9. Самопроверка на вшивость.
Из обкома позвонили к нам и попросили о помощи.
Замначпо меня спросил, можем ли мы им чем-нибудь помочь. Я подумал и ответил, что можем, только на это потребуется около суток.
Мы обещали помочь, и я приступил к выполнению обещанного совместно с судоремонтным заводом и плавмастерской. Из деревянных брусьев был изготовлен плот, по левой и правой кромкам которого прикрепили сваренные в стык стальные бочки, по четыре на каждой кромке. Этот плот, похожий на седло, был поставлен на кормовую надстройку моей лодки. На плоту же закрепили две мотопомпы с приёмными и пожарными шлангами, двадцать больших огнетушителей и мешки с порошком для приготовления пенной смеси. Там же разместили двенадцать пожарников с различными инструментами. Запрашивать разрешение на выход к месту пожара у оперативного флота я не стал. Во-первых ясно, что такого разрешения не дадут, а во-вторых, существовало положение, по которому магаданские лодки, за исключением случаев связанных с погружением, на все остальные выходы в пределах Тауйской губы, разрешение получали от ОД своего штаба.
И вот мы вышли в море и через пару часов уже подошли к маяку. Я развернулся кормой к берегу и стал задним ходом к нему подходить. Когда до маяка осталось чуть больше полсотни метров принял позиционное положение. При погружении лодки на полтора метра плот всплыл, я чуть толкнулся мотором вперед и вышел из под него.
Пожарники налегли на вёсла и стали подходить к берегу, но течение начало относить их в сторону к северу. Тогда я развернулся, догнал плот, упёрся в него форштевнем и начал толкать к маяку, одновременно продувая балласт. Когда до берега осталось метров тридцать, дал моторами оба средний назад и струя от винтов быстро погнала плот к берегу. И через три минуты плот ткнулся в берег.
Операция по тушению огня в районе маяка началась, а мы через пару часов уже входили в свою бухту. В течение суток опасность для маяка была ликвидирована, так как ветер переменился, и в неё включились ещё два
Когда вернулся комбриг, я ему обо всем доложил. Он долго меня костерил и объяснял, на какой шёл риск, и если бы мне не повезло, то трудно даже представить, в каком вонючем месте мы бы все оказались. Да я и сам всё это прекрасно понимал и с комбригом был полностью согласен. Если бы я был на его месте и кто-нибудь у меня запросил разрешения на такой аттракцион, я бы ни за что это делать не разрешил. Вот только себе подобное запрещать я не умел. Видно мало меня в детстве пороли.
В то время я очень сдружился с командиром «С-365» Виктором Богдановым. Он был старше меня по возрасту на 4 года и хотя тоже был сподручный на всякие весёлые дела, но в вопросах службы был довольно взвешенного и серьёзного нрава. Во время одного разговора он мне так и сказал: «Ты, Володя, лихой командир, только забываешь пословицу “Не всё коту масленица”. Непоправим ты, похоже, и поэтому дальше командирской должности тебе сдвинуться не суждено. Вот я бы мог сдвинуться, но уже поздно, в академию не попаду, да и лень мне. Тебе же желаю, чтобы ты хоть с командирской должности не слетел, как недавно Петя Ротко. Ну тот молодой, а ты-то уже вполне взрослый, а всё дурак дураком».
Вот тогда я и задумался над своим бытием и понял, что незаметно и постепенно перебарщиваю с хохмами, и мои недостатки не ограничиваются бесшабашностью. Кроме всего прочего, моя неуёмная критика и высмеивание всевозможных, на мой взгляд, несправедливостей и бестолковостей давно уже начала перехлестывать через край. В то время мне некогда было углубляться в анализ окружающего. Я просто по ходу дела замечал, что чем дальше, тем больше столько всего надуманного и что ни душа ни сердце уже не в состоянии были ко всему относиться спокойно.
Меня бесила безмятежная медлительность во всех инстанциях флотской организации.
Всё делается по известной присказке: «Ванька тута – Митьки нет. Митька тута – Петьки нет. Тепереча все тута. А чё делать-то хотели?».
Куда не ткнись, ничего нельзя сделать вовремя и быстро. Все ждёшь то погоды, то разрешения. Погода хорошая – нет разрешения. Разрешение получено – погода испортилась. Наконец, и погода и разрешение есть, только план уже поменялся. Даже пословица укоренилась: «Не спеши выполнить приказание, его все равно скоро отменят».
Я же всё время стремился всё делать немедленно и как можно лучше. И свой экипаж так обучал и воспитывал. Тот же Богданов однажды мне сказал, не помню, по какому поводу: «Угомонись, Володя. Всё-то ты пытаешься выполнить, что ещё и приказать не успели».
Помнится, однажды я стоял на швартовых у причала Камчатской эскадры, к переходу в Магадан готовился, но нужно было пройти мерную милю и проверить девиацию магнитного компаса, там же у противоположного берега бухты Крашенинникова.
Но оперативный не даёт разрешения, штормовое предупреждение по Камчатке объявлено. Я к командиру бригады Смертину, объясняю, что работы всего-то на пару часов. В случае чего всё прекращу и сразу обратно к причалу. И видимость отличная и тихо совсем. А он, улыбаясь, показывает мне скрещенные пальцы, то есть на тюремную решетку намекает, и говорит, мол там ещё тише…
И ушел я, не солоно хлебавши.
А во второй половине дня объявили тревогу «Цунами!». Все лодки отскочили от причалов и на середину бухты, где в дрейф легли. Цунами-то небольшое было. Волна поднялась, перевалилась через причал и затопила территорию метров на сто вглубь базы. Потом медленно схлынула. Потом туман плотный опустился и все на якоря стали. Я же был дальше всех от причальной линии. Посмотрел в южную сторону, где мерная миля находится, вроде там светлее и тихонечко под мотором пошел туда разведать. И тут мы как через занавеску прорвались. Смотрим солнце там сияет, тихо и всё видно. Мы там и мерную милю прошли и девиацию определили и так же тихонечко вернулись в свой туман и стали на якорь, как примерные ученики за парту сели. Вечером туман рассосался и все вернулись к причалам и пирсам.
На другой день утром меня к оперативному вызывают. Им был Павел Исакадзе, хорошо знакомый мне ещё по Полярному. Пришёл, а он меня обрадовал:
– Добро, говорит, тебе на мерную милю и девиацию. Иди. Думаю, трёх часов тебе хватит».
– Спасибо, – отвечаю, Павел, – только я всё это вчера сделал. А теперь отпускай меня в Магадан. Загостился я у вас тут больно.
А он мне:
– Брось, Володя, знаю твои шутки. Когда это ты все сделал, туманище такой стоял, видимости никакой.
– А зачем нам видимость, – отвечаю. – Мы на передние створы носки развесили, а на задние – портянки. Ходили вдоль берега и принюхивались. Как состворится запах носка с запахом портянки, «Товсь!», «Ноль» и отсчет есть. И к следующему створу шпарим.
Разговариваем так, зубы скалим, слышим, кто-то крякнул. Оглядываемся, а в дверях контр-адмирал Криворучко стоит и рот у него до ушей.
– Ну, – говорит, – это же младший брат Свербилова и Дыгало. Ты его, Исакадзе, только слушай.
Тут я адмиралу и доложил, что действительно всё, что надо, вчера сделал. Могу, если не верите, вахтенный журнал предъявить. А Криворучко с полоборота заводился. Правда, ярость его была больше напускная. Вот он потопал, потопал на меня ногами, глазами просверкал, да и отпустил на все четыре стороны на свою зону, как на Камчатке называли иногда нашу магаданскую базу. И опять мне, как победителю, сошло с рук морское хулиганство.
А за нечто подобное несколько лет назад я на ковре у Командующего флотом Амелько побывал, где тоже легко отделался. Тогда комфлота назвал меня магаданским пиратом, вполне по-отечески пожурил и объяснил, что подвиги мы должны совершать на войне, а сейчас время мирное, и рисковать просто глупо. Сейчас подвигом является неукоснительное выполнение уставов и приказов и высокая личная дисциплинированность. Я очень уважал и уважаю Амелько. В моей памяти он остался спокойным, лаконичным, решительным и мудрым начальником.
Хотя он иногда бывал и не очень спокойным. Как-то в составе инспекции из штаба флота прибыл к нам на бригаду капитан 2 ранга Ельцов, с которым я был знаком по Владивостоку. Он тогда, как и я, старпомом был. А теперь он офицер отдела устройства службы (ОУС). Он мне и рассказал, как он их офицеров всех отделов штаба флота распекал. Так, говорит, крыл, что мы все мурашками покрылись. Он так нам всем в лицо и высказал: «Нечего удивляться, что на флоте несусветный бардак. Ведь у нас кто за штабными столами уселся?
Половина – это вчерашние недотёпы и алкаши, которые благодаря связям тут устроились. Они же все с кораблей списаны: кто по болезни, кто по пьянству, кто из-за допущенных аварий».
Услышав это от Ельцова, я согласился с мнением Командующего и стал уважать его ещё больше.
Вот какие мысли одолевали меня после дружеского совета Богданова. Но не хулиганские выходки в море меня особенно удручали и настораживали, а образ мыслей и то, что я нередко в запальчивости высказывал на партийных собраниях. Помнится, задолго до этого разговора я выступил на большой партконференции бригады, где в который уже раз велись умные разговоры о боеготовности. Меня тогда будто сам сатана в бок толкнул. Попросил я слово, когда выступления начались. Мне его дали, и я вместо отведённых регламентом 5 минут проговорил все 15, так как собрание все время поддерживало мою просьбу добавить мне время.
Я не буду сейчас повторять то, что сказал тогда. Этого уже не вспомнить, да и не нужно. Просто вкратце. Вот что я тогда сказал.
Зачем мы, все тут умные люди, делаем вид, что это мы – от матроса до капитана 1 ранга есть главные виновники плохой боеготовности? Не бляха, плохо надраенная, не криво прибитая вешалка и не обязательства принятые с опозданием снижают боеготовность. Вся беда кроется во всей структуре, организации и характере деятельности наших вооружённых сил, начиная с самых верхних эшелонов. Поэтому мы тут просто попусту тратим время. В качестве примера привел ход деградации турецкой армии с XVI по XIX век.
Почему, спросил я, сначала турецкая армия подмяли под себя всю Малую Азию, Ближний Восток, Северную Африку, Балканы и на всю Европу страх наводила? Потому, что вся она состояла из одних воинов на конях и с саблями. И в каждой её единице был один начальник. Единоначальник по нашему.
А в XIX веке, хотя турецкая армия была более многочисленная, её уже громили все, кому не лень. И это потому, что большую часть её составляли уже не воины, а всякие дервиши, факиры, заклинатели, танцовщицы, наложницы, торговцы, муллы и носильщики. Так же и в наших вооружённых силах сейчас немалую часть составляют артисты ансамблей песни и пляски, торговцы военторгов, работники подсобных хозяйств, строители, чиновники всяких технических и партийно-политических контор и управлений, кладовщики и прочие. И даже те, кто непосредственно служит в строевых подразделениях, больше всего не оружием своим занимается, а метёт дороги, красит заборы, убирает урожай на полях и развлекает детишек в пионерских лагерях и детских садах.
А для высокой боеготовности требуется, чтобы военная форма была только на тех, кто оружие в руках держит, все же остальные должны быть гражданскими и не путаться у нас под ногами. И начальников должно быть поменьше, чтобы не путаться, чьи команды выполнять. Было много смеху от моего выступления, но после этого меня начальник политотдела вызвал и сказал: «Владимир Павлович, прошу Вас и приказываю, не выступайте на таких крупных собраниях». И я после этого больше года на общебригадных собраниях не выступал.
Сейчас я понимаю причину моих тогдашних душевных терзаний, а в то время я начал подозревать, не случилось ли чего с моими мозгами. А после разговора с Богдановым я окончательно решил обратиться к психиатру.
Но для этого нужно придумать какой-либо симптом, а то ведь к психиатру не направят. И я придумал. Пришел в флагврачу майору Петрову и говорю ему: «Что-то со мной странное начало твориться. Когда в море на мостике стою ночью и ветер воет, часто мне слышится, что кто-то моё имя произносит. Я даже оглядываться начинаю. А ещё всякие кошмары снятся».
И он устроил мне встречу с психиатром при областном КГБ. У них оказывается специальная клиника есть.
Пришёл я в назначенное время в указанное место. Встречает меня пожилой скромного вида человек, приглашает сесть в удобное кресло и предлагает рассказать что меня тревожит, ничего не утаивая. Я рассказал и он приступил к моему обследованию. Расспросил меня о всех болезнях, какими я переболел, о моих увлечениях, что мне нравится, что не нравится, какие сны снятся. Проверил мои рефлексы, заставил язык высовывать, зубы скалить, с закрытыми глазами пальцы растопыривать. Потом стал показывать всякие цветные замысловатые картинки в виде узоров и геометрических фигур и спрашивать, что мне в них видится. Потом запустил секундомер и начал задавать всякие неожиданные вопросы и фиксировать как быстро я на них отвечаю. Около часа со мной возился и, наконец, сказал: психика ваша вполне нормальная и нервные реакции прекрасны.
Просто вы сильно устали. Вам нужно больше спать, когда это возможно, меньше курить, заниматься обязательно физкультурой. Лучше всего на лыжах ходить и стараться не воспринимать всё близко к сердцу. Выписал мне микстуру под названием Мепабромат, кажется, прощаясь дал совет: «Когда нервная ситуация, прежде чем на что-либо отреагировать, возьмите за правило, мысленно сначала посчитать до пяти. И ещё одно. Вы вообще могли ко мне не приходить. Потому что настоящий псих таковым себя не считает и к психиатру сам никогда не обратится».
Я поблагодарил его и ушёл с облегчённым сердцем Никакую микстуру пить не стал и курить меньше не стал, а вот на лыжах, когда время для этого бывало, бегал с большим удовольствием.
10. Вторая трагедия.
А теперь приспело время поведать о событии доселе не виданном и не слыханном. О событии, которое потрясло каждого воина нашего доблестного соединения и оставило глубокий след в душе каждого по разумению каждого. Как в какой-то песне поется: «Тут случилось беда непонятная…» Дальше не помню, приступаю к изложению сути события.
В начале лета, года какого не помню, навалилась на нас внезапная большая инспекция. Узнали мы о ней, когда самолёт, в котором она летела, уже на посадку в Магаданском аэропорту «Сокол» заходил. И самое угрожающее в этой новости было то, что руководитель этой инспекции ни кто иной, как замглавкома большой адмирал Касатонов, рекордсмен по числу загубленных ни за что и ни про что. Но вскоре поступило облегчающее и даже взбадривающее нас новое известие, что нет там никакого душегуба Касатонова. Он во Владивостоке почему-то остался, видно высмотрел другую жертву, а к нам своего помощника, адмирала чуть поменьше, направил. Так что получив шанс на спасение, мы эту инспекцию встретили в бодром настроении и показали ей всё, на что способны, выложившись на всю катушку и получив высокую оценку.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
