На медосмотр нас направили в поликлинику ВМФ. Опять переживания. Голодная и холодная военная зима сказалась на нашем здоровье. Юру Солнышкова признал не годным к военной службе хирург. До нормального веса он не набирал 20 килограммов. Саша Шадров при проверке вестибулярного аппарата свалился с вращающегося кресла. Но этим ребятам помогла их настойчивость. Начальник поликлиники признал «недовес» Юры Солнышкова временным, а Саше Шадрову разрешил повторно «повращаться». На этот раз он испытание выдержал. Жесткий отбор производился и на мандатной комиссии. Володю Балашова, который имел тройку по немецкому языку, как он говорил, «по принципиальным соображениям», зачислили лишь условно. Впоследствии он стал полноправным «спецом». В августе состоялось общее собрание, на котором зачитали списки зачисленных. Мы, восстановленные, держались несколько высокомерно: небось уже не салажата, как нам казалось. Вручили нам обширный список вещей, которые надлежало взять с собой. В начале сентября выехали из Москвы, а 19-го поздно вечером прибыли в Куйбышев. Разместили нас на втором этаже здания школы на двухъярусных, а у стен даже трехъярусных деревянных нарах. Матрацев и подушек в первую ночь не оказалось. Кто-то стал возмущаться, но обычно улыбающийся, приветливый Володя Рябов на этот раз не выдержал: — Заткнитесь, мамины сынки. На фронте бойцы из окопов не вылазят.
Его поддержали. Непривычный для большинства отрыв от дома, строгий режим подействовали угнетающе. Но длилось это недолго, благодаря уже освоившимся «спецам», которые приехали раньше нас из Ачинска. Командовал нашей ротой Иван Алексеевич Кириллин. Наше отношение к нему лучше всего характеризует запись из дневника Володи Русанова от 28 декабря: «Вот кто настоящий человек, понимающий всех нас и знающий нас до косточек!» Нелегко было нас приучить к строго регламентированной жизни, которая включала и соблюдение порядка в «кубриках». По этой части ответственность в первую очередь возлагалась на старшину роты Женю Тучкина, из набора 1941 года. Был он требователен, правда, иногда излишне шумлив. Ни одному из нас перепали от него наряды вне очереди. Состояние «кубриков» проверял и директор школы Д.Н.Таптыков. Однажды, еще в сентябре, завершая проверку, Дмитрий Николаевич сказал осуждающе: — Плохо «кубрик» содержите, не по-флотски. Для нас такая оценка была ниже, чем очень плохо. На стене висела гитара Саши Шадрова, поломанная при высадке из поезда, но сохраненная им, как подарок отца. Указывая на инструмент, директор сказал:
— какая-то. Эта разбитая гитара навевает мысли о разбитой жизни. Пришлось Шадрову гитару снять. Так постигалась житейская мудрость: не все, что хорошо для тебя, хорошо для коллектива, и с этим надо считаться. Набрали один взвод в Куйбышеве. Называли мы их «приходящими», и прошло немало времени, пока мы их признали. Из «приходящих» быстрее всех влились в коллектив острослов и насмешник Гриша Шпарага, эвакуированный из Киева, и коренной «самаритянин» Геннадий Рощепкин — доброй и широкой души парень. Когда я после выздоровления выписался из больницы, где мой желудок врач лечил довольно своеобразно — голодной диетой, Гена встретил меня, повел к себе домой и накормил, что по тем временам сделать было совсем не просто. Прошел уже месяц занятий, и мы успели оценить наших преподавателей. Кириллин излагал историю так, что знания влезали в голову, как гвозди в древесину. Проверял их необычно. Заданный урок не спрашивал, а открывал наугад учебник — это и отвечай: мы все должны были знать и помнить. Военно-морское дело вел влюбленный в свой предмет, всегда подтянутый и требовательный Ю.Р.Похвалла. Л.А.Блитштейн прививал нам интерес к английскому языку и многого достиг, уча нас, как он говорил, даже думать по-английски. Но, пожалуй, больше всего нам нравились уроки литературы, которые вела обаятельная, остроумная, умеющая найти подход к каждому учащемуся, раскрыть его способности Сельма Рубеновна Брахман. Все преподаватели, включая женщин, дежурили по школе. Им было положено проверять подъем. В первое свое дежурство, приоткрыв дверь и заглянув к нам, Сельма Рубеновна не крикнула, как это делали многие из дежуривших мужчин: «Подъем!», а ласково произнесла: «Вставайте, мальчики». Учуяв ее слабину — постесняется, не зайдет в «кубрик»,— многие продолжали возлежать на нарах. С джентльменской по содержанию, но противоположной по обращению речью к тем, кто еще лежал, выступил Володя Фокин: — Ну и паразиты же вы! Пользуетесь женской слабостью! Кто-то спросонья проворчал «шат ап», что в переводе с английского означает «заткнись». Но лежавших уже стягивали вместе с тюфяками с нар. Благородство победило. А на следующее дежурство Сельмы Рубеновны ко времени побудки все мы были уже одеты. Наградой нам была милая, добрая улыбка нашего преподавателя.
Брахман Сельма Рубеновна, переводчик произведений мировой классической литературы, профессор кафедры мастерства актера (01.09.2007.) Очень досаждала нам голодуха. Правда, 8 октября открылся камбуз в школе и питание несколько улучшилось. Но все равно мы оставались как бы травоядными. Зеленые помидоры, преобладавшие в меню, теперь заменило блюдо, называвшееся пшенно-тыквенной кашей, в которой, конечно, тыква преобладала. Суп на первое строго соответствовал выражению: «Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой». Нередко вместо сахара нас потчевали отварной сахарной свеклой. Совсем бы изголодались, если бы не вещи, взятые нами, согласно обязательным спискам — тем самым, которые мы так кляли перед выездом из Москвы. В первую очередь через базар начали снабжать местное население валенками. Чтобы моряк их надел?! Да не в жизнь! А когда 6 ноября нам выдали форму, то вслед за валенками на базар отправилась наша гражданская одежда. Конечно, преподаватели учитывали, что «пустое брюхо к ученью глухо». Иногда они очень умело использовали наше желание его наполнить в педагогических целях. Так, К.Д.Синявский, наш преподаватель химии, рассказывая о серной кислоте, начал с того, что она используется для обработки клетчатки при изготовлении ирисок. Формула и свойства такой полезной кислоты запомнились сразу: а вдруг удастся сделать ?!
Взаимоотношения со старшей ротой складывались в основном нормально. Постепенно мы становились дружнее, сплоченней. Крепло чувство коллективизма, устанавливался своеобразный кодекс чести. Конечно, не все в нем складывалось идеально. Иные постулаты теперь кажутся мальчишескими. Но из песни слова не выкинешь — ангелами во плоти мы не были. Иногда раздоры и споры решались с помощью кулаков. Существовавшее тогда в гражданских школах на этот счет выражение «стыкнемся» заменилось у нас благородным — «вызвать на дуэль». Кулачных схваток было две: пятнадцатисекундная и до первой крови. Непременное их правило — лежачего не бьют. Чувство справедливости, обостренное у всех подростков, было у нас особенно развито, и, защищая его, мы проявляли крепчайшую сплоченность. Существовало у нас такое правило, во всяком случае в нашем «кубрике», что любая полученная посылка с продуктами становилась общим достоянием взвода. Определенная часть (насколько помню — одна треть) оставалась собственностью истинного владельца, а остальное в мгновение ока перемалывалось нашими молодыми зубами. Наши «спецы» внесли свой вклад в развитие художественной самодеятельности спецшколы. Мы организовали джаз под руководством темпераментного и энергичного Володи Русанова, проучившегося пять лет в музыкальной школе по классу фортепьяно. Правой рукой у него был Адольф Кнабе. За ударными инструментами, состоявшими вначале из одного пионерского барабана, лихо вскидывал палочки Володя Рябов. Джазистами стали Миша Кофман и Толя Иванов.
Благодаря нашему участию самодеятельность вышла на городскую орбиту. 26 февраля совместно с райкомом комсомола был дан концерт в . Фурор! Все 900 мест заняты. (Не меньше, чем на в 1967 г.!?) Особенно понравился зрителям наш джаз. Концерт длился до полуночи. В марте дали еще один концерт: весь сбор — 12 тысяч рублей — отчислили в Фонд обороны. В нашей роте учились «спецы», отцы или родственники которых занимали высокие должности. Скромностью и прямотой отличался Стасик Архангельский. Что он племянник Буденного, мы узнали случайно, уже в подготовительном училище в Ленинграде. Только что открыли коммерческие продовольственные магазины. Тщетно ворошили мы свои чемоданы, чтобы отметить ноябрьские праздники чем-нибудь вкусным. И вдруг Стас достал из чемодана настольную сигаретницу из желтого металла. Кто-то высказал предположение, что она золотая. Володе Маслову поручили показать сигаретницу в ювелирном магазине. Как сейчас перед глазами картина: сидим мы в «кубрике», является Володя с пачками денег. Не помню, 17 или 19 тысяч. Всеобщее ликование. Стас начинает раздавать пачки товарищам. Себе из этих денег он купил только гитару и кожаные перчатки. Сигаретницу он, оказывается, взял «у дяди Семы». Правдивость не позволила ему скрыть эту историю от маршала, и тот одобрил поступок племянника.
Учились в спецшколе и явные приверженцы военно-морской авиации: Володя Бочевер, Толя Надточеев и Володя Мышко. Первым ушел в школу морских летчиков, размещавшуюся тогда в Куйбышеве, Владимир Юрьевич Бочевер. После окончания училища он служил в авиации Северного флота: участвовал в бомбежках фашистских кораблей, встречал и сопровождал конвои союзников, совершал разведывательные полеты. Однажды самолет сбили, но его, раненого, подобрал сторожевик. В.Ю.Бочевер был награжден орденом Красного Знамени. Уйдя в 1950 году в запас, он шестнадцать лет проработал директором в ансамбле Игоря Моисеева (позже - директор Московского мюзик-холла). Заслуженными военными летчиками стали и . «Красная звезда» за 30 октября 1974 года с прискорбием известила о трагической гибели при исполнении служебных обязанностей полковника Надточеева. Полковник Мышко перед уходом в запас служил в Звездном. Соблюдение дисциплины было у нас непреложным законом. Никаких скидок на мальчишество не делалось. Наряду с наложением взысканий командование широко использовало в воспитательных целях взводные и ротные собрания. Как правило, проступок обсуждался объективно и бескомпромиссно. А когда тебя судят твои же товарищи, это пострашнее любых взысканий. Сданы экзамены за восьмой класс, и нас отправляют в лагерь на . Жара. Мы с полной воинской выкладкой: вещмешок, скатка шинели, противогаз, только винтовки не хватает, но не легче ее одеяло и подушка. Дошли до дебаркадера близ лагеря. Разморенные, вспотевшие, мы в тот раз еще не приметили всех красот окружающей природы, карабкаясь по крутому подъему.
Учебный день в лагере очень напряженный. Сухопутные бои со взятием крутых яров, с преодолением поля по-пластунски (чуть поднимешь зад — бери рубеж заново). Невесело и по нескольку раз в жару натягивать на вспотевшее лицо противогаз. Эти занятия нашими любимыми не назовешь. К морской практике мы относились куда лучше — предмет-то наш, святое дело. Хотя гребля требовала немалых физических затрат, но здесь сачкануть считалось позорным. Да и боцман Ф.Ф.Цисевич этого не допустил бы. ...Горели от взбугрившихся мозолей ладони рук. Только мало-мальски приспособишься грести на левом борту, пересаживайся на правый; был баковым — становись загребным. Непреклонность свою Цисевич разъяснял: «А как же ты будешь учить матросов, если сам не освоил греблю?» Хотя внешне боцман был суров, но мог поддержать, когда видел, что «спец» на пределе сил. Но если замечал, что силы-то есть, а вот тратить их кто-то не желает, то мог и цепочкой от боцманской дудки перетянуть. Вполсилы, конечно. Высшей похвалой у Цисевича было: «Я на тебя надеюсь». В доверенных на плавсредствах у боцмана ходил Миша Копытников. Река не море, но и там бывали ветры, которые превращали рябь в волны. И не раз Мише приходилось метаться по мосткам, чтобы не унесло или не выбросило на берег большое хозяйство: два шестивесельных яла, четыре катера без моторов, которые по этой причине использовались как гребные, и катер-лимузин с мотором. На катер-лимузин были назначены мотористами Володя Балашов и Аркаша Бескурников. Однажды они перебирали двигатель. А Эндзелина зачем-то срочно вызвали в город. Пришлось готовить шлюпку. Смотреть, как она будет отходить, на пригорок выбежали несколько «спецов». Запомнилось, как Герман Янович в светящемся белизной щегольском кителе подходил к ялу. Цисевич для его приветствия дал команду: , и весла взметнулись вверх, застыв в вертикальном положении. Подумалось: когда-нибудь в будущем и мы будем так вступать на шлюпку, став командирами на Военно-Морском Флоте!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
ДЗАРИДЗЕ ЛЁВА (ЛЕВАН?). - (Л. Димент-«ДЕТИ БОЛЬШОГО ПОДСОЛНУХА»)
Москвич. Перешёл в наш взвод вместе с другими старичками: Курако, Лоладзе, Бога-. ………… ченко. Взрослей остальных на 2 года. В отличие от меня, шебутного крикуна, был нарушителем «тихим». Он «просто ходил в самоволку к Аллочке Майоровой». За что и был в 1951 году отчислен из училища, одновременно со мной и Габидовым. Вместе мы учились не очень долго. Особо о нём сказать нечего. Считался сильным. «Житейски» был выше нас - малявок. Общался больше с Курако, Смирновым, Беспрозванным и «старичками» Богаченко, Лоладзе.
Димент Леонид Давидович
Ранее уже были опубликованы фрагменты его воспоминаний, в обзоре выпуска 1953 года мы и дальше будем всячески использовать то, что сохранила пристрастная и художественно зоркая память Леонида Давидовича. Здесь же приведем те строки воспоминаний, в которых он рассказывает о себе.
А вот он и я. Здрасте! Я – это дважды питон «Димка» = ДыЛыДы /Л.Д.Димент/. О себе писать негоже, но приходится. Смогу ли коротко? Однажды в училище нас на целую неделю заразили жизнерадостным смехом. Мы впервые увидели необычный в те времена МУЛЬТИПЛИКАЦИОННЫЙ фильм. Это теперь «мультик» каждому карапузу привычней, чем манная каша. А тогда! Фильм назывался «» (Союзмультфильм, 1949.). Карикатурно, в стиле Бориса Ефимова, высмеивались США. В этом мультике Борис Ефимов - автор типажей рисунков.
"Мистер Уолк, крупный делец и обладатель приличного состояния, решил удалиться от дел и поселиться на недавно купленном острове. Там он думает укрыться от преследующей его военной истерии. Он не разрешает домашним включать радио, по которому говорят про самолёты и бомбы и его раздражают выстрелы охотничьего ружья сына. За глаза мистера Уолка зовут пацифистом, а редакторы газет подсылают к нему замаскированных репортёров, понаблюдать что на самом деле происходит на острове. Неожиданно выясняется, что у самого дома, где живут Уолки, плещется целое море нефти. Об этом в свои редакции немедленно телефонируют газетчики. Через недолгий срок на остров высаживаются группы вооружённых людей, которые столбят участки и открывают пулемётный огонь по приближающимся к ним. Мистер Уолк видит, что его неприкрыто грабят. На его острове, предъявляют претензии на обладание его нефтью, которая стоит многие миллиарды. У миролюбивого мистера Уолка есть, к счастью, хорошо припрятанная радиостанция и целый арсенал оружия. Он вызывает на помощь военных, а сам вооружив всю свою семью, переходит в атаку на непрошенных гостей. На острове мира разгорелся нешуточный бой.
Своего не отдаст мистер Уолк, крупный делец и обладатель приличного состояния." () В рисунки Ефимова, Генча и др. мастеров шаржа я влюбился ещё в 1944 г. во 2 «В» классе 8-й (мужской) школы города Горького. Это был второй год раздельного обучения. Помещение только что освободилось от госпиталя. Не было ни одного целого выключателя, в классах холод, в кишках голод. В них, как и в коридорах, завывали сквозняки. Приходя первыми утром в неохраняемую, без единой ещё души, школу, мы, первым делом, соединяли оголённые концы проводов. Вслед за светом врывался шум прибывающей пацанвы, гогот, рёв, толчки, кутерьма. Умудрённые опытом старшеклассников, мальчишки сцеплялись за руки; первый хватал руками провода, последнего трясло; и он тут же вцеплялся во вновь входящего. Всем было весело. Благо - напряжение было лишь 127 вольт. А, может, и с недокалом. Иначе нас, недокормленных, поубивало бы всех. У более сытого одноклассника Герки Бортникова (возможно, он не был сиротой, а его интеллигентные родители трудились в тылу) я впервые увидел журнал «КРОКОДИЛ». Моему восторгу не было конца. С тех пор рисовать смешное стало для меня самой радостной песней. И когда в СКБ Ленинского завода г. Горького, где конструировали радары для подводных лодок, инженер Евгений Васильевич Бруснигин сказал: «Некому рисовать новогоднюю газету? А в 8 лаборатории есть мой бывший воспитанник Димент – большой специалист по политсатире»; я, хоть и удивился такой оценке, но обрадовался. Видно, в ТНВМУ я немало бумаги испортил на хохмочки...
В сквере на Плеханова после рентгена. Сентябрь 1948 г. Первые дни в Тбилиси. Мы, новобранцы 5 роты (6 класс), пока ещё «кандидаты». Ленточки без надписи, погончиков нет. Сидят: Василий Драчнев, Василий Дакин, Геннадий Власов, Сергей Катющенко (позже – Демченко), Геннадий Галь, Валерий Третьяков, Июлий Теплюк. 2 ряд: Владимир Палей, Руслан Тотров, Владимир Горбатов, старшина Ефимочкин, Николай Кучумов, Анатолий Федин, Павел Аникеенко. Стоят: Константин Комаров, Игорь Шишкин, Владимир Киселёв, Александр Смирнов, Борис Йофа, Герман Семёнушкин, Лев Горьков.
Если наш взвод (класс) представить большой, дружной коммунальной квартирой, в которой есть некая семья, то я бы представил такое: 1. Должен быть глава семьи – самый основательный и авторитетный. Кто? Может быть, Саша Смирнов? 2. Дети. Это мы. И самый непутёвый из них, конечно же, был я. Были и разные другие индивиды. Каждая «семечка» была индивидуальна. Но мне, безосновательно долгие годы почему-то считавшему себя умным, это не дано было распознать. Лишь с годами всё больше понимаю – как я был одномерен. Мозгов хватало лишь на сиюсекундную эмоцию. 3. Сосед справа. Пожилой, поздно приходящий с работы, молчаливый, но всеми уважаемый. Основательный! Лёва Дзаридзе? 4. Другой сосед. Общий любимец. Профессор, красавец, эстет. Небожитель. В его комнате много необычного: и настенные часы с большими, чёрными римскими цифрами и сверкающим медным маятником. Влево – вправо, влево – вправо, и: бом, бом, бом… каждые четверть часа. Виолончель с лакированными боками. И т.д. и т.п. Ну да, хватит врать! Разошёлся. Это, разумеется, может быть лишь Юра Курако. Таким соседом нельзя не гордиться. Не в каждой квартире есть это диво. И когда старожилы двора поговаривали, что профессор в молодости был чемпионом и солистом балета, в это легко верилось. Он о себе никогда ничего не говорил. Из скромности? Но только казалось, что эти изящные, удлинённые пальцы не предназначались для боксёрских перчаток, а должны были плавным движением направлять мяч с персонального в корзину. Иногда некая молодящаяся Верочка, тщащаяся скрасить его одиночество, стирает пыль с кожаных переплётов старинных книг и длинных листьев развесистой пальмы. Любовно протирая большое венское зеркало, в котором отражается автопортрет хозяина с юной женой и дочками - ангелочками и ковёр с белым кальяном да буйволиный рог на серебряной цепочке; ворчит про какую-то противную Клару. А, уходя, надевая калоши в прихожей, раздражённо обзывает его старым фатом и глупым, замороженным королевским пингвином. Мы – пацанва, ненавидели «старую каргу». А печнику Печёнкину - каторжанину (16 лет Колымы) совали окурки за хлястик ватника; и обижали его забитого и беспомощного внучонка; чтобы дед не врал: «С такими пальцами барину надо бы быть щипачом». 5. Нельзя в семье и без мамы. Это – Старшина-Офицер-Педагог (все в одном лице, нечто необходимое и с кем нельзя не считаться). Без этого - ни уюта, ни знаний, ни тебе кулебяки и красивой морской формы, парадного мундира, сверкающего бляхой и медными пуговицами. 6. И вся эта ахинея пришла в мою бедную голову, вот с какой стороны: БАБУШКА! Кто в таком сообществе может быть, оставаясь сравнительно незаметным, и, вроде бы идущим не во главе общего потока, и, тем не менее, неизменно и незаметно для каждого необходимым, и, без видимых проявлений – любимым. Над кем все – и семья, и соседи легко подтрунивают: «Старуха, рот закрой!»? Мимо кого не проходила ни чья-то радость, ни общая печаль?
В Тбилиси в 1974 г. на 30-летии ТНВМУ я понял – центром души нашего коллектива был, пожалуй, ВОВКА ГОРБАТОВ.
Вверху: старшина Залогин на самоподготовке 3-го взвода. Внизу: первенство по шахматам.
Кто мы, что мы, где мы, как мы? Известно лишь НЕБЕСАМ. И, даже если меня кто-то из сущих ещё слышит - не суть, что при звуках моего старческого кудахтанья он должен трепетно внимать. И я не ропщу. Когда-то все мы были молоды и подвижны. И нас было много. У времени свои законы. Но всё же я, как пьяный боцман (Свистать всех наверх!) ору: «АУ, РЕБЯТА! Есть здесь кто-нибудь? Есть хоть одна живая душа, способная соответствовать? Ау-ау-аууу-у!». Может, я напрасно полгода (или больше?) колотил по клавишам? Может, слишком мелкотемен и (или), как таковой, никому и на хрен не нужен? Не исключаю такой возможности. А, может, мои бывшие однокашники, гордые своими биографиями (и ГЕРОИЧЕСКИМИ АВТОбиографиями), подобно литературствуюшей братии (знаю я, немало повидал всяких лириков и сатириков), предпочитают в основном вещать, а не слушать чужое? Что ж, это нормально. И я здесь, вроде как оказался на чужом пиру. Мне, конечно, не поверят, посчитают ущемлённым, обиженным. А я не расстроен. Наоборот, очень благодарен за то, что смог, будучи благодаря счастливому случаю втянутым в возрождение нашей памяти, смог испытать много счастливых минут, окунаясь в светлое детство и добрую юность. Огромное спасибо Валентину Максимову, за то, что разыскал меня и на это непродолжительное время зарядил старого «Димку» интересной работой. И, если даже она никому не понадобилась, всё равно, я не в проигрыше. Наоборот - в большом выигрыше. Я с радостью это проделал для себя, себе, и этим доволен. И совершенно не важно, что обо мне думают другие, и желают ли обо мне думать. Главное – я хорошо думаю о тех, кто ТОГДА были моими друзьями. И такими оставляю их в своей голове, в своей душе. А что стало с людьми, с их мыслями и их чувствами за долгие годы жизни (которая, по сути, ежедневная борьба - борьба с препятствиями, с обстоятельствами с противником, борьба с самими собой, постепенно меняющимся), что стало с вами – это не по моей части. Я за себя в ответе. Об этом и писал. Не кривя душой, не сказав ни единого слова неправды. Моё, мысленное, с Вами общение меня обогатило. А, по сему закругляюсь.
Поздравляю ВАС с 65-летием ПОБЕДЫ! Одна из двух моих фотографий, пожалуй, лишняя. Но это грех редакции, а не мой. Прошу прощения.
Желаю всем многих лет радостной, насыщенной жизни! Пусть каждый возьмёт от судьбы по максимуму! Всего-всего ВАМ НАИЛУЧШЕГО! Леонид Димент, 05.05.2010.
Пишу это осенью 2010 года. Фотографии же «стряпали» наши мальчишки более полувека назад. В их шустрых ручонках сверкали не фотовспышки, а окулярчики трофейных игрушек - «малюток» и «лилипутов». Не «мыльниц», «ФЭДов», «ФОТОКОРов». Спасибо проигравшему вермахту. Отоварил. И, да простит меня искушённая публика, но НИКАКИЕ ПИКСЕЛИ НЕ В СОСТОЯНИИ ИСПРАВИТЬ то, что не смогли ублажить лоском наши умельцы.
А мне самая неудачная фотография полузабытого Уронова на задней парте ценнее всех парадных и разгламуренных. Спасибо вам, ребятишки! И, прежде всего, тебе, дорогой друг Адька Сидоренко. Ты давно уже не с нами. А дело твое живёт. Большинство снимков моего не хилого архива я выхватывал из твоих рук, не дав уничтожить брак. Ты не зря под одеялом красил руки сульфатами-гипосульфитами в американской жестянке от свиной тушёнки, проявляя и закрепляя свои шедевры. Мне досталось меньше тех, что с треском, скорчившись, падали с оконного стекла. Ты, любовно распрямляя их о грани стола, говорил «Набрал всякой дряни – с тебя хватит». Я не сердился. Зато, у меня есть много единственных, каких никому не досталось.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
