Нет, два года службы - это не для . В середине мая 1991 года Верховный Совет СССР принял постановление о проведении в 1991-1994 гг. эксперимента в нескольких соединениях ВМФ по комплектованию в добровольном порядке по контракту должностей матросов и старшин из военнослужащих призванных на действительную службу. Как один из серьезных аргументов депутаты указывали на опыт закордонья - мол, там уже давно... Что ж, действительно давно, еще в 15 веке Западная Европа породила наемников-ландскнехтов. Россия же только в начале 18 века ввела рекрутчину, а наёмничества и вовсе не знала. Не в российской это традиции. Могут сказать, надо же когда-то начинать. Не стану спорить, может быть, и надо. Но не в наших экзотических условиях. Явно не ко времени эксперимент. Перед мной газета «Красная Звезда» середины мая 1992 г., статья «Какой будет служба по контракту». По содержанию это изложение беседы с начальником штаба Тихоокеанского флота вице-адмиралом В.И.Калабиным, которому тогда было поручено проведение эксперимента на флоте. Не стану пересказывать статью, скажу лишь, что подвергнув серьезному анализу материально-технические и социальные условия, качество призывного контингента честный военный профессионал Владимир Иванович на бестактный вопрос корреспондента: «Вы лично верите в службу по контракту на флоте?» - ответил: «Чтобы такая служба могла иметь место, мало нашего желания, необходимо всестороннее оздоровление экономики в рамках всей страны». Два года прошло. Оздоровилась ли экономика? Или, может быть, улучшились другие компоненты, определяющие успех затеи? Нет. Положение только усугубилось. Не приживутся «профи» ни в реакторных, ни в других отсеках. Надо исправить ошибку, отказаться от неизвестно над кем поставленного эксперимента, вернуться к трехлетней службе по призыву. А после службы, хочешь на сверхсрочную - пожалуйста, хочешь и можешь - давай в мичмана. Открыта дорога в офицерское училище и в школу мичманов. Другое дело, надо нормально обеспечить этих людей и материально и социально. Достойно вознаградить нелегкий матросский труд, многократно увеличить размер поощрений за классность и её повышение. При этом личная дисциплинированность должна быть мерилом профессиональной пригодности. Да мало ли методов стимулирования добросовестной флотской службы. Но это отдельный разговор.
На атомных подводных лодках не было ступенчатого заднего хода. Не было там ни малого, ни среднего назад. На турбинном телеграфе красным было выведено «РЕВЕРС», и если курс корабля вел к опасности, мостик командовал: «Внизу! Реверс!». Машинисты давали турбинам максимальные обороты назад, и корабль в кратчайшее время останавливал свой бег навстречу катастрофе. Я уже в запасе. Не находясь в гуще флотской жизни, я не могу претендовать на решающее слово. Оно за вами, обитающими в стальных корпусах кораблей. Это вам для обеспечения безаварийного плавания и решения боевых задач нужен на борту профессионал, а не профан. Разберитесь с обстановкой, и если курс ведет к опасности, решительно потребуйте: «Наверху! Реверс!»
Продуть балласт!
В тот день подводная лодка, которая впоследствии получила имя «Ленинец», находилась в отдаленном полигоне. Мы отрабатывали несение ходовой вахты одной боевой сменой. Совсем недавно на корабль пришли матросы нового пополнения, которые, получив теоретическую подготовку, сейчас приобретали столь необходимую практику. Это не было той тяжелой работой, где надо крутить чудовищные маховики, бегать, обливаясь потом, с масленками, глохнуть от грохота дизелей или воя воздуходувок. Механизмы работали почти бесшумно и управлялись автоматически, дистанционно с пультов. Люди следили за параметрами работы этих механизмов, вели вахтенные и эксплутационные журналы, осматривали на предмет водо-, взрыво- и пожаробезопасности свои отсеки. О чем периодически докладывали на ГКП (главный командный пункт), или, как говорят подводники, в «центральный». Активно работали только операторы пультов и комплексов. И еще корабельный кок. В общем, монотонная, малоподвижная работа. Поэтому одной из целей отработки личного состава на боевых постах и, пожалуй, самой трудной было научить людей, несмотря на кажущуюся простоту и скуку обыденности, быть в постоянной готовности к различного рода неожиданностям: ревуну аварийной защиты реактора, заклинке рулей, пробоине, пожару... К бою, наконец. Согласитесь, что эта работа не для слабонервных. - Аварийная тревога! Пожар в отсеке! Это уже серьезно. - Командирское кресло «выбросило» меня к штурману. Определяю безопасный курс всплытия (таковым я считаю курс, параллельный маршруту движения судов Морфлота). - Лево на борт, на курс... Боцман, всплывай! Акустик, докладывать непрерывно, циркулируем влево! Горизонт?... - Чист! - Продуть балласт аварийно! Всплыли без крена, с дифферентом 1,5-2 градуса на нос. Пока я делал свое дело, командир электромеханической боевой части Владимир Гармасар разобрался с аварийным отсеком. Задымленность средняя, дышать можно, открытого огня нет, источник дыма в районе гребного электродвигателя.
. В.Т.Гармасар - (февраль) - прошел все ступени корабельной службы (КГДУ, КДД, КБЧ-5, НЭМС), начальник факультета ЯЭУ СВВМИУ, награжден - орденом Знак Почета, орденом Красной Звезды, орденом За Службу Родине III степени
Всякое ЧП на корабле - рубец на сердце командира. После предварительного доклада оставляю на мостике старпома Игоря Тишинского и отправляюсь в «концевой». Не потому что не доверяю докладу. Но надо самому посмотреть, пощупать, расспросить. Для науки на будущее. ...История простая. По халатности электрика после смены режимов движения не была отключена обмотка возбуждения гребного. Физически обоснованный перегрев и дым. Даю «добро» провентилировать отсек и иду в центральный. Уже задраивая за собой переборочную дверь турбинного отсека, услышал шум пуска вентиляторов, вслед за которым из раструбов магистрали вдувной вентиляции под напором хлынула вода. Один из раструбов направил на электрощит мощного агрегата каскад воды. Кричу вахтенному: «Центральному, стоп вентиляторы!» Сам бегу к носовой переборке. При аварийной ситуации мое место на ГКП. И если есть хоть какая-то возможность, командир должен выйти из аварийного отсека в центральный, потому что кто знает, как будет развиваться авария, и какие решения придется принимать. Путь мне преграждает «» от щита по проходу. Другая! Третья! Еще не обесточенный щит горит. Вынужден отступить. Бросаюсь к пульту турбины, где трансляция. Вахтенный докладывает, что центральный не отвечает. Становлюсь к динамику и нажимаю тумблер вызова, как при сигнале аварийной тревоги - прерывисто.
Всего около месяца назад с Тишинским и Гармасаром мы обсуждали техническое несовершенство корабельной командно-трансляционной установки, устройство которой не позволяло вахтенному одного поста в аварийном случае перебить разговор центрального с другим. Тогда мы решили, что можно попытаться это поправить, если давать отсечным тумблером как бы сигнал аварийной тревоги. В этом случае на центральном пульте, даже если идет разговор с другим отсеком, будет мигать лампочка вызова и даже при отсутствии зуммера привлечет внимание вахтенного офицера. Внесли эту корректуру в соответствующие документы. Однако сейчас, при развивающейся аварийной обстановке, вахтенный в отсеке не вспомнил об этом. На мой вызов центральный ответил сразу. Сработало! Не буду утомлять читателей излишними подробностями. Пожар щита и носовой части отсека мы ликвидировали, распространиться огню не дали, ход сохранили. Мне же запомнился один эпизод - «тихий» героизм турбиниста мичмана Петра Сильвестровича Задорожного. Коммуниста. Загерметизировавшись в нижнем помещении отсека, когда наверху бушевал огонь, он делал свое дело - управлял турбиной с резервного поста, следил за состоянием помещения, держал связь с центральным и на мои, конечно, в приподнятом тоне вопросы отвечал, что у него порядок, индивидуальный дыхательный аппарат работает исправно и что я, командир, волнуюсь за него больше, чем он. С приходом в базу с помощью судоремонтников восстановили технику и привели в порядок отсек. Однако у причала постоять пришлось. Что же все-таки произошло? Главный вопрос - почему вдувная вентиляция погнала забортную воду? Это мы поняли при внимательном изучении чертежей и «железа». Оказалось, в отрезке магистрали, что в надстройке за прочной захлопкой, при всплытии с дифферентом на нос остается какое-то количество воды, тем больше, чем больше дифферент. При открытии захлопки вода пошла в приемную полость вдувного вентилятора и под напором — в первый же по ходу кормового участка магистрали отсек.
Мне могут сказать, что нечего было всплывать с дифферентом. Но и это случилось вследствие конструктивных особенностей системы аварийного продувания цистерн главного балласта. Получалось так, что при одновременном повороте пультовых ключей воздушные клапана носовой и кормовой групп ЦГБ (цистерн главного балласта) срабатывали не одновременно. Поэтому, чтобы добиться одновременного и начала и конца продувания, мы на испытаниях определили величину временных задержек и маленькую табличку повесили над пультом. Так что аварийное продувание балласта было хоть и не ахти какой, но все-таки манипуляцией. Но вот когда при разборе происшествия опрашивали, кто что делал, мичман - знающий и опытный оператор - ответил, что он этих табличных подробностей не помнит. Да это и неудивительно в экстремальной ситуации. Краткий обзор происшествия выглядит так: из-за низкой квалификации электрика произошел перегрев гребного электродвигателя, который сопровождался задымлением отсека, что потребовало вентилирования последнего. После аварийного всплытия с началом вентилирования, вследствие конструктивных недостатков систем аварийного продувания балласта и вдувной вентиляции, а также отсутствия в конструкторской документации запрещения вентилировать лодку вдувным вентилятором после всплытия с дифферентом на нос, произошел заброс воды в отсек и на электрощит агрегата, в результате чего возник пожар щита и носовой части отсека. Выведена из строя материальная часть. Обгорела на значительной площади краска и теплоизоляция. При ликвидации пожара личный состав не пострадал. Восстановление потребовало определенного времени стоянки в базе. Сорван срок отработки задач боевой подготовки. Так нарушение равновесия безопасности вызвало резонанс проявления технических недостатков, что едва не привело к тяжким последствиям. Как же случилось, что новый, только что построенный корабль принят в состав ВМФ с техническими недостатками? Причем те, которые я перечислил в связи с пожаром, не исчерпывали «черного списка». Не усматривалась ли в этом деле низкая квалификация личного состава или приемной комиссии или, быть может, их халатное отношение к делу, или, скажем, коррупция? Ни в коей мере!
Однако чтобы читатель мог понять и, может быть, врасти в ту служебную атмосферу и систему ценностей, которая культивировалась на заре создания и освоения атомных лодок и существует кое-где по сей день, я вернусь к одному событию года 1962. В самом его начале к нам в гарнизон, где дислоцировалось соединение атомных подводных лодок, прибыл главнокомандующий ВМФ адмирал флота С.Г.Горшков в сопровождении адмиралов А.Т.Чабаненко и В.А.Касатонова. Первый, командующий Северным флотом, сдавал флот, второй принимал его. После обхода причалов и ряда помещений, что составляли систему базирования, главнокомандующий приказал собрать командиров подводных лодок в кают-компании плавбазы. Он выступил перед нами с обзором состояния строительства АПЛ, изложил требования к личному составу по освоению новой техники, очертил круг наших задач. В конце спросил, есть ли вопросы. У меня вопрос был. Прежде чем описывать разговор с главнокомандующим, я должен предупредить, что буду излагать его с буквальной точностью, поскольку он врезался мне в память глубоко и навсегда. Кроме того, хочу сообщить читателю, что в системе взаимоотношений ВМФ с министерствами, предприятия которых создают оборонную технику, практиковались так называемые «совместные решения». Что это такое? В том негативном смысле, как мы это понимали, дело обстояло так: скажем, на уровне правительства (!) принято постановление, которое гласит, что к такому-то году такие-то характеристики таких-то механизмов, систем или оружия должны иметь такие-то значения. Но вот подошел указанный год, а постановление, пусть частично, не выполнено. Тогда рождается совместное решение руководства ВМФ и соответствующих министерств: разрешить до такого-то года установить на подводной лодке матчасть со старыми характеристиками. (Понятно, что лодка в целом по своим эксплутационным или боевым качествам при этом отбрасывается на несколько лет назад). Государственной же приемке кораблей ВМФ предписывается принять корабль как есть, со ссылкой на номер решения. Говорю это не голословно. Некоторое время мне самому пришлось проходить службу в качестве уполномоченного госприемки. Там, изнутри, я понял, что она по существу является службой при главнокомандующем ВМФ, и убедился, что без независимой, действительно государственной приемки кораблей качественные показатели флота не поправить.
Будущий экипаж ракетного подводного крейсера четвертого поколения. - Но вернемся к совещанию и моему вопросу. - Товарищ главнокомандующий, мне непонятен смысл совместных решений, которые ухудшают тактико-технические данные наших лодок. - Сколько их у вас? - Восемь. - Товарищ Березовский, мы уже достаточно муссировали этот вопрос, но если вам до сих пор не понятно, я скажу так: в жизни у нас всегда есть совместные решения. Ведь когда вы шьете китель, у вас с портным есть совместное решение? Он остановился, и я понял так, что он требует моего ответа. - Так точно, товарищ главнокомандующий, я говорю ему, что, если он сошьет плохо, я не заплачу ему деньги. После секундного раздумья: - Нет, товарищ Березовский, по этому пути мы не пойдем. Мы будем принимать эти лодки, и вы будете их осваивать, выявлять недостатки, давать ваши предложения и так совместно совершенствовать корабли флота. Садитесь. Даже будучи не согласным с главкомом, я как военный человек принял его указания к исполнению. Тем более, что где-то я понимал главкома, понимал, как он хотел, чтобы наконец заплавали атомные. А мы? То одно, то другое: парогенераторы, импульсные трубки... Главком торопился.
На плавбазе его хватились далеко за полночь, были задействованы для поиска два особиста, они вскоре его нашли в койке у буфетчицы судна. Истёк срок нахождения подводной лодки в составе эскадры, к Смирнову был назначен старшим на переход начальник штаба Ахрименко. При возвращении на Родину нужно было проходить пролив, где много было навигационных опасностей и интенсивное двухстороннее судоходство. И вот в этом проливе подводная лодка догнала наше торговое судно, пошла параллельно его курсу в расстоянии одной мили. Смирнев связался по радио с капитаном судна, тот пригласил его и начальника штаба к себе в гости, прислал за ними моторную шлюпку. Смирнов и Ахрименко перешли на судно, где двое суток пьянствовали. На подводной лодке за командира остался старпом, тому тоже стало скучно и он тоже запил. И вот в такой сложной, опасной и пьяной обстановке подводную лодку далее повёл молодой лейтенант штурман. Есть Бог на небесах, он их и берёг эти двое суток.
Сегодня ночью опять нужно было всплывать на перископную глубину для приёма сеанса связи с берега. Максимов эти ночные всплытия не любил, они всегда потенциально опасны. Прежде чем всплывать, в центральном посту сокращают освещение до минимума, чтобы глаза командира подводной лодки привыкли к темноте, тогда он лучше увидит любую опасность в перископ. И вот перископ поднят: сплошная тьма, страшная чернота, ничего не видно, небо затянуло облаками. В голове непрерывно сверлит мысль: «Не пропусти огни судна, чтобы оно не налетело на нас». Другая мысль: «А если кто-то идет без огней?» Чтобы своевременно обнаружить судно или какой-либо другой объект и не столкнуться с ним, Максимов непрерывно вращал перископ и осматривал горизонт. После сеанса связи Хитренко обратился к командиру: «Товарищ Максимов, зайдите ко мне». В его устах слово товарищ всегда звучало так же как в старые времена в трактире обращались: «Человек (или - любезный), бутылку вина и закуску!» Максимов никогда не чувствовал их товарищами, барами же ощущал всегда. Вчера из беседы с Хитренко выяснилось, что он не может жить без американских сигарет и французского коньяка, отчего Максимов чуть не засмеялся, вспомнив нищенское военторговское обеспечение посёлка, в котором они жили. Максимов зашёл к Хитренко, там уже был особист Губин, его подводники звали особист-интеллигент. Интеллигентность его выражалась в том, что он сам не любил конфликтовать со своими жертвами, а старался переложить свою черновую работу на офицеров и командование подводной лодки. Хитренко с большой многозначительностью начал: «Вот мне сейчас доложил оперуполномоченный особого отдела, что ваш командир дивизиона Галкин ведёт какие-то записи в своей личной записной книжке. Вы вместе с замполитом должны её у Галкина изъять и передать особисту.»
Максимов ответил: «Я не буду ни обыскивать, ни изымать эту книжку, пусть этим занимаются те, кому это положено, если у них такие права есть.» Хитренко с досадой ответил: «Можете идти, я вам уже говорил, что у вас больное самолюбие.» Максимов не сдержался и ответил: «Лучше иметь больное самолюбие, чем вообще его не иметь». Подводной лодке осталось идти до базы всего лишь сутки. Утром пришло радио: «Командиру. В точке номер десять вас будет встречать сторожевой корабль „Пингвин“. Оперативный дежурный флота.» За время похода несколько человек отрастили шикарные бороды и усы, теперь многие из них бреются, чтобы при встрече не испугать своих родных и близких. Максимов ночью почти не спал, думал о предстоящей встречей с женой и детьми. Наконец, штурман доложил: «До точки номер десять осталось пять миль». Командир объявил боевую тревогу, личный состав начал готовиться к последнему всплытию за этот поход. Подводная лодка всплыла на перископную глубину, Максимов осмотрел горизонт в перископ, ещё темно, прямо по курсу командир увидел белый топовый огонь сторожевого корабля «Пингвин». Подводная лодка всплыла в надводное положение. Командир поднялся по вертикальному трапу к верхнему рубочному люку, кремальера не отдраивалась, закисла за поход. Вместе с мичманом Гусельниковым с трудом открыли люк. Максимов поднялся на мостик. Рассвет ещё не наступил, на мостике пахло рыбой и водорослями, мельчайшие микроорганизмы облепили весь корпус подводной лодки и в темноте излучали какой-то таинственный мерцающий свет. До сторожевого корабля четыре мили, радисты доложили: «Установлена радиосвязь с «Пингвином».
Подводная лодка продолжила движение в базу в строю кильватера за сторожевым кораблём. Рассвело, при дневном свете обнаружилось, что почти у всех лица за поход стали бледными, у некоторых с добавками желтизны, у других — синевы. Берег всё ближе и ближе, подводная лодка вошла в гавань, ошвартовалась. На пирсе построены экипажи подводных лодок, представители штаба, оркестр. Хитренко сошёл с подводной лодки по трапу на пирс, к нему подошёл его заместитель капитан 1 ранга Веткин и громко доложил: «Товарищ контр-адмирал, личный состав соединения построен по случаю встречи подводной лодки из похода». Хитренко обошёл строй, поздоровался с экипажами подводных лодок. За это время Максимов построил свой экипаж на палубе подводной лодки. На пирсе к Хитренко подошёл начальник политотдела соединения капитан 1 ранга Волгин, они обнялись и расцеловались. После чего Хитренко, Волгин и Веткин поднялись по трапу на подводную лодку. Максимов подал команду: «Смирно! Равнение налево!» Командир подошёл и доложил Хитренко, который поздоровался с экипажем, поздравил их с успешным окончанием похода и поставил перед экипажем очередные задачи. Одна из них — это как бы продолжение похода — боевое дежурство в базе до пятого мая. Лица у всех помрачнели, находясь в дежурстве, семью не увидишь. Начальник политотдела Волгин подошёл к Максимову и замполиту Зуйкову, поздоровался с ними, потом каждого в отдельности обнял и поцеловал, вручил цветы. Максимов был страшно удивлён такими нежностями, т.к. до похода было много случаев, когда этот же человек мог и не поздороваться, хотя и слышал как к нему обращаются: «Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга». В ответ холодное молчание и взгляд поверх твоей головы. После этого начальники ушли в штаб, экипажи разошлись по своим подводным лодкам, Максимов сошёл на пирс, к нему подошли офицеры и мичманы из его экипажа, они не так давно вернулись из учебного центра; начались поздравления, вопросы, командир еле успевал отвечать. Постепенно все разошлись и с Максимовым остался заместитель по политической части Семёнов из его экипажа.
Он стал рассказывать: «Когда вы улетели от нас, после этого мы ещё обучались целый месяц. Потом прилетели сюда. Вместо вас назначили временно командиром Собачевского, тот к этому времени уже вернулся с 24 съезда. Мы его почти не видели, он занимается своими делами. Только один раз к нему обратился, попросил его выступить перед личным составом как делегата 24 съезда, он пообещал, но так и не выступил». Максимов спросил: «Утвердили ли меня и Собачевского для сдачи экзаменов в академию?» Семёнов ответил: «Собачевского утвердили, он готовится к приемным экзаменам. А вас — нет, сказали, что двух командиров посылать — это слишком много, пострадает боеготовность соединения.» Максимов попросил: «Разыщите Собачевского. Если может, то пусть завтра меня подменит, чтобы я смог повидаться с семьей. Пожалуйста, позвоните мне и сообщите что он скажет.» Семёнов ушёл, Максимова позвали к телефону, звонил оперативный дежурный соединения: «С 12.00 сегодняшнего дня (30 апреля) ваша подводная лодка заступила в боевое дежурство, готовность один час. По приказанию быть готовой выйти в море». После обеда личный состав отправился в клуб на торжественное собрание, посвященное дню 1 Мая. Максимова пригласили в президиум. Доклад на торжественном собрании читал сам Хитренко, где было сказано также и о прошедшем походе, о заслугах экипажа и командира Максимова. В конце торжественной части в числе других Максимова наградили именными часами .
После собрания все, кто был свободен от службы, поехали домой в посёлок, Максимов же и его экипаж, вернулись на лодку, т.к. они как бы продолжали поход у пирса — боевое дежурство. Вечером командир отпустил домой некоторых офицеров и мичманов, сумевших найти себе замену с других подводных лодок. Максимов не имел права их отпускать, но он уже давно научился отвечать за свои действия и брать ответственность на себя. Он зашёл в свою каюту, прилёг на койку и задумался: «Имею право, не имею права. Законно, не законно, сложный вопрос. Ну, а вот это боевое дежурство? Это разве законно?! На подводной лодке нет продуктов, средств регенерации воздуха, есть неисправности отдельных механизмов, требуется межпоходовый ремонт, истекают сроки хранения оружия. Большие дяди же этого как бы не знают, как бы закрывают на это глаза и считают, что подводная лодка вновь готова выйти в дальний поход. Всё это на полном серьёзе, кретинские игры, бумажные дежурства». На этих мыслях командир и заснул. Утром 1 мая на лодке провели торжественный подъём военно-морского флага, зачитали праздничный приказ. Большая часть экипажа была поощрена за поход, после чего командир приказал отправить экипаж в казарму отдыхать. Сам же Максимов остался вместе с дежурно-вахтенной службой на лодке. Где-то после обеда дежурный по подводной лодке позвал командира к телефону, звонил Собачевекий. Разговор получился странный. Максимов попросил Собачевского подменить его хотя бы на сутки, повидать семью, чуть-чуть отдохнуть. Собачевский стал рассказывать, что у него сегодня вечером будут гости, а завтра он справляет день рождения. Максимов ничего не ответил и положил трубку. Он ходил в поход за Собачевского, ждать благодарности от него было бы глупо, не такой это был человек, но что откажет ему в такой малости - Максимов не ожидал. Разговор этот засел в его душе занозой, которая стала досаждать ему ещё больше, когда он случайно через три дня узнал, что Собачевский в этот вечер был с женой в местном кинотеатре на последнем сеансе. На самом деле истина была в другом. Собачевский перед академией боялся любой ответственности. Подменить Максимова - это значит в течение суток отвечать за подводную лодку и личный состав. А если что случится? В соединении было два человека: Собачевский и Рокотов, которые довольно часто использовали в разговоре сочетание из трёх букв — ЧЧВ (человек человеку волк). Надо ли к этому ещё что-либо добавлять?
. В демократичном обществе учат, что .
На следующий день Максимов проснулся рано утром от сильного озноба, болело горло. После завтрака к нему зашёл врач, замерил температуру — 39,4, дал таблеток, предложил лечь в санчасть, но командир отказался, т.к. вечером подводная лодка должна была переходить в пункт выгрузки ракет, вышли сроки их хранения. Максимов не пошёл в санчасть ещё и потому, что в соединении такие болезни было принято переносить на ногах, исполняя свои обязанности. На лодку прибыл Веткин, он должен идти с Максимовым в место разгрузки в качестве руководителя работ. К нему подошёл врач и доложил о состоянии командира, но тот никак на это не отреагировал. Максимов еле поднялся на мостик, головокружение, озноб, тошнота, но самолюбие и понимание ответственности, что никто командовать подводной лодкой вместо него не будет, заставило командира собрать свои силы и довести лодку до места назначения. За его спиной монотонно ныл Веткин, распекая штурмана за какие-то промахи, потом он переключился на матроса-сигнальщика по поводу лохматой причёски, потом он стал подвывать Максимову при швартовке: «Осторожнее…, не ударьтесь о пирс… отработайте моторами назад…» Максимов на эти выкрики не реагировал, продолжая выполнять своё дело. Выгрузка ракет прошла нормально, на следующий день подводная лодка вернулась в базу. Лучше командиру не становилось, температура скакала от 37 до 39. Утром замполит принес флотскую газету, которую среди офицеров звали «флотским брехунчиком», и дал прочитать командиру статью о Собачевеком. Корреспондент писал о их успешном походе, Максимов заулыбался, но читая далее статью, где с хорошей стороны освещалась деятельность командира подводной лодки, он увидел не свою фамилию, а Собачевского. Когда тот приехал с 24 съезда, то его временно назначили командиром экипажа Максимова, который в это время был на его лодке в океане. Перед походом были поданы документы в штаб флота для присвоения звания «отличного» экипажу Максимова, пока он был в походе — это звание присвоили. Корреспондент писал: «… экипажу Собачевского присвоено звание „отличного“, в этом также большая командира.»
Максимов отбросил газету в сторону с недоумением и небольшой обидой на автора. Хотя чего на него обижаться? Он знал, как это делается и пишется. Корреспондент получил всю информацию в политотделе, где было всегда достаточно олухов и бездельников. За три последних года в соединении было снято с должности около десяти политработников за пьянство и аморальное поведение, в том числе секретарь партийной комиссии. Итак, Максимова в статье обокрали дважды: лишили заслуг за поход и за длительную работу с собственным экипажем. Позвонил дежурный по соединению и передал приказание: «Командиру прибыть к Хитренко к 10.00.» В назначенное время Максимов прибыл к командиру соединения. Хитренко сразу же перешёл к делу и стал инструктировать командира: «С 12.00 боевое дежурство кончается, вечером можете съездить домой. Завтра приезжает из штаба флота капитан 1 ранга Удавенков с группой офицеров, они будут изучать документы вашего похода, помогите им во всём разобраться». Капитана I ранга Удавенкова Максимов знал уже лет пять. Среди офицеров он имел прозвище «Удав». Природа наделила его хорошим здоровьем, крепкой фигурой. Купался в море круглый год, зимой ходил без шинели. Хорошо разбирался в . Умел сплотить вокруг себя людей. Было что-то у него от батьки-сечевика. Будучи командиром подводной лодки он успешно выполнял ракетные и торпедные стрельбы, дальние походы, за что был награждён орденами. Как-то незаметно у него началось головокружение от успехов, стал слышать только свой голос, появилось зазнайство, выросла большая самоуверенность, правда, ничем не обоснованная. Он думал, что его будут и далее двигать по командной линии, но для него нашлось лишь место в боевой подготовке штаба флота. Ходили слухи, что его, возможно, могут назначить начальником штаба соединения.
На следующий день группа во главе с капитаном 1 ранга Удавенковым прибыла к 09.00 в штаб соединения, куда Максимов вместе со старпомом принесли все документы по походу. До обеда группа изучала их, а после обеда состоялся разговор Удавенкова с Максимовым. Командир за эти дни всё -таки сбил температуру до 37,4 градусов, но всё ещё чувствовал себя плохо, знобило, болела голова. Удавенков начал с мечтаний: «Вот когда я стану командиром соединения, то у меня кэпы будут только учиться, а за портянки я буду спрашивать с помощников и старпомов.» Удавенков под кэпами подразумевал командиров подводных лодок, а портянки олицетворяли быт и нужды личного состава. Далее он продолжил: «Вот когда я был командиром, то сам занимался всё время и учил своих офицеров, поэтому у меня все стрельбы и походы были отличными. А у тебя что ?» Максимов ответил: «Экипаж за успехи в боевой подготовке получил звание «отличного. В должности командира этот поход у меня первый, я считаю, что он неплохо прошёл.» Удавенков его перебил: «Меня не интересует чего ты считаешь! Я оцениваю тебя и твоего начальника Хитренко. Вы плавали стихийно и безрасчётно, показали свою полную несостоятельность, неумение и незнание документов». Старпом попытался что-то возразить: «Почему безрасчётно? У нас каждое решение подкреплено расчетами. Командир разработал новый тактический приём». Удавенков снисходительно на него посмотрел и небрежно ответил: «А ты помалкивай, журнал учёта событий ты вёл плохо. Я приму меры, чтобы в ближайшее время ты командиром не стал, послужишь ещё старпомом.» В разговор вмешался Максимов: «Давайте конкретно говорить. Какие замечания, ошибки?» Удавенков посмотрел в записную книжку и ответил: «Нет расчетов». Максимов сразу же спросил: «Это шар, расчеты есть, если каких-то нет, то конкретно назовите?» Удавенков с досадой ответил: «Надо было лучше плавать, а не вопросы задавать. Мой офицер Захаров все замечания тебе доведёт». После чего он куда-то ушёл.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
