Давайте называть вещи своими именами. Если на всех российских флотах тысячи моряков называют эту жидкую субстанцию «шилом», значит имеется в виду, что это не просто спирт, а этиловый спирт, этанол. Потому что если выпить стаканчик метилового спирта, то можно в лучшем случае ослепнуть, а то и дуба дать.
всяких и почти все . Нам курсантам-химикам это с первого курса было известно. А вот минеры, артиллеристы и штурмана этого не знали. Ладно, минеры – их никакая отрава не берёт, только глаза выпучат , проглотят и крякнут, а вот остальных жалко. - Юрок, плесни ещё стаканчик шильца! - Мой коллега и однокурсник Саша Устюгин сидит напротив меня за «коровкой». Кроме того, он член большой флотильской комиссии, которая свалилась на нашу Сахалинскую бригаду охраны водного района. Проверка идет третий день по всем специальностям, в том числе и моей - защите от оружия массового поражения. Комиссия утомилась от нашего гостеприимства. Еще бы: три дня их без продыху ублажаем, уже и закуска вся в штабе закончилась. Одна красная икра и осталась, никто её не ест. А моему проверяющему Саше Устюгину еще на кораблях надо отметиться, «оставить след» в вахтенных журналах. Но шило-то до конца не выпито! А! Я же не сказал, что это за волшебная «коровка». Мои сослуживцы называют её дойной химической коровой, а я ласково – «Бурёнушка». Моя буренка стоит посреди моего кабинета и дает «шило», которого хватает на нейтрализацию всех комиссий засылаемых к нам с Большой земли. Начну по порядку. А то коровы какие-то мифические вместо молока «шилом» доятся. Брехня какая-то. Врать-то, мы все горазды, особенно военно-морские химики. Это первые вруны на флоте. Выпьют «шила» и давай врать, а все слушают, развесив уши. В первый же месяц моей службы в новой должности – флагманского химика - я начал чувствовать, что чего-то не хватает в работе. Вот не хватает и всё! Моего предшественника уволили в запас после нескольких неполных служебных соответствий. Любил он этанольчик, не в меру баловался, вот и уволили. Боря теперь спокойно работал капитаном-наставником в одном из рыболовецких колхозов, обучал рыбаков защите от ядерного оружия и в ус не дул. Чего не хватает, я понял после очередной комиссии. Хронически не хватало «шила». Я шел на корабли и просил у старпомов «на комиссию». Старпомы давали, но как-то неохотно. Их можно было понять – свои проблемы. - Химик, выпиши себе шило, и пей на здоровье с комиссиями, - говорили мне сослуживцы по нелегкой штабной работе. Легко сказать: «выпиши», только кто мне выпишет? Нужно основание, то есть официальный документ.
В очередную поездку во Владивосток, я зашел в химическую службу флота и взял у заместителя начхима ТОФ капитана 2 ранга В.А.Хозова заверенные копии всех мыслимых и немыслимых на . Оказалось, что на мои радиационные приборы полагается в месяц двадцать шесть килограммов спирта. А это около тридцати литров. Три ведра! А тут еще месяц назад установили в Корсакове станцию радиационной разведки местности. Сокращенно - СРРМ. Обслуживание и ремонт СРРМ возложили на меня. Её главный пульт стоял у меня в кабинете. Размером с небольшую корову, он имел внизу «вымя» с «сосками», к которым присоединялись кабели датчиков, разбросанных по всему Корсакову. На техническое обслуживание моей буренки ежемесячно по нормам полагалось восемь литров спирта. Итого мой шильный дебет составлял тридцать восемь литров веселящей жидкости. Я просто был очарован своими расчетами. Написал заявку, взял свою тетрадку и «нормы» и пошел к начальнику тыла. - Вы там, в штабе совсем охренели! – сказал мне полковник Кашин. – У меня столько никто и никогда не получал! Он долго изучал мои бумаги и пересчитывал цифры. Всё точно, без обмана. Начальник тыла нервно расписался, подышал на печать, и моя накладная приобрела силу документа. Когда я уходил из кабинета Кашина, он тихо скрежетал зубами. На складе пожилой мичман уставился в накладную, не веря своим глазам. - Это, что?...Куда? Куда столько? – раскудахтался он. - Химической службе бригады охраны водного района, - гордо сказал я. Мичман внимательно изучил документ.
- У вас тут спирт технический, - ткнул мичман пальцем в накладную , - не желаете поменять? Действительно дельное предложение. Ведь спирт или по-флотски «шило» предназначен на флоте совсем не для протирки и промывки приборов. Он нужен для флотских организмов. - Сколько возьмешь? – спросил я ушлого начальника склада. - Пять литров. - Три. - Ну, хоть четыре, тащ капитан третьего ранга, - жалобно попросил мичман. Сошлись на четырёх, и складской проныра сам нашел мне стеклянные бутыли, нацедил мне «хорошего» питьевого спирта и помог загрузить в «Жигуленка». - Приезжайте, буду рад, - сказал он мне на прощание. - Конечно, в следующем месяце приеду. На корабельные приборы я, конечно, спирт своим дивизионным химикам давал. Хотя догадывался, что они «шило» употребляли грамотно, по назначению. На матчасть после использования они его только выдыхали. А затем ваточкой, ваточкой…
До 1955 года нахимовцы проходили практику на парусных судах, и это было здорово! Но, к сожалению, нарождающаяся политехнизация потеснила романтику, и с 1957 года практика была организована на боевых кораблях: на трофейном крейсере «Адмирал Макаров» и на канонерской лодке «Красное знамя», которая была еще старше «Авроры». Но в 1961 и 1962 годах самые старшие нахимовцы (1 и 2 роты) совершили выходы в океан на крейсерах послевоенной постройки и получили жетоны «За дальний поход». Это – тоже здорово! Наконец, как говорится в известной сказочной феерии А.Грина «Алые паруса», и для нас «настало время из щенка делать капитана». В нашей роте первая морская корабельная практика проходила после 8-го класса (летом 1962 года) на легендарном Краснознамённом крейсере «Киров». Первые впечатления начались еще в училище, когда нам выдали белую брезентовую робу. В училище мы ходили в синей, более мягкой и тонкой, а главное – не такой маркой. Кроме нас в синих робах ходили только подводники и курсанты ВВМУПП. На крейсере в ходу была, конечно, белая. На палубе морского буксира мы отправились в Кронштадт. Для большинства из нас это было первым морским путешествием, и мы должны были испытывать душевный трепет: буксир шел мимо портовых сооружений и стапелей судостроительных заводов. Но в памяти осталось лишь то, как в Морском канале мимо борта буксира лениво проплывали свидетельства любовных утех предохраняющихся ленинградцев.
*** Крейсер “Киров” считается первенцем советского флота. В середине 1930-х годов были задуманы корабли, которые при водоизмещении 8600 т несли бы девять 180-мм пушек и развивали скорость хода в 35 узлов.
Легкий крейсер "Киров" на Большом Кронштадтском рейде. 1960-е годы. Таким образом, они по водоизмещению и скорости были легкими крейсерами, а по артиллерийскому вооружению приближались к тяжелым. Итальянская судостроительная фирма “Ансальдо”, в Генуе взялась консультировать их проектирование и обязалась поставить машины для головного корабля. Головным из них стал крейсер “Киров” [1], он вступил в строй на Балтике 28 сентября 1938 года. За ним последовал “Максим Горький”, “Ворошилов” и “Слава”. 15 октября 1939 года в составе эскадры КБФ “Киров” прибыл в Таллин. 1 сентября 1940 года совершил переход из Таллина в Лиепаю под флагом Наркома ВМФ Н.Г.Кузнецова. На корабле находились также замнаркома Л.М.Галлер и командующий КБФ В.Ф.Трибуц. В море корабли встретил шестибальный шторм. Ветер усилился до 9-10 баллов, волна — 7 баллов. 22 июня 1941 года «Киров» встретил на Рижском рейде и уже днем вступил в бой. Противник, выйдя к Западной Двине, заминировал выходы из Рижского залива. Свободным от мин оставался только мелководный пролив Муху-Вяйн (Вяйнамери), соединяющий Рижский и Финский заливы. Углубив фарватер, удалось перевести крейсер в главную базу флота — Таллин. И 22 августа 1941 года в 20.55 «Киров» первым из кораблей на Таллинском рейде открыл огонь по позициям немцев в районе мызы Кейла. Началась эвакуация Таллина. На «Кирове» находились Военный совет КБФ, члены правительства Эстонской ССР, а также Краснознаменное знамя Балтийского флота. Кроме того, на крейсер были погружены ценности Госбанка. После легендарного перехода флота из Таллина в Кронштадт 30 августа буксиры ввели крейсер в Лесную гавань и поставили у стенки, а позднее он был перебазирован в Ленинград. В зависимости от назначаемого главному калибру сектора обстрела «Киров» не раз менял место стоянки. Сначала он стоял у стенки завода № 194, затем у 19-й линии Васильевского острова. В 1942 году крейсер был поставлен на бочки между мостами Лейтенанта Шмидта и Республиканским (ныне Дворцовый). В конце июня его перевели к правому берегу Невы, к Университетской набережной. В январе 1944 года началась операция по разгрому немецких войск под Ленинградом. Утром 19 января буксиры взломали невский лед, крейсер вышел на середину реки и стал на якорь напротив Академии художеств (Университетская набережная). А 20 января загремели зенитные орудия крейсера салютуя в честь долгожданной победы под Ленинградом. В июне 1944 года «Киров», заняв огневую позицию в Ленинградском торговом порту, огнем главного калибра уже разрушал доты и дзоты «линии Маннергейма».
Крейсер «Киров» с доблестью прошел войну, 27 февраля 1943 года «За образцовое выполнение экипажем боевых заданий командования и проявленные при этом мужество и отвагу» первым среди надводных кораблей КБФ был награжден орденом Красного Знамени. Не раз бомбы противника попадали в корабль, но самое крупное повреждение он получил уже после войны. 17 октября 1945 года в носовой части с левого борта раздался сильный взрыв. Причиной разрушения явился взрыв немецкой донной магнитной мины типа «С» с весом заряда взрывчатого вещества 700 кг ТГА (эквивалентного 910 кг тротила) на расстоянии 20 м от днища в районе носовой башни. Ремонт на Кронштадтском Морском ордена Ленина (1944) заводе продлился до 20 декабря 1946 года. Это было второе рождение корабля, которое примерно совпало с нашим первым рождением. А 29 апреля 1958 года заслуженный корабль вывели из боевого состава и поставили в Кронштадте на отстой - осенью того же года мы поступили в Нахимовское училище. В сентябре 1960-го корабль был расконсервирован, введен в строй и передан в состав ЛенВМБ, а 3 августа 1961 года переклассифицирован в учебный крейсер. На нем проходили первую плавательную практику курсанты военно-морских училищ. 16 июня 1962 года, миновав ворота Военной (ныне Петровская) гавани Кронштадта, к борту крейсера подошел морской буксир. На палубу крейсера высадилась наша орава. После войны в гаванях Кронштадта стояло много кораблей. А с 1958 года, когда была принята программа сокращения корабельного состава ВМФ, их число поубавилось. Порезан линкор «Октябрьская революция» (бывший «Гангут»), зенитное орудие и огромные якоря корабля установлены в городском Летнем саду, ныне они стоят на Якорной площади. Порезан обрубок линкора «Петропавловск» (бывший «Марат»). В 1956 г. была переформирована в учебный корабль, а в 1960 году сдана на слом канонерская лодка «Красное знамя» (бывший "Храбрый", спущен 9.11.1895 г.). В 1961 году поставлен на разборку ровесник «Авроры» учебное судно «Комсомолец» (бывший «Океан», немецкой постройки). Учебное судно «Неман» (бывший немецкий минзаг «Изар») переведено на СФ, и в качестве плавбазы поставлено в Лиинахамари. Порезан крейсер «Адмирал Макакров» (бывший «Нюрнберг»).
Шхерный монитор "Vainamoinen". 1950-е годы. К 1962 году из старых кораблей оставался только финской монитор «Vainamoinen» [2], переименованный в «Выборг», только вот что-то не помнится, чтобы его кто-нибудь так называл, а чаще звали «Ваня–Маня». Две войны на него охотились балтийские летчики, но потопить так и смогли. В 1947 г. корабль был куплен у Финляндии. Монитор произвел на нас колоссальное впечатление. Он отличался низким бортом и мощными 254-мм стволами орудий в двухорудийных башнях, до того тяжелыми, что их поддерживали специальные подставки. Видом он напоминал скорее какого-то крокодила, лежащего почти незаметно на поверхности воды, но с высоко торчащим перископом. Служил этот «крокодил» до 1966 г.
*** Нам выпала честь проходить морскую практику на учебном легком крейсере (УКРЛ) «Киров», который и стал нашим пристанищем на целый месяц. С нами были наши командиры: Н.П.Оверченко, Э.А.Авраменко и В.М.Румянцев, мичман Лесничий. Вместе с нашей ротой была еще и рота Л.Ф.Бориченко, старше нас на год, но это почему-то не всем запомнилось. К тому же в одну из практик на крейсере по несколько дней были и преподаватели: Е.Г.Пупков и В.В.Певцов.
Учение по постановке дымовой завесы на крейсере "Киров". 1962 год. Как же начинается знакомство с кораблем у мальчишки неполных пятнадцати лет? Едва ступив на борт, и даже не распаковав еще вещмешки, мы первым делом разбежались кто куда, словно тараканы. День был субботний, и никому до нас дела не было. Большинство из нас первый раз были на боевом корабле. Вокруг масса любопытных вещей. Когда все доступные места на верхней палубе были осмотрены, самые шустрые из 3-го взвода: Овчинников, Хрущалин и еще кто-то третий, как помнит Задворнов, по трапам фок-мачты вскарабкались под самые радиолокационные станции, не сознавая того, как это было опасно. «Выше нас, - далее вспоминает он, - были только топовые огни. Погода была прекрасная, и Ленинград был виден невооруженным глазом. Кто-то пытался отбивать чечетку на крыше дальномера главного калибра. Было невдомёк, что можно не только «загреметь» с высоты метров в 20-30, но и получить дозу облучения от радиолокационных станций, если бы они вдруг заработали». Когда это дошло до командования корабля, все силы были брошены на то, чтобы «сбить» наших верхолазов с высоты. Шуганул их оттуда вахтенный офицер. С годами эта история дополнилась одной подробностью - подействовала прозвучавшая по трансляции команда: «Прибывшим из нахимовского училища обезьянам срочно слезть с мачт и построиться на юте!» - так рождаются байки. На деле нахимовцы катились вниз по крутым трапам, подгоняемые крепкими словами старпома.
***
Старпом от нахимовцев просто шалел, и его можно понять, он отвечает за все, что творится на корабле. Его: «Сгною на камбузе!» -- превратилось из должностного девиза в принцип воспитания подрастающего поколения. За старпомом следовал главный боцман, который отвечал за порядок, а за ним поспешали и офицеры корабля. Офицеры проводили с нами занятия, но особой радости при этом не выказывали, потому что мы для них были довеском к их многочисленным заботам. В их лицах можно было прочесть одновременно жалость к себе и зависть к нашей беззаботной судьбе, и, похоже, эта смесь вызывала у них жажду мщения. В общем, наши шалости теперь оценивались совсем по другой шкале. Порой и жестоко. Вспоминает Виктор Строгов: «Уже в 1963 году со мной был такой случай. По каким-то причинам я проспал подъём в 6.00 и во время зарядки дежурный по кораблю поднял меня, заставил одеться и отправил в наказание чистить дымоход в котельном отделении. Никакого респиратора предложено не было. Стальная щётка и теснота корабельного дымохода. Там под бдительным оком вахтенного машиниста и проходил процесс чистки до 20.00 - без завтрака, без обеда и без ужина. Самое интересное, что никто не спохватился, и меня не искал. Сам дежурный, назначивший меня на эту каторгу, тоже забыл, давно сменился и сошёл на берег. Фамилию его не знаю, но вспоминаю всю жизнь тихим и недобрым словом». Матросам, наоборот, было в радость научить малолетних умников вещам, которые на корабле знает каждый. Удивляло искреннее стремление рассказать все известные только ему тайны устройства своего боевого поста, и то терпение, с которым они это делали. Срочная служба на кораблях составляла тогда четыре года. «Годки», матросы последнего года службы, казались нам пожилыми людьми. У одного старшины срочной службы была лысая голова и чуть ли не двое детей. Годки относились к нам покровительственно, в минуты отдыха нас допускали курить в самом начале полубака за нулевым шпангоутом, куда по неписанным корабельным правилам заходить разрешалось только им.
В.Лебедь на полубаке за нулевым шпангоутом. Здесь можно было услышать самые задушевные песни и самые захватывающие рассказы. 1964 год.
А в нашу третью практику годками стали те, кого мы знали еще молодыми матросами, через них и мы теперь пользовались в команде определенным почетом. На всю жизнь сохранили нахимовцы благодарность команде крейсера. И вряд ли кто из нас, в каких бы рангах мы потом ни были, хоть раз в жизни преступил уважительное отношение к матросу. Но самым главным человеком на корабле был, конечно, командир. Он – царь и бог! Особенно такой, как Борис Васильевич Викторов. Про него ходили легенды. Главная из которых, как он без буксира заводил крейсер в гавань Кронштадта. Правда, мы такого не видели. Командовал он кораблём с 1958 года, и еще два года до этого (когда корабль был на отстое) был на нём старпомом. В 1962 он ушел на командные курсы при ВМА, и затем командовал 10 бригадой ПЛО СФ. А в 1967 назначен начальником факультета ПЛО во ВВМУ им М.В.Фрунзе. Через пару дней после нашего прибытия этот опытный командир, решил собственными глазами посмотреть, что за чудо объявилось на его корабле. Нас построили, он долго рассказывал о традициях корабля, а в конце спросил, есть ли жалобы? Жалоба была одна – хотим есть. Командир, вдруг опешил: здоровенные матросы его команды никогда не жаловались на недостаток еды, а эти желторотые… Разгадка была та же, что и у всех подростков: мы росли. А свежий морской воздух разжигал аппетит до нестерпимых пределов. После Викторова кораблем последовательно командовали его старшие помощники: В.П.Макаров и С.А.Налетов.
***
Мы провели на этом корабле три практики кряду. Первая совпала с запоздалой сдачей кораблем курсовых задач, что обычно проводится перед вступлением корабля в кампанию. Нахимовцы все были расписаны по боевым постам. По тревогам (а в период сдачи кораблем курсовых задач их было немало) мы исполняли обязанности дублеров боевых номеров. Исключение делалось только, когда что-то интересное происходило на верхней палубе. Корабль, естественно, больших плаваний не совершал, но мы были свидетелями таких учений, какие мало кто видел и в настоящей службе. В таких случаях по трансляции звучала команда: «Учебно-боевая тревога! Нахимовцам собраться на верхней палубе». Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Ранняя дальневосточная весна, ноздреватый от темных проталин снег, мутное утро. Место действия – , бригада ракетных и торпедных катеров.
В 5 часов утра тяжелый свинец, наконец, вытек из опухших от бессонницы мозгов на края век, ресницы склеились, и дежурный по бригаде заснул мертвым сном, воткнувшись лицом в пластиковую столешницу. Сегодня капитан-лейтенант Коля Курагин до полуночи отлавливал бербазовских самовольщиков, потом вызвал к себе и долго долбал дежурного по бербазе вещевика лейтенанта Витю Гузина за пьянку «годков» в автопарке. Витя Гузин только что сам принял вечернюю пайку «шила» и с удовольствием выслушал душевные излияния старшего дежурного. Неприятности продолжились. В полночь у замполита дивизиона консервации прямо с пирса угнали мотоцикл «Урал», и замуля никак не мог уехать домой. Истрепал, верный слуга партии, Курагину все нервы. «Ищи, давай, ты дежурный, ты и виноват!» Пришлось Коле на дежурном уазике мотаться по окрестностям бухты Улисс, оставив за себя своего помощника. Впрочем, мотоцикл объявился самостоятельно в два часа ночи. Он стоял на том же месте, на пирсе консервации, но с помятым крылом и весь в грязном талом снегу. Двигатель ещё был горячий, а в коляске на сиденье, дежурный по бригаде катеров обнаружил забытую женскую рукавичку. Коля, высвистал полусонного замполита, обрадовал его мотоциклом и пошел душить вахтенных на пирсе. Выяснять, кто ездил. - Завтра вам в морге поставят диагноз, - орал он им в уши, - «асфиксия…я…а»! Душил до тех пор, пока матросики не сдали своего соратника и потенциального благодетеля, который за таинство соития с улиссовской гейшей пообещал им по стакану . Этот домашний горячительный напиток катерный Казанова – матрос Саакян добыл в хоть и конспиративной, но широко известной всем страждущим винокурне, на Малом Улиссе, куда мотался на замовском мотоцикле. Заодно он зацепил там и бесхозную девицу, с которой теперь развлекался на катере в машинном отделении.
До четырех утра бешеный капитан-лейтенант Курагин гонял полуголых сексуальных партнёров по пирсам бригады. Он кровожадно, махал кортиком и нечленораздельно выкрикивал непристойные слова… …И вот, теперь утомлённое ликвидацией всех этих безобразий, дежурное тело безмятежно и крепко спало внутри обшарпанной беседки, гордо именуемой «рубкой дежурного по бригаде». До подъема оставался ровно час. Ноги в черных уставных «карасях» отдыхали от ботинок. Коля обеспечил себе минимум комфорта, сняв обувь и подложив под щеку служебную документацию. Из уголка рта протекла струйка слюней прямо на запись в вахтенном журнале «Сдал – принял». Левая рука Курагина безжизненно свалилась со стола во что-то щетинистое и живое. Живое ритмично двигалось. Даже всесильный бог сна Морфей не притупит у военного человека бдительность и ответственность за вверенное ему боевое дежурство. Коля инстинктивно отдёрнул руку и окончательно проснулся. Осоловело, поведя красными от недосыпа глазами он, вздрогнув от ужаса, увидел стадо свиней. Худых, грязных и очень активных. Они, стараясь не хрюкать, чтобы не разбудить дежурного по бригаде, пожирали всё, что можно было найти в рубке. У ближайшей к Курагину свиньи из пасти свисали черные усы. «Хромачи» сожрала, – ахнуло внутри Коли, - шнурками, гадина, подавилась!» Свиней Коля уважал только в виде домашней колбасы, тушенки или котлет. А тут грязные, живые, и голодные твари завтракают ещё новыми ботинками и, судя по всему, готовы закусить и самим дежурным по бригаде.
Они поглядывали на Курагина маслянистыми карими глазками в обрамлении белёсых ресниц. От остатков Колиного ужина в мусорном ведре, половой тряпки и флотских ботинок свинский аппетит только разыгрался. На спинах голодных хрюшек чёрным кузбасс-лаком под трафарет были изображены две буквы – «ББ», то есть «береговая база». Ответственный за подсобное хозяйство бригады катеров – начпрод бербазы старший лейтенант Токарев, замотанный неблагодарной службой, дежурствами, семейными неурядицами и подчиненными азиатскими матросами – работниками подсобного хозяйства - выпустил своё стадо на вольные хлеба. Оголодавшие свиньи вчера пробавлялись пищевыми отходами наверху за штабной столовой, а ночью спустились на пирс. Коля, резво, с носками забрался на стол, крутанул ручку и схватил трубку полевого телефона: - Дежурный по бербазе, лейтенант Гузин! – сонно отозвалась трубка. - Гузин… ать! Убью, сука, падла, на…! Свиньи! Свиньи! Лейтенант Гузин бросил трубку. Гордая военно-морская его душа оскорблений не терпела. - Сам ты свинья! – сказал он телефонному аппарату.
зазвонил снова. - Не бросай трубку, дурак! Боевая тревога! Нападение свиней на бригаду катеров! - вопил дежурный по бригаде. Тогда в годы противостояния двух ядерных держав вероятность нападения американцев на страну Советов в тысячу раз превышала вероятность нападения стада свиней на мощное ракетно-торпедное морское соединение. Витя Гузин, был уже опытным лейтенантом. Его лейтенанству шёл уже четвертый год. Правда полгода он побывал в звании старшего лейтенанта и даже послужил в дружественной стране – Вьетнаме. Но потом, по семейным обстоятельствам, Витя опять начал попивать и статус-кво было восстановлено приказом комфлота. Дежурный по бригаде явно съехал с катушек. Что там ему привиделось, чего он там орет и обзывается? Витя решил лично обследовать поле битвы. Вооружение дежурного по береговой базе было помощнее – пистолет Макарова и 16 патронов к нему. Это тебе не кортик, который поражает цель на расстоянии вытянутой руки. То, что Гузин увидел, прибыв на место чрезвычайной ситуации, поразило его так, что на некоторое время он впал в ступор. Минуты три он смотрел, как несколько истекающих кровью свиней с озверелыми мордами стаскивают дежурного по бригаде со стола. Курагин, как пикадор тыкал в свиные туши окровавленным кортиком. Бедолага был в одних носках и оборванных до колен черных лавсановых брюках. - Чего смотришь, скотина! Стреляй! – заорал Вите дежурный по бригаде катеров. Гузин опустил рычажок предохранителя и передернул ствол. Первая пуля ранила одну из , чем озлобила её окончательно. Свинья развернулась и с места в карьер кинулась на Витю Гузина. За ней на Витю бросились еще две хрюшки. Потом всё остальное стадо.
Дежурный по бербазе лейтенант флота Гузин пустился в позорное бегство. Оглядываясь, он на бегу, дрожащей рукой, слал пулю за пулей в «молоко»… …Было без пяти минут шесть. Командир бригады капитан 1 ранга Пискунов имел неприятную для дежурной службы привычку – проверять организацию подъёма личного состава. Вот и в это злосчастное утро он ехал на своём УАЗике в родимую бригаду. Стрельбу он услышал еще на полдороге от Малого до Большого Улисса. - Что там за хренотень? – запрыгал комбриг на своем сидении, вглядываясь в туманные силуэты катеров. – Давай-ка, Славик, газку прибавь! В разгромленной рубке дежурного по бригаде его встретил с докладом дежурный - капитан-лейтенант Курагин. Вид его был страшен и решителен. Он был в одних носках. В правой руке его был зажат обнаженный окровавленный кортик. Оборванные до колен штаны и кремовая флотская рубашка тоже были в кляксах крови. На обезумевшем лице застыло выражение : «Убью». - Товарищ-..щ капитан первого ранга! За время моего дежурства происшествий не случилось, за исключением…, - Коля вдруг весь обмяк и глухо зарыдал после пережитого потрясения, - свиньи…свиньи, проклятые свиньи! Пискунов изумлённо разглядывал дежурного по бригаде и разбросанный по помещению изгрызенный инвентарь. Такого безобразия за всю свою долгую военно-морскую службу он не видел. - Ибя.. -я, Курагин, что это вы себе позволяете? Кто это здесь у нас свиньи? - Бербаза... натравила... на меня своих голодных свиней, - просипел, дергая кадыком Коля Курагин, - пришлось отбиваться. Пискунов повёл носом и поморщился. Помещение рубки дежурного источало мерзкие миазмы свинарника. Немудрено – на шести квадратных метрах опорожнилось больше десятка свиней. К полудню начпрод Коля Токарев со своими таджиками отловил одичавшее стадо и водворил его на постоянное место жительства – подсобное хозяйство. А рубку дежурного пришлось снести. Избавить её от жуткой вони не могли никакие моющие вещества.
Вот палатка дежурного по лагерю, возле нее – рында, на которой отбивались склянки каждые полчаса. Для общелагерных мероприятий: подъема флага, побудки, отбоя, приема пищи, поверок давался музыкальный сигнал на трубе для каждого случая. Сигнал дублировался дневальными на боцманских дудках. Это и были наши часы. Каждое утро – семафор 20 минут. Выстраивались две шеренги, первая делала 50 шагов вперед, поворачивалась лицом ко второй и «разговоры» флажками начинались. Важнейшим занятием было шлюпочное дело. Наши шлюпки стояли в речке напротив торпедных катеров. Речка впадала в ковш (часть моря, ограниченная пирсом и берегом). На выходе из ковша в море высилась брандвахта, с которой просматривался ближайший кусок моря. Так что шлюпки в море были под контролем. В море на шлюпках выходили обычно после завтрака. Независимо от того, гуляет ли по морю ветерок или безветрие, поднимались паруса. И, вот здесь, завтрак играл иногда свою роковую роль. Часто после шторма ветер полностью стихал, а волнение оставалось такое, что идущую в кильватер шлюпку из-за волны не было видно. И вот при таких условиях звучит общая команда «Шабаш. Рангоут ставить. Паруса поднять». Начинается изнурительная двухчасовая болтанка под парусами. Первый характерный рвотный звук и запашок исходит от бакового и …. далее до загребного.
Да, шлюпки - это тебе не лодки станции ЦПКиО г.Тбилиси.
Командиром на нашей шлюпке был молодой лейтенант Сорокин Николай, выпускник пехотного училища. Шлюпочному делу учился вместе с нами. О командирах нельзя плохо, но… . Я был загребным, в руках у меня были фока- шкоты, напротив сидел лейтенант. И я видел, как зеленело его лицо от болтанки. Чтобы не «опозориться», он попеременно пел и курил, но это мало помогало. Наконец, по командам «Убрать паруса!», «Уключины вставить, весла разобрать» привитие навыков противостояния морской болезни заканчивалось. И обессиленная команда должна прогрести 4-5 кабельтовых до ковша, чтобы закончить занятия и отправиться на обед, который в данной ситуации никому был не нужен. Волна не становится меньше, сил грести нет, да и шлюпку почему-то, невзирая на наши «усилия», несет в море, а не к берегу. К счастью, за нами следили, и мы не успевали скрыться за горизонтом. Катер с движком подходил к нашей флотилии. Концами соединяли шлюпки в кильватер. Катер цеплял первую. И вот таким образом мы возвращались, исполнив при этом «позорную» команду «Всем под банки». Процесс обучения лейтенанта и нас был иногда комичным. Шлюпка привязывалась к прибрежным кустам. Лейтенант командовал: «Паруса поднять». Неожиданный порыв ветра надувал паруса, шлюпка срывалась, паруса забирали ветер, и шлюпка на полном ходу неслась на торпедные катера. Время решало все. До катеров было всего-то метров 20. Лейтенант уже не командовал. Он по телам и банкам несся к нагелям, срывал такелаж, чтобы остановить шлюпку. Рейка с парусом падала, команду накрывало, а шлюпка красиво, с характерным шипением за бортом, после быстрого движения останавливалась у торпедного катера. Мы с удивлением и испугом наблюдали, высунув головы из-под укрывавшего нас паруса, что же произошло. Или вот. Было такое местечко, рядом с ковшом, вправо. Берег в этом месте мы называли «коровьим пляжем» из-за «лепешек», которые коровы там оставляли. В этом месте ветры гуляли, как хотели, и, чтобы под парусом выйти из этого заколдованного места нужно было мастерство управления шлюпкой. Опыта, что у нас, что у лейтенанта, еще не было, а шлюпка под парусом уже туда залетела. Паруса убирать нельзя – занятия, а выйти не можем – не умеем. Уж сколько мы поворотов делали, а шлюпка все крутит и крутит в этом ограниченном пространстве и никак в море уйти не может. На помощь к нам подходила другая шлюпка. Командовал ею старшина первой статьи Василий Доценко. Он переходил в нашу шлюпку и в два счета выводил ее в море. Но я его запомнил не только по этому. Когда он звонил по телефону дневальному, а тот отвечал «Алло», Василий Доценко говорил в трубку (цитирую) : «Алло – по румынски ж..а, а вы должны представляться». С тех пор я стараюсь по телефону не говорить слово «Алло», потому что знаю перевод этого слова с румынского, сделанный Васей Доценко.
"Делать нечего". После занятий по семафору. Слева направо: Чикваидзе Константин Ираклиевич, Трубачев Владимир Васильевич, Васечкин Борис Михайлович. Фальшивый Геленджик, 1947 г.
Мы матерели от года к году, если так можно говорить о пацанах. Море и ветер становились для нас все более и более понятными.
Воспоминания нахимовца, выпускника ТНВМУ 1953 г. Героя Советского Союза Соколова Валентина Евгеньевича
НАШ САША.
Во время летних каникул, когда я приезжал в отпуск, мама радовалась, видя меня подтянутого, опрятного, в чистой отутюженной матросской форме. Ребята, мои годки, с завистью любовались бравым нахимовцем. Как-то, в очередной раз будучи на побывке дома, я уличил маму за глажением моей форменки (матросская рубашка) – она, видно, хотела чем-то помочь своему ребенку!!! Возмущению не было предела: - Мама, как ты можешь прикасаться к мужской одежде? - строго, по военному, спросил я. И добавил мягче: - Ведь я уже взрослый и обязан сам за собой смотреть, ты согласна, мама? Мама с грустью выслушала нотацию своего старшего сына и тихо сказала: - Хорошо, Валя, ты конечно, прав. Так быстро пролетело время. А вас я все считаю маленькими. - А кто тебя всему этому научил? - внезапно спросила мама. - Флотская служба, – с гордостью ответил нахимовец. Нашими учителями по морской части были и флотские старшины, которые прошли горнило войны и хорошо знали цену жизни. Их опыт нам помог в нелегкой службе на Флоте. Старшина класса Глазников Александр, среднего роста, светловолосый, еще молодой человек, очень стеснительный, с румянцем на щеках. Однако с нами он старался быть строгим и требовательным воспитателем. В своем кругу мы звали его просто: «наш Саша». Он отвечал за один из разделов военно-морской подготовки – такелажные работы, и считал себя в этом направлении ни много, ни мало настоящим «морским волком». Однако нахимовцам больше нравилось называть его Сашей. За время обучения в училище он научил нас вязать самые разные морские узлы и выполнять любые такелажные работы. Уже будучи курсантами Военно-Морского училища, мы проходили практику на паруснике «Седов». Бороздили Атлантику. Форсировали пролив Ла-Манш. Набирались опыта длительного плавания вдали от своих берегов. Нам здорово помогла Сашина учеба.
Бывшие нахимовцы на паруснике чувствовали себя, как дома. Мы легко справлялись с управлением огромного парусника времен начала 20 века. Нам доверяли нести самые тяжелые вахты и выполнять сложные такелажные работы. «Питоны» обладали хорошей морской выучкой и выделялись в лучшую сторону среди практикантов других училищ. Как-то после очередных практических занятий в большом кабинете военно-морской подготовки Саша с очень серьезным видом (правда, это ему трудно удавалось) высказал философское видение маленького, но важного момента нашей будущей жизни. И то, что действительно определяло суть морского офицера и в море, и на берегу. «Вы должны все уметь делать сами: стирать, гладить, шить, чтобы никогда не зависеть ни от жены, ни от прислуги». И, когда сегодня говорят о "незалежности" Украины, я вспоминаю Сашу. Мы должны в своей стране сами научиться хорошо работать и прекрасно жить, чтобы ни от кого не зависеть! Мы, нахимовцы, так понимаем независимость!
Морская практика. - Воспоминания нахимовца, выпускника ТНВМУ 1953 г. Героя Советского Союза Соколова Валентина Евгеньевича
Ежегодная двухмесячная морская практика в лагере в Фальшивом Геленджике вызывала у нас самые восторженные чувства. Геленджик расположен на берегу Черного моря в 35 км от города Новороссийск, Краснодарский край. Нахимовский лагерь - это продолжение учебы на лоне природы. Как и в училище, жизнь была подчинена строгому распорядку дня. Шлюпочному делу отводилось главенствующее время. В программе было изучение устройства шлюпки и практическое умение управлять шлюпкой на веслах и под парусами при любых погодных условиях. Это тоже была своеобразная проверка наших приобретенных морских качеств. Некоторые ребята не могли переносить качку и вынуждены были покинуть стены Нахимовского училища. С самого начала в лагере на подготовленных площадках мы установили большие армейские палатки, в которых свободно размещались до 50 человек. Вместо кроватей нам оборудовали деревянные нары. "Так будет надежней", - говорили опытные старшины-воспитатели. Подушки и матрацы набивали свежим, пахучим сеном. Все выходило просто, надежно и, главное, по-походному… В лагере имелись шлюпки: шестивесельные ялы и баркасы. Ежедневно при любой погоде мы на шлюпках выходили в море. Для начала эта практическая учеба представляла большие трудности с мозолями на руках. Руководили занятиями опытные моряки - старшины с больших надводных кораблей.
Нахимовцев учили не только грести, но и управлять шестивесельным ялом под парусом.
В нашей роте был старшина Горелов с крейсера "Октябрьская революция". На Флоте Горелов Николай Петрович прослужил более 15 лет и с большим удовольствием взялся за воспитание подрастающего поколения, непринужденно передавая свой флотский опыт нам – «птенцам» - в его понятии. "НИП" (такое мы дали ему прозвище) представлял собой глыбу тренированных мышц, был он среднего роста, широк в плечах, с короткой шеей и наголо подстриженной головой. Глаза раскосые, карие внимательно следили за каждым нашим движением. - Первый взвод, по шлюпкам!- громко командовал старшина. Мы быстро прыгали в шлюпки на свои штатные места, разбирали весла и застывали в ожидании следующей команды. - Весла, на воду, - с растяжкой звучала команда старшины. И вдруг его лицо покраснело, и он, полный гнева, уставился на загребного, который сидел на первой ближней к нему банке. Это был Рома Пирожков, самый щуплый, худенький паренек. Он прикладывал все усилия, чтобы приподнять весло и вложить его в уключину. - Отставить! - недовольно скомандовал старшина. - Пирожков, вы явно сели не на свое место! И, вообще, какой из вас загребной? - продолжал издеваться над Ромой старшина. - Быстро пересесть на место бакового матроса. - Для Ромы самое тяжкое наказание - заметить его хилость. А здесь - у всех на виду – он оплошал. Шлюпочная команда застыла в ожидании, что будет дальше. Старшина не любил дважды повторять команду, и Рома хорошо это знал. Он так хотел быть сильным, как старшина, а у него ничего не получалось. И ростом не вышел, всегда в строю его место было на шкентеле. Да и мышц маловато, хотя гантели из рук не выпускал. В считанные секунды, чувствуя свою вину, через банки и спины товарищей Рома прошмыгнул в носовую часть шлюпки, подальше от старшины, и уселся на место бакового. Вместе с Ромой я прослужил много лет на Северном Флоте и был свидетелем, как природа с годами уважила его стремления. В свои тридцать лет он вырос, возмужал и явно преобразился в красавца - мужчину. И рост, и мышцы обрели свое место. Его командир повторял: - Этот "бугай" может разложить на лопатки моряка моложе его на 10 лет. - И добавлял: - Кстати, матросы срочной службы с уважением относятся к моему строгому старпому.
В дальнейшем Рому назначили командиром и он быстро без какой-либо помощи продвигался по службе. В кругу нахимовцев было позорно пользоваться протекцией. Вскоре мой друг-однокашник "загремел" на Камчатку, где ему присвоили адмиральское звание. - Весла, на воду! - повторил старшина свою первую команду и уже залюбовался более слаженной работой ребят. Шлюпка легко отошла от берега, уверенно разрезая встречную волну форштевнем. - Михайлов, передать семафор на береговой пост: - "Начал тренировки". Коля Михайлов уже давно освоил флажный семафор и с большим удовольствием демонстрировал свое умение быстро и без ошибок обращаться с флажками. - Семафор передан! - вскоре отчеканил Николай. И тут же добавил: - Получен ответ от командира роты «счастливого плавания!» - Молодец, Коля, - с удовольствием констатировал старшина отличную выучку молодого сигнальщика. Такая подготовка в морской практике не раз помогала нам в службе на Флоте... - А теперь походим под парусами, – продолжал учебу старшина. - Курсант Пирожков! Покажите свое мастерство. - О, Роме только дай возможность покомандовать. Это у него здорово получалось. Рома быстро перехватывает у старшины руль и начинается парусная гонка ..... - Вот я им сейчас покажу, кто в этой лодке хлюпик, - с гордостью думал про себя Рома. Нужно отдать должное, в лагере Рома за короткое время в совершенстве освоил управление шлюпкой под парусом и считался одним из лучших гонщиков. - К повороту! Поворот оверштаг, - четко отдавал команды командир шлюпки Рома Пирожков. Старшина с улыбкой наблюдал резвые действия нахимовца, однако, хвалить не торопился. - Шкоты - на "правую". - Команда металась по шлюпке, стараясь как можно лучше и быстрее выполнить команды молодого капитана. Паруса медленно забирают ветер, и шлюпка плавно увеличивает скорость с большим креном на правый борт.
Единственным напоминанием о ней был обелиск, установленный на Серафимовском кладбище в 1983 году. А 10 февраля 1981 года в газетах «Правда» и «Красная Звезда» появилось короткое официальное сообщение Министерства обороны: «7 февраля 1981 г. при исполнении служебных обязанностей в авиационной катастрофе погибла группа адмиралов, генералов, офицеров, мичманов, прапорщиков, матросов и служащих Тихоокеанского флота…». В сообщении упоминалось всего три фамилии. Между тем 29 лет назад в результате авиакатастрофы погибло почти все руководство Тихоокеанского флота. В числе погибших контр-адмирал Ремир Иванович Пирожков.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Рассказывая о забавных случаях, происшедших во время моей долгой службы на Тихоокеанском флоте, о своих сослуживцах с которыми я ходил в море, пил разведённый спирт «за тех, кто в море», закусывая его неприхотливой флотской снедью, я всегда чувствовал свою нужность, причастность к настоящей мужской работе – Родину защищать. Может быть, это и громко сказано, но это так.
Сейчас в России никто не хочет служить в армии и на флоте. Беседовал я со школьниками. Выпускники школ хотят учиться на юристов и менеджеров. Да, и не нужны уже образованные военные нашей стране. Родное государство уничтожает офицерский корпус, сокращая в массовом порядке всех тех, кто честно и праведно ему служил и, назначая им унизительную пенсию. Сегодня я, ветеран ВМФ, ликвидатор радиационной аварии на атомной подводной лодке, на свою пенсию не могу поехать во Владивосток, проведать родных, встретиться с оставшимися в живых сослуживцами по спасательному отряду Тихоокеанского флота, положить цветы на тех, кто погиб на спасательной операции или умер от переоблучения, когда тушил пожар на атомной подводной лодке.
Для поездки на Дальний Восток мне надо копить деньги на билеты целый год. Как же мне относиться к руководителю моего государства? Что делать? Снимать шапку и просить: «Подай, барин, нищему российскому офицеру в запасе, очень уж хотца проведать места, где почти треть века тянул военную лямку»? Позор моему правительству, моему государству, в котором нам, ветеранам, нет места. Вот опять я вспомнил службу в бригаде спасательных судов во Владивостоке. Мои друзья и сослуживцы часто спрашивают, почему я не рассказываю о трагических случаях моей флотской службы? Отвечаю: слишком ещё болит душа по погибшим товарищам. Уже более пятнадцати лет я на «гражданке», но во снах продолжается моя военная жизнь. Я опять, на противопожарном катере, тушу пожар на каком-то рыболовецком судне, я вижу командира малого дивизиона своей спасательной бригады Володю Пустовита, ещё живого и добродушного великана. Вижу поднятых с глубины молодых солдат, утонувших вместе с БМП у мыса Клерка. А ещё я вижу пылающий малый ракетный кораблю «» с моими дорогими ребятами на борту – сослуживцами по 165 бригаде ракетных катеров. Тогда в 1986 году спасти их было невозможно. Огненная белая стена горящего дюралюминия не дала подойти близко на спасателе. Загорелись бы сами. Водяная струя из лафетов не доставала до корабля. Офицеры, мичманы и матросы горели на глазах спасателей. Я их всех помню и никогда не забуду.
Вечная память, вам ребята. Я постепенно буду рассказывать о тех трагических эпизодах своей службы в которых участвовал сам. Начну с той незабываемой ядерной аварии в бухте Чажма.
ЧАЖМА
Наверное, об аварии в бухте Чажма никто бы и не узнал, если бы не публикация в двух номерах газеты «Труд» материала Е.Варшавской « Бухта Чажма. Неизвестная ядерная катастрофа». Статья была опубликована в 1991 году через шесть лет после взрыва ядерного реактора на новейшей атомной подводной лодке 675 проекта с тактическим номером К-431. Опубликована, потому что наступила эпоха гласности. До этого даже говорить вслух об этом печальном событии запрещалось. Мы давали подписку о неразглашении сведений о той ядерной аварии, а взрыв ядерного реактора было велено называть «хлопком». Типа, , но это так,… мелочи жизни.
Сейчас о той давней трагедии пишут многие, даже те, кто к ней не имеет отношения, наслушавшись «подробностей» от тех, кто не был на месте аварии, добавляют свои измышления. Бог им судья. Я, в то время флагманский химик 34 бригады спасательных судов, принимал непосредственное участие в ликвидации последствий взрыва ядерного реактора с 12 августа по 26 августа 1985 года. Это была «моя» авария, как специалиста-химика. В самый пик спасательных работ, 13 августа в синей «хэбэшке» с клеймом «РБ», в резиновых бахилах и респиратором на лице, в зоне радиоактивного заражения, «отметил» своё 33-летие. Не каждый встречал «возраст Иисуса Христа» в такой обстановке! Если кратко, то история ядерной аварии такова. Атомоход стоял в судоремонтном заводе в бухте Чажма, под Владивостоком. Готовился на боевую службу. Одной из основных задач предпоходовой подготовки была замена отработанных плутониевых стержней в ядерном реакторе подводной лодки. Работы были успешно закончены в пятницу 9 августа, но на заключительном этапе – при проверке на герметичность ядерного отсека сжатым воздухом, тот не выдержал положенного давления и «потёк». Работу по замене активной зоны делали высококвалифицированные специалисты, делали не в первый раз. Решили, что под крышку реакторного отсека попал электрод для сварки (по другим сведениям – болт). Отсоединение и подъем крышки для удаления постороннего предмета решили произвести на следующий день, в субботу 10 августа. Докладывать командованию флота о работе в выходной день они не стали. Когда крышку отсоединили от корпуса лодки и начали с помощью крана плавмастерской, стоящей рядом с лодкой, поднимать крышку (медленно, стараясь не допустить перекоса, чтобы не зацепить компенсирующую решетку – иначе начнется цепная неуправляемая ядерная реакция и взрыв!), по акватории на полном ходу промчался торпедолов. Поднявшаяся волна качнула плавмастерскую с краном, произошел перекос крышки и компенсирующая решетка оказалась вытащенной на сверхкритический уровень. Пошла цепная реакция и взрыв реактора. Многотонная крышка реактора взлетела на огромную высоту и упала у берега бухты, вонзившись ребром в морское дно, неподалёку от лодки. Так она там и торчала, пока мы работали на лодке. Десять офицеров – специалистов перегрузочной команды мощным взрывом разбросало по акватории и береговой черте. Погибли они мгновенно. Через три - пять дней, их тела, одетые в химкомплекты, начали всплывать. Я видел, как их цепляли крюком и на буксирном тросе доставляли на берег. Радиоактивный фон от погибших был такой, что близко подойти к ним было небезопасно. При взрыве возник пожар в реакторном и смежных с ним, отсеках. В дежурстве по заливу Стрелок (Приморская флотилия) стоял наш противопожарный катер ПЖК-50. Он первым прибыл на место аварии и начал тушить пожар.
Пожарнодезактивационные катера (ПДК) по проекту 364 в 1977 году были переклассифицированы в противопожарные катера (ПЖК). - Никто людям не сказал, что это не просто пожар, что в радиусе пятидесяти метров от горящей лодки радиационный фон несовместим с человеческой жизнью. Гражданские мужики тушили пожар и облучались. На этот момент был пик мощности излучения за счёт короткоживущих изотопов. Нигде и никто из авторов, написавших о Чажме, не упомянул о том, что впоследствии все члены экипажа "полтинника" либо умерли, либо стали инвалидами до конца жизни. Скрывая правду, командование флота, в том числе начальник тыла флота капитан 1 ранга Гурьянов, в первый день аварии даже не оповестили химическую службу флота. Меня, флагманского химика бригады, отправили туда через двое суток после аварии на спасательном судне «Машук». До этого говорили, что там просто пожар и его уже потушили. Службы радиационной безопасности развернулись в Чажме только через трое суток. Вся территория завода была загрязнена радиоактивными веществами. Народ – рабочие и военные бродили, где хотели, пока СРБ не выставила посты дозиметрического контроля. Моя работа заключалась в том, чтобы каждые четыре часа ходить на аварийную лодку, замерять уровень радиации и докладывать обстановку по команде. Эта информация шла в Москву. Зачем надо было облучать людей ради того, чтобы наносить на карту обстановки остаточную радиацию?
Схема радиационной аварии на СРЗ-30 в бухте Чажма 10 августа 1985 г. - Почему ядерная катастрофа в Приморье не предупредила Чернобыль? Вице-адмирал В.М.Храмцов. - Военно-технический альманах "Тайфун", № 16 (1999-04).
Москва, как сейчас, так и тогда, в советское время, людей не жалела. Спросите тех «яйцеголовых», зачем нас вообще посылали на лодку в первые трое суток, когда распадались короткоживущие изотопы и спад активности шёл по экспоненте? Да эвакуируйте вы людей, подождите две недели и приступайте к дезактивации! Диссертации они, видите ли, писали, научные доклады. Вот только не пригодились нашим ученым их знания, полученные таким варварским путём, когда взорвался через 8 месяцев Чернобыль. Вы знаете, как пахнет радиация? Ничем? Нет, она пахнет электричеством, когда где-нибудь искрят провода. Проникающая радиация разбивает молекулы кислорода на атомы, а атомы, соединяясь образуют либо озон, либо атомарный кислород, величайший окислитель. Над лодкой стоял запах радиации, а мы с Юрой Астанковым в быстром темпе через каждый метр замеряли приборами мощность излучения. Он шёл по левому борту с кормы и до реакторного отсека, а я по правому. Дозиметрические приборы были разные, потом показания мы интерполировали, выдавали усреднённые цифры. Через трое суток мне через начхима флота капитана 1 ранга Киселёва поступила команда – замерить для какого-то московского НИИ уровень радиации в реакторном отсеке. То есть спуститься туда аккуратно и померить. При этом Киселеву, судя по голосу, было стыдно давать мне такое распоряжение. Он, специалист, понимал, чем это мне грозит. «Ну, ты же знаешь, как это сделать по-умному». Знаю, конечно. Я заглянул на секунду в развороченный взрывом отсек. Там в желтой воде, зацепившись за какую-то трубу, висела оторванная человеческая нога в резиновом зеленом бахиле.
Я выдвинул штангу (корабельный дозиметр гамма излучения) до упора, вывесил его над отсеком и взглянул на шкалу. Стрелка зашкалила. Переставив переключатель на верхний диапазон, снова замерил. Жуткая цифра! Смертельная разовая доза! А теперь бегом, на пункт санитарной обработки! Уже в каюте, рассчитал нужную цифру с учётом ослабления радиации слоем воды в отсеке и по телефону доложил цифру Киселёву. Тот - этим уродам в Москву. Уроды ахнули, ах, какие мы умные! – моя цифра точно совпала с их расчетной. А что тут удивительного? И я, и они, считали по одной и той же формуле. 17 августа подошёл из Владивостока ПЖК-48, привез наших водолазов. Командир спасательного отряда капитан 1 ранга Ю.А.Ситников поручил их встретить и разместить в каюте. Я их встретил в «чистой» зоне «Машука». Огромные, мордатые мужики, привычные ко всему, притихли, увидев меня в защитной одежде и респираторе. Все - гражданские люди. Печальная участь их была предрешена в верхних эшелонах власти. Их доставили для того, чтобы они спустились под воду и завели стропы под аварийную лодку с целью дальнейшего крепления понтонов и буксировки её на дальний пирс. Об этом им сказали еще до отправки на «Машук». - «Шило» взяли, ребятки? - спросил я у них. – Вода вокруг лодки радиоактивная, лечиться спиртиком придётся. Оказалось, что запас водолазного сверхочищенного спирта у них был приличный. - Сидите здесь и не высовывайтесь, кругом радиация, - сказал я, - вечером зайду на рюмку чаю. Водолазы от такой жуткой обстановки совершенно оробели и только кивали головами. Хочу упомянуть о пользе «шила» в некоторых экстремальных ситуациях. Спирт, или по-флотски – "шило", является отличным радиопротектором, то есть веществом выводящим радиоактивные изотопы – альфа- и бета-излучатели из организма. Спирт нам доставлял лично главный врач-радиолог ТОФ полковник медицинской службы Абаскалов. Каждый день он вручал мне канистру «шила». - Юра, это для всех кто ходит на лодку, - говорил мне этот благородный человек, - обязательно принимайте внутрь перед работой. На лодку, кроме меня и моего коллеги - химика капитана 3 ранга Астанкова, ходила аварийно-спасательная группа под командованием лейтенанта Минакова. Непьющих я буквально заставлял выпить неразведенный спирт. Те, кто не мог физически его употреблять, впоследствии заболели лучевой болезнью в разных степенях. Взял с собой на лодку ГГР – глубинный гамма-радиометр. Это такой цилиндр на длинном кабеле. Померил радиоактивность морской воды и доложил показания капитану 1 ранга Ситникову. - Водолазов спускать под воду нельзя, иначе им гарантирована лучевая болезнь третьей степени, - сказал я ему, - пожалуйста, найдите другой способ заведения стропов под лодку. И способ нашли. Вечером в свой четырехчасовой перерыв я спустился вниз, к водолазам. Принёс им тушенку, красной икры, хлеба. - Наливай, ребята, - сказал я им, - ваше второе рождение будем отмечать! Обрадовал их, что пока они не нужны. - Но только без нужды никуда не ходите, а то ещё что-нибудь с вами надумают сделать, - добавил я. В конце концов весь этот ад закончился. Полуразрушенную активную зону – источник радиации подняли плавкраном и поместили в стоящий на палубе плавкрана бетонный «саркофаг». Доброволец –крановщик весь обложенный свинцовыми пластинами и получивший в качестве аванса тридцать литров спирта, очень аккуратно справился со своей работой. Лодку приподняли на понтонах и утащили с завода.
А мы, обрубив фонящие швартовые, на «Машуке» ушли во Владивосток. По пути провели полную дезактивацию судна. Что было дальше? Останки погибших сожгли, пепел поместили в капсулу и захоронили на территории завода, поставив скромный памятник. По словам бывшего командира АПЛ Виктора Жилина, в начале 1990-х в полном расцвете лет скончался генерал-майор медицинской службы Леонид Гришаев, принимавший активное участие на всех этапах ликвидации последствий взрыва. За ним в мир иной ушел полковник медслужбы Евгений Абаскалов и капитан 2 ранга Владимир Пустовит. Многие из бывших ликвидаторов страдают онкологическими заболеваниями, расстройствами центральной нервной системы и до сих пор доказывают в различных инстанциях свою принадлежность к подразделениям особого риска. К слову сказать, я удостоверение ветерана подразделений особого риска получил случайно. В 1992 году я был в командировке во Владивостоке (к тому времени я служил в бригаде охраны водного района на Сахалине) и, прибыв в химическую службу флота, увидел у нового начхима флота капитана 1 ранга Даниляна, других офицеров управления такое вот удостоверение. Их получило из рук председателя комитета подразделений особого риска Бенцианова все командование ТОФ. Выдано было всего 70 «корочек», дающих при увольнении в запас скромные льготы. - Странно, - говорю Даниляну, - как-то я на аварии вас не наблюдал, да и остальных тоже. А у Юры Астанкова есть такой документ? Даниляну ответить на это было нечего. А Юра, к тому времени уже по болезни с флота был комиссован и, конечно, ничего о выдаче удостоверений не знал. - Ну, теперь тебе долго придется доказывать, что ты там был, - сказали мне в техническом управлении ТОФ. Им поручили собрать списки на остальных ликвидаторов. Но, вопреки различным бюрократическим препонам, я собрал все бумаги, выписки из вахтенных журналов океанского спасательного судна «Машук» и т.п. и еще через три года уже в Сахалинском областном военкомате мне торжественно вручили заслуженное удостоверение. С момента ядерной аварии к тому времени прошло ровно 10 лет.
На фото: 2010 год, Тихорецк. После вручения мне памятной медали "60 лет подразделениям особого риска".
