Вскормлённые с копья

Таким образом, Джемс Константинович накопил огромный архив, который бережно хранит его вдова Тамара Ивановна. Этот архив нуждается в серьёзном исследовании и изучении. Но, к сожалению, до сих пор не нашлось серьёзного биографа Д.К.Чулкова, который смог бы на основе обширного материала написать и издать книгу о нём.

Поскольку невозможно завершить Сборник воспоминаний «О времени и наших судьбах» без рассказа о Джемсе Чулкове, в Книге 12 даны краткие воспоминания о нём однокашников и сослуживцев, а именно:

– Вербловского Г.С. – «О моём друге Джемсе Чулкове»,

– Клубкова Ю.М. – «Потенциал»,

– Егорова В.Г. – Фрагмент из книги «Вахту сдал исправно», Калининград, 2008 год,

– Славского А.М. – Отрывок из статьи в «Морской газете» № 21-22 от 23 февраля 2002 года «Контр-адмирал Джемс Чулков».

Георгий Савельевич (Юра) Вербловский родился 14 мая 1932 года в Ленинграде. Родители: – Наталья Исаковна Вербловская и Савелий Григорьевич Арнович.

Детство Юры прошло в обстановке интеллигентной семьи, где детям старались дать знания иностранных языков (английского и немецкого). Кроме того, сына Юру и дочку Иру обучали музыке. Юра играл на скрипке, Ира – на рояле.

С началом войны мирное детство кончилось. 2 июля 1941 года умерла Наталья Исаковна. Отец ушёл на фронт. Дети остались с бабушкой. В эвакуацию они уехали с детским домом и жили потом в деревне около города Билибей в Башкирии. Зимой 1942 года бабушка умерла от воспаления лёгких. Дети разыскали отца через военкомат. Он служил на Северном флоте. Прилетел за ними на самолёте и отвёз к своей сестре в Красноярск. В 1944 году они вернулись в Ленинград, где продолжили учёбу в школе.

В августе 1946 года Юра поступил в Ленинградское военно-морское подготовительное училище. Закончив его, стал курсантом Первого Балтийского высшего военно-морского училища, которое закончил офицером-артиллеристом в ноябре 1953 года. Служил на кораблях в Таллине до 1959 года.

После демобилизации жил в Ленинграде и работал в конструкторском бюро прецизионного приборостроения (ОКБ ПЭП) с 1960 года. Параллельно с работой учился на радиотехническом факультете Северо-западного политехнического института, который закончил в 1964 году.

В апреле 1974 года перешёл в НИИ абразивов и шлифования на должность заведующего отделом метрологии.

После увольнения на пенсию в ноябре 1996 года стал преподавать в нескольких высших учебных заведениях, где читал курсы лекций по стандартизации, технологии контроля качества и организации производства.

Последние десять лет читал лекции в ЛЭТИ и консультировал студентов по своей специальности.

Георгий Савельевич умер 7 мая 2011 года.

Как-то быстро и не очень заметно мы подошли к возрасту вставных зубов, слуховых аппаратов, инфарктов, инсультов и написания воспоминаний. Правда, я не упомянул ещё внуков, машину, дачу, рыбалку и прочую работу (ненужное зачеркнуть).

Одной из самых больших радостей в моей жизни было и остаётся общение с людьми вообще, а с друзьями в особенности. По-видимому, дар общения у меня появился ещё в любезной нашему сердцу Подготии, а окончательно сформировался в НИИ, где я много лет проработал после демобилизации (1960 год). Директор института говорил:

– Пошлите Вербловского (речь шла о какой-то сложной командировке). Он договорится хоть с дворником, хоть с академиком.

Среди огромного количества людей, с которыми мне довелось встречаться в жизни, особняком стоят, конечно, подготы-первобалты. Это были мои однокашники, с которыми я прошёл бок о бок семь юношеских лет, когда зарождалась дружба, дожившая до сегодняшнего дня.

С грустью и гордостью я вспоминаю своего близкого подготского товарища – Джемса Чулкова.

Судьба и училищное начальство распорядились так, что при всех пертурбациях – переформированиях взводов, рот, курсов и факультетов, мы всегда были вместе. К ноябрю 1953 года, то есть к нашему выпуску, выяснилось, что с июля 1946 года только мы двое были все семь лет вместе!

Постараюсь рассказать о том, что я помню о Джемсе, так, как видится мне всё сейчас, хотя оказалось, что это нелёгкая задача – так мне грустно и больно от того, что уже больше восемнадцати лет его нет с нами.

Итак, июль 1946 года. В одном потоке со мной ещё 26 мальчишек. В ЛВМПУ принято только трое из них. Остальные: – кто оказался не вполне здоров, большинство не прошли по конкурсу, некоторых не пропустила какая-то неведомая нам мандатная комиссия (был в оккупации, отец пропал без вести, кто-то из родных был репрессирован и тому подобное). Не помню, кто был третьим. Лёша Гаккель знал, да уж и его, увы, нет.

Среди принятых был совсем маленький мальчик «родом из села Берёзовый Рядок Бологовского района Калининской области», как он всё время повторял. Первые месяцы «уморячивания» (выражение старшины роты мичмана Бориса Иванова) и каких-то бесконечных карантинов, он, в отличие от большинства, в основном ленинградцев, переносил как-то очень спокойно. В нём очень рано (в 14-15 лет) уже было высоко развито чувство собственного достоинства. Он никогда ни у кого ничего не просил.

Уже тогда он хотел быть первым, а главное – мог им быть. По-видимому, он решил для себя, что в училище главное – учиться. Не важно, интересен ли тебе какой-либо предмет, или нет. Учился он всегда хорошо. Причём, в первые «школьные» годы он брал усидчивостью, не стеснялся спрашивать непонятное, много и упорно «долбил», даже в личное время, что вызывало раздражение «способных, но ленивых разгильдяев». Правда, Джемс сам всегда объяснял, если к нему обращались за помощью, и давал списывать, но не очень охотно.

Почти с самых первых увольнений я стал приглашать его к себе домой, хотя это не всегда удавалось. Мальчиком он был застенчивым и поначалу стеснялся своего провинциального происхождения.

Моему отцу он сразу очень понравился. Отец всегда был рад ему, даже когда он приходил один. А я сидел в училище без увольнения за какую-нибудь провинность или двойку. Отец говорил, что Джемс неловко себя чувствовал в связи с тем, что он учится отлично, а я – так себе. Я старался догнать Джемса, двойки постепенно стали исчезать. Его трудолюбие и настойчивость заставляли не только меня на него равняться.

Его качества были замечены начальством, и он стал старшиной класса. Чтобы меня не обвинили в подхалимстве, я стал ему хамить. Надо сказать, что Джемс сразу начал легко и с удовольствием «править службой». Наша дружба, конечно, не распалась, а стала ещё прочнее.

В девятом классе мы стали ходить в Эрмитаж и по другим ленинградским музеям. А в десятом, то есть на третьем курсе Подготии, наша учительница логики, Елена Сергеевна Маслова, стала выводить нас в филармонию. Помню, что Карасёв, Поляк, Абрамов. Бочаров и я ходили туда довольно часто. Джемса вывели два-три раза, а потом был большой перерыв, – он легче и полнее воспринимал живопись, что, кстати, проявилось в его самостоятельных живописных работах в зрелом возрасте. Он рассказывал мне, что, когда на боевой службе в океане выдавалась свободная минута, он брал мольберт на мостик и рисовал. Рисующий адмирал вызывал всеобщее любопытство.

На всех морских курсантских практиках Джемс никогда не сачковал и вечно стимулировал свой взвод на подвиги личным примером, что отнюдь не у всех вызывало восторг и радость. Но послать его куда-нибудь подальше ни у кого не хватало духа, так как самую тяжёлую и грязную работу он делал сам.

В дни увольнений он со мной и моим отцом много бродил по Ленинграду и к концу 10 класса знал город не хуже любого ленинградца.

К середине обучения в Высшем училище уже было отчётливо ясно, что Джемс не менее, а, может быть, и более интеллигентен, чем многие ребята, вышедшие из интеллигентных семей. Активно шёл процесс, который, безусловно, даёт право назвать Джемса Чулкова “self made man” – человеком, сделавшим самого себя. Его золотая медаль в Подготии, красные дипломы Высшего училища и престижного Ленинградского кораблестроительного института, который Джемс окончил, совмещая заочную учёбу со всеми заботами корабельной службы, – веское тому подтверждение.

Откуда же в этом беленьком мальчике оказалась такая могучая жизненная и интеллектуальная энергия, такая сила воли и целеустремлённость?

Мне довелось летом 1952 года познакомиться с родителями Джемса. Началось всё очень весело. Я получил срочную телеграмму: – «Жора! Выручай! Враги народа украли змеевик. Жду. Джемс». Следует объяснить несведущим, что змеевик – это важнейшая часть такого достижения цивилизации, как самогонный аппарат.

Далее в послании следовало, что жизнь в деревне Берёзовый Рядок, Бологовского района, Калининской области замерла и грозит полным параличом в момент, когда идёт «битва» за небывалый урожай. Указывалось также на отсутствие дрожжей.

В Питере были мобилизованы мощности станкостроительного завода имени Свердлова для изготовления двух змеевиков из нержавеющей стали по лучшим современным технологиям. Все родные и знакомые, включая Елену Сергеевну, её сестру, мою мачеху и сестру, были направлены для закупки дрожжей (более «двух палочек в одни руки» не давали).

В рекордно короткие сроки были изготовлены и упакованы в шляпные коробки оба змеевика и два килограмма дрожжей. Далее была довольно сложная в те времена дорога до станции Мстинский мост. Там меня встречали как генерал-губернатора: машина – за мной, эскорт – за змеевиками и дрожжами. По дороге заехали в магазин и взяли в кредит две бутылки водки. Продавщица крайне изумилась: – последний раз у неё покупали вышневолоцкую водку (гаже не пивал) полгода назад, когда приезжал секретарь райкома.

В селе весело заработали самогонные аппараты, а мы с Джемсом были повсюду самыми почётными гостями и совсем бы спились, но нам на подмогу приехали из Москвы Спартак Чихачёв и Дима Кузнецов. Вчетвером мы составили «могучую кучку», и даже объявившийся в селе мичман, считавший своим долгом поднести нам с утра «первачка», не мог нас одолеть.

Помню ещё, как в огромном деревянном сосуде, именуемом «дошник», варили пиво. Нигде в мире никогда более вкусного пива не пил.

Наш «отряд» оказался как нельзя более кстати, когда 29 сентября Джемс объявил, что в селе будет отмечаться «комсомольский праздник» – Успеньев день, и по традиции две деревни будут драться, что и сбылось с превеликой точностью. После мирного застолья вполне, казалось, дружественные мужики повыдёргивали колья из заборов и стали колотить друг друга до смертного убийства. Мне тогда впервые пришлось бить взрослых. Но так как мы были неважные драчуны, а отец Джемса берёг нас, то нам было поручено растаскивать «живые трупы» на две кучки – «своих» и «чужих».

Отец Джемса был то ли бригадиром, то ли председателем колхоза, но, по-видимому, человеком был честным и обстоятельным.

Отец Джемса - Константин Иванович Чулков

А мать была очень гостеприимная и добрая.

Мама Джемса - Полина Семёновна

Так что Джемсу было в кого уродиться, – как теперь сказали бы – «гены были доброкачественные».

Недавно мы с Женей Дрюниным вспоминали, как во время практики оказались на каком-то корабле на два-три дня. Кто-то из отцов-командиров брякнул:

– Не тратьте время даром. Нарисуйте схему корабля и обозначьте боевые посты.

Дело было на Чёрном море. Все мы знали, что скоро перейдём на учебное судно «Волга», поэтому и не думали ничего рисовать, – загорали в «шхерах» на верхней палубе, скрываясь от начальства. Через три дня начальство забыло об этом распоряжении.

И тут наверх вылез Джемс с раскрашенной схемой всех помещений корабля, да ещё с какими-то пояснениями в придачу! Он был единственным, кто нарисовал эту схему. В глазах «курсантской массы» любви к нему замечено не было.

Морская практика на Северном флоте, лето 1951 года.

Но к третьему курсу высшего училища его авторитет (так же, как авторитет Лапцевича, Назарова, Брыскина, Бочарова и некоторых других) был неоспорим и не вызывал ни у кого зависти и раздражения, а наоборот, мы очень гордились, что у нас в классе есть такой Джемс.

Джемс был образцовым курсантом во всём

Вспоминал я о Джемсе ещё вот по какому поводу. По роду моей работы мне часто приходилось бывать в Ленинградском представительстве Госстандарта на Курляндской улице дом № 1. Это около нашего училища. Там в курсантские наши годы жил односельчанин Джемса, который служил в милиции и промышлял вставлением клиньев в штаны и примитивной переделкой бескозырок.

Квартирка в этом доме напоминала о работе (не к ночи будь помянут) В.И. Ленина «Развитие капитализма в России». Несколько раз я там бывал, и мы весело проводили время с Джемсом. А однажды со мной была и моя будущая жена, которая не без труда доставила меня домой.

И помнится, как на выпускном балу нашего класса, в Европейской, Джемс один пришёл с кортиком. Он серьёзно относился ко всем аспектам военно-морской службы, а кортики тогда ещё не были обесценены и были привилегией лишь морских офицеров.

Ленинград, 1958 год.

После окончания училища наши с Джемсом пути пересекались, к сожалению, не очень часто. Я бывал у него в Питере на канале Грибоедова, когда он учился в Корабелке, а корабль был в ремонте. Бывал у него в Кронштадте, в Военно-медицинской академии, на проспекте Энергетиков, когда он учился на каких-то академических курсах. Бывал он и у нас дома, и я помню, как моя дочка и её друзья с почтением рассматривали его адмиральский мундир.

В своих военных размышлениях Джемс намного опередил своё время, рассуждая о месте авианесущих кораблей в составе боевых сил флота, об организации управления кораблями и соединениями. Он часто говорил, что все свои знания по этой части он получил на мостике, с которого не сходил 25 лет.

Вахтенный офицер Джемс Чулков

Эскадренный миноносец возвращается

Тихоокеанский флот, 1980 год.

Тихий океан, 1980 год.

Очередная встреча с Джемсом состоялась в конце 1980 года. Я спросил его, как на флоте восприняли смерть Высоцкого? Он ответил: – «Как национальную трагедию».

Несколько лет Джемс поручал мне опекать своего старшего приёмного сына, и я честно выполнял это и делал Джемсу подробные отчёты.

В феврале 1981 года он прилетел на учения в Военно-Морскую академию, и я мимолётно встретился с ним около академии, когда он садился в автобус, чтобы ехать на плавбазу, где был организован прощальный ужин. Утром он позвонил мне, что едет на аэродром, и что купил семечек для Гоши (попугая).

Через несколько дней мы с Иваном Сергеевичем Щёголевым встречали в аэропорту скорбный самолёт со вдовами. Произошла трагедия, – самолёт с командованием Тихоокеанского флота разбился при взлёте. Потом прощание в здании ВОЛСОК на Охте, а дальше – Серефимовское кладбище. Теперь там у меня отец, мать, Джемс и Лёша Гаккель.

Санкт-Петербург, Серафимовское кладбище, мемориал, посвящённый командованию ТОФ, погибшему в авиационной катастрофе 7.02.1981.

Говорят, что человек жив, пока его помнят. Мой любимый друг всё время со мной не потому, что я его помню, а потому, что никогда не забываю. Он всегда был моим «правофланговым», и я счастлив, что он стал частицей моей жизни.

Воспоминания Жоры Вербловского о Джемсе написаны в феврале 1999 года по моей просьбе для Сборника воспоминаний «О времени и наших судьбах». В то время готовилась к выпуску Книга 1 Сборника, и мне хотелось включить в неё материалы о Д.К. Чулкове.

Однако в силу обстоятельств, рассказ Жоры не попал ни в первую, ни в последующие Книги Сборника. И вот сейчас он публикуется в Книге 12 вместе с другими рассказами о Джемсе, поскольку без повествования о нём Сборник воспоминаний выглядел бы неполным.

Рассказ Г.С.Вербловского был опубликован в книге «Прерванный полёт» (Трагедия Тихоокеанского флота 7   февраля 1981 года), изданной в Москве журналом «Морской сборник» в 2005 году.

Вместе с Джемсом Чулковым я поступал в Ленинградское военно-морское подготовительное училище летом 1946 года. А когда мы стали курсантами, то оказались в одной роте, всегда ходили в одном строю и жили в одном кубрике. Часто вместе несли дежурную службу.

Будучи «иногородними», в первый период мы редко ходили в увольнение, поскольку ещё не освоились, а родственников и знакомых в городе не имели. Ввиду этого субботу и воскресенье проводили в стенах училища. Читали художественную литературу и смотрели фильмы в почти пустом актовом зале.

Затем мы учились в одном классе в высшем училище. Такое тесное повседневное общение и взаимная симпатия сблизили нас. Мы постоянно взаимодействовали и хорошо узнали друг друга.

В 1999 году для Книги 1 мной были написаны воспоминания о Джемсе под названием «Потенциал». Но по той же причине, по которой не было напечатано в Сборнике повествование Жоры Вербловского, рассказ «Потенциал» не был опубликован и хранился в моём архиве 12 лет. Но он не устарел, и печатается с незначительными поправками.

Моя первая встреча с Джемсом Чулковым состоялась в июле 1946 года во дворе Ленинградского военно-морского подготовительного училища в Приютском переулке. Мы готовились к вступительным экзаменам, сидя рядом на корточках, прислонившись спинами к красной кирпичной стене стрелкового тира, которая тянулась вдоль всего переулка, перегороженного в начале и в конце металлическими заборами и ставшего, таким образом, двором училища.

Ленинград, 1946 год.

Постоянная тень и прохлада от стены тира были нашим укрытием от зноя в то жаркое лето. Наше положение у монументальной красной стены, ныне уже не существующей, немного успокаивало нас и давало возможность взглянуть со стороны на происходящую вокруг суету и драматическое развитие событий во дворе училища недалеко от КПП, связанных с приёмными экзаменами при огромном конкурсе. Кто-то из бывших претендентов в курсанты плакал, некоторые ругали кого-то, недовольные крушением надежд. А кое-кто весело и беззаботно уходил с территории с вещами, закинув за спину вещевой мешок. Видимо, этим ребятам не очень хотелось быть моряками.

Нам было всего по 15 лет. Мы оба недавно приехали из деревни, и очень хотели поступить в училище, но поступить было непросто. Мы оказались в двенадцатом потоке кандидатов, как нас тогда называли, и наблюдали большой отсев из предыдущих потоков. Позднее узнали, что на одно место в училище было 12 кандидатов. Поэтому оба волновались и упорно листали учебники, которые привезли с собой.

Но иногда отвлекались на общие разговоры. В один из таких моментов Джемс рассказал мне, что во время войны он пропустил три года занятий в школе, то есть совсем не учился. Когда началась война, и немцы подходили к Калининской области, огромные стада скота стали перегонять на восток. Отец Джемса был зоотехником, и его включили в перегонную бригаду. Он взял с собой жену и детей. Семья ехала на телеге, в которую впрягли старую лошадь. Мать доила коров на стоянках и поила молоком телят, а дети были в роли пастухов и следили, чтобы скотина не отбивалась от стада, которое гнали быстро, почти бегом. Так они уходили от немцев через поля, леса и болота до глубокой осени 1941 года, не раз попадая под обстрелы и бомбёжки. Остановились в лесу на берегу реки в Горьковской области, где почти три года жили в землянках. Школы поблизости не было.

А летом 1944 года семья Чулковых проделала тот же путь в обратном направлении.

На экзаменах мы старались выдать всё, что могли, а потом с нетерпением и страхом смотрели ведомости результатов экзаменов, вывешиваемые на доске объявлений, укреплённой на стене деревянной будки КПП. Мы оба понимали, что выглядим не выигрышно на фоне ленинградских развитых, грамотных, культурных и бойких парней, которые «за словом в карман не лезут». А мы были косноязычны, словарного запаса у нас не хватало, и даже то, что мы хорошо знали, иногда не могли правильно изложить на экзаменах. При этом надо ещё учесть, что неизбежно проявлялся деревенский акцент и явная «неотёсанность». По нашему облику было видно, что мы тяжело пережили войну и ещё не отошли от её потрясений. Мы были тощими и выглядели «доходягами».

Джемс Чулков, 1946 год.

Экзамены мы сдали посредственно, однако оба были приняты в училище и оказались вначале в одной роте. Оба были счастливы оттого, что поступили в училище, что осуществили своё желание, что определили свою судьбу.

Ленинград, ЛВМПУ, сентябрь 1946 года.

Сначала нам обоим учёба давалась очень трудно, так как сказывалась слабая школьная подготовка и наша «недоразвитость». Но мы упорным трудом старались ликвидировать эти недостатки, занимаясь всё свободное время и даже после отбоя, когда все уже спали. За это мы получили прозвища «долбаки». Наше упорство скоро дало желаемые результаты, – мы вышли на средний уровень.

Общеобразовательные предметы в Подготовительном училище мы проходили по программе средней школы. Изучая физику, я сначала не мог понять физический смысл понятия «потенциал». Для меня это было нечто неосязаемое, эфемерное. Поэтому я просто заучивал правила и формулы, не осознавая глубоко сути дела. Уяснить понятие «потенциал» мне помог Джемс Чулков. Причём, не в физическом смысле, а в человеческом. Позднее я понял и физический смысл потенциала.

Джемс не долго был «долбаком». Уже во втором полугодии первого курса Подготии он не только догнал лучших учеников по успеваемости, но стал мощно уходить вперёд, благодаря трудолюбию. Он стал отличником, но продолжал упорно заниматься, успевая делать больше, чем предусмотрено программой средней школы и программой военно-морской подготовки.

ЛВМПУ, 1947 год.

Стало ясно, что Джемсу недостаточно занятий в классе и того объёма знаний, который давался всем по усреднённой норме. Было видно, что эта норма ему маловата, так как выполняет её он легко, без особых усилий, схватывая всё на лету.

Он сам стал нагружать себя дополнительными занятиями. Много читал художественной литературы. Успевал прочесть всё, что рекомендовалось прочесть сверх программы по всем предметам. Во время самоподготовки он успевал не только выучить заданное, но и красочно оформить свои ученические тетради, которые всегда отличались понятными записями, чёткими рисунками и красивым оформлением цветными карандашами.

Джемс был хорошим товарищем, но очень не любил давать свои тетради для списывания, поскольку считал, что каждый может сделать так же, если постарается. Кроме того, он стеснялся, как мне казалось, того, что так старался, ибо в курсантской среде не было принято проявлять особое старание в учёбе и службе, то есть чем-либо выделяться в лучшую сторону.

Джемс стал заниматься спортом, ходил на занятия в секцию бокса, получил второй разряд и неоднократно участвовал в соревнованиях. При этом он ещё участвовал в художественной самодеятельности. Занятия спортом и самодеятельностью не мешали Джемсу быть отличником учёбы.

В конце Подготии стало очевидно, что Джемс должен окончить её с золотой медалью. И вдруг произошёл какой-то сбой: – Джемс получает на выпускных экзаменах четыре балла по русскому языку. Для всех курсантов и преподавателей это было полной неожиданностью. Все очень переживали за Джемса, а он оставался спокоен.

В дневнике он сделал следующую запись:

«На сочинении было три темы:

– Ленинско-Сталинский комсомол в бою и труде (по произведениям советской художественной литературы),

– Народность поэзии Пушкина и Некрасова,

– Советский человек – властелин и преобразователь природы.

Писал первую тему. Написал 9,5 листов, сделал две ошибки на запятые. Получилось то, что медаль ускользнула».

Причина такого «срыва» для нас тогда осталась тайной. Все понимали, что две запятые – это ерунда. Но позднее «тайна» прояснилась. Она состояла в том, что в тот год были чрезвычайно ужесточены требования к знаниям курсантов, показанным на экзаменах. Представители ГорОНО искусственно создавали напряжённую обстановку во время экзаменов и незаслуженно снижали оценки из-за введения лимита на золотые и серебряные медали для выпускников училища, так как они «отбирали» много медалей у городских школ.

Запомнился мне один эпизод, когда мы учились уже на первом курсе высшего училища. Было это в 1950 году, когда нас ещё не разделили по факультетам. Приходит однажды Джемс в класс с толстой «общей» тетрадью. Одноклассники стали интересоваться, что это за тетрадь. Джемс показал её, и все даже остолбенели. Это был конспект учебника «Торпедная стрельба подводных лодок» Лонциха и Доронина. Всем нам до этого предмета было ещё далеко. Мы начали изучать его на третьем курсе как специальный предмет, будучи уже на минно-торпедном факультете. Некоторым курсантам с трудом давалась эта сложная наука.

А Джемс самостоятельно досрочно «раздраконил» этот учебник так, что глаза невозможно было оторвать от конспекта: – все заголовки были выделены разноцветными карандашами, все формулы взяты в цветные рамочки, графики и схемы ярко и красочно оформлены, главное в тексте и выводы подчёркнуты.

Это был большой и кропотливый труд. И он не пропал для Джемса даром, хотя он оказался на артиллерийском факультете, как все отличники. Эти знания пригодились ему позднее, когда он стал командовать большим противолодочным кораблём, а затем соединением БПК, и ему нужно было охотиться за подводными лодками.

Очевидно, что уже в курсантские годы стали проявляться большие внутренние способности Джемса. Раскрывались незаурядные возможности его ума, характера и воли. Вот тогда я стал понимать, что такое потенциал человека.

Первое Балтийское ВВМУ, 333 класс, октябрь 1951 года.

Джемс всегда был мне очень симпатичен. Первые годы в Подготии мы даже дружили, и я старался во всём брать с него пример. Но он так мощно рванул вперёд, что я не смог за ним угнаться. А потом мы оказались в разных классах и на разных факультетах. Я стал минёром-подводником, а Джемс – артиллеристом-надводником.

В высшем училище Джемс совершенно преобразился. Он вырос и стал выше среднего роста. Стал худощав, но очень мускулист и натренирован физически. Имел отличную строевую выправку. Он стал полным отличником во всём и сталинским стипендиатом.

Джемс был назначен ассистентом знаменосца училища вместе с Колей Лапцевичем. А знаменосцем был Юра Назаров.

Ленинград, 1952 год.

Фотографии этой тройки прекрасных парней со знаменем Первого Балтийского высшего военно-морского училища являются золотым фондом памяти нашего выпуска.

Джемс стал очень интересным молодым человеком. Белокурый непослушный вихор и решительность в поведении демонстрировали его самостоятельность, уверенность в себе и целеустремлённость. Его независимость проявлялась в том, что он никогда ничего ни у кого не просил. Самодостаточность во всём была основной чертой его характера.

Джемс всегда был весел и в хорошем настроении. Он любил пошутить, рассказать анекдот или выдуманную на ходу легенду о самом себе. Он часто и в разных вариантах рассказывал сочинённую самостоятельно байку о происхождении своего имени.

Мне не припоминается ни одного конфликтного эпизода с участием Джемса Чулкова. Он со всеми однокурсниками имел ровные отношения и сохранял независимость.

Он любил вдумчиво поработать с учебниками, поэтому иногда во время самоподготовки уходил в читальный зал, где его ничто не отвлекало. Всегда возвращался с красочно выполненной сверх задания работой, которую показывал одноклассникам.

Наш класс был расформирован, так как нас распределили по разным факультетам. Джемс закончил артиллерийский факультет Первого Балтийского ВВМУ в 1953 году с золотой медалью и красным дипломом, а также правом выбора флота, на котором он желает служить.

Фамилия и инициалы Джемса вырезаны золотыми буквами на белой мраморной доске наравне с другими семью выдающимися нашими однокашниками. Доска установлена на стене в Актовом зале училища.

Мраморная доска почёта выпускников 1953 года

К сожалению, наши пути разошлись настолько, что мы с Джемсом встречались только на юбилейных торжествах. Джемс служил на надводных кораблях на Балтике, на Северном флоте и на ТОФе. А я начал службу в Порт-Артуре, продолжил на Камчатке, а закончил в Либаве. Моя служба проходила на подводных лодках. Наши пути не пересекались.

Однако наслышан был о нём от многих однокашников. Рассказывали, что, служа на эсминце, который был на ремонте в Ленинграде, Джемс успел окончить Ленинградский кораблестроительный институт и стал инженером. Этот эпизод ярко демонстрирует потенциальные возможности Джемса. Среди однокашников нет другого такого примера.

Джемс обладал быстрой реакцией на меняющуюся обстановку. Он был очень находчив и никогда не терялся при неожиданно возникающих критических моментах. Примером может служить забавный случай на эсминце во время ремонта с тем же самогонным аппаратом, о котором рассказал Жора Вербловский.

Самогонный аппарат был изготовлен на заводе и хранился на корабле в одном из кранцев первых выстрелов артиллерийской установки. Место было надёжное, так как кранцы имели специальные замки, опечатывались и были постоянно под контролем дежурно-вахтенной службы, а боезапаса в период ремонта в них не было. Но однажды при очередной проверке адмирал потребовал открыть кранцы. Обнаружив самогонный аппарат, проверяющий спросил у командира БЧ-2, что это за устройство. И Джемс, не моргнув глазом, доложил:

– Это прибор для осушки оптики дальномеров, разработанный и изготовленный на основе рационализаторских предложений личного состава БЧ-2.

Рационализаторская деятельность была тогда в моде и всячески поощрялась. Только поэтому, вероятно, доклад Джемса удовлетворил проверяющего. Однако не исключено, что это очередная байка Джемса, которые он любил рассказывать о себе.

По службе Джемс продвигался успешно, так как служил добросовестно. Отличался нестандартностью военного мышления и самостоятельностью принятия решений. При этом он исходил не из условностей постановки задач в период боевой подготовки корабля или соединения кораблей в мирное время, а из чёткого представления реальной обстановки во время войны в море или в океане, когда противник планирует ход боевых событий по-своему.

О службе Джемса на флотах далее рассказывают его сослуживцы. Поэтому я сокращаю свой рассказ в этой части.

Большой противолодочный корабль осуществляет поиск

Подготавливая воспоминания о Джемсе для публикации в Сборнике воспоминаний «О времени и наших судьбах», я ознакомился с его обширным архивом, любезно предоставленным Тамарой Ивановной Чулковой для просмотра.

Изучение рабочих тетрадей, дневников, записных книжек, фотоальбомов, личных планов и писем Джемса наводит на многие размышления о нём как о человеке.

Производит впечатление в первую очередь то, как исключительно системно он вёл свои дела. В рабочих тетрадях и личных планах им расписан тщательно и подробно каждый деловой день и даже составлены планы на редкие дни отдыха. В плане каждого дня есть отметки о выполнении отдельных пунктов и дана общая оценка прошедшего дня. Записано, с кем встречался, какие принимал доклады, какие давал указания, что нужно сделать на следующий день и в ближайшем будущем.

В тетрадях очень много фамилий людей, с которыми он вместе служил. Многим из них он давал краткие характеристики. Но нет из них ни одной плохой. Очевидно, он специально подбирал хороших людей. Чувствуется, что Джемс очень внимательно, с большой теплотой и заботой относился к людям, особенно к своим подчинённым и друзьям. Поэтому, видимо, он всегда имел поддержку подчинённых в исполнении обязанностей службы и не имел конфликтов. До сих пор сослуживцы вспоминают Джемса, причём, и начальники, и подчинённые говорят о нём с любовью.

Своё время Джемс планировал в рабочих тетрадях, как правило, на неделю вперёд, а иногда на месяц и даже на год под заголовками «Проблемы недели», «Проблемы месяца», «Проблемы года». В конце каждого года Джемс давал ему оценку и часто писал: «Тяжёлый год», «Мрачный 1979 год». Но больше было оптимистических оценок. В каждом недельном плане был раздел «досуг». Но часто этот раздел плана не выполнялся из-за неотложных служебных дел. Однако Джемс постоянно планировал время для общения с родными, близкими и друзьями.

Приходится только удивляться тому, когда он успевал делать эти системные записи при столь напряжённом темпе его жизни. Но это был его стиль работы: – он не ложился спать, пока не подвёл итог прожитого дня и не спланировал день завтрашний.

Невольно возникает желание сравнить Джемса с кем-то из выдающихся людей. Однако ввиду того, что таких людей, как Джемс, лично и близко я больше не знаю, сравнить мне его просто не с кем. Напрашивается сравнение с золотым самородком, появившимся в далёкой глуши таёжных дебрей по воле матери-природы, пожелавшей удивить людей уникальным произведением. Да, Джемс был человеческим самородком, выросшим в глухой деревне Берёзовый Рядок Тверской губернии России, поразившим в зрелом возрасте своим блеском всех знавших его людей.

Копии номеров училищной газеты «Сигнал», помещённые в Книгах Сборника воспоминаний «О времени и наших судьбах», взяты из уникальной коллекции документов Джемса Чулкова. Он, будучи ещё подготом первого года учёбы и службы, понимал ценность этих газет для истории нашего училища и нашего выпуска. В этих газетах содержатся статьи и фотографии многих наших однокашников. Поэтому Джемс собирал их и хранил 35 лет. Эти газеты путешествовали с ним по всем флотам Советского Союза и сохранились до наших дней, благодаря верности Тамары Ивановны светлой памяти Джемса.

Я очень благодарен Джемсу за то, что он собрал и сохранил для нас училищные газеты и многие другие документы, дающие возможность воссоздать историю училища, вспомнить наши молодые годы и яркий образ Джемса Чулкова.

Меня несколько удивляло вначале то, как тщательно Джемс собирал все документы и записи по жизни от начала до конца. Он многократно записывал прохождение своей службы, фиксировал каждый прожитый день и сохранял буквально все письма, деловые бумаги, приказы, характеристики, аттестации, грамоты, фотографии, и приводил этот личный архив в чёткую хронологическую систему. Позднее я понял, что Джемс давно стал осознавать своё предназначение, свои большие возможности, своё большое будущее и ценность своей жизни. Он сам почувствовал свой незаурядный потенциал. Это естественное и нормальное осознание самого себя. И, несомненно, он понимал, что «жизнь любого человека достойна описания», а тем более такого, как он. Поэтому он стал писать свою историю сам при жизни.

Он начал писать её в толстой «Книге почётных посетителей корабля» в красном коленкоре с золотым тиснением. И это символично: – он стал Почётным Посетителем Корабля Жизни.

Обложка Книги почётных посетителей корабля

В этой книге Джемс разметил все года и этапы жизни и службы, вложил в неё множество документов и писем, записал основные вехи жизненного пути, оставив место и для записей о будущем. Однако Джемс не успел составить эту «Книгу жизни» полностью.

Наш долг дописать её в память о Джемсе. Мы, его однокашники, сделаем это, создав Сборник воспоминаний «О времени и наших судьбах», поместив в нём наиболее интересные воспоминания о Джемсе.

Фото: