Вскормлённые с копья - Сообщения за 30.06.2011

В работе «Рубина» и, соответственно, в моей, важную роль играли военные моряки, связанные с кораблестроением. Заказчиком всех кораблей, создаваемых для военно-морского флота, было Главное управление кораблестроения ВМФ, под эгидой которого состояла развитая сеть военных представительств в конструкторских бюро и на судостроительных заводах, в том числе — так называемый Первый институт ВМФ, занимавшийся вопросами кораблестроения. Вся работа по созданию подводных лодок шла при участии этих структур флота: все основные проектные документы согласовывались с представителями Первого института, все основные рабочие чертежи подписывались военпредами, работающими непосредственно в бюро, а весь процесс постройки корабля сопровождался военным представительством, находящимся на заводе. Аппарат Главного управления кораблестроения (ГУКа) обеспечивал общее руководство системой военных представительств и подготовку основных документов, связанных с процессом создания кораблей.
В отличие от сложных и порою неприятных взаимоотношений с некоторыми чиновниками своего министерства, взаимоотношения с чиновниками ГУКа носили паритетный характер и в личном плане почти никогда не вызывали отрицательных эмоций. А в подведомственной им сфере у меня за многие годы работы сложились хорошие деловые и личные отношения со многими офицерами, занимавшими самые разные должности в системе военных представительств.
Долгие годы начальником ГУКа был контр-адмирал Филонович. Деловые качества Ростислава Дмитриевича никогда не давали повода усомниться в его высокой компетентности — множество вопросов, стекавшихся к нему, находили у него понятное решение.
А его личные качества делали приятными деловые общения с ним. Казалось бы, положение главного заказчика располагало к диктаторскому поведению в отношениях с теми, кто определенным образом зависел от него. Но он, в отличие от некоторых его коллег-начальников других заказывающих управлений флота, никогда не грешил этим. Мне доводилось общаться с ним в сложных ситуациях, возникавших в ходе кампании по снижению шумности подводных лодок, — он всегда вел себя очень корректно и тактично.
После того, как Филонович ушел в отставку, начальником ГУКа стал контр-адмирал Полянский, у которого я когда-то в «дзержинке» был командиром взвода. О панибратстве здесь не могло быть и речи, но отношения у меня с ним были достаточно дружественными. По своим деловым качествам Венамин Александрович был под стать Филоновичу и так же умел быть спокойным, вежливым и корректным в общении.



Вице-адмирал Михаил Михайлович Будаев. Капитан 1 ранга В.П.Кузин. - Военно-технический альманах "Тайфун" №2/1996 (2).

Незаурядной личностью был начальник Первого института ВМФ контр-адмирал Будаев — бывший подводник, доктор технических наук, имевший большой авторитет в кругах проектантов подводных лодок. Между «Рубином» и Первым институтом существовали обширные деловые связи, и Михаил Михайлович частенько приезжал к моему шефу по каким-то своим делам. Я всегда очень смущался, когда он неожиданно и запросто заходил ко мне в кабинет и начинал расспрашивать о каких-либо общих служебных делах, — это было «не по этикету», но он любил демонстрировать свою демократичность.
Время от времени я стал общаться и с более высоким начальством, постигая специфику его трудовой деятельности и поведения.
Однажды в четверг в бюро поступило сообщение из Москвы о том, что в предстоящий понедельник секретарь ЦК КПСС Романов (он тогда уже стал «москвичем») в кабинете первого секретаря Ленинградского обкома партии в Смольном будет рассматривать работы «Рубина» по новой тематике. На следующий день в бюро появился Министр судостроительной промышленности Белоусов, который приехал, чтобы проверить нашу готовность к предстоящему мероприятию. Он долго и придирчиво рассматривал подготовленные в бюро демонстрационные плакаты, задавая массу вопросов (все доклады высоким начальникам всегда сопровождались большим количеством демонстрационных плакатов, главным требованием к которым было — в максимально простой, то есть «доступной», форме изобразить существо тех сложных вещей, которые будут излагаться в докладе). Подготовленные плакаты имели довольно большие размеры. Была пятница, и рабочий день в бюро уже закончился, когда вдруг выяснилось, что эти плакаты в кабинете секретаря обкома не на что вывешивать. Министр тут же дал мне команду: в выходные дни изготовить несколько металлических стоек определенной конструкции и утром в понедельник доставить их в Смольный. Я от неожиданности что-то промямлил о том, что трудовой народ «Рубина» уже разбежался по домам на выходные дни (дело было летом, большинство уезжало за город). Тогда Министр добавил: «В воскресенье с утра я буду на Балтийском заводе. Приезжай туда к девяти часам и доложи о выполнении».



Министр судостроительной промышленности СССР. Белоусов Игорь Сергеевич (09.01.1984-12.02.1988) (подробнее см. Специальные военные школы: артиллерийские, морские и авиационные школы), Министр судостроительной промышленности СССР. Коксанов Игорь Владимирович (02.1988-11.1991).

В острых ситуациях в «Рубине» обычно все делалось четко, как на флоте. Нужные люди были найдены, и в субботу к концу дня все было сделано.
Наступило воскресенье. В выходные дни у нас было не принято пользоваться служебными машинами — шоферы отдыхали, и мне нужно было добираться до проходной Балтийского завода «своим ходом», что занимало примерно полтора часа. Я встал пораньше и отправился на встречу с Министром. Около девяти часов я добрался до нужного места и увидел стоявшую перед проходной завода группу знакомых лиц — руководящих работников ленинградских судостроительных заводов, ожидавших Министра. Вскоре подъехала машина с Министром. Выйдя из нее, он по очереди поздоровался со всеми и, дойдя до меня, спросил: «Ну, как?» Выслушав ответ о том, что все уже сделано, он сказал мне: «Можешь быть свободен». Аудиенция длилась две минуты, и главный инженер большого конструкторского бюро потопал домой, потратив еще полтора часа на обратную дорогу. Все это происходило на фоне тех очень серьезных работ, которые выполнялись в «Рубине» и за день до этого были предметом обсуждения с Министром. Видно, у Министра были свои причуды.
Вообще-то Игорь Сергеевич был «либералом»: помнил в лицо многих руководящих работников подчиненных ему предприятий и в подходящей обстановке всегда здоровался с ними за руку; часто говорил с подчиненными в «дружеской» манере; допускал иногда диалоги и даже дискуссии с ним, не прибегая к командному тону (при этом ни у кого не возникло сомнения в том, что он — Министр). Он любил красиво говорить, выступая на больших собраниях трудовых коллективов и делая при этом цветастые комплименты женщинам-труженицам, в ответ на которые всегда возникали бурные женские аплодисменты. Как-то раз, выступая с докладом на коллегии Министерства, я вступил с ним в дискуссию по обсуждаемому вопросу, что было бы совершенно немыслимо с любым другим министром, которых я знал. Несмотря на противоположные точки зрения, он не стал «затыкать мне рот», терпеливо поддерживая диалог в течение какого-то времени. Правда, на следующий день с утра я был вызван к начальнику Главка, который, в присутствии своих заместителей, устроил мне показательный «разнос» за то, что я «позволяю себе так разговаривать с Министром». Мне осталось неизвестным — сделал ли он это по собственной инициативе или по команде «сверху».



Как-то раз секретарь ЦК КПСС Зайков, недавно назначенный на эту должность и курировавший оборонную промышленность, собрал у себя руководителей научных и конструкторских организаций промышленности и Военно-морского флота, чтобы ознакомиться с состоянием дел в подводном кораблестроении и перспективами его развития. Мой шеф в это время был в заграничной командировке, и я оказался в числе участников этой встречи. Встреча проходила в большом кабинете Зайкова, расположенном в старом здании ЦК на Старой площади. Мероприятие было организовано в духе нового времени: никаких чиновников на нем не было, были только люди, непосредственно занятые созданием новой техники. Зайков вел себя демократично: внимательно слушал докладчиков, спокойно задавал деловые вопросы, разбираясь в деталях того, что ему докладывали. Было видно, что он взлетел наверх не из партийных структур, а с поста директора крупного оборонного предприятия (после которого он недолго побыл в должности первого секретаря Ленинградского обкома). Встреча длилась весь рабочий день с небольшим перерывом на обед.
В предыдущие годы мне довелось один раз побывать в ЦК — у заведующего сектором подводного кораблестроения Коксанова, кабинет которого был в большом новом многоэтажном здании, где размещался аппарат ЦК. Я слышал до этого, что у Коксанова была привычка вызывать к себе отдельных специалистов «с мест» и беседовать с ними по вопросам текущей работы (командировки-то к нему оплачивали сами предприятия). Было непонятно, зачем ему это нужно — у него под рукой было целое министерство, откуда ему могли представить подробнейшую справку по любому вопросу. Но у него, по-видимому, тоже были свои причуды. Он стал задавать мне вопросы не по моей непосредственной работе, а по делам наших партнеров-ракетчиков. При этом выяснилось, что он владеет гораздо большим объемом информации по сравнению с той, что была доступна мне, и я получил руководящий «втык» за свою «некомпетентность». (В конце «перестройки» Коксанов стал министром судостроения и пару раз устраивал мне крупные «разносы» — то ли я вообще ему не нравился, то ли он не терпел отсутствия преданности в глазах у подчиненных).
Полученный мною «втык» был тогда компенсирован некими приятными вещами. Перед поездкой в ЦК знающие люди объяснили мне, где в большом здании аппарата находится буфет, куда допускаются приезжие или приходящие люди (доступ в столовую, где кормились сотрудники ЦК, для посторонних был закрыт). Получив свою порцию «руководящего воздействия», я помчался в буфет, чтобы подкрепиться. Войдя в него, я испытал нравственный шок: на полках и прилавках буфета я увидел уйму вкуснейших вещей, совершенно недоступных простому советскому человеку. (Одна из баек той поры: народ и партия едины, у них только снабжение разное. Политические байки рождались не на пустом месте). Присмотревшись к увиденному, я удивился и ценам, которые здесь были весьма умеренными. Лихорадочно подсчитав в уме свои скромные наличные, я вкусно поел и купил коробку каких-то «обалденных» швейцарских шоколадных конфет (и что-то еще — не помню). Появление в доме тех необыкновенных конфет до сих пор иногда вспоминают в моей семье.



После буфета я прошествовал в железнодорожную кассу, находившуюся в здании административно-хозяйственной части ЦК, и мне тут же выдали билет на «стрелу». Этот сервис весьма скрасил мою служебную неудачу.
Когда, много лет спустя, во время встречи у Зайкова мы пошли пообедать, то я увидел в буфете совсем другую картину. «Перестройка» наложила свой отпечаток и на буфет ЦК — былого изобилия там уже не было. В ассортименте буфета были только приличные сосиски, молочные продукты и недефицитные конфеты. Уносить с собой было нечего.
Через год Зайков навестил «Рубин». Такого ажиотажа, который сопровождал его визит, я никогда не видел. С утра в нашем «закрытом» бюро появилась команда одетых в штатское ребят из КГБ, которые перекрыли все подходы к парадному подъезду здания и к конференц-залу, где должно было проходить совещание, проводимое высоким гостем. Обилие охранников нас очень удивило — в то время мы еще ничего не знали о террористах. Сотрудникам бюро было дано указание не появляться вблизи охраняемой зоны, в которую был допущен минимум людей, непосредственно участвовавших в мероприятии.
Высокий гость отобедал в «Рубине». Для этого в ресторане «Метрополь» за большие деньги был заказан обед, который приготовили и привезли спецслужащие, обеспечивающие безопасность кормления особо важных персон. Стол для обеда «в узком кругу» был накрыт в моем кабинете, а я часа три вынужден был ходить по кабинетам других сотрудников бюро, осуществляя «личные контакты» и дожидаясь отъезда высокого гостя. Отобедав, высокий гость уехал, а в бюро потом долго шли пересуды по поводу необычного визита.
В те времена, когда Ленинградом правил Романов, контакты «Рубина» с партийными властями ограничивались оборонным отделом обкома партии и секретарями райкома. Самого Романова я никогда не видел лично, только — по телевизору, но много раз слышал о его недоступности, жесткости и высокомерии. А во времена «перестройки» первые секретари обкома Соловьев и Гидаспов приезжали в «Рубин» и вели себя вполне демократично — просто, свободно и без всяких «дистанций». Гидаспов вообще не очень вписывался в образ партийного босса — будучи ученым и руководителем крупного института, занимавшегося созданием топлив для ракетных двигателей, он увлекался техническими проблемами и при общении с нами явно забывал на время о своих партийных функциях.
Когда в стране были начаты выборы народных депутатов на предстоящий необычный съезд, коллектив «Рубина» выдвинул кандидатуру Главкома ВМФ адмирала флота Владимира Николаевича Чернавина (разумеется — по просьбе «сверху»). Определенные основания для этого были — в течение многих лет служба адмирала была связана с подводными лодками, спроектированными в «Рубине».



Главком ВМФ адмирал флота В.Н. Чернавин и Командир Ленинградской военно-морской базы адмирал В.А. Самойлов в музее истории "Рубина". 1989 год

Я впервые близко увидел Чернавина в семьдесят седьмом году, когда он стал командующим Северным флотом. На флоте проводилась техническая конференция по опыту эксплуатации подводных ракетоносцев проекта 667БДР, создание которых обеспечило качественно новый уровень советского подводного флота. По приглашению командования флота на конференцию приехала представительная делегация «Рубина» во главе с главным конструктором ракетоносцев Ковалевым, в состав которой был включен и я. Командующий флотом открывал эту конференцию. Его длинная вступительная речь, которую он произнес без всяких бумажек, изобиловала тезисами о конкретных технических характеристиках корабля и первых результатах эксплуатации этих ракетоносцев. Чувствовалось, что он хорошо знает то, о чем говорит. Высокий, стройный, в хорошо сидящем на нем красивом адмиральском мундире, на котором сияли командирская «лодочка» и звезда Героя, Чернавин произвел тогда на меня очень хорошее впечатление.
Командуя Северным флотом, Чернавин зримо и незримо присутствовал в нашей жизни, потому что множество нитей связывало «Рубин» с этим флотом, для которого создавались наши ракетоносцы и в составе которого они несли свою боевую службу.
Став кандидатом в депутаты, Чернавин приезжал в «Рубин» «для встречи с избирателями». Помимо проведения положенной процедуры общего собрания избирателей в актовом зале, руководство бюро использовало этот визит Главкома для обсуждения с ним разных важных вопросов, связанных с нашей работой. Участвуя в этих обсуждениях, я с интересом наблюдал за тем, как изменился адмирал, став Главкомом. Вместо однозначных и четких суждений, свойственных ему в бытность командования Северным флотом, его речь стала изобиловать общими фразами и гибкими, обтекаемыми формулировками, присущими крупным государственным чиновникам. На долю адмирала выпали не лучшие времена для командования советским военно-морским флотом — в стране появились признаки грядущего развала, и они неизбежно сказывались на состоянии флота. Главкому, надо полагать, приходилось не сладко — и когда разбирались с причинами гибели двух подводных лодок, и когда решались судьбы дальнейшего развития флота. Но несмотря на проблемы, окружавшие Главкома, он сохранял свою обаятельную внешность «настоящего адмирала», прошедшего долгий путь службы на подводных лодках. После его приезда в «Рубин» женщины, занимавшие половину актового зала во время встречи кандидата в депутаты со своими избирателями, были от него в восторге.



Начало восемьдесят восьмого года было связано с одним очень важным для меня событием: в конце мая я защитил докторскую диссертацию, над которой работал много лет. Работать над докторской диссертацией я начал сразу же после того, как успешно прошли испытания головных ракетоносцев третьего поколения, — появилось желание оформить в стройную систему то новое, что было придумано и сделано, обосновать и сформулировать новые принципы проектирования. Работа над диссертацией и ее защита оказались довольно сложным делом и дались мне нелегко (с кандидатской диссертацией, которую я защитил десять лет назад, все было гораздо легче). Действовавший тогда порядок присуждения ученых степеней требовал от соискателей, помимо определенных способностей и усердия, необходимых для написания самой диссертации, еще и большой выдержки и терпения при прохождении сложной процедуры получения отзывов на диссертацию от официальных оппонентов и от организаций, имеющих отношение к теме диссертации, а также предварительной защиты и самой защиты на Ученом совете.
Защита моей диссертации проходила на Ученом совете Ленинградского кораблестроительного института, а предварительная защита — на институтской кафедре проектирования кораблей. Докторские диссертации по тематике этой кафедры защищались не часто, поэтому моя предварительная защита собрала довольно много людей — заинтересованных предметом защиты, просто любопытствующих, а также некоторых недоброжелателей, уверенных в том, что «этот начальник не сам написал диссертацию», и жаждавших посрамить его с помощью острых вопросов (ситуация, довольно типичная для предварительных защит, где нет строгого регламента самой процедуры). Предварительная защита длилась довольно долго — было много вопросов и разного рода выступлений. Все закончилось благополучно: кафедра единогласно допустила меня к защите на Ученом совете.



День защиты диссертации оказался для меня удачным — несмотря на очень большое внутреннее напряжение, все у меня как-то ладилось. В состав Ученого совета входили видные представители кораблестроительной науки, и мне было очень приятно узнать, что при тайном голосовании восемнадцати членов совета я не получил ни одного «черного шара». Но на этом дело не кончилось — в соответствии с только что введенным новым положением о присуждении ученых степеней все докторские диссертации после защиты должны были рассматриваться специальным экспертным советом Высшей аттестационной комиссии, и мне пришлось пройти еще одну защиту, теперь уже на этом экспертном совете. Она тоже прошла успешно, и в конце года я получил диплом доктора технических наук.
Осенью этого года на Дальнем Востоке произошла авария на новой атомной подводной лодке проекта 971, спроектированной в «Малахите». Лодка была построена в Комсомольске-на-Амуре и переведена на сдаточную базу завода в Большом Камне, где прошла государственные испытания и готовилась к вступлению в состав Военно-морского флота. При стоянке лодки на якоре в акватории открытой бухты на ней произошел взрыв непонятного происхождения. Место взрыва находилось в районе наружного борта ниже ватерлинии. Точного представления об имеемых разрушениях не было, предполагались разрушения легкого корпуса и систем, находящихся в междубортном пространстве. Высказывались предположения о возможной диверсии.
Для выяснения причин произошедшей аварии в Москве была сформирована комиссия из представителей промышленности и флота, а я был назначен председателем этой комиссии.
Приехав в Москву и получив в Министерстве необходимые указания, я отправился в дальние края, где до этого никогда не бывал. Из Москвы во Владивосток летал большой комфортабельный лайнер, на котором я долетел до Владивостока за 8 часов. В аэропорту меня ждала машина, на которой я приехал прямо на сдаточную базу в Большом Камне, где уже собрались почти все члены комиссии. В тот же день состоялось первое заседание комиссии, на котором были заслушаны сообщения командира подводной лодки и начальника сдаточной базы. Из сообщений стало ясно, что осмотр места взрыва и выяснение фактического состояния его последствий возможны только при постановке подводной лодки в док, принадлежащий судоремонтному заводу, находящемуся здесь же в Большом Камне, рядом со сдаточной базой комсомольского завода. Вопрос о постановке лодки в док был быстро решен с помощью Москвы, однако фактическое докование было возможно только через несколько дней, так как в доке заканчивался ремонт другой подводной лодки.



Когда подводная лодка была поставлена в док, то при осмотре места аварии стало очевидным, что на корабле разорвался большой баллон воздуха высокого давления, находившийся в междубортном пространстве. Разрыв баллона был идентичен взрыву определенной мощности и повлек за собой разрушение близлежащих конструкций легкого корпуса и трубопроводов. Сам баллон был выброшен за борт и утонул. Необходимо было найти его, чтобы определить причину разрушения. Предполагаемые версии требовали доказательств, так как технологический процесс изготовления таких баллонов на заводе-изготовителе, по заявлению военпреда, находился под жестким контролем.

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович