До чего красив Петергоф, летняя резиденция русских царей. Город самых красивых в мире фонтанов, даже Версаль не может с ним сравниться. Свыше стапятидесяти фонтанов, огромный парк и все это на берегу моря. Когда Андрей Ильин приезжал в отпуск в Ленинград навестить маму и брата, он всегда ездил на свою малую Родину - в родной Петергоф, где он имел счастье родиться. Здесь все связано с воспоминаниями. «Какие приятные и наивные были мои детские грезы», - задумался Андрей Николаевич. «В детстве хочется поскорее стать взрослым. У взрослых совсем другая жизнь. Как я страдал, что я ещё маленький… Она была необычна во всем. Я не мог оторвать от неё глаз. Она была взрослая! Мне и моему другу Вальке было по тринадцати лет, но мы были в её глазах ещё детьми. Ей было больше двадцати, и она была взрослая, недостижимая для нас королева, .
Она встречалась с офицерами из находящегося рядом военно-морского училища. Они водили её в Нижний парк Петродворца на танцы, угощали мороженым. Она ходила с ними под ручку, радостно смеялась. И я каждый раз страдал, подглядывая за ней из-за деревьев. Она была прекрасна, и я, действительно, не мог оторвать от неё глаз. Она была необычна во всем. И имя её необычно - Валерия. И одевалась она красиво. И улыбка у неё была красивая. Мы все после войны, в конце сороковых – в начале пятидесятых годов, жили бедно. Отцы наши погибли на фронте. Матери еле-еле сводили концы с концами. И Валькина сестра, с необычным именем, вдруг как роза распустилась в нашей простой, полуголодной жизни. Как я завидовал Вальке Свиридову, что у него такая красивая сестра! Но я об этом ему не говорил, мне было стыдно. Я страдал молча, втайне. Любовался ею, и страдал. Я страдал, что я маленький!.. Как-то после утренней рыбалки, гремя удочками, мы пришли домой к Вальке. Он понёс карасей на кухню, а я вошел в комнату. Валерия сидела возле зеркала и наносила на лицо «боевую раскраску». Это она так называла уход за лицом после сна. Я замер от неожиданности. Потерял дар речи, покраснел и опустил глаза. Она меня не замечала, как говорится, в упор. Она видела, что я вошел, но я был … ничто. Как будто щенок или котенок вошел в комнату. Мы с Валькой в её глазах были слишком малы и ничтожны, чтобы обращать на нас внимание. Валька задерживался на кухне, а я стоял как вкопанный. Понимал, что надо выйти, но словно какой-то «столбняк» напал на меня. Валерия закончила прихорашиваться у зеркала, встала, прошла около меня, обдав ароматом чего-то неземного, и зашла за открытую дверцу шкафа, как за ширму. Зашуршала ткань, она одевалась. Через несколько минут Валерия вышла из-за шкафа в нарядном платье. Увидела, что я всё ещё стою - красный, потерянный, в каком-то ступоре. Она, походя, потрепала меня своей ласковой рукой по щеке. Это была награда. Во мне проснулись какие-то давно забытые гены. Видимо, в прошлой жизни я был собакой, потому что невероятная щенячья преданность мгновенно вспыхнула во мне. Если бы моя хозяйка, моя королева, дала бы сейчас мне команду «Фас!», я бы разорвал в клочья любого обидчика. Она что-то сказала, засмеялась, а я выскочил в коридор и забился в темноте. Я заплакал от избытка чувств. Я был переполнен какими-то новыми эмоциями. Наверное, это были первые ростки моего превращения в …
В начале лета, когда наступают в Ленинграде белые ночи, в Петергофском парке вся природа, все живое поет гимн жизни. Солнце почти не заходит, поэтому все буйно растет, цветет, наслаждается жизнью. Это же происходит и с людьми. Валерия налилась весенними соками и превратилась в роскошную молодую женщину, излучающую флюиды любви. Ни один мужчина не мог пройти мимо, чтобы не оглянуться и не посмотреть ей в след. Я торжествовал! Я гордился, как будто это была моя девушка! Мальчишеская наивность… По субботам мы с Валькой, как обычно, наблюдали из-за забора за танцующими на танцплощадке в Нижнем парке. Иногда мы обменивались не очень приличными комментариями. Оркестр играл по моде того времени вальсы, краковяк, польку «Бабочку», танго, иногда фокстроты. Меня особенно затрагивали красивые мелодии танго, и душевное исполнение песен знаменитым певцом, как я потом выяснил, Вадимом Козиным. Меня поражало танго . Я готов был слушать его без конца:
« нежно с морем прощалось, В этот час ты призналась, что нет любви. Мне немного взгрустнулось без тоски, без печали. В этот час прозвучали слова твои…»
И мелодия, и наивные слова песни будили в душе что-то тревожное, и в то же время радостное. В мальчишеских грезах появлялись какие-то жаркие страны, загорелые красавицы, страстная любовь, и тоска, и страдание, сопровождающая любовь. И ещё что-то непонятное, волнующее, зовущее. Скорей бы стать взрослым!.. Танцы закончились. Несмотря на поздний час, солнце и не думало уходить за горизонт. Мы с Валькой вслед за молодежью, расходящейся по аллеям парка, пошли к морю. Оно нас всегда влекло, в любое время дня. Такова великая сила моря. Мы вышли к Монплезиру, так в Нижнем парке Петродворца называется место, где находится летний домик Петра I. Это одно из самых красивых мест. Оно утопает в цветах. Старинные постройки, полуразрушенные во время войны, уже восстановлены. Веет стариной. Так и кажется, что сейчас появится Петр I и продолжит «пробивать окно в Европу». Ласковые волны Финского залива с тихим шелестом подходили к берегу и исчезали в камнях, охранявших берег от разрушения. На море был штиль. Ярко красный шар солнца медленно приближался к Кронштадту, который слева виднелся на горизонте. Казалось, вся природа замерла, наслаждаясь красотой белой ночи. Тишина и спокойствие царили вокруг. О, чудо! Я не верю своим глазам. На берегу, опираясь на мраморный парапет, стояла моя богиня. Она была вся в белом. Красивое белое летнее пальто, белая шляпа и даже белые перчатки. Она кого-то ждала, задумчиво глядя вдаль. Она была прекрасна. Девушка из простой трудовой семьи, выросшая без отца, напоминала мне графиню петровских и екатерининских времен. И красотой, и статью эта русская красавица ничем не уступала княжнам и графиням голубых кровей. В золотом свете уходящего солнца она казалась мне Екатериной II. Вот она обернулась, радостно заулыбалась, и я увидел её Потемкина. Красивый морской офицер с букетиком ландышей подошел к ней, поцеловал в щеку и они, счастливые и радостные, скрылись в тенистых аллеях старинного парка. Я, опустошенный, в муках ревности, подошел к тому месту, где недавно стояла Валерия, и замер. Я страдал, я хотел быть на месте этого офицера. Душа моя была переполнена нежности. И вдруг я вздрогнул. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось, В этот час ты призналась, что нет любви…», - проникновенное пение понеслось над морем. Прогулочный теплоход, украшенный разноцветными огнями, под музыку этого танго медленно выходил из бухты.
« Расстаемся, я не в силах злиться, Виноваты в этом ты и я. Утомленное солнце нежно с морем прощалось, В этот час ты призналась, что нет любви…»
Вот развернулся и направился в сторону Ленинграда, позолоченный купол Исаакиевского собора, сверкающий в лучах заходящего солнца, был для него ориентиром. Утомленное за день солнце, действительно, нежно с морем прощалось. Песня лилась из репродуктора, то усиливалась, то затухала. Звук над морем еще долго был слышен. Теплоход уже превратился в точку. Подул легкий ветерок, и вдруг на несколько секунд я ясно услышал с корабля грустную мелодию другой песни, слова которой рвали мне душу: «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна, тайна - это ты». И всё стихло.
Больше я Валерию не видел. Белый теплоход как будто навеки увез мою тайну, мою первую безответную любовь, мои мальчишечьи мечты и грёзы. Этим летом кончилось моё детство. Наши пути с Валькой разошлись. Он поступил в Риге в мореходную школу, стал классным рулевым. Повидал мир. Я стал моряком-подводником. Много ярких впечатлений детства осталось в памяти, но самое яркое – это Валькина сестра Валерия. Как мне повезло!.. Я видел чудо!..
Мы самодостаточны, мы моряки!!! Ну, что нам родители или родственники! Поэтому – ничего о родителях. Да и наше сообщество не очень-то любило, если кто-то выделяется из его среды. Если ты возгордился тем, что у тебя родитель величина, тебя сразу поставят на место, наказание известно – «темная» после отбоя. Мы вооружались своими ремнями с бляхами и лупили ими лежащего на кровати под одеялом провинившегося, не уважающего общество, воспитона! «Наказывали» за разное, меня, например, «поучили» за то, что я, будучи старшим по субботней уборке в нашем кубрике, велел закрыть двери на швабры и не пускать никого, пока мы не закончим уборку. А народ закончил раньше, стоял довольно долго под дверьми и разозлился. Надо «поучить за пренебрежение к обществу».
Это уже шутливая порка на 2-м курсе училища Фрунзе. Можно рассмотреть Вовку Пузанова, Толю Поздникина, Ваську Балинина и Ю.Зубарева. Кого "бьют", к сожалению, не рассмотреть. (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года)
Правда, я узнал о родителях Бартновского, Цветкова, Пистоляко еще в 1946 году. В каникулы мы ездили группой в Таллинн, где служили наши отцы и вечерами собирались у Бартновских, Цветковых на посиделки с танцами. Супруга Бартновского очень любила танцевать вальс, фокстрот, танго с нами, мальчишками. Но как только мы возвращались в училище, никаких различий мы не ощущали. Профессии отцов, безусловно, влияли на судьбу воспитанников. Отец Игоря Дубовиченко, известный кораблестроитель, строитель подводных лодок, главный инженер «Севмаша» В.И.Дубовиченко устроил сына в Дзержинку, на самый престижный факультет флотских учебных заведений – на кораблестроительный, где учились в то время только медалисты. Наверное, это единственный случай окончания нахимовцем такого факультета. Отец Николая Цветкова посодействовал поступлению сына во ВВМУРЭ.
МОЯ БЛОКАДА. Алексей Наумов
В 1941 году, году начала войны, мне было 11 лет. Это сейчас я - умудренный большим жизненным опытом человек, чего-то добившийся. Непосредственное, чистое восприятие событий ребенком – это представляет собой несомненную ценность.
Сегодня я стараюсь просматривать книги и брошюры, посвященные блокаде. Наше поколение это волнует. Сегодня это чаще всего смесь личных воспоминаний о блокаде (малая часть) и описания историко-политических обстоятельств, которые пересказаны уже десятки раз. Вот тут мне становиться неясным, как мальчишки и девчонки в 10-11 лет (раньше они еще полные несмышленыши и на серьезные воспоминания не способны) могут описывать в воспоминаниях глобальные события – отступление наших войск от Либавы, захват Риги, Таллинна. Ну, откуда только эти маленькие старички, знали Либаву, Ригу? Ну, Таллинн мы ленинградские мальчишки, кое-как узнали, когда наши вошли в этот город в 1940 году. В нашей среде появилось новое средство коллекционирования и обмена – красивые фантики от конфет таллиннских фабрик. Они так отличались от серых оберток наших конфет, что шли на обмен с почтовыми марками! Вот и все знания об этих городах 11-летних мальчишек, хотя мой отец, морской офицер-интендант был в Таллинне. Надо понимать, что восприятие ребенка резко отличается от взрослого восприятия. На меня даже не произвело впечатление начало войны. Мы ведь уже переживали подобное – недавно закончилась финско-советская война. Она прошла незаметно для Ленинграда: не было затемнения, не было недостатка в только что появившихся продуктах (точнее с 1938 года), и наша семья стала более или менее неплохо питаться. Поэтому, мы не испугались начала войны, а родители нам ничегошеньки не говорили по этому поводу. Они уже были воспитаны – молчать и молчать. Отца к этому времени уже дважды «брали», в 1926 году и в 1931 году. Так до конца жизни они ничего не рассказали. Сегодня я нашел в интернете , рядом с фамилиями царских адмиралов и капитанов 1 и 2 ранга - фамилия отца. В то время он был начальником отдела снабжения Военно-Морской Академии.
Наумов Петр Иванович Отец вернулся на флот лишь в августе 1941 года, когда вернулся из научной полярной экспедиции на Новосибирские острова, где он был оформлен начальником снабжения и куда отбыл, кажется, в мае 1941 года. В мечтах семья должна была разбогатеть, оклад у отца был высокий. Но приехал отец ни с чем и сразу был мобилизован на флот по специальности, в Управление Тыла КБФ. Было прекрасное лето 1941 года. В моем сознании начало войны - это момент в начале июля, когда меня дома схватили, быстро собрали. В то время это были простейшие сборы: мешок (чаще всего наволочка) с надписью чернильным карандашом «Наумов Алеша, 3а класс», пара маечек, пара трусиков, несколько пар носочков. Обули меня в знаменитые детские сандалии, вот и все сборы. Верно, родители думали, что война продлится надолго. С мешком меня препроводили в школу. Я учился в то время в школе на Мойке («Демутов трактир» или рядом). Из школы мы строем прошли на Московский вокзал и на поезде вместе с учителями поехали в пионерский лагерь под Малую Вишеру. Как оказалось, навстречу наступающим немцам! Это была правительственная кампания, основанная на опыте испанской войны по удалению детей из больших городов с целью уберечь от бомбежек. Это был неудачный, как было доказано позже, опыт разлучения родителей и детей, многие родители так и не увидели больше своих детей. А сколько горя, слез он доставил мальчишкам и девчонкам в 9-12 лет.
Никто не знает, как мы страдали в лагере без матерей, отцов и привычного дома. Но и мы не дремали, лихие ленинградские дети. Сколотив небольшую компанию, мы решили бежать, мешки с вещами на плечи и пешком по пыльной дороге на вокзал. Мы бежали не на фронт ( как во многих воспоминаниях), мы бежали домой. Мы были «домашние» дети. Но система и в начале войны сбоев не давала. Милиция быстро перехватила нас и водворила, ревущих как белуги, в лагерь. Через несколько дней мама приехала и забрала меня домой. А вот и сладкое воспоминание тех дней. На станции Малая Вишера мама совершила последнюю покупку без карточек - она купила коробку мармелада и бутылку лимонада (как сейчас помню, крем-соду), лимонад я немного не допил. И это было «роковой» ошибкой; всю войну я мучился, почему я не допил бутылку! Это было наваждением! Было большим счастьем, определившем всю мою последующую жизнь, что мама нашла в себе мудрость и силу забрать меня из лагеря. Кого родители не смогли забрать из лагеря, отправили, чуть ли не с последними поездами в эвакуацию, в южные республики, и это были уже детские дома. Позже мы узнали, что по дороге состав с нашими детьми попал под бомбежку, и это были наши первые боевые мальчишеские потери из класса. Мы с мамой благополучно добрались домой в Ленинград. Жили мы на , дом 6, квартира 12, вход парадный, с Невы, на пятом этаже, слева балкон. Сейчас единицы даже старых ленинградцев могут вспомнить, что это, за «набережная Рошаля»? А это просто коммунистическое название знаменитой Адмиралтейской набережной.
Народ у нас на набережной так и не знал, кто это или что это – «Рошаль». Мы, мальчишки, как-то спросили у бабушек, вечно сидящих на противоположной стороне дома (солнечная сторона) на Черноморском переулке, о Рошале. Старушки были подчас весьма интеллигентны, но опустились при новой власти. Были старушки-переселенцы из рабочих пригородов. Они еще больше ненавидели советскую власть. Их мужья были рабочими на крупных предприятиях. Получали они раза в два больше, чем инженер до войны. Здесь они были нищими. Говорили старушки, что хотели. Чекисты не обращали внимания на них и не «брали». Ну, какой от них толк на великих стройках коммунизма! Ответ старушек был обескураживающим даже для нас: «Это, сынки, коммунисты все вокруг нас переименовали в свои еврейские, латышские, польские и китайские фамилии. То есть, по их убеждению, всех тех, кто и делал революцию в 1917 году. Вот смотрите, говорили они в подтверждение своего тезиса: площадь чекиста и убийцы Моисея Соломоновича Урицкого (бывшая Дворцовая площадь); ул. Герцена (бывшая Морская), улица небезызвестного Дзержинского (Гороховая ул). Площадь С.М.Нахимсона (Бывшая Владимирская площадь и Владимирский проспект), площадь Воровского (бывшая Исаакиевская площадь). Дом № 6 по Адмиралтейской набережной – это первый дом от Зимнего дворца. Постройки 1898 года. Именно эта дата была выложена из мозаики на полу в парадной дома.Дом сохранился, почти без повреждений, выдержал бомбардировки (только одна серьезная трещина на стене, выходящей во двор от упавшей рядом с домом, в Неву крупной авиабомбы). Квартира у нас была коммунальная, в ней жили семьи: в гостиной и рядом – небольшой комнате бывшей детской - мы, отец, служивший в Высшем военно-морском инженерном училище им. Ф.Э.Дзержинского, мама – медсестра в поликлинике № 28 на бульваре Профсоюзов, я и мой старший брат Николай, рождения 1923 года. В нашей большой комнате был , счастье всех мальчишек двора.
Рядом, в средней комнате располагалась вторая семья - инженера-энергетика А.А.Тульского. Третья семья, то ли латышей, то ли эстонцев занимала меньшую комнату, запомнилась семья тем, что они куда-то исчезли в январе 1942 года, а труп старшего сына Юзика оставили в ванной. На их место въехали уже две семьи! Рядом с домом № 6, через Азовский переулок, расположен дом № 8. Дом построен под банк. Уникальная архитектура, облицовка красным мрамором. Внутри красота неописуемая. Но главное для нашего повествования то, что в этом доме разместилось Управление торговли Ленгорисполкома, а в подвале размещалась столовая для сотрудников Управления. Там, где столовая, там большая пищевая помойка, которая довольно долго поддерживала нас. На помойку выбрасывали, например, картофельные очистки. Мы, мальчишки, тщательно собирали их. Мама пропускала их через мясорубку, и получалось прекрасное пюре или картофельные котлетки. Там, где помойка, первое время появлялись голуби. Мы ждали их с нашими рогатками, заряженными свинцовыми пульками. Голубей мы подстреливали легко. Дома был праздник, когда я приносил голубя. Ну, просто, Бог берег нашу семью. Дрова раздобыли. В большой комнате у нас стояла прекрасная чугунная дореволюционная плита с четырьмя конфорками и громадным латунным баком для нагрева воды. Там, где такая плита - там жизнь! Благодаря ей, мы выжили. Я топил плиту дровами день и ночь и ждал маму с работы, она приходила в теплую комнату. Старший брат, Наумов Николай Петрович, был любимым ребенком в семье. Он действительно был способным. Увлекался радиотехникой. В 13-14 лет уже собирал детекторные приемники, сам мотал контурные катушки! Затем - первые ламповые приемники. В 1940 году он собрал первый у нас в квартире телевизор с диском Нипкова (экран 2х2сантиметра, механическая развертка).
В 1941 году Николай работал на заводе по изготовлению деталей из пластмасс «Комсомольская правда», а вечером учился в Горном институте. Конечно, в то время мы не ощутили опасности, брат, имея белый билет по зрению, пошёл, как мне казалось, радостно добровольцем на фронт. Так как он был квалифицированным радиолюбителем, то его взяли в знаменитую ленинградскую дивизию связистом и погиб он где-то под Пушкиным уже в октябре 1941 год. Могилы, конечно, нет. Теперь я иногда бываю на мемориальном комплексе полосы обороны под Пулково, долго брожу с вопросом, где же погиб брат. Отец после войны тоже часто бывал здесь. Я помню брата, когда он, где-то в сентябре или начале октября 1941 года, вдруг появился у нас дома пыльный и грязный, с винтовкой и гранатами. Часть отступала откуда-то под Ленинграда (кажется из-под Луги) и его отпустили домой на несколько часов. Винтовка и новенькие зелёные гранаты для мальчишки – о большем счастье нельзя было мечтать! И всё - далее он пропал. Вот так последний образ остается в памяти ребенка. Я так и вижу его входящего вечером в комнату в большой серой шинели, с винтовкой, пилотке и в обмотках. И больше ничего. И среди нас, мальчишек тридцатых годов рождения, из 12 мальчишек двора после войны возвратились только двое. Двор был пуст. Говорят, что старушки ушли из жизни первым эшелоном в октябре – начале ноября.
Начало блокады мы связывали с бомбардировками города. Мы не знали дат, но четко, на всю жизнь запомнили события: первый разбомбленный дом на углу Морской и Кирпичного переулка; гибель от взрыва бомбы ; пожар на Американских горах; пожар на Бадаевских складах.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
