Юра Лисицын
Отец Юры был очень большим военным политработником, но Юра не был «папиным сыночком», какими часто бывали дети больших начальников, в том числе — и в нашей роте. Он был тихим, скромным и приятным парнем, никогда и ни в чем не проявлявшим своего семейного положения — так его воспитали родители (политработники ведь тоже бывали разные). В нашей безотцовской компании он был «своим».
Еще до отъезда на юг Юра договорился с нами о том, что мы навестим его в санатории. И мы поехали туда, чтобы сделать приятное Юре, скучающему там при родителях, а заодно и посмотреть на элитный санаторий — эта сфера жизни нам была совсем не известна. Вход в санаторий был по пропускам. Дежурный у входа, выслушав нас, куда-то позвонил и попросил нас подождать, пока нам принесут пропуск. Очень скоро в проходной появился сияющий Юра, который повел нас в свои апартаменты. Номер «люкс», в котором жила Юрина семья, был большим и удобным: гостиная, спальня, большая ванная комната и большая прихожая. Апартаменты произвели на двух курсантов сильное впечатление — им до сих пор не доводилось общаться с бытовой роскошью. Я бывал у Юры дома в Москве — там они жили существенно скромнее. И папа — генерал, и мама — милая, добрая женщина, встретили нас очень приветливо. Мы поглазели на апартаменты, а потом пошли с Юрой обозревать красоты санатория — они тоже впечатляли. Затем мы были приглашены к обеду, который состоялся прямо в «люксе». Папа Юры угощал нас каким-то очень вкусным дорогим молдавским вином, еда тоже была вкусной, а весь обед прошел в теплой обстановке. Родители расспрашивали нас о жизни в Ялте и вели с нами разговоры на самые разные темы, мы чувствовали себя непринужденно, а Юра был явно рад всему, что происходило в этот день.
Вечером мы вернулись домой, полные приятных впечатлений от поездки. А на следующий день мы опять стояли в очереди за дешевым обедом и весело острили по поводу того, как нас кормили вчера. С той поры мне больше ни разу не довелось побывать в элитных санаториях, да и в обычных — тоже.
Тот счастливый отпуск прошел незаметно. А после отпуска я снова поехал в Крым, на этот раз — в Балаклаву, для прохождения стажировки на подводный лодке в качестве дублера командира группы движения. Программа подготовки военно-морских корабельных инженеров предусматривала возможность использования их для службы на кораблях и подводных лодках, а то, что командиром группы движения на дизель-электрической подводной лодке является инженер-механик (дизелист), не имело никакого значения: направили тебя на стажировку — изволь стажироваться.
В Балаклаве базировалась бригада дизель-электрических подводных лодок. По прибытии в бригаду я получил назначение на точно такую же подводную лодку проекта 613, на какой я проходил практику после второго курса. Командир электромеханической боевой части (БЧ-5), в распоряжение которого я поступил, поспрашивал меня по устройству подводной лодки и некоторым положениям теории корабля и, убедившись в том, что я кое-чего соображаю в этом деле, с удовольствием засадил меня за оформление эксплуатационной документации по живучести подводной лодки. Дело было в том, что помимо кучи постоянных практических забот у командира БЧ-5 была обязанность заполнять текущими данными специальные громоздкие журналы, в которых помимо фиксации практических действий, выполняемых на лодке, нужно было еще и производить некоторые расчеты по теории корабля. Командиру БЧ-5 было некогда заниматься «этой бюрократией», и он вел оперативные записи нужных параметров в тетрадочке, откладывая выполнение скучной обязанности на «потом». А тут я как раз и подвернулся. Но мне-то эта работа была по душе — она была по профилю моей специальности. Оказавшись в роли «нужного человека», я почувствовал себя на лодке вполне уверенно, а это для стажера очень важно. Командир группы движения, которого я дублировал, был нормальным парнем, всего год назад окончившим в Севастополе дизельный факультет. Он доброжелательно учил меня тому, что сам хорошо знал, и уважительно относился к моим занятиям эксплуатационной документацией (еще бы: не появись я на лодке, и это дело «светило» бы ему. С другими моряками у меня также сложились нормальные отношения, и два месяца стажировки прошли спокойно, не доставляя мне никаких неприятностей.
Жизнь в бригаде в общих чертах была похожа на жизнь в Полярном, вот только климат тут был совсем другой. Лодки выходили в море не часто, два-три раза в месяц. Выходы имели целью выполнение различных учебных задач по плану боевой подготовки и обычно длились недолго — в пределах суток. Изредка некоторые лодки уходили на боевую службу — это было надолго, и курсантов на них не было. Вся остальная жизнь моряков проходила в базе по типовому распорядку: до обеда экипаж находится на лодке, занимаясь «проворачиванием механизмов», то есть обеспечением работоспособности всей техники, установленной на корабле, а после обеда все чем-то заняты на берегу — на кораблях находится только дежурная служба.
После обеда для стажеров обычно наступала «малина»: нас редко привлекали к какими-либо делам на берегу, а южное солнце светило и грело, море было теплым, и тропинка через гору к укромному месту среди береговых камней, где было удобно купаться, была нам известна. Нас, одноклассников, в бригаде было четверо. Мы были приписаны к разным лодкам и жили в разных казармах, но свободное время проводили вместе. По утрам мы встречались за завтраком, наслаждаясь своим новым положением: нас кормили в офицерской столовой, где были официантки и столики на четверых. Мы приходили к концу завтрака, когда почти все офицеры уже поели, усаживались за столик и со своим неизменным курсантским аппетитом «наворачивали» белый, всегда свежий и очень вкусный, хлеб, масло, сыр и удивительно вкусные рыбные консервы. Официантки добродушно позволяли юным и голодным стажерам есть все это досыта. Обед и ужин тоже всегда бывали «на уровне». После этой стажировки на пятом курсе я долго чувствовал некий дискомфорт во время приемов нашей курсантской пищи — едой в училище нас не баловали.
На пятом курсе
За время стажировки мы облазили все, что можно было облазить на обеих берегах изумительной Балаклавской бухты — и в зоне расположения бригады, и на другом берегу, где к бухте приткнулся живописный маленький городок с низкой набережной без парапета. А по воскресеньям мы несколько раз ездили в Севастополь, чтобы немного погулять по этому славному городу, восставшему из руин после войны, и повидаться с нашими ребятами, проходившими стажировку на стоявших там кораблях. Севастополь был в то время «закрытым» городом, и въезд в него был возможен только по пропускам, поэтому людей на улицах было немного. Зато в выходные дни улицы были наполнены моряками с многочисленных боевых кораблей, стоявших в севастопольских бухтах. В те годы это был «легендарный Севастополь, город русских моряков». А вот, пади ж ты, теперь это — заграница, «ближнее зарубежье».
Незадолго до конца моей стажировки «моя» лодка в очередной раз ненадолго вышла в море для проведения учебной торпедной стрельбы, однако выход неожиданно затянулся. Учебная стрельба производилась так называемой практической торпедой многоразового использования. Торпеда подготавливалась к выстрелу таким образом, чтобы иметь положительную плавучесть и плавать на поверхности моря после остановки ее винтов. Командир лодки обязан был «сдать» торпеду специальному катеру — торпедолову, который доставлял ее в базу для последующего повторного использования.
Вся процедура подготовки к стрельбе прошла нормально, выстрел был произведен, торпеда ушла, а лодка всплыла в надводное положение. И тут началось — торпеды нигде не было видно. Лодка стала «утюжить» квадрат, в котором должна была плавать наша торпеда. День был солнечным, море — почти спокойным, видимость — хорошая. Стажеру разрешили выйти «наверх», то есть в верхнюю часть ограждения рубки, где на мостике с биноклями в руках стояли командир и вахтенный офицер. Здесь же наверху, пристроившись, кто как смог, находилось несколько матросов, наверное, обладавших хорошим зрением. Все они напряженно вглядывались в окружающую поверхность моря, а по рукам у них ходил бинокль, который они по очереди передавали друг другу. Матросы очень старались — еще бы: командир обещал десять суток отпуска тому, кто обнаружит торпеду. Но время шло, а желанная торпеда в поле зрения не появлялась. Время от времени то один матрос, то другой, выкрикивали: «Вижу!» Но все очень быстро убеждались в том, что ему показалось — очень уж хотелось увидеть плавающую торпеду.
. Командир "М-24", комбриг на Тихоокеанском и Черноморском флотах. Начальник ВСОК. Награжден орденом Ленина, медалями. Его упоминает В.П.Щербавских в "Страна ВМФ и ее обычаи"
Невдалеке от нас ходил катер — торпедолов, на борту которого находился командир бригады капитан первого ранга Яйло — лихой моряк и опытный подводник, которого в бригаде уважали и побаивались. За время стажировки я несколько раз видел его издалека (дистанция между стажером и командиром бригады огромна), но постоянно слышал о нем — комбриг незримо присутствовал во всей повседневной жизни экипажа. Мне тогда не могло придти в голову, что через несколько лет судьба довольно близко сведет меня с этим человеком. Часа через три торпедолов подошел к лодке, и Яйло своим своеобразным, слегка шепелявым, громким командирским голосом сурово произнес в мегафон командиру лодки: «Будешь ходить, пока не найдешь!» И, взревев мотором, торпедолов полным ходом пошел в сторону Балаклавы. А лодка безнадежно ходила до вечера, потом легла в дрейф и ночевала в «квадрате», а с утра опять ходила — наверное, уже просто так, для порядка. И только днем командир получил по радио команду возвращаться в базу.
Потом мне рассказали, что практические торпеды были головной болью командиров подводных лодок. Они иногда терялись, скорее всего — тонули, и командиры получали за это взыскания. Соответственно получали и те, кто готовил торпеду к стрельбе.
Вскоре моя стажировка подошла к концу. Мой командир БЧ-5 написал мне хорошую аттестацию, и я, довольный, покинул Балаклаву.
Пятый курс пролетел незаметно — впереди уже был виден финиш. В марте, после сдачи последних экзаменов, мы были произведены в мичманы: вместо бескозырок мы стали носить фуражки, а на погонах — широкие мичманские лычки. Став мичманами, мы приступили к разработке дипломных проектов, и нас стали называть «дипломантами».
«Дипломанты» (на переднем плане - Роберт Орлов)
Для каждого из нас это была первая в жизни самостоятельная инженерная работа, в которой требовалось показать, чему же ты научился за годы обучения в училище и насколько ты сам в состоянии «соображать». После долгого, временами трудного, пути по ступеням училищной лестницы наступил весьма приятный заключительный период обучения. В недавно отремонтированной части замка на втором этаже со стороны Садовой улицы в светлых комнатах с большими окнами и высокими потолками для нас были устроены «дипломантские», в которых мы теперь находились с утра до вечера. Условия для работы были роскошные: в комнате сидело пять-шесть человек, и у каждого был свой большой конструкторский стол с необходимыми принадлежностями. «Дипломантские» находились в стороне от всей остальной служебной территории замка и были особой зоной, куца никто, кроме руководителей дипломных проектов, не ходил. Изредка к нам заглядывал командир нашей роты, но видя, что все заняты работой, быстренько уходил. В пределах нашей дипломантской зоны мы обладали полной свободой: можно было, когда захочешь, поиграть в настольный теннис (стол для игры стоял рядом, в пустом холле) или в шахматы, почитать книгу, покурить или поболтать с приятелями, или просто ничего не делать. Но именно полная свобода вдохновляла всех (почти всех) упорно трудиться, сводя к минимуму перерывы в работе.
Темой моего дипломного проекта была дизель-электрическая подводная лодка с большими крылатыми ракетами. Информация о первых американских подводных лодках с ракетами на борту тогда только появилась в открытой печати, а в советском кораблестроении само слово «ракета» было засекречено. Мой дипломный проект, как и все другие проекты у подводников, делался с грифом «секретно». Ничего секретного по существу там не было, но таковы были правила. Это обстоятельство играло определенную положительную роль — оно приучало к порядку в работе с бумагами и документами (мне потом в течение многих лет пришлось иметь дело с секретной документацией). Я с большим удовольствием принялся за работу, не подозревая, что данная мне тема дипломного проекта — это перст судьбы: более тридцати лет я буду потом заниматься созданием подводных ракетоносцев разных типов.
Мы занимались творческой работой, а от строевых обязанностей у нас остались только выходы на физзарядку и переходы строем в столовую. В строю мичманы шли «в развалочку», всем своим видом показывая, что они «свое уже отходили», и начальство смотрело на это «сквозь пальцы» — это ведь выпускники, уже почти офицеры.
А в части физзарядки у нас была полная демократия: кто очень не хотел — тот на зарядку не выходил, а тем, кто возжелал экстремальных действий, позволялось ранее немыслимое: небольшая группа ребят занималась «моржеванием», и им было дозволено по утрам самостоятельно ездить на трамвае на пляж у Петропавловской крепости — там они купались в проруби у берега. Одним из главных «моржей» был Славка Жежель, заядлый гимнаст и энтузиаст физической культуры. Он долго измывался надо мной по поводу того, что я не участвую в этом оздоровительном мероприятии, и в конце концов доконал меня: по его указанию я две недели принимал по утрам ледяной душ в замке, а затем в одно прекрасное мартовское утро отправился с ним к Петропавловской крепости. На пляже я, глядя на «моржей», с ужасом разделся и, собрав в кулак всю свою волю, шагнул в прорубь. Испытав шок, я выскочил на берег. На мое счастье ветра не было, и первое купание прошло благополучно, но той жгучей радости, о которой рассказывали «моржи», я не испытал. Еще несколько раз я съездил с ними на их водные процедуры, но когда началась ветреная погода, я решил, что это — не для меня, и перешел на более умеренные методы закаливания. А Славка всю жизнь, насколько позволяли ему обстоятельства, истязал себя по утрам усиленными физическими упражнениями и купанием в холодной воде (или полным обшиванием себя холодной водой).
В мичманах я таки сел на гауптвахту, совершенно неожиданно и несправедливо. Второго мая, будучи в увольнении, я вместе с мамой поехал навестить родственников. У мамы были больные ноги, и ей было трудно подниматься и спускаться по ступенькам. Когда автобус, на котором мы ехали, подошел к остановке, я вышел первым и, стоя спиной к тротуару, стал помогать маме выйти из автобуса. После того, как она ступила на асфальт, за моей спиной раздалась сакраментальная солдафонская фраза: «Товарищ мичман, почему вы не отдаете честь?» Я обернулся и увидел некоего майора с повязкой патруля на руке, по-видимому, любителя прихватывать нижних чинов за «неотдание чести». Попытка объяснить ему, что у меня на затылке нет глаз и поэтому я не мог его видеть, была бесполезной. Он потребовал мою увольнительную и записал меня. Вечером мой «проступок» был зафиксирован в гарнизонной комендатуре, на следующий день соответствующее сообщение было передано в училище, а затем — на факультет. И начальник факультета, выполняя действующие на этот счет предписания, объявил мне пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Получив соответствующее направление, я отправился на «губу», которая находилась в пяти минутах ходьбы от Инженерного замка в здании комендатуры на углу Садовой и Инженерной улиц.
Садовая ул., 3, Инженерная ул., 5. Архитектор: Михайлов_2-й А.А. Год постройки: 1821-1826. Стиль: Классицизм.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
