2 января не стало Почётного Подгота (с правом ношения тельняшки) - Ивана Борисовича Погожева (1923-2011 г.г.).
Пожалуй, последнего Участника Войны из близких мне людей.
Иван Борисович был сыном мичмана выпуска из Морского Корпуса 1915 года -- Бориса Ивановича Погожева (1896-1927 г.г.).
Даже если не знать всего другого, только даты короткой жизни и знание обстановки Истории и социального шовинизма тех лет говорят о многом.
Про Войну Иван Борисович не любил говорить, почитайте заметку о Прохоровском Поле, она вам скажет немало о людях того - святого - поколения.
А кем был Иван Борисович, смотрите далее.
В.В.Брыскин
Последний снимок 2008 года. И.Б.Погожев слева.
Иван Борисович Погожев
В научной среде для иллюстрации возможностей абстрактного мышления очень любят вспоминать историю открытия планеты Нептун. Разрешение телескопов того времени (шёл XIX век) было слишком слабым, чтобы непосредственно наблюдать столь малый объект. Но косвенно, по искривлению траекторий других планет Солнечной системы, местонахождение далёкого небесного тела сначала было вычислено на основе законов всемирного тяготения англичанином Адамсом и французом Лаверрье, и уже затем далёкая восьмая планета была обнаружена визуально немцем Галле.
А я, как в зеркальном отражении этой истории, только спустя множество лет начинаю осознавать как много для моей жизненной «траектории» значили и значат многие замечательные люди, рядом с которыми довелось работать в Академгородке. Телескопы и другие оптические приборы здесь не при чём, у меня были прекрасные возможности для непосредственного наблюдения за моими героями. Просто даже начальное понимание законов душевной и интеллектуальной «гравитации» приходит к нам, увы, чуть позже способностей зрения и слуха.
Чтобы эти слова не остались пустыми и лишёнными конкретного содержания, попробую рассказать о нескольких выдающихся исследователях и просто замечательных людях, которые работали в нашем институте, и, как это всё больше проясняется с ходом Времени, многое оставили в моём внутреннем мире, почти не вступая в непосредственные контакты с его носителем. Чтобы не путать читателя лишними иносказаниями, я назову трёх своих кумиров в новом для меня «кибернетическом» сообществе – это Алексей Андреевич Ляпунов, Игорь Андреевич Полетаев и Иван Борисович Погожев.
Все они по возрасту годились мне, по крайней мере, в старшие братья, и вдобавок, по моим представлениям, принадлежат к цвету послевоенной отечественной научной интеллигенции. По этим причинам в академическом институте, где мы все работали, я не мог себя ощущать в отношении к ним иначе, как очередной сотый или тысячный спутник малого размера. Неписаные правила естественной человеческой иерархии никак не позволяют мне даже помыслить о сопоставлении своей персоны с этими людьми. Я думаю, что такие сравнения противны нормальному порядку вещей. Для более простой аналогии скажу, что мне никогда не понять человека нашего поколения, похлопывающего по плечу ветерана Великой Отечественной даже после дружеской попойки.
С Ляпуновым и Полетаевым особого личного знакомства у меня не было, и поэтому я начну эту часть воспоминаний рассказом об Иване Борисовиче Погожеве, которого я застал в 1963 году в положении прикомандированного к Институту математики военного сотрудника.
Наверное, было бы ошибкой думать, что событие такого масштаба, как создание Сибирского отделения академии, среди военных, так или иначе связанных с наукой, привлекло внимание только одного Г.С.Мигиренко. По всей видимости, руководствуясь мотивами причастности к общему научному движению, начальники одного из московских военных институтов Алексей Николаевич Волжин и Юрий Васильевич Чуев, вопреки всем жёстким правилам о местонахождении подчинённых, отпустили в Сибирь одного из своих перспективных сотрудников для научной работы в режиме «свободной охоты». Напомню, что в военном деле такой термин применяется для обозначения действий лётчиков или подводников высшей квалификации, которые в одиночку отправляются на поиск врага, не требуя подробных пояснений и регламентации для выбора цели и способов действий.
Иван Борисович расстался с должностью начальника лаборатории и перспективами повышения в воинском звании (он так и уволился в запас подполковником) и поехал в 1962 году в Сибирь вслед за своим учителем – А.А.Ляпуновым – осваивать кибернетическую целину. А в конце 1963 года он воспринимался мною как органическая часть коллектива «математиков». Личное обаяние и доброжелательность старшего товарища вместе с общей принадлежностью к военному сословию сделали мою неблизкую привязанность к повоевавшему и опытному в науке человеку столь же естественной, как дыхание в здоровом сибирском климате: обо всех оттенках морозного воздуха вспоминаешь, только попав в какое-нибудь загазованное место.
Чтобы жизненный путь Ивана Борисовича предстал перед читателем в более или менее полном виде, мы на время оставим начало шестидесятых годов и немного познакомимся с технологией работы над этими записками. Инстинктивно сознавая слабость и недостаточность своих средств изображения прошлых событий, я люблю использовать в этой работе фотографии. Очень часто один приходящийся к месту снимок может сказать читателю больше, чем несколько страниц маловразумительного текста. Если в моём архиве нет фотографий каких-то персонажей, я стараюсь получить их на время для «электронного» копирования в надежде покрепче оставить дорогих мне людей в своей памяти и памяти читателя.
И уж совсем особое место среди таких иллюстраций занимают фотографии времён Великой Войны. Я никогда не расспрашивал Ивана Борисовича о годах военного лихолетья, но когда он прислал мне два бесценных снимка этого времени, провёл с ними не одну ночь, вглядываясь в бесчисленные детали Времени, которые запечатлены на бесхитростных отпечатках.
Вот юный Ваня Погожев в 1942 году – выпускник Чкаловского (сейчас этот город опять Оренбург) зенитно-артиллерийского училища имени Орджоникидзе.
Если Вы, читатель, когда-нибудь носили солдатскую шинель отечественной выделки, представьте себя в ней, вспомните, что значили для Родины цифры «1942» в обозначении Времени, посмотрите на прекрасный облик одного из мальчишек, которых судьба сделала спасителями Отечества. Я уж всяко зарекался от употребления в записках возвышенных слов, но ничего «меньшего» мне просто не приходит в голову.
А вот вторая фотография, сделанная уже в 1943 году с помощью «Фотокора», был такой довоенный аппарат со стеклянными пластинками размером 9 на 12 сантиметров и контактной печатью на бумагу. Батарейный каллиграф цветными чернилами аккуратно перечислил на обороте всех персонажей снимка, не подозревая об истинном величии этих надписей: 1-ый ряд (слева направо): Голубцов, Редров, Бабакулов, Родионов; 2-ой ряд (слева направо): Краснов, Погожев, Мирзаев.
Наверное, старшего лейтенанта и его подчинённых фотографировали по случаю награждения медалями. Чёткий снимок донёс до наших дней бесчисленные детали военного быта: только что введённые погоны и гвардейские значки, разнопёрые гимнастёрки, стёганные ватные штаны и огромные валенки, одинаковые у солдат и офицера, отсутствие дефицитных звёздочек на некоторых шапках.
Но главное на снимке – человеческие лица. Вглядываясь в них, вы можете ещё раз понять и разнообразие народов нашей страны, и смертельную усталость не первый год воюющего пожилого солдата, и светлые жизненные надежды его молодых товарищей.
Жалко, что читателю нельзя передать электронную «лупу», чтобы увидеть с увеличением бездну открывающихся подробностей, качество фотографии полувековой давности это позволяет.
«Всего» два снимка.
А писать что-то подробнее о том времени мне не положено, неровен час, получится панибратское похлопывание по плечу. Иван Борисович на Войне уцелел и после её окончания попал на учёбу в Артиллерийскую академию. Это столичное учебное заведение с большой и славной историей относится к числу лучших наших военных школ. И совсем нетрудно представить все грани научной и моральной атмосферы любой нашей высшей школы, военной или гражданской, после Великой Победы и незабываемой весны сорок пятого года. Насколько я понимаю, именно в этой атмосфере победного морального всплёска нужно искать корни очень многих наших достижений последующего времени.
В академии Иван Борисович познакомился с преподавателем, а затем и профессором А.А.Ляпуновым. Будущему «деду российской кибернетики» было в это время всего тридцать шесть лет, а усы он носил по распространённой тогда привычке бывших фронтовиков. В непринуждённой атмосфере домашних диспутов (официально кибернетика была объявлена буржуазной лженаукой), вместе с И.А.Полетаевым, Н.П.Бусленко, С.Я.Виленкиным, С.В.Яблонским, М.Д.Кисликом, А.И.Китовым, Р.И.Подловченко и другими будущими знаменитостями научного и военно-научного мира обсуждались идеи Винера и многое другое, что стало впоследствии носить имена тогда мало кому известных спорщиков. В рассказе об этих событиях я невольно заступил на «чужую территорию»: Иван Борисович сам прекрасно написал о них в своей работе «Беседы о подобии живых процессов». Во всех отношениях лучше знакомиться с описанием любых объектов, как говорится, «из первых рук». Тем более что мы ещё вернёмся к упомянутой книге.
После окончания учёбы Погожев попал в исследовательский институт, который занимался вопросами научной поддержки заказов вооружения. В то время большая часть промышленного и интеллектуального потенциала страны была занята разработкой и производством вооружения. Всё более сложные смертоносные устройства в изобилии предлагались различными конструкторами и заводами. И становилось очевидным, что разобраться простыми канцелярскими методами управления в этом потоке предложений уже невозможно. Так в строго охраняемых и огороженных зданиях, расположенных, как правило, в столичных городах, появилась новая разновидность военных людей офицерского звания – научные работники. Со временем к признакам обычной системы воинской иерархии у этих офицеров добавились и научные: появились «свои» кандидаты, доктора наук и целые научные школы. Военные академии инженерного профиля, которые окончило большинство начальников и сотрудников новых заведений, естественно, стали играть для них роль «кроветворного органа». Поначалу даже советы, имеющие право присуждения учёных степеней, имелись только в академиях.
Вряд ли я гожусь для описания деятельности военных исследовательских учреждений, технологии получения и содержания бесчисленного множества секретных отчётов и диссертаций, которые недоступны большинству людей, это дело непосредственных участников масштабной эпопеи «закрытых» исследований. Но всякие «допуски», придирчивая охрана и пропуска – не преграда для настоящей Науки. В частности, для меня результаты неведомых секретных разработок остались в именах авторов блестящих «открытых» учебников и монографий, среди которых есть и уже помянутые мной собеседники посиделок на квартире Алексея Андреевича Ляпунова. А на Ивана Борисовича я смотрел как на чрезвычайного и полномочного посла этой невидимой, но весьма уважаемой державы.
Запомнилось, как «посол» подарил мне однажды книжку «Нового мира» с личной надписью автора повести «На испытаниях» И.Грековой. Так Елена Сергеевна Вентцель стала для меня не только источником доступных знаний по теории вероятностей, но и одним из любимых и уважаемых писателей-«шестидесятников», которые помогли устоять нашему поколению в не совсем здоровой атмосфере так называемого «застоя».
И ещё из повести Елены Сергеевны я впервые узнал о жизни и делах Дмитрия Александровича Вентцеля (простите – генерала Сиверса). Перед тем, как писать эти строки, я нарочно заглянул в тома Советской энциклопедии, Вентцель с такими инициалами там не упоминается. А ведь он, по оценке многих людей, – предтеча отечественного системного анализа и исследования операций в военном деле. И не зная таких людей, мы действительно можем превратиться в Иванов, не помнящих родства.
Не думаю, что верительные грамоты, которые вручают официальные послы, имеют похожее значение для получающих эти бумаги президентов.
Ладно, вернёмся из тронных залов Науки и Литературы к повседневным делам. Я мало знаю о содержании работы Ивана Борисовича в то время. Никаких официальных полномочий для ознакомления со всеми исследованиями, которые проводились в академических институтах, сотрудники Секции не имели. И со всех точек зрения был неприемлем интерес мало чего знающего человека к делам сторонней военной организации. Но вот обратная осведомлённость, безусловно, имелась.
Когда прошёл период начальной адаптации, я начал искать свои возможности приложения сил в исследовании операций. И, естественно, никуда особенно далеко не ушёл от знакомых мне проблем тактики подводных лодок. Позже я так или иначе расскажу об этом подробнее. Здесь же мне припоминается эпизод, когда, запутавшись в анализе одной из задач, я получил «снайперскую» подсказку вроде бы и не знающего о моих попытках Ивана Борисовича. Он с внешне безразличным видом указал мне место в книге Куна и Таккера, где имеется необходимая теорема о маргинальных производных.
1965 год.
Любые люди, которые имели счастье получать подобные подсказки, неважно – в какой области, могут по достоинству оценить и мой случай.
Примерно в это же время уже помянутые мною начальники Погожева Волжин и Чуев с успехом организовали в нашем институте исследования по проблеме выбора типажа технических средств. Я впервые понял, как много усилий требует переход от анализа практической проблемы к её модельному представлению и затем – к постановкам математических задач. И трудно предсказать судьбу этой работы, не будь у московских «заказчиков» своего полномочного представителя в Сибири.
Сам же Иван Борисович не торопился с тем же получением высшей учёной степени. Только как следует «обкатав» свои результаты по исследованию рациональных соотношений средств обороны и нападения в составе систем вооружения конфликтующих сторон с учётом ограниченных экономических ресурсов, он в 1967 году защитил докторскую диссертацию. Наверное, слова «гонка вооружения» явно при этом не произносились, но знающим людям смысл таких тем исследований был понятен. Работу эту заинтересованно поддерживал Алексей Андреевич Ляпунов. Защита проходила на специально для этого собранном (разовом) учёном совете в Москве, мне на ней присутствовать не довелось.
В 1969 году Погожев уволился по болезни из армии и несколько лет работал вне Академгородка. А в 1974 году опять вернулся к нам в Вычислительный центр СО АН, где академик Г.И.Марчук предоставил ему возможность работать над моделями биологических процессов. Окончательно из Городка он уехал в 1981 году вместе со своим небольшим коллективом сотрудников, которые вслед за Марчуком переместились в Москву. Всё прошедшее с тех пор время я не терял связи со своим старшим товарищем.
При каждой встрече он расспрашивал о моих делах и рассказывал о своей работе. А один раз, во время командировки в Москву, даже сводил меня на семинар по математическому моделированию гепатита, мероприятие это проходило в запущенном помещении клиники Н.И.Нисевич. Меня интересовали эти работы, и пара часов в обществе светил академической и медицинской науки прошли очень интересно, несмотря на холод в помещении.
Знал я и об интересе Ивана Борисовича к уникальным способностям и личности Галдана Ленхобоева – чудом уцелевшего от гонений ученика тибетских монахов, знатока древних тайн и одного из современных творцов восточной медицины. По множеству неоспоримых свидетельств мне было известно, что этот человек из другого культурного мира действительно обладает уникальными лекарскими знаниями и способностями. Однако все эти научные, медицинские и человеческие проблемы были далеки от меня: моя «душа» принадлежит «железкам». В сознании отметился ещё один факт чудовищной неполноты собственных представлений о мире, но разбираться, в первую очередь, следовало с непосредственными объектами работы.
В начале девяностых годов я написал полностью самодеятельную работу о маркетинге легковых автомобилей. Был там и раздел с попытками найти формы для скалярных оценок разнокачественных свойств изделий. Задача эта представляет собой что-то вроде «голубой мечты» в прикладных экономических исследованиях: предмет ещё не поступил на рынок, и не выявилась его цена, а мы имеем объективное представление о предпосылках её формирования. Не говоря уже о реалиях «социализма», когда использование денежных оценок было грубо искажено внеэкономическими «силовыми» методами управления и нужно было искать хоть какие-то ориентиры для сравнения разных образцов продукции.
В самом начале этой работы я понял, что повторяю рассуждения Ивана Борисовича двадцатилетней давности: он активно сотрудничал с научным институтом стандартизации и немало написал на эту тему. Не знаю как другим, а мне обнаружение таких фактов преемственности в работе всегда придаёт новые силы: повышается уверенность в необходимости желанных результатов и чувствуешь себя «в строю» с именитыми предшественниками.
Как я говорил, самого Ивана Борисовича в это время уже не было в Академгородке, он больше не передавал мне малоизвестные повести и романы «шестидесятников», да и сами «шестидесятники» стали мало интересовать общество. Могло показаться, что жизнь насовсем развела нас на просторах огромной страны. Но когда пришла пора мне самому что-то написать о прошедшем времени и выбирать адреса читателей записок, я сразу же подумал и о своём совсем не морском старшем товарище. Оказалось, что он предпочитает жить не в столице, а в деревне, расположенной в 120 километрах от Москвы. Я представил себе чистый морозный воздух, скрип санных полозьев и дым столбом из печных труб – всё это в нетронутом виде лежит на дне памяти о детстве в моей подмосковной, тогда ещё не загаженной деревне Фомино.
Голубая книжица «Тихоокеанского флота» была доставлена с оказией в столичную область и, в основном, понравилась Ивану Борисовичу. Известное дело – даже кошка любит ласку – мы стали переписываться, я осмелел и послал в Подмосковье ещё несколько очередных своих творений.
Рассказывая в письмах о своём житье-бытье, Иван Борисович сначала упомянул о своей большой работе последних лет, а потом выслал мне дискету с текстом книги о подобии живых процессов. Наверное, здесь не место для рецензирования этой явно неординарной работы. Пусть читатель самостоятельно оценит подвиг исследователя, который оказался способным подметить фундаментальное явление Природы и в течение более двадцати лет с разных точек зрения «штурмовать» его сущность.
И ещё. В книге Ивана Борисовича можно «наяву» ощутить простор и единство огромного мира и людей. Феерическая светлая картина праздника мысли и братских взаимоотношений на нём самых разных исследователей написана акварелью, только вот вместо красок используются математические значки и формулы.
Занятое повседневной суетой человечество очень часто не придает должного значения своим подвижникам. Когда я рассказывал нашим общим знакомым о книге Погожева, один «математик» замахал руками и сказал: «Что Вы, что Вы. Я слышал об этом. Там ведь всё сводится к одному числу».
Всё-таки хорошо, что я не «математик». Пожалуй, рассказом о примере «интеллигентного» бескультурья я закончу этот раздел воспоминаний. Пока я писал его, жизнь шла своим чередом. Иван Борисович совсем бросил суетную Москву и переехал в небольшой академический городок Протвино. Там построен циклопический многокилометровый кольцевой ускоритель, расположенный под землёй, вроде туннелей метрополитена. Потом к нему начали пристраивать ещё один «линейный» монстр похожих размеров. Но на сей раз яму вырыли, а дальше дело не пошло. К слову, не пошла аналогичная затея и у американцев в Техасе, где они вовсю использовали наших специалистов. Сооружения такого рода очень интересуют меня. Если удастся выполнить намеченное, я попытаюсь поговорить на эту тему с читателем.
Так же, как и в жизни, в этой книге я не расстанусь с Иваном Борисовичем. Но ведь всё в мире должно кончаться, в том числе и этот рассказ.
ЗАПАХ ВОЙНЫ. ПОГОЖЕВ Иван Борисович, участник Отечественной войны, профессор, доктор технических наук.
Дети из Православной воскресной школы попросили меня написать к 60-тилетию Дня Победы свои воспоминания об Отечественной войне. Вот, что у меня получилось.
Я принадлежу к тому поколению людей, которые в 1941 году закончили 10 классов средней школы. Для меня ею была школа № 6 города Оренбурга, где директором была Александра Петровна Колюцкая, а учителем математики – Борис Александрович Одинцов.
– Благодарная им наша память!
Дальше у нас была война. Тогда мы все рвались на защиту Родины. Мне, как и моему другу, Вале Балобенко, с которым мы три последних школьных года сидели на одной парте, было суждено попасть в ту половину мальчиков нашего класса, кто вернулся с войны живым и не искалеченным. Наши одноклассники – Володя Сидоров, Женя Прилуцкий, Миша Гришин, Толя Иванов, Юра Петропавловский – погибли.
– Вечная им память!
На войне я был командиром огневого взвода батареи 37-мм зенитных пушек. Четыре пушки было в батарее, а четыре батареи составляли наш Зенитно-Артиллерийский Полк. Им командовал 40-летний полковник Матвеев. (Мы считали его тогда очень старым и между собой звали его «батя»).
Наш полк входил в состав танкового корпуса генерала Попова. Летом 1943 года корпус участвовал в знаменитой битве на Курской дуге и в величайшем танковом сражении под станцией Прохоровка 12 июля 1943 года. В этом сражении было почти 1000 немецких танков «Тигр» и «Пантера» и примерно столько же наших танков «Т-34».
Скажу сразу: подвигов я не совершал, но людей, которые их совершали, я знал и видел близко. И я навсегда запомнил тот тошнотворно-тяжёлый и чуть сладковатый запах, который я почувствовал на следующий день после ожесточенного танкового сражения на Прохоровском поле, примерно в двух километрах от нашей батареи. Сражение это немцы начали рано утром мощной бомбардировкой. Волны самолетов «Хенкель-111» закрыли небо. Затем началось встречное танковое сражение, которое продолжалось весь долгий и жаркий летний день 12 июля.
А потом на нашем участке фронта наступила и три дня стояла полная тишина.
Казалось, что люди и природа замерли, оглушённые произошедшим.
– А запах этот всё висел и висел над нашей батареей ещё целых три безветренных, и очень жарких летних дня: 13, 14 и 15 июля, пока – не началось наше наступление.
Утром 16-го июля наша батарея проехала по Прохоровскому полю. На участке примерно в 1-2 км мы увидели около 900 подбитых танков (немецких и наших, примерно, поровну), следы танковых таранов и стрельбы в упор, сорванные с танков орудийные башни и обгорелые тела многих сотен наших и немецких танкистов, которые не смогли покинуть свои горевшие танки. Все погибшие танкисты – и наши, и немецкие – были очень молоды, лет по 20, и от всех исходил тот тошнотворно-тяжёлый и чуть сладковатый запах горелого человеческого мяса...
Запах Прохоровского поля навсегда вошёл в мою память о Великой Отечественной войне. Он и теперь не даёт мне рассказывать о ней что-то лёгкое и весёлое, хотя прошло уже более 60 лет... Здесь я увидел, нет – почувствовал всем своим существом, насколько велик и таинственен был подвиг нашего народа, который смог в невероятно трудных условиях завершить победой эту жестокую и кровопролитную войну, грозившую тогда реально гибелью ему и многим другим народам, слава Богу, благополучно живущим сейчас.
И если Вам случится ехать из Москвы на юг по Симферопольскому шоссе, или по железной дороге, обратите, пожалуйста, внимание на небольшой храм и памятник у станции Прохоровка, примерно за 40 км до города Белгорода. Пусть это внимание будет даром Вашей благодарной памяти всем воинам, погибшим там жарким летним днём 12 июля 1943 года – в день святых апостолов Петра и Павла.
Мой отец Погожев Борис Иванович (1896-1927)
В правом нижнем углу то, что напечатано на обороте фото.
Прошу обратить внимание как прекрасно сохранилась эта фотография, сделанная еще в 1915 году в Царском селе фотографом двора Его Величества (видимо, при окончании Военно-Морского Училища). Все мои современные фото давно поблекли, этой - хоть бы что, без всяких специальных условий хранения.
