинск — пункт назначения — нас не принял, пришлось через несколько дней перебазироваться в село Большой Улуй. Машин нам тоже не дали, и мы добирались своим ходом. Вышли в 9 часов утра всем батальоном; вначале шли строем, делая каждый час привал. Затем колонна растянулась. Более 50 километров мы преодолели за десять часов и ни одного отставшего не имели!
Конечно, условий для нашей учебы в селе не оказалось. Только после поездки Д.Н.Таптыкова в Красноярск и нескольких телефонных разговоров с Москвой ачинские власти нашли помещения для спецшколы.
Возвратились в Ачинск уже зимой. Отсюда бывшую вторую, теперь старшую роту отправили на подготовительный курс при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе. Рады были за них, но провожали с тоской.
Командир нашей роты Сергей Алексеевич Колпаков по-прежнему преподавал физкультуру, делал все, чтобы мы быстрее мужали. При этом не забывал нас чаще подбадривать, шутил с нами. Делая упражнения на перекладине или на брусьях, мы всегда помнили его предостережение: «Соскок на черепок с выносом на носилках». С.А.Колпаков человек не военный, но руку к «пустой» — без головного убора — голове не прикладывал, что иногда бывало с другими преподавателями. Он маленького роста, и это нас с ним почти уравнивало.
Миновала зима. Мы приняли надлежащий для спецшкольников вид, чем вызвали жгучую зависть ачинских огольцов. Жить и учиться стало веселее. Вот если бы еще дела на фронте шли лучше, но вести оттуда доносились пока неутешительные...
Весна в Сибири в сорок втором была ранняя и дружная. Чулым нес грязноватые льдины и бурлил. Вторила ему протекавшая через Ачинск шустрая речонка Тептятка, по названию которой местные жители дразнили нас «тептятской флотилией». Здешняя мелюзга повалила к нашему командованию и слезно умоляла принять их в «матросы». Кое-кому удалось поступить в нашу спецшколу, остальных вернули домой.
После экзаменов нам преподнесли сюрприз: школу переводят в Куйбышев. Максималисты, а ими были почти все, взроптали: почему не в Москву?! Однако быстро успокоились: понадобится — так от Самары и пешочком доберемся. Сборы много времени не заняли.
Прощай Ачинск, Чулым и Тептятка, не поминайте лихом!..
В Уфе произошел небольшой казус. Ребята, как обычно, высыпали на перрон. За будкой с надписью «Кипяток» колготился, отплевываясь семечками, горластый базарчик. Какая-то бабуся, торговавшая печеной картошкой, увидев нас, всплеснула сухонькими ручками и заголосила:
— Осподи! Куда же малых-то гонють? Неужто окаянный германец уже всех мужиков наших перевел?
Скорбя, начала задарма раздавать нам свой товар.
Меры, чтобы подобных эксцессов не повторялось, были приняты: категорически запретили выходить из вагонов низкорослым — из окошек любуйтесь.
На каком-то полустанке Вовка Костко притащил газету. В ней были опубликованы советско-английское и советско-американское коммюнике. Высокие стороны договорились открыть второй фронт в Европе в текущем году. Мы загалдели. Это ж надо, врезать Гитлеру с двух сторон и войне конец!
В Куйбышев прибыли утром. По широкой, обсаженной тополями улице Льва Толстого в колонне по четыре с оркестром и развернутым военно-морским флагом, четко печатая шаг, мы двинулись к центру. По обе стороны улицы, на тротуарах, собрались жители, откровенно восторгавшиеся нашим бравым видом и формой.
1 февраля 1942 года ... В Куйбышеве решено открыть троллейбусное сообщение. -
Здание школы, которое нам отвели, было просторным и светлым. На первом этаже — столовая, кладовые, учительская, служебные кабинеты и квартиры начальства. У подъезда справа, за стеклянной дверью, на небольшом коврике — часовой с винтовкой. Назначали на этот пост самых рослых и представительных. На втором этаже — учебные классы. Химических, физических и прочих кабинетов нет, но мебель и пособия для них имеются.
Обустраивались и размещались всего два дня. На третий отбыли в летний лагерь на Поляну Фрунзе.
Добравшись туда вместе с третьей ротой, быстро натянули двенадцатиместные брезентовые палатки. Обложили их свежим зеленым дерном. На нары положили набитые соломой тюфяки и подушки. Построили столовую — десяток столов и длинных лавок под навесом. Поставили две походные кухни. Вдоль палаточных рядов утрамбовали и оконтурили половинками кирпичей, окрашенных известью, парадную линейку. По ее концам — посты для часовых, а в середине — мачта с флагом. Волга метрах в пятистах внизу, за орешником и сосновым бором. Палатки в дубраве.
На берегу, под нависшей над водой кручей, песчаный узкий пляж. У двух деревянных бонов (мостков), изготовленных под руководством боцмана Ф.Ф.Цисевича, отшвартованы наши плавсредства, в том числе две яхты; последними распоряжаются общепризнанные парусники Слава Степанов, Дима Погудин и Федор Рудченко.
Началась лагерная жизнь. Подъем в шесть. Форма одежды на физзарядке в любую погоду «трусы — ботинки». Пробежка на Волгу, купание, независимо от метеоусловий. После завтрака занятия: морское дело, изучение материальной части винтовки и пулемета, метание гранат, строевая подготовка и самое тягостное — полевые учения «взвод в обороне и наступлении».
На учениях рыли окопы, а потом их же засыпали. Ползали по-пластунски. Передвигались мелкими перебежками, маскируясь в складках местности. Во всех этих делах не знал себе равных командир взвода И.А.Кириллин. Ну и гонял же он нас! Кроме всего прочего учил наматывать портянки, делать из шинелей скатки, овладевать ружейными приемами и многому другому, что необходимо будущим воинам. Был он беспощадно требователен, но без тени самодурства. Давая какое-либо задание, говорил:
— Сделаете хорошо — выкупаю в Волге, плохо — в поте.
Купаться в поте не хотелось, гораздо выгоднее все исполнять добросовестно. Что мы и делали. Командир убеждался — мы маневр освоили, выполняем четко и слаженно. Звучала команда купаться, и мы летели сломя голову к воде. Минуту спустя усталости как не бывало.
Так прошли день за днем июнь и начало июля. Затем нас отправили в колхоз убирать сено. Сначала мы обрадовались — хватит ползать на пузе и играть в войну. Однако метать стога оказалось куда тяжелее.
В августе старшую роту перебросили на лесозаготовки, а нас километров за сто на колхозные поля спасать урожай. Колхоз, куда мы прибыли, был невелик, но хлеба на бескрайних полях уродились отменные. Мужчин в хозяйстве двое: председатель без ноги и тракторист дед Егор без глаза. А машин тоже две: колесный СТЗ и гусеничный ЧТЗ. Комбайнов нет и в помине, одна широкорядная косилка, вот и вся техника.
В средней школе я занимался в автокружке и умел водить автомобиль. «Тебе и карты в руки»,— сказали мне и определили на «сталинец». Вовку Радюшкина — на «челябинец», который больше ремонтировался, чем работал. Приступили к уборке. Остальные лопатили собранное зерно.
Кажется, чего проще, ходи себе и перемешивай хлеб. Но когда машешь лопатой не час-другой, а от зорьки до зорьки с небольшим перерывом на скудный обед, становится тяжко. Спина, плечи, ноги и руки немеют. В горле першит, в глазах туман. Роба от пота насквозь мокрая.
С дедом Егором начали работать попеременно. Но на поле оба. Один за рулем, другой или чинит ножи, или спит здесь же. Ножи, будь они неладны, ломаются часто. Полетит нож — останавливаемся и ставим запасной, а он единственный. Сломанный Егор Кузьмич несет сваривать в кузницу: раскаляет концы, накладывает один на другой и гвоздит по ним молотом. И такая круговерть без конца. Кроме того, едешь и боишься: как бы трактор не заглох. Заводится он на бензине, а потом переключается на керосин. А бензина кот наплакал.
Обед нам приносит Даша, дедова сноха, тихая, застенчивая. Муж погиб в начале войны. Остались двое детей, девочки четырех и пяти лет, белоголовые, словно отцветшие одуванчики. Они помогают матери — несут на палке бидон с водой: половина для нас, половина для трактора. Обед — пучок зеленого лука с крупной серой солью и пшено с водой. Хлеба трактористам положено по полбуханки в сутки. Это по тем меркам очень много, и мы делимся им с детьми.
Когда я спрыгиваю с железного сиденья, чтобы поесть, качает так, будто земля ходит ходуном. Весь я серый от густой пыли, ложка прыгает в пальцах, да и сам я трясусь, словно от лихорадки, после многочасовой трясучки на жестком сиденье трактора. Пока обедаю, за рулем дед Егор.
В небе заливаются жаворонки. Жара. Все время хочется пить. В деревню ходим редко, спим прямо на снопах. Работать ночью мы не можем, и не потому, что не хватает сил, просто нет лампочек для фар, а темень — глаза выколи.
Наконец, урожай собран. Сложен в амбар. Накачав мускулы, обгорев, как головешки, и проникнувшись глубоким уважением к труду землепашцев, возвращаемся в начале сентября в город.
Едва переступаем порог, нас встречает Юрка Малкин из первого взвода. Он дежурит по школе. Интригующе усмехаясь, выпячивает нижнюю челюсть и басит:
— А третья-то рота укатила в Москву.
— Мы же теперь старшие на «рейде»! — восклицает Игорь Вахрамеев.— Старше нас нет никого!
Это действительно так. Но и младше нас пока тоже никого. Какой же прок от старшинства, если некем командовать?
Вскоре начались занятия. Каждый взвод, а всего их шесть, имел свой класс и свою спальню — «кубрик». Там стояли двухэтажные железные койки и тумбочки — одна на двоих. Матрацы и подушки набиты сеном, но все чисто и аккуратно. У двери вешалка. Больше никакой мебели, кроме трех табуреток. В классах обычные парты, стол для преподавателя, стул и шкаф для учебников.
В середине сентября прибыла пятая рота: спецшкола снова пополнилась. Для всех распорядок дня следующий: подъем в семь, физзарядка. После завтрака уроки до обеда и после него — до ужина. Затем самоподготовка в классных помещениях — хочешь не хочешь — учи, заниматься посторонними делами не дадут. Потом вечерняя поверка и отход ко сну.
Тетрадей и учебников не хватало. По одной книге занималось несколько человек. Бумага была желтой, топорщилась соломой и щепками. Чернил и карандашей в обрез. Но как-то выходили из положения и учились, надо отдать должное, не плохо. Заслуга в этом, пожалуй, отлично подобранного преподавательского коллектива.
Огромной популярностью пользовалась у нас «радио-роман-газета». Во время обеда на радиоузле появлялись Жорка Закс и Вовка Чернов. Первый очень выразительно читал какое-нибудь художественное произведение, чаще всего книжную новинку. Мы жадно слушали, нарушая принцип: «Когда я ем, я глух и нем». Жорка обрывал чтение, как и положено, на самом интересном и никому никогда не говорил, что будет дальше: узнаете, мол, завтра. Естественно, мы с нетерпением ждали.
Такая литературная добавка к пище не только обогащала нас интеллектуально, но и отвлекала от мыслей о мизерности наших порций.
Выступления Чернова были «на злобу дня». Некоторые их побаивались — уж больно едки и беспощадны. Попасть в эту передачу — не приведи господь!
По радио передавались также сводки Совинформбюро.
Вечерами перед сном тот, кто читал какую-нибудь книгу, начинал рассказывать ее содержание всем. Я бойко пересказывал , Славка Солонев знал почти наизусть «Наполеона» Тарле. На этом завоевателе парнишка буквально помешался. Даже выходя к доске доказывать теорему, он начинал приблизительно так: «Прежде чем приступить к доказательству, я коснусь одного из сражений Наполеона в Африке».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
