- Самое лучшее предложение для понимания подчинёнными смысла тобою написанного должно состоять из пяти-шести слов. - Не следует также начинать предложение с причастного или деепричастного оборотов, так вы избежите двойного толкования. Так просто. Если, конечно, знаешь, что такое – причастный оборот. И так сложно, когда сам пытаешься создать подобный текст. Эти советы пригодились Славе, летом 1994 года, когда он был уже в должности начальника Морского отдела 11 Управления Минобороны России. Тогда ему вместе с Советником по оборонной технологии и промышленности при Посольстве Франции в России полковником Жаном-Полем Шово де Бошеном и нашим переводчиком всего за три часа до подписания пришлось подготовить первый Меморандум о намерениях между Министерствами обороны Российской Федерации и Франции по вопросам военно-технического сотрудничества.
***
Перед экзаменами официально выпускались брошюрки с вопросами к билетам по всем вынесенным на экзамен предметам. Практически все педагоги заставляли при подготовке к экзаменам писать ответы на билеты в тетрадях (на это и ушел весь одиннадцатый класс), поэтому минимум знаний был уже очерчен. Но и его осиливать хотелось далеко не всем. В ходе каждого экзамена весь класс сидел на задних партах, а на передних сидели и готовились по билетам очередные несколько человек. Ожидающие, перелистывая книжку с билетами, естественно, пропускали те, которые уже были выбраны. На математике Аркаша Моисеев, когда подходила очередь, остановил свое внимание на одном билете, что плохо помнился. Открыл тетрадь с ответами, и еще раз прочитал содержание ответа. Каково же было его изумление, когда через несколько минут, когда его вызвали, ему достался тот самый билет, который он только что прочитал. Поскольку в голове все было очень свежо, он взялся отвечать без подготовки, чем очень удивил Нину Александровну. Так произошло и на втором экзамене. Факт, труднообъяснимый, но имевший место. Экзамен по физике тоже отличался какими-то метафизическими совпадениями. Во втором взводе первым шел Слава Калашников и ему достался Билет № 1 (Первый и второй законы Ньютона и прочая простота). Услышав номер билета, Широков не поверил и попросил показать. А потом сказал что-то вроде: «Первый раз за свою практику такое вижу, чтоб первый сдающий вытащил первый билет». Экзамен состоялся 13 июня, и Задворнову достался билет №13, но он получил отличную оценку.
Полковник М.А.Рахманкулов консультирует нахимовцев перед экзаменом. 1965 год.
Тем, кто шел на медаль, старались помочь, в т.ч. могли и «засветить», то есть пометить билет. На одном из экзаменов засвеченный кому-то билет взял не отмеченный особыми успехами В.Смирнов, как всегда по ошибке. Что потом было с потенциальным медалистом, история умолчала, но Витю за такое деяние мы, по воспоминаниям Моисеева, наказали – когда он заснул после отбоя, его избили мокрыми полотенцами, завязанными в узел. Вообще Витя Смирнов был субъектом, которого не любил весь второй взвод, со своей глупостью он вечно создавал какие-то проблемы. Всего экзаменов было семь: сочинение, алгебра, геометрия и тригонометрия, физика, химия, история и обществоведение, иностранный язык. К первым готовились усердно, к последующим – уже на пляже Петропавловки, а к последним вообще не готовились -- училищная подготовка была надежной. А кто-то пришел на экзамен не совсем трезвым. И результаты сдачи были соответствующими. На одни пятерки экзамены сдали три человека, на «4» и «5» - 16 человек, а 30 человек, то есть 61% сдававших имели и тройки. Это означает, что большинству, хоть и не подавляющему, было совершенно наплевать на результаты сдачи. Все выпускные экзамены на отлично сдали всего три человека: Вадим Иванов, Слава Калашников и Серёга Мельниченко. Но чтобы получить медаль, надо чтобы годовых «четвёрок» было не больше трёх. Володе Полынько предложили пересдать зачет по экономической географии, чтобы получить в аттестат пятерку и иметь возможность бороться за серебряную медаль. Но в назначенный срок он играл в дворовый футбол и не смог оторваться.
Вадим Николаевич Иванов В результате золотую медаль у нас получил только один Вадим Иванов, его фамилия занесена на доску почета, а серебряные медали вручены А.Берзину, М.Голубеву и В.Назаренко. В сравнении с другими выпусками результат выглядит невзрачно. В предыдущем выпуске примерно одной с нами численности золотых медалей было 4, а в последующем (там народу было 89 человек) золотых медалистов было девять. Тем не менее, это были наши первые серьезные экзамены, каких в жизни еще ожидало тьма тьмущая. Для Калашникова (и не только для него одного) главным было то, что после тех выпускных экзаменов появилась уверенность в своих силах, граничащая с наглостью. Уверенность, которая позволяла легко брать рубежи всех дальнейших учебных заведений, в которых он учился. Суть этого обстоятельства постиг только в последнем учебном заведении – Российской академии государственной службы при Президенте РФ. Где один из преподавателей на кафедре «Национальная безопасность», в прошлом генерал-полковник, так выразился о процессе учёбы в академии: «К нам в академию трудно поступить, но во много раз труднее её не закончить».
***
Пасечник Григорий Арефьевич С завершением общего среднего образования наши заботы не закончились. Дело в том, что в 10-11 классах мы прошли курс «Военный переводчик», и теперь «хорошисты» (39 человек) были допущены к сдаче экзаменов на звание Военный переводчик. Все его успешно прошли и теперь могли быть использованы как устными, так и письменными переводчиками. Кроме того, в течение года мы изучали устройство катера, основы управления им, правила плавания. После общих экзаменов предстояла стажировка в лагере, сдача экзаменов на право управления шлюпкой и катером. Через неделю после экзаменов мы поехали в Нахимовский лагерь. Позже туда подъехали и участники спартакиады суворовских и нахимовского училищ. В лагере мы были с 30 июня по 20 июля, причем до 14 июля жили вместе со всеми младшими нахимовцами, а последнюю неделю – одни в целом лагере. Отрабатывали швартовку на типовом командирском катере эсминца (РК – 378 ). Сначала подходили к плавающему плотику, а затем нам разрешали швартоваться и непосредственно к пирсу. Катер был деревянным и хрупким, поэтому боцмана очень боялись, как бы мы его не разбили. Иначе командованию училища не на чем будет отдыхать на озере. И все-таки катер грохнули, и разбил его наш молодой командир роты Виталий Михайлович Румянцев. Бывший политработник, он как-то буквально понял лозунг «Партия – наш рулевой!», и сам встал к штурвалу. Воскликнул почему-то: «Эх, Квантунская!», и направил катер на пирс, будто капитан Гастелло свой горящий самолет на железнодорожные составы противника. В результате – Крэк!
Практические занятия по управлению катером. Слева направо: Н.Петров, мичман К.М.Поздняк, В.Н.Иванов, В.Грабарь. Нахимовское озеро. Июль 1965 года.
Кроме навыков управления мы осваивали и правила плавания: предупреждения столкновений судов в море (ППСС), рейдовой службы (ПРС), Обязательные постановление по Ленинградскому торговому порту. Плавание на Неве по специальным Правилам на этой реке отрабатывали на дизельном «Ярославце» по пять-шесть человек за один заход. Попутно с изучением района плавания любовались с реки панорамой красивейших набережных Питера. Надо было пройти под мостами и ошвартоваться к причалу. Обычно от «Авроры» уходили вверх по Неве примерно до дачи Безбородько. Второй маршрут - вниз по течению Большой Невки до Гренадерского моста (тогда он был еще деревянным). Первый заход длился с утра и до обеда, потом был перерыв, а дальше начинался следующий заход, который заканчивался как раз к самому ужину. В один из таких заездов Слава Калашников, сдав экзамены, нашел на «Ярославце» удобную шхеру, где бы можно было кимарнуть до обеда. Несмотря на то, что на катере есть нормальный кубрик, ребята присмотрели самодельный лежак в моторном отсеке рядом с дизелем. Стоило этому лежаку освободиться всего лишь на 30 секунд, как Слава своим туловом занял половину его ширины, а вторую половину, как человек честный, оставил для всех желающих посидеть и погреться у горячего работающего дизеля. А еще через 10 секунд он уже спал при оглушающем шуме этого двигателя. Когда его растолкали, он не понял сразу, что же с ним произошло. «Я начисто лишился слуха! И это состояние продолжалось где-то более 20-ти минут. Разговора я не слышал, по губам речь не понимал. И так стало тоскливо. За это время успел испугаться, собраться и окончательно прийти в себя. Вспомнил даже рассказ отца про контуженных на фронте бойцов. После этого случая специальность корабельного механика стала не для меня. Это уж точно! Да и особой любви ко всем работающим двигателям с тех пор почему-то не испытываю».
***
22 июля 1965 года в 15.00 началось принятие военной присяги. По традиции нахимовцы присягу принимали на полубаке крейсера «Аврора», рядом с историческим шестидюймовым орудием. Прием присяги и торжественный марш были засняты и показаны в киножурнале «Ленинградская кинохроника» №17. «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…». Как это похоже на другую клятву: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю …». Не все обещанное в детстве было исполнено, хотя Советской Родине мы были обязаны всем. Детство давно закончилось. Теперь «Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Последний год мы часто работали на стройках, зарабатывали деньги на выпускной вечер и памятный альбом. Возможно, даже, как это было принято, сделали училищу подарок, но этого никто не помнит. Затем состоялся прощальный вечер. А по его окончании мы самовольно покинули стены училища и пошли в последний раз погулять по набережным Невы. Бродили по городу всю ночь, а затем разбрелись кто куда, договорившись собраться к 6.00 у памятника «Стерегущему». Голубев, Калашников, Монахов провели остаток ночи в какой-то компании. Монахов затем провожал девицу домой и едва успел на такси, потеряв в спешке лычки и один погон. Ранним утром, едва только поливальные машины умыли город, к тротуару у «Стерегущего» стали швартоваться легковые машины. Такси следовало за такси. Последними приехали В.Виноградов и М.Московенко. Уже под утро они завалились в гости к знакомым девушкам (одна из них работала у нас в училище) и едва успели пригубить домашнее вино. Вернее, это была домашняя бражка, яблочная. Бутыль прихватили с собой. Ее оприходовали всем кагалом (за павших в бою при Цусиме) и, демонстративно построившись, пошли неровным строем в спальный корпус досыпать оставшийся до подъёма час. Наутро выпускников, подавших заявления в партию, вызывали в политотдел. Начальник политотдела А.А.Стенин, как нам показалось, чтоб не заниматься поданными заявлениями в партию, когда почти все его помощники ушли в отпуска, придумал навесить на наших «партийцев» ответственность за гуляние всей роты. И по этой причине им на следующий день после выпуска отказали в рассмотрении заявлений. От политотдела мы так за всё время семилетней учёбы ничего хорошего и не увидели.
Младшие нахимовцы поздравляют нас с окончанием учебы в училище. Слева направо: В.Лебедь, Е.Федоров, Г.Малахов, В.Градосельский, А.Комаров. Справа – нахимовец 7-го класса А.Раздолгин. 1965 год.
Наступила пора прощаться. Одну за другой вызывали группы, направляемые в разные училища. Нахимовцы крепко обнимались и… плакали. Так прощаются только братья. С иными прощались надолго, а кое с кем и навсегда. Вечером на Московском вокзале провожали севастопольцев, о колеса локомотива на счастье разбили бутылку шампанского.
*** Для нас, участников этого рассказа, наступил момент делать выводы, что же мы получили от училища? А читатель, наверное, уже не раз задавал себе вопрос, чем же они там занимались на народные деньги? Одно баловство! Мы и сами задаем себе вопрос, как же из нас получилось что-то путное? Ведь на поверку действительно – одно баловство! Думается, что это – очередной фокус, который разыграла с нами память. Она застилает сознание, будто оберегая его, и намеренно скрывает многие казавшиеся когда-то важными дела и события. Не все дано вспомнить, не все и надо вспоминать. Мы прожили вместе семь лет, каждый день и каждую ночь. Семь лет – это очень много. За эти годы мы узнали друг о друге абсолютно все, иной может и не знает, что о нем известно. Трудно сказать, что именно из насыщенного разными событиями нахимовского периода жизни, и в каком именно виде наиболее четко и ярко запечатлелось в памяти товарищей. Как на грех, запоминаются только яркие случаи, смешные или рискованные, те, что сопровождались сильными переживаниями: смехом или страхом, чувством голода или юмора, отчаянным риском или глупостью. К сожалению, жажда познания в этот ряд не входит, и воспоминаний о том, что кто-то старался хорошо учиться, стать отличником или хорошим нахимовцем, почти что нет и не только у нас. Но, если сосчитать все упомянутые случаи баловства и разделить на семь лет обучения, то станет ясно, что были они крайне редки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
На одной из лестниц у окна между вторым и третьим этажом (это довольно высоко от земли) появляется пара долговязых выпускников, которые начинают развлекаться: свернув кулечек из бумаги, они заполняют его водой и бросают вниз на того, кто выходит из двери, ведущей с лестницы во двор. Стараются при этом, чтобы кулечек не падал на голову, а эффектно шлепался на асфальт перед выходящим. Вот дверь в очередной раз открывается, кулечек с водой летит вниз, а из двери в это время выходит начальник училища, которого никто не ожидал, и кулечек шлепается на асфальт прямо перед носом адмирала. В окне — немая сцена из «Ревизора». А адмирал поднимает голову, смотрит на «шалунов» и грозит им пальцем.
«Батя» Новиков
И все. Можно себе представить, что могло бы быть, если бы вместо Новикова здесь оказался какой-то другой адмирал. В десятом классе в жизни выпускников стали появляться девочки. Какие-то дружбы с девочками у некоторых ребят возникали и раньше, но теперь все становилось серьезнее. Общение с красивыми и умными девочками выпало и на мою долю. Началось все совершенно неожиданно. Перед новым годом в училище был традиционный праздничный концерт самодеятельности, на котором помимо нахимовцев и сотрудников училища присутствовали и приглашенные — родственники или знакомые училищных офицеров. После концерта Саша Тележников вдруг передал мне приглашение от одной почтенной семьи, которая согласовала с нашим командованием вопрос о том, что к ним на встречу нового года отпустят нескольких ребят из первой роты. В числе приглашенных, кроме меня, были Саша, Боря Шевченко и Толя Сивак. Оказалось, что все эти ребята уже были знакомы с той семьей и бывали у них в гостях. Глава семьи, подполковник Борис Иванович Гусев, служил в штабе военного округа, а хозяйка дома, Татьяна Григорьевна, растила двух дочерей — Люсю и Лену.
"Фото на память". Слева направо: первый ряд - Эдик Карпов, Люся Гусева, Боря Шевченко, Лена Гусева, Вадик Павленко; второй ряд - Толя Сивак и Саша Тележников.
Новый год я впервые встретил не в кубрике, а за праздничным столом в теплой, дружелюбной и интересной обстановке. А после нового года я стал регулярно бывать в этом доме. Сначала хозяйка несколько раз приглашала всю компанию, а потом мы сами, у кого как получится, приходили в этот дом. Милая Татьяна Григорьевна ненавязчиво руководила этим обществом, способствуя тому, чтобы ее девочки проводили время в кругу неглупых и воспитанных мальчиков. Мы же с удовольствием приходили в этот дом, где нас всегда радушно встречали, и с удовольствием общались с этими красивыми и умными девочками и их родителями. Старшая, Люся, заканчивала школу и «шла на медаль», а Лена училась в девятом классе. Боря и я были влюблены в Люсю, в Лену был влюблен Вадик Павленко из второй роты, который позже появился в этой компании, а Саша и Толя приходили просто так. Влюбленность не афишировалась, это считалось неприличным, — она тихо расцветала в душах влюбленных. Мы все вместе часами вели умные разговоры на разные темы, демонстрируя свою образованность и начитанность, вместе гуляли по городу и иногда танцевали дома под патефон (в доме у Гусевых было всего штук десять пластинок, и этого нам было вполне достаточно). Помимо всего прочего в том доме меня научили разбираться в грузинских винах и я впервые почувствовал вкус и аромат хорошего сухого вина. Каким чудесным казалось то время: впереди — выпуск и широкая дорога в жизнь, вокруг тебя — друзья и доброжелательные взрослые, где-то рядом живет девушка, в которую ты влюблен, а выходные дни ты проводишь в кругу милых твоему сердцу людей. Когда приблизились наши выпускные экзамены, мы всей компанией сфотографировались на память, а потом каждый написал каждому на обороте его фотокарточки какое-то свое пожелание. Эта фотокарточка с теплыми пожеланиями на обороте много лет грела мне душу, когда я смотрел на нее и вспоминал то счастливое время. Люся окончила школу с золотой медалью и уехала учиться в Москву. Мы с ней переписывались и встречались — ив Москве, и в Ленинграде. Я был наполнен влюбленностью и, по-видимому, нравился ей, но — не был ее «принцем». На втором курсе она встретила в Москве свою судьбу и вышла замуж. А моя судьба, как оказалось, жила в Ленинграде.
Вова Николаев и Шурик Юлдашев
В училище мы росли интернационалистами. В моей роте, наряду с русскими, украинцами и белорусами, были: грузин Эдик Микеладзе, армянин Жора Кандарян, азербайджанец Али Кенгерли, евреи Игорь Альтшулер и Саша Бронштейн, татарин Шура Юлдашев, чех Валя Кужель. Разные национальности были и у наших командиров, и у наших преподавателей. И никому из нас тогда и в голову не приходило воспринимать друг друга или старших по национальности. Слово «национальность» фигурировало в нашем сознании примерно так же, как имя или фамилия человека. Мы были друг для друга одинаково советскими людьми, только из разных мест, а языком общения у нас был русский. Бывая в городе, я не испытывал никаких проблем в общении. Грузины, в большинстве своем, были доброжелательны и общительны. Кроме них, в городе жило много армян и русских, были и люди других национальностей. И не было никаких межнациональных конфликтов — во всяком случае мы никогда о них не слышали. Вспоминаю, как однажды зимой, когда мы были в третьей роте, в училище приехала небольшая делегация грузин — колхозников из района Зугдиди. Нас собрали в актовом зале, и приехавшие гости вышли на сцену. Один из них, старый крестьянин, на которого очень похож был Серго Закариадзе в кинофильме с трудом говоря по-русски, произнес такую «длинную» речь: «Ребята, мы привезли вам фрукты. Ешьте, пожалуйста». В ответ наш начальник политотдела долго и красиво благодарил приехавших. Оказалось, что они привезли нам в подарок целую машину великолепных мандарин и хурмы. Дня три мы ели за обедом эти фрукты, а едоков в училище было около шестисот. Конечно, мы долго вспоминали потом этот визит грузинских тружеников.
Поэтому происшествие, случившееся в первый день наступившего нового года, было для всех нас полной неожиданностью. В этот день училище отмечало свое десятилетие. Об этой дате в предыдущие дни сообщали городские газеты и радио. Вечером в училище проходило праздничное мероприятие — торжественное собрание и концерт. Незадолго до начала этого мероприятия небольшая группа наших ребят, направлявшихся в училище вместе со знакомыми девочками, на проспекте Плеханова подверглась нападению какой-то компании молодых грузин. Те сначала оскорбили девочек, а когда наши ребята вступились за них, то услышали грубую брань в адрес русских. Завязалась драка, во время которой Вову Косоротова из моего взвода ударили ножом. Он успел подставить руку под удар, и нож полоснул его по голове. Группа нападавших тут же исчезла, а Вову с залитой кровью головой отвезли в больницу. К счастью, рана оказалась не опасной. Зимние каникулы Вова пролежал в больнице, куда мы ездили навещать его, а после каникул он с забинтованной головой вернулся в училище. Праздничный вечер первого января был порядком испорчен, так как весь зал обсуждал это происшествие. Командование училища сообщило о нем в военную прокуратуру, а через некоторое время нам сказали, что нападение было организовано молодыми грузинскими националистами. Это слово мы услышали впервые и стали выяснять у старших, кто такие националисты. И тогда мы впервые узнали кое-что о национализме. К моему великому сожалению, эти знания стали потом постоянно пополняться происходившими в стране событиями. Вскоре после нового года мы стали проходить специальную медицинскую комиссию, определявшую пригодность для прохождения воинской службы. И тут вдруг выяснилось, что путь в училище подводного плавания, куда я собирался идти вместе со многими другими ребятами, для меня закрыт: мое зрение немного не соответствовало жестким требованиям этого училища. Нужно было выбирать какое-то другое училище. После долгих раздумий и выслушивания советов старших я решил поступать на кораблестроительный факультет Высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского, расположенного в Ленинграде и именуемого в народе «дзержинкой». Это было старейшее инженерное училище, овеянное ореолом престижности. Но для того, чтобы поступить туда, нужно было окончить нахимовское с медалью.
Второй взвод первой роты перед выпуском из училища. Слева направо: первый ряд - Алик Ермолаев, Саша Тележников, Боря Шевченко, капитан Александр Александрович Федоров, Юра Сологуб, Жора Лисицкий, Сережа Шулайкин; второй ряд -Леня Негрей, Вова Николаев, Юра Сычев, Вова Костюк, Вова Косоротов, Женя Стеняев, Юра Ганичев; третий ряд - Боря Годунов, Эдик Булдовский, Дима Косолапов, Шурик Юлдашев, Вова Руденко, Вова Ремнев; четвертый ряд - Толя Бойко, Вова Лешков, Эдик Карпов, Петя Таргонский.
В мае закончился наш последний учебный год и начались выпускные экзамены. Предстояло сдавать восемь экзаменов, самым главным из которых было сочинение. С него и началась экзаменационная сессия. Сочинение было суровым «пропускным пунктом» для тех, кто стремился к золотой медали. Для того, чтобы получить за сочинение «пятерку», нужно было представить достаточно серьезный текст, но всего одна грамматическая ошибка (например — неправильно поставленная запятая) лишала автора заветной «пятерки», а следовательно, и золотой медали. Мой класс вместе с двумя другими писал сочинение в актовом зале. Там заранее были расставлены столы — персонально для каждого. На столах были разложены стопки специальных больших «чистых» листов бумаги, на каждом из которых стоял особый штамп, исключавший возможность подмены листов, а также стопки простой бумаги для черновой работы. Впереди, около сцены, стоял стол «президиума», за которым сидели наши преподаватели литературы и представитель городского отдела народного образования («гороно»), который был председателем комиссии по проведению экзамена. После того, как мы расселись по местам, он вскрыл запечатанный конверт и объявил нам темы сочинений, после чего их написали на стоявшей рядом классной доске, и мы приступили к работе. В зале стояла мертвая тишина. Семьдесят ребят напряженно «шевелили мозгами», сначала — решая, какую тему выбрать для работы, а затем — думая над тем, что же писать по этой теме. Преподаватели литературы ходили между столов, наблюдая за работой учеников своего класса. Офицеры-воспитатели находились сзади, «обеспечивая порядок» и наблюдая за тем, чтобы выходившие из зала по нужде не задерживались бы слишком долго, ставя по сомнение свою добросовестность.
Актовый зал училища. Здесь проводились все письменные экзамены. Выпуск 1953 года. В центре левая колонка – Юра Федосеев, Вова Киселёв, Саша Марков, Вова Найданов; правая колонка – Вова Кудряшов, Игорь Домашний, Игорь Шишков, Боря Иоффе, Костя Комаров.
Сочинение писалось шесть часов. Предполагалось, что первые три часа каждый посвятит сочинению текста, а вторые три — окончательному написанию текста на официальных чистовых листах. На самом деле у каждого получалось по-своему: кто-то дольше сочинял, а кто-то дольше возился с окончательным текстом. Во время работы нам принесли чай с бутербродами — эта непривычная для нас процедура подчеркивала необычность мероприятия. Я в принципе не боялся экзамена по сочинению, но опасной была возможность сделать какую-либо случайную грамматическую ошибку. Одна из названных тем мне понравилась, и я довольно спокойно принялся за работу. Однако, когда текст был готов и я приступил к переписке начисто, меня охватил легкий «мандраж» — очень уж не хотелось допустить какую-либо ошибку. Я писал медленно и очень старательно, несколько раз проверяя написанный текст. Во время этого занятия я увидел, как наша милая Маргарита, вся в переживаниях, вопросительно смотрит на меня, пытаясь понять, как у меня обстоят дела. Так она по очереди смотрела на всех своих учеников, в особенности — на потенциальных медалистов. Она переживала за нас, да и за себя, наверное, тоже — ведь наши результаты будут оценкой ее труда. Я сдал работу минут за двадцать до контрольного срока и ушел из зала, стараясь не думать о том, что там будет дальше. Вскоре из зала высыпали все, а комиссия после небольшого перерыва приступила к проверке наших сочинений. Окончательная оценка каждого сочинения подписывалась двумя преподавателями и представителем «гороно». Сочинения, получившие «пятерку», отвозились в «гороно» для проверки, и только после утверждения там оценки вступали в силу. Поэтому «пятерку» за сочинение можно было получить только через три-четыре дня, а все остальные оценки объявлялись через день. На следующий день мы сидели в своем классе и готовились к следующему экзамену. К вечеру в класс пришла Маргарита и сказала мне и еще четырем «счастливчикам», что у нас «все в порядке», и наши сочинения отправлены в гороно. Но были и неудачники, которым теперь предстояло бороться за серебряные медали, или — за что-то другое. Целый месяц мы сдавали выпускные экзамены. В середине июня училище опустело — все роты уехали в лагерь. Мы были в училище одни, были освобождены от каких-либо других забот, кроме привычных построений на физзарядку и в столовую, и мы «вкалывали». Каждый следующий экзамен был для меня еще более важным: золотая медаль высвечивалась все ближе, и потерять ее было бы немыслимо. Но все закончилось благополучно: все экзамены я сдал на «пятерки». Оказалось, что в нашем выпуске каждый третий стал медалистом — всего было семь золотых и двадцать три серебряных медали. И это были «настоящие» медали: почти все наши медалисты потом окончили высшие училища с отличием.
Первая (выпускная) рота. 1954 год И вот наступил тот торжественный день, когда нам вручали аттестаты зрелости. Церемония вручения проходила днем в актовом зале, где мы месяц назад писали свои сочинения. Вместе с аттестатом зрелости я получил золотую медаль с гербом Грузинской ССР и надписью на грузинском языке. Теперь, когда Грузия стала другим государством, эта медаль превратилась для меня в домашнюю реликвию. Получив аттестаты, мы долго и искренне благодарили наших учителей, и навсегда попрощались с ними. После этой церемонии для нас в столовой был накрыт праздничный стол. Распивать вино в училище было нельзя, но это был выпускной праздник — когда рота, как обычно, построилась для того, чтобы идти в столовую, у каждого второго или третьего под форменкой видна была бутылка вина, которую он рукой прижимал к телу. В столовой мой взвод уселся, как обычно, за свой длинный стол, по одному отделению с каждой стороны стола, после чего на столе появились бутылки с вином (мы же ведь жили в Грузии), и мы впервые, и в то же время — в последний раз, выпивали вместе со своим офицером-воспитателем. Нас распирала радость, а капитан Федоров был немного грустным.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Иван Николаевич Верюжский с женой. Данилов. 1914 год.
Вскоре в семье Ивана Николаевича Верюжского и его жены, имя которой ни у кого из родственников в памяти не сохранилось, в 1914 году родился сын, названный, вероятно, по семейной традиции - Николаем. К великому сожалению, трагическая судьба произошла и в семье Ивана. В период какой-то очередной повальной эпидемии, прокатившейся в те годы по Поволжью, жена Ивана Николаевича заболела, и спасти её не удалось. Оказавшись в отчаянном положении с малолетним сыном, Иван женился второй раз, но через некоторое время сам заболел и умер, оставив своего сына Николая на воспитание приёмной матери, которая однажды даже приезжала в Углич и просила дедушку Николая Павловича принять уже подросшего мальчика к себе на жительство в Углич. Однако дедушка на такое просто не мог решиться, как бы ни хотел помочь своему внуку Николаю: поскольку сам уже давно находился на пенсии, жил в стеснённых условиях с другими членами семьи на частной квартире. Но главное, наверное, было то, что к тому времени здоровье бабушки Анемаисы Ивановны резко ухудшилось, и она уже не могла вести домашнее хозяйство в полную силу, как это делала раньше. О дальнейшей судьбе Николая Ивановича Верюжского (моего старшего брательника двоюродного брата) известно очень мало, только то, что детство у него прошло не в родной семье. Но как бы там ни было, он вырос, возмужал, получил военное образование, женился, где в их молодой семье родились два мальчика.
Николай Иванович Верюжский с женой. Снимок, предположительно, 1939-1940 годов.
Будучи в звании старшего лейтенанта служил в Витебске. Это было как раз накануне самой войны, непредсказуемые события в период которой происходившие не могли не привести к неминуемой потере всяких контактов. Как сложилась дальнейшая судьба Николая Ивановича Верюжского, его жены и сыновей, никто из родственников никакими сведениями не располагают. И это очень горько и обидно. Третьим ребёнком в семье старших Верюжских являлся сын Александр мой папа. Всё о нём я подробнейшим образом изложил в предыдущих главах. На предложенной фотографии 1926 года папа Александр Николаевич и мама Александра Александровна с моей сестрой Женей, а до моего рождения осталось всего девять лет. На этой фотографии я хотел бы задержать внимание чуть-чуть подольше. Дело в том, что здесь запечатлена почти в полном составе на тот период семья Верюжских, кроме безвременно ушедших в иной мир Александры и Ивана. Появление внучек-ровесниц в двух молодых семьях: Жени у Александра Николаевича и Александры Александровны Верюжских и Марины у Николая Васильевича и Агриппины Николаевны Лазаревых, были для дедушки и бабушки большой радостью.
Первый ряд: Агриппина Николаевна Лазарева (тётя Граня), Николай Павлович (дедушка), Марина, Женя (двоюродные сёстры), Анемаиса Ивановна (бабушка), Алла Николаевна (тётя Аля). Второй ряд: Николай Васильевич Лазарев (муж тёти Грани), Николай Николаевич (дядя Коля), Александр Николаевич и Александра Александровна Верюжские (мои родители). Углич. 1926 год.
Размещаясь перед объективом фотоаппарата, я уверен, что никто не мог даже в страшном сне представить, какая впереди всех ожидает череда событий, не только радостных, счастливых, наивных и смешных, но и печальных, тяжёлых утрат, потрясений, переживаний, конфликтов. В таком составе семейство Верюжских больше никогда не собиралось, чтобы оставить о себе общий снимок на память. Это обстоятельство заставляет меня, прежде чем продолжить рассказ об остальных детях Николае, Агриппине и Алле, уже выросших и вступивших в свою самостоятельную жизнь, остановиться на тех тяжёлых событиях, обрушившихся на большую семью Верюжских в преддверии войны и в военные годы. Без всякого сомнения, основным печальным ударом для всех и особенно безутешным горем для дедушки явился как-то неожиданно подкравшийся уход из жизни Анемаисы Ивановны 13 августа 1931 года, причиной которого стал, как записано в свидетельстве о смерти, тогда ещё непонятной и недостаточно распространённой болезни рак кишечника. В последние годы, по воспоминаниям родственников, бабушка стала часто жаловаться на своё здоровье, но к врачам не обращалась и по больницам не ходила. Тогда ей было всего лишь 62 года, но она уже чувствовала, как становилось затруднительно справляться с большим семейным хозяйством. Одно только приготовление обедов-ужинов на большую семью было не из лёгких, когда приходилось с первого этажа, где находилась кухня с русской печкой, таскать буквально «на животе» по узкой и крутой лестнице на второй этаж в нашу столовую многолитровые кастрюли с супами-борщами-кашами, пудовые кипящие самовары и блюда с различной снедью, совершая десятки спусков и подъёмов по тёмному лестничному перегону. Другие обязанности, как, например, уборка, стирка, топка печей в зимний период и многие другие, входившие в круг её ответственности, всегда исполнялись ревностно, аккуратно и своевременно. Более 43-х лет она была верной женой, надёжной помощницей, хлопотливой и заботливой матерью и бабушкой для детей и внуков. Оставаться в Угличе для дедушки стало невыносимо грустно, печально и тоскливо. Он, достаточно крепкий и бодрый для своих 68-ми лет, вдруг от душевных переживаний и наступившего одиночества стал быстро сдавать и резко стареть. Теперь, немного забегая, вперёд хочу рассказать о последних годах жизни нашего замечательного, доброго и заботливого дедушки. Самую реальную помощь, чтобы сменить обстановку и постараться отвлечь дедушку от глубокой депрессии и печальных мыслей, предприняла его младшая дочь Алла Николаевна Железнякова (тётя Аля), которая взяла на себя всю заботу о своём папе Николае Павловиче до последних дней его жизни. Дедушка переехал в Москву и поселился в молодой семье Железняковых в Тушино, где подрастала, как нежный цветок, его внучка Алюсенька, Аллочка (моя двоюродная сестра Аля). Дедушка, исходя из своих возможностей, помогал в воспитании внучки Аллочки, присматривая за ней в дневное время, и тем самым, освобождая родителей от этих обязанностей, давал им возможность спокойно работать.
Николай Павлович Верюжский (мой дедушка). Москва. Тушино. 1936 год.
В течение нескольких лет тихой и размеренной московской жизни дедушка был окружён вниманием и заботой семьи Железняковых и, не чувствуя себя забытым и одиноким, имел возможность часто встречаться со своими сыновьями: Николаем (дядей Колей), который тоже жил и работал в Москве, и Александром (моим папой), иногда заезжавшим из Углича в период своих командировок, регулярно переписывался с дочерью Агриппиной (тётей Граней), семья которой жила в Сталинграде. Самым трудным и, как оказалось, жизненным последним этапом для дедушки стал начальный период войны. Случилось так, что Алла Николаевна Железнякова (тётя Аля) с восьмилетней дочкой Алей и дедушкой в августе 1941 года, когда германские войска оказались на подступах к Москве, по настоянию её мужа Николая Михайловича Железнякова (дяди Коли), который в это время проходил военную службу на Дальнем Востоке, были вынуждены уехать из Москвы в Сталинград, надеясь найти временный приют в семье Агриппины Николаевны Лазаревой (тёти Грани), наивно предполагая, что фронт в такой глубокий тыл никогда не придёт. В реальной жизни, однако, всё оказалось значительно серьёзней и опасней. Невероятно трудно выразить словами всё то, что испытывали тысячи многострадальных переселенцев-беженцев, стремящихся обезопасить себя от неминуемо надвигающейся угрозы смертельной гибели, которую несли на русскую землю немецко-фашистские войска. Дорога до Сталинграда оказалась настолько мучительно тяжёлой, что на одной из перевалочных станций при очередной пересадке из одного поезда в другой попутный поезд дедушка, которому было уже 78 лет, окончательно измотавшись и полностью обессилев, категорически отказался дальше ехать и готов был остаться под палящими солнечными лучами в открытой степи, чтобы, как он говорил, спокойно умереть. Никакие уговоры и увещевания не действовали. По просьбе тёти Али на помощь пришли какие-то добрые люди, которые просто-напросто на руках перенесли уже неспособного самостоятельно передвигаться дедушку в тамбур вагона отходящего поезда. С превеликими усилиями, в конце концов, в сентябре 1941 года им удалось-таки добраться до пункта своего назначения.
В , на удивление всем, шла нормальная, спокойная, размеренная мирная жизнь, где не только не бомбили, не стреляли, но и не объявляли воздушных тревог. Всё это никак не вязалось с тем, что где-то на огромной территории страны развернулась крупномасштабная, грандиозная, губительная битва. Не прошло и нескольких месяцев, как обстановка в Сталинграде резко изменилась. Дедушка знал, что его сын Александр (мой папа) с первых дней войны находился на фронте и, беспокоясь о его судьбе, пытался наладить с ним переписку, узнав последний адрес из письма моей сестры Жени, которая сообщила его дедушке непосредственно в Сталинград. Волнуясь также по поводу новых обстоятельств жизни сына Николая (дяди Коли), который вместе со школой был эвакуирован из Москвы сначала в Рязанскую область, а затем на Северный Урал, дедушка продолжал вести с ним переписку, интересуясь его делами, и одновременно рассказывал о своём житье-бытье у Лазаревых в Сталинграде, в действительности оказавшемся далеко не радостным. Николай Васильевич Лазарев был крайне недоволен приездом московских родственников. Дедушка, скромный, выдержанный и терпеливый по своему характеру, с большой обидой переносил несправедливые оскорбления и в письмах к своему сыну Николаю с большим сожалением отмечал, что «не дай Бог жить у такого зятя это изверг рода человеческого». Дедушка, некогда уважаемый и любимый всеми родственниками, став полностью зависимым от сложившихся обстоятельств и не имея возможности сопротивляться и постоять за себя, подвергался ежедневным унижениям, выслушивая в свой адрес не только от своего зятя Николая Васильевича и дочери Агриппины Николаевны (тёти Грани), которая, как отмечал дедушка, «заразилась злостью от мужа», но и от повзрослевшей внучки Марины, ранее клявшейся в бесконечной любви к дедушке, потоки безудержной брани, почти площадной ругани, обвинявших его в старости, немощности и беспомощности. Старый, но гордый и добрый дедушка, не имея возможности постоять за себя и при отсутствии какой-либо поддержки, вынужден был терпеть обидные и незаслуженные оскорбления. При отсутствии возможности каким-либо способом образумить озлобленных родных людей, за постигшую его старческую участь на завершающем этапе жизни, за то, что он стал обузой и помехой для семейства Казаковых, такие обстоятельства для дедушки становились крайне тяжелым испытанием. Весной 1942 года произошел случай, который явился печальным завершающим итогом долгой и праведной жизни дедушки. Однажды, проходя по коридору квартиры, он вдруг потерял равновесие и упал, ударившись головой. Удар был настолько сильный, что летальный исход наступил мгновенно. Дедушку, которому уже исполнилось 79 лет, похоронили на городском кладбище, но в результате произошедших в последующем сильнейших боёв непосредственно на территории Сталинграда, .
В заключение этой части своего повествования замечу, что на сегодняшний день из всей некогда многочисленной семьи Верюжских остался только я один, на котором и завершается история прямых наших родственников с этой фамилией. На приведённой ниже фотографии запечатлены родственники по линии Верюжских и Железняковых, которые собрались вместе в последний раз в феврале 1955 года.
Первый ряд (слева направо): Алла Николаевна Железнякова (урождённая Верюжская, 1907-2001) – моя тётя, младшая сестра папы, Николай Николаевич Верюжский (1894-1971) – мой дядя, младший брат папы, Александра Александровна Верюжская (урождённая Соколова, 1899-1974) – моя мама. Второй ряд: Николай Александрович Верюжский (род.1935), Алла Николаевна Железнякова (род.1933) – моя двоюродная сестра, Евгения Александровна Захарова (урождённая Верюжская, 1924-2007) – моя родная сестра, Николай Михайлович Железняков (1908-1978 ) – мой дядя, муж моей тёти Аллы Николаевны Железняковой. Москва.
Продолжение следует. Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Чудить уже просто стало лень. Но нет-нет, да и прорвется через личину взрослости подростковая дурь. Надо признаться, что так случается иной раз и до сих пор, хотя нам уже под шестьдесят.
Нахимовец Д.Аносов и вице-старшина 2-й статьи Е.Федоров в перерыве между занятиями. 1965 год (11-й класс).
Многим поколениям детей известна механическая игрушка, представляющая собой некую зеленую площадку с двумя кольцевыми прорезям, по которым как по рельсам, поскрипывая, гонялись по кругу несколько маленьких разноцветных автобусов. Посредине этой площадки стоял домик с двумя арками, нависшими над прорезями, так что в них могли заезжать автобусы. Незнамо откуда такая игрушка появилась в первом взводе. Она вызывала нежные воспоминания о безмятежном детстве, ушедшем давно, но, как оказалось, не безвозвратно и не бесполезно. Кому-то пришла в голову идея на грани открытия. На эти машинки, как на лошадей, можно было делать ставки! Чья остановилась «в гараже», тот и выиграл. Получалось что-то среднее между ипподромом и рулеткой. Игра захватывала. Не единожды тишину уроков вдруг нарушало мерное жужжание. Преподаватель недоумевал, а по рядам прокатывалось басовитое хихиканье. А во втором взводе имела место давно знакомая картина. Теперь мы были старшими, и теперь мимо нас шли на обед малыши. Дело, было, кажется, в 11-м классе. Время было весеннее. В классе было скучно. Ожидалась контрольная работа, и мы решили сделать «козу». Хоть на десять минут, да позабавиться. Так вот, Володя Щукин по наущению Васи Хомко перед самым звонком захватил мелкого «заложника» из шестого (5-го уже не было) класса и посадил его к нам на шкаф. Мелкого предупредили, чтоб сидел и не дышал. Раздался звонок на урок. К нам в класс входит преподавательница и начинает что-то писать на доске и объяснять нам, не замечая «заложника». Но боковым зрением она, наконец, увидела шевеление мелкого, и её лицо вытянулось в вопросительный знак: «А что вы здесь делаете?». - «Учусь!» - скромно ответил малыш. В классе хохот - цель достигнута. Десять минут урока ушли на бережное снимание ребёнка со шкафа и его сопровождение до двери. Предложили еще проводить маленького до дверей его класса, чтоб не заблудился, но это движение души было педагогом с возмущением отвергнуто. И все же за это время успели обменяться необходимой для контрольной работы информацией или найти в учебнике нужное место для последующего творческого интерпретирования.
Теперь нам за этот случай стыдно, но он был данью традиции, которую просто невозможно было обойти. Так же, как не начистить нос у бюста Петра I. Эта, прямо скажем, некрасивая традиция вошла в литературу по истории города: «…будущие адмиралы и флотоводцы, следуя всеобщей традиции всех военно-морских училищ Петербурга, в ночь перед выпуском должны были бы надраивать пастой ГОИ какой-нибудь фрагмент…» [1] Не хочется продолжать. В общем же отношение к истории города у нас уважительное, а к младшим было доброжелательным. У многих из нас были в младших классах друзья, мы работали у них и пионервожатыми? и командирами. И ведь нам уже было что рассказать. Как заключил, что-то вспомнив, Полынько: «Было очень приятно, когда какой-то «сос», раскрыв рот, слушает тебя и пытается во всем подражать тебе и глядит на тебя преданными глазами. При случайной встрече они и сейчас меня узнают и радостно приветствуют».
***
Мы мужали в интересное время. Эти шестидесятые годы, время определенных послаблений, а затем наоборот закручивания гаек, отразились в сознании каждого из нас. Но у каждого по-разному, как, впрочем, и во всем остальном. Эта разница в отношении к действительности еще более проявилась сейчас, когда от прошедших событий нас отделяет 40 лет. Для одних шестидесятые годы – начало свободы, для других – конец порядка и начало разрухи. Одни и тогда уже относились к политике партии со скепсисом, а другие видели в партии залог успехов, во всяком случае, своих собственных. Мы не будем говорить о пристрастиях каждого, это дело совести. Бесспорно для всех, что мы жили под лозунгами: «Догоним и перегоним Америку …» или «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». В 1964 году восхваление Н.С.Хрущева, или по нашим тогдашним представлениям – культ, был почти таким же, как и тот, который он же в 1950-х годах ниспровергал. Это не проходило мимо цепкого незамутненного взгляда нахимовца. Учителя нам доказывали обратное. В начале одиннадцатого класса (14 октября 1964 года) произошло важное событие: на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС Н.С.Хрущёва освободили от всех занимаемых постов и отправили на пенсию. Преподаватели истории и обществоведения были поставлены в неловкое положение. А наши политработники тут же стали нам в три горла объяснять, какой же Хрущ был волюнтарист, хам, недоучка и «шахтёр» с так и не найденной шахты. Срочно были сняты все портреты «дорогого», а упоминания в учебниках о нём просто пропускались. Сняты и плакаты с кукурузными початками. Было изъято из обращения и такое сладкое обещание: «…будем жить при коммунизме!». Бесспорно, что нашу юность олицетворял журнал «Юность», а в нем - стихи Евтушенко и Рождественского (а еще Вознесенский, Друнина, Ахмадуллина и др), «Апельсины из Марокко» В. Аксенова, «Иду на грозу» Д. Гранина - и другие «символы» хрущевской оттепели. Были, конечно, и другие журналы и другие авторы, и другие их почитатели, но «Юность» зачитывалась до дыр.
Преподаватель истории и обществоведения В.Ф.Нестерова беседует в классе с А.Белогубом (справа) и В.Градосельским. 1965 год.
И в то же самое время по нескольку нахимовцев ежегодно подавали заявления о приеме их в КПСС. У нас их было, кажется, семь человек: Валерий Александрович, Александр Берзин, Вадим Иванов, Владислав Калашников, Толя Комаров, Володя Полынько, Витя Виноградов. Для Славы Калашникова главным советчиком был отец, член партии с 1943 года, отец Толи Комарова вступил в партию еще раньше. Думается, что и у остальных ребят был советчик, вероятно командир роты бывший политработник В.М.Румянцев. И вряд ли это их решение было скороспелым. У Александровича по вехам, расставленным партией, был разработан план всего жизненного пути, вплоть до Генерального секретаря ЦК КПСС. Для других побудительным мотивом было понимание, что будущему офицеру без членства в партии трудно будет сделать карьеру. А Вова Полынько задумался и понял, что помыслы у него были самые радужные, и он еще верил в светлое будущее, и хотел придти к нему в первых рядах. Какие бы лозунги не выставлялись в то противоречивое время, мы оставались «государевыми детьми». У нас по-настоящему действовал только один девиз: «За нашу советскую Родину!» Мы достигли 18 лет и, как и все граждане, теперь участвовали в выборах в Советы народных депутатов. Участок для голосования был организован на «Авроре». В том же самом месте нам еще предстояло встретиться через тридцать лет совсем при других обстоятельствах, совсем в другой стране. За это время в партии побывали почти все из нас. Тут уж никуда не денешься. Всем на определенном этапе службы приходилось «сдаваться». Моисеев вступил в партию только в 1981 году. Конечно, он имел возможность высказываться довольно резко на семинарах по марксистско-ленинской подготовке, а Марк Козловский ради красного словца мог положить свою судьбу. Такие ребята искажали себе нормальный карьерный рост по службе. Это – лемма, недоказуемое утверждение, как сказала бы Надежда Александровна. Удивительно, что и Александр Сиренко вступил в партию, едва закончив ВХПУ им. В.Мухиной, не избежал партийных тенет и бунтарь Коля Петров.
Только что прозвучал последний звонок. Первый и второй взвод поздравляют друг друга: настоящее братание! 26 мая 1965 года.
Все это потом, а тогда наша великолепная семерка первых коммунистов успела только подать заявления, как наступила пора экзаменов. «Прошла весна, настало лето – спасибо партии за это!».
*** Первый экзамен, как и у всех – сочинение. Завершала наше обучение литературе и русскому языку пришедшая в 1951 году со студенческой скамьи, а теперь опытный педагог Н.В.Дубровина. К выпускному сочинению готовились серьезно. Предварительно была проведена своеобразная генеральная репетиция. Игорю Задворнову за это сочинение Наталья Владимировна поставила, было, обычную для него пятерку. Но в его работе была одна яркая, запоминающаяся фраза «Проститутки, задрапированные в лохмотья…», дальше ее не надо и продолжать, поскольку эта же фраза фигурировала и в сочинении Александра Берзина. Дойдя до нее, Наталья Владимировна тоже не стала читать дальше, и влепила обоим по двойке. Но репетиция ни на что уже не влияла. Давно было известно, что темы сочинений в Ленинградском нахимовском и в Уссурийском суворовском училищах совпадали. А семичасовая разница во времени давала ленинградцам солидную фору. Оставалось только позвонить в далекий Уссурийск и узнать темы, уже ставшие там известными. Но, похоже, этот фокус был известен всему городу: у Центрального переговорного пункта, что долгое время был у арки Главного штаба, во время экзаменов ночью собирались ребята из разных школ. Устанавливалась связь с одним из сибирских городов - и темы выпускных сочинений мог узнать каждый. Так об этом рассказывал Женя Смирнов, который туда и ездил.
Но номер телефона у него все-таки был. События дальше разворачивались так: ночью Миша Голубев позвонил Н.В.Дубровиной и пригласил ее к 7- 8 часам утра дать нам консультацию по названным нами темам сочинений. Консультация состоялась прямо в спальном корпусе, и мы, таким образом, были готовы к сочинительству. Когда был вскрыт конверт со списком тем, на лице Натальи Владимировны, застыло удивление. Темы сочинений в очередной раз совпали с уссурийскими. Каждый выбрал для себя свою: 1. Жизненные пути комсомольцев 20-х (на примере произведения Н.Островского «Как закалялась сталь»). На эту тему писали 28 человек. 2. Тема патриотизма в творчестве Лермонтова и Толстого. 13 человек. 3. Наш современник в советской литературе 1950-1960 годов («Битва в пути» Николаевой, «Иду на грозу» Гранина, «Коллеги» Аксенова, «При исполнении служебных обязанностей» Семенова). На эту, казалось бы, злободневную тему, писало сочинения всего 6 человек. Ее взял Миша Титов, и по сию пору человек весьма либеральных взглядов. Но, что удивительно, среди этих шестерых оказался Слава Калашников, человек разочарованный либерализацией общественного устройства нашей страны. Как ни покажется странным, но для нас, в основном будущих военных моряков, знание русского языка оказалось отнюдь не лишним. Однако, тех знаний, какие мы получили в училище, было недостаточно. В жизни у нас были еще и свои учителя: знатоки научной стилистики и мастера бюрократической переписки.
Письменный экзамен по русскому языку и литературе. Актовый зал училища. 1965 год. И все ведь так просто: на флоте, как и в армии, люди объясняются командами, а каждая команда должна быть понята однозначно. В конце концов, умение быть понятым это и есть грамотное владение языком. И даже, если пишешь раппорт о поступлении в академию, то его желательно писать без ошибок. Это еще важнее, когда пишешь приказы и директивы. Калашников в Аттестате о среднем образовании имел единственную «четвёрку» - по русскому языку. Посему главным своим учителем по этому предмету он считает своего первого начальника в ГШ ВМФ контр-адмирала Анатолия Петровича Кюбара - начальника отдела боевого состава, базирования, текущего и перспективного развития ВМФ Оперативного управления Главного штаба ВМФ. Два его основных совета могут пригодиться каждому. Вот они.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
В тот день рано утром, еще до «подъема», дежурный офицер услышал по радио сообщение о том, что Берия арестован, и пришел в большое смятение — много лет имя Берии наводило страх на людей, поэтому трудно было поверить тому, что он услышал. Когда прозвучал сигнал подъема и мы высыпали из палаток, то сразу же заметили, что в лагере происходит что-то необычное: у палатки дежурного офицера стояло много офицеров и старшин, и у всех были какие-то напряженные лица. Предусмотренные распорядком дня утренние процедуры прошли у нас кое-как, а за завтраком в столовой по рядам стала шепотом передаваться сногсшибательная новость: «Берия арестован!» Никто из старших не рискнул объявить об этом вслух. И только в середине дня дежурный офицер, наверное уже получивший от начальства необходимые указания, распорядился о том, чтобы портрет Берии был снят.
На глазах изумленной публики двое старшин сняли портрет, а весь лагерь долго потом обсуждал эту новость. Смерть Сталина и арест Берии были событиями, которые заставили меня впервые задуматься о том, что происходит у нас в стране. Последующие годы дали обильную пищу для таких размышлений. Однако, этот памятный день никак не повлиял на нашу лагерную жизнь — она продолжала бежать по привычному пути, обозначенному распорядком дня и расписанием занятий. Но все когда-нибудь кончается, и пришел тот последний день, когда мы должны были навсегда покинуть наш лагерь. Мы в последний раз искупались в море, собрали свои вещи и получили «отпускные» (на время отпуска нахимовцам выдавали небольшую денежную компенсацию за питание). Через месяц мы должны были стать первой ротой, и мы спешили стать «взрослыми», нам нужно было по-своему утверждать себя: ну, как же, ведь настоящие мужчины курят, — и многие из нас, получив «отпускные», купили по пачке курева и дружно начали дымить, изображая «взрослых». Правда, делали это вне поля зрения наших командиров. Курение в нахимовском училище было категорически запрещено, поэтому до десятого класса курильщики появлялись довольно редко. За курение строго наказывали, а хранить курево незаметно было невозможно, так как любой нахимовец со всеми своими одеждами и пожитками был весь на виду у своих воспитателей. Но при переходе в первую роту многие считали «делом чести» подержать во рту папиросу или сигарету. Учитывая менталитет выпускников, начальство смотрело на это не то, чтобы «сквозь пальцы», но как бы не очень замечая тех, кто просто «форсил». Основные усилия командиров были направлены на то, чтобы вовремя изымать появляющееся у подопечных курево, ликвидируя таким путем возможность незаконного курения. Серьезно пытались бороться только с теми немногими, кто начинал курить по-настоящему (вычислить таких было не сложно). Каждая следующая рота, переходя в первую, прекрасно знала эту ситуацию.
В тот последний лагерный день я тоже купил пачку сигарет «Тройка» - были тогда такие, совсем не дешевые, сигареты для солидных людей, уложенные в красивую картонную коробку с картинкой русской «тройки» на верхней крышке. С чувством собственного достоинства я закурил дорогую сигарету, пару раз попробовал затянуться и закашлялся, после чего потерял всякий интерес к настоящему курению. Сигареты пришлось отдать более настырным освоителям этой вредной привычки. Традиционное, передаваемое от выпуска к выпуску, стремление нахимовцев выпускной роты к некоторой фронде начинало проявляться в том, что из своего последнего нахимовского отпуска все возвращались в училище на два-три дня позже установленного срока. Все знали, что в первой роте это нарушение не будет иметь последствий. Объяснение перед командирами было простым и вполне правдоподобным: не мог достать билета. Дело в том, что ездить многим приходилось с пересадками, а билеты мы приобретали не за деньги, а по проездным документам в воинских кассах, где всегда было мало билетов и много желающих их приобрести. Поэтому в первую роту все собирались за день до начала учебного года. Переход в первую роту сопровождался некоторыми важными обстоятельствами: мы впервые получили право носить «короткую аккуратную прическу», а на левом рукаве форменки у нас появились три красных «галочки». При переходе в десятый класс офицеры-воспитатели составляли подробную характеристику каждого своего воспитанника, которая утверждалась командиром роты и подшивалась в личное дело нахимовца, сопровождая его потом в другом училище. Эта характеристика давала прообраз будущего выпускника. У меня хранится «Характеристика нахимовца Карпова, представленного к переводу в десятый класс», которую мне подарили на память после окончания высшего училища, изъяв ее из моего личного дела. Вот некоторые выдержки из этого документа, которые дают представление о том, что считалось важным в деле воспитания нахимовцев. «Делу Ленина — Сталина и Советскому правительству предан. Дисциплинирован. Скромный, в общении со старшими вежлив, с товарищами общителен. Море и флот любит. Морской болезни не подвергается. Шлюпкой управляет хорошо. Состояние здоровья и физическое развитие хорошее. Общая оценка учебной успеваемости отличная. Внешний вид опрятный. Вывод: достоин перевода в 10 класс. Воспитатель — капитан Федоров.»
Капитан Федоров Александр Александрович
За первой фразой этой характеристики не стояло никакой долбежки «марксизма — ленинизма» и тягомотных политзанятий — всего того, что появилось потом в высшем училище и во взрослой жизни. Постулаты преданности Родине («делу Ленина — Сталина и советскому правительству») в нас закладывали ненавязчиво и потому надежно. Подписавший эту характеристику мой офицер-воспитатель не отличался теплотой в отношениях с нами и был достаточно строгим командиром. Но он никогда не злоупотреблял властью, не попирал достоинство своих воспитанников и весьма добросовестно выполнял свои воспитательские функции, явно стараясь «для нас», а не «для себя». Когда же мы стали первой ротой, его отношение к нам потеплело. Он стал гораздо меньше допекать нас своими наставлениями и чаще говорить с нами просто так, на разные житейские темы. И когда пришла пора расставаться с ним, мы искренне благодарили его за то, что он делал для нас, и видели, как ему грустно было расставаться с нами. Тонкая это вещь — воспитание отроков, которые собираются стать офицерами. В первой роте перед каждым из нас ребром встал вопрос: куда идти после окончания нахимовского. Желаемое будущее во многом зависело от себя самого: возможность поступления в то или иное высшее или среднее училище определялась содержанием аттестата зрелости. Правила были такими.
Золотая школьная медаль образца 1954 года, золото 375 пробы, диаметр 32 мм, 15,5 грамма. Выпускники, получившие золотую или серебряную медаль, имели право свободного выбора любого училища (в высшие инженерные училища направлялись только медалисты).
Серебряная школьная медаль образца 1954 года, серебро, диаметр 32 мм. Выпускники, окончившие училище без троек, направлялись в высшие командные училища, при этом, как правило, учитывались их личные пожелания. Окончившие училище с тройками в аттестате направлялись в средние военно-морские училища (интендантское, техническое, береговой обороны и т.п.). Бывшие нахимовцы зачислялись в высшие и средние училища без вступительных экзаменов и каких-либо других процедур. Поэтому с первых дней последнего учебного года большинство нахимовцев выпускной роты ринулись в учебу. Мне очень хотелось окончить училище с медалью, и я тоже «врубился». Трудиться помогал общий настрой нашего класса на учебу. В самом начале учебного года по роте прошел слух о том, что большинство нашего выпуска направят в Первое Балтийское училище, которое недавно было спрофилировано на подготовку офицеров для подводных лодок (позднее оно стало называться Училищем подводного плавания имени Ленинского Комсомола). Никто из нас тогда еще толком не представлял себе, что такое подводная лодка. Мы только слышали о том, что служба на подводных лодках трудна и опасна, а плавание в подводном положении лишено той романтики, которая сопутствует плаванию на надводном корабле. Но выпускники мечтали о морской романтике, и рота тихо «забурлила» по поводу перспективы стать подводниками вопреки желанию. Никакого собственного желания у большинства из нас тогда еще не было, но любая попытка силового воздействия всегда вызывала у юных нахимовцев внутренний протест. Когда о «бурлении» в выпускной роте узнал начальник училища контр-адмирал Новиков, то он поступил очень просто: собрал выпускную роту в актовом зале и стал рассказывать об устройстве подводных лодок, о боевых действиях подводников в прошедшей войне и о своей службе на подводных лодках. Он рассказывал так увлекательно, что мы засыпали его вопросами. Эта встреча растянулась на два дня и закончилась тем, что очень многие в роте сами решили идти в подводное училище, а потом окончили его и связали свою судьбу с подводными лодками. А начальника училища после этой встречи наша рота стала называть «батей». «Батя» — это высшее проявление уважения к командиру. Никого из предыдущих начальников училища мы так не называли, хотя их тоже достаточно уважали. Но дело-то было не только в этой встрече — действительно был для нас батей.
При переходе в первую роту к нам назначили нового командира роты — майора Остапенко. Вообще-то это довольно рисковое дело — давать выпускной роте нового командира. Выпускники — народ разборчивый, примут не всякого. И если не примут, то у начальства будет много хлопот. Но майор Остапенко был уникальным командиром — он три года подряд командовал выпускными ротами (наша была второй в этом списке) и с каждой ротой находил «общий язык». Все три роты платили ему уважением и самым добрым отношением. Под его руководством наша жизнь в выпускной роте прошла спокойно и без эксцессов, хотя выпускники и любили иногда «пошалить». Одной из таких шалостей была вспыхнувшая в роте мода на «клеши». Эта военно-морская мода пришла в советский флот от матросов-анархистов революционных времен и периодически возникала, подвергалась гонениям и затухала в разных частях и учебных заведениях военно-морского флота. Вспыхнувшая в нашей роте мода породила увлечение изготовлением «клешей» и веселую эпопею борьбы с ними. Для того, чтобы из штатных выходных суконных брюк сделать «клеши», в роте были изготовлены специальные приспособления — «торпедки», представляющие собой выпиленные из фанеры большие трафареты трапецевидной формы. «Торпедки» были общей собственностью и передавались из рук в руки. Желающий обрести модные «клеши» замачивал в воде штанины своих брюк и мокрыми натягивал их на торпедки. После высыхания брюки и становились «клешами» желаемой ширины. Их снимали с «торпедок» и утюжили. На следующий день с «торпедками» работал очередной любитель моды. Когда мода в роте стала слишком заметной, старшина роты Сидоренко («народное» звание — Сидор) решил покончить «с этим безобразием». Сидор был хороший служака — требовательный, но не злобливый командир, приучавший нас к порядку и дисциплине. В течение предыдущих двух лет он был помощником офицера — воспитателя в моем взводе, и мы жили с ним дружно, несмотря на специфику наших служебных взаимоотношений.
Клеши образца первой половины XX-го века. - В первой роте должности помощников офицеров-воспитателей были отменены, а вместо них были введены должности помощников командиров взводов и командиров отделений, назначаемых из нахимовцев. Этим ребятам были присвоены звания вице-старшин первой или второй статьи, и они носили на своих погонах соответствующие лычки. Командирство этих ребят носило довольно условный характер, поскольку все они были в дружеских отношениях со своими подчиненными, а общая аура коллектива, в котором мы жили уже много лет, не допускала «выпендривания». Командирство вице-старшин сводилось, в основном, к обеспечению выполнения взводом различных процедур и мероприятий, предусмотренных распорядком дня, необходимость выполнения которых была хорошо известна и понятна и «командирам», и «подчиненным». Поэтому той главной сути армейского командирства, которая заключается в «беспрекословном подчинении» командиру и обязанности выполнять любые его команды, у нас по существу не было. Став старшиной роты, Сидор нормально дирижировал вице-старшинами, но вот опереться на их помощь в борьбе с «торпедками» он не мог — это выходило за рамки «необходимого», и вице-старшины культурно игнорировали начатую Сидором кампанию. Попытки старшины не выпускать нахимовцев в город в модных брюках успеха не имели — выпускники умели «качать права», а скандалы в выпускной роте начальство не одобряло. Тогда старшина пошел по другому пути — он начал охоту за «торпедками», чтобы ликвидировать моду в ее источнике. И в роте началась азартная игра. Первую пару «торпедок» Сидор «накрыл» очень скоро: натянутые на «торпедки» брюки укладывались на день под матрас, и Сидор, шастая по кроватям в спальнях во время наших уроков, обнаружил их в одной из кроватей. Однако, триумф старшины длился недолго: в роте вскоре появились другие «торпедки». Теперь процедуру сушки натянутых брюк стали проводить по ночам, а на день «торпедки» прятались в самых немыслимых местах, в том числе — в учебных классах. Старшина азартно гонялся за ними, а любители моды с таким же азартом делали свое дело. В конце концов старшина устал — у него было много других забот. А мода постепенно пошла на убыль.
Свободное время в училище, группы по интересам. Фотография предоставлена Ириной Валентиновной Мартыновой, дочерью подполковника В.П.Николаенко.
Вспоминается еще одна «шалость». Весна, стоит солнечная погода, в училище — «свободное время», и большой двор переполнен бегающими, прыгающими и играющими в разные игры нахимовцами всех рот. Большинство — в трусах и тельняшках или просто в трусах. «Броуновское движение» во дворе связано с периодическим перемещением ребят по лестницам здания: кому-то нужно во двор, а кому-то обратно.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
