Медицинская комиссия признала годными для службы на подводных лодках только семь человек из роты. Неудивительно, что в эту семерку попали Цератодус и Пожилой. Они всегда отличались завидным здоровьем и силой. Удивительно, что попал я, несмотря на перебитую ключицу. Гантели и гири сделали свое дело.
Осенью, выписавшись из госпиталя, я совсем было приуныл: ослаб до того, что не мог вскарабкаться на брусья. Левая рука, которую я три месяца носил на перевязи, стала дряблой и тонкой. Тогда ко мне подошел Цератодус и молча положил на мой стол черные . Я попробовал с ними позаниматься, тут же устал и, разозленный неудачей, хотел вернуть гантели хозяину.
– Сила дается ценой усталости,– многозначительно сказал Цератодус и ушел.
А месяца через три, когда я окреп благодаря упорным занятиям с гантелями, он, ни слова не говоря, отобрал у меня гантели и подсунул вместо них пару пудовых гирь.
Толя Замыко поступает в высшее техническое. Окончательно распадается непрочный союз трех Николаевичей. Кима Величко медицинская комиссия признала годным в подводники, но он по собственному желанию подал заявление в интендантское.
Все были поражены, не удивился, кажется, только я.
Распространился слух, что Дубонос уходит в отставку. И снова все были поражены, кроме меня. Я понимал, что и поступок Кима Величко, и решение Дубоноса закономерны. Их можно было бы даже предсказать, обладай я несколько большим умением мыслить логически.
Однажды Дубонос вызвал меня к себе и запер дверь на ключ.
– Вы, кажется, подали заявление о поступлении в училище подплава?
– Так точно.
– Я хотел предупредить вас, что у меня есть богатый материал о вашем, мягко говоря, не совсем соответствующем поведении за время обучения в нахимовском училище.– Дубонос нагнулся, приподнял стальную крышку несгораемого ящика и положил на стол пухлую пачку бумаг.– Здесь все: и список наложенных на вас взысканий, и рапорты разных лиц о вашем недостойном поведении, и ежегодные характеристики, и многое другое. Есть тут, между прочим, и мои собственные записи... Вот вы и представьте себе, какое впечатление о вас сложится у ваших новых командиров. Вас в первый же месяц спишут на флот простым матросом. И правильно сделают! Никогда из вас не выйдет настоящий офицер. Никогда!
– Что делать,– вздохнул я.
– Очень просто: идите в любой гражданский институт. Армии нужны преданные люди, военный человек должен любить строй, Устав и оружие. А у вас голова не так устроена, как надо для армии.
Юбилейная (25 лет) встреча выпускников РНВМУ. Рига. 24 сентября 1977 г. Слева направо. 1 ряд (сидят): Агронская Александра Александровна, Дубницкий Александр Семёнович, Курская Роза Владимировна, Мармерштейн Саул Маркович, Плискин Лев Яковлевич, Залитэ Эдгар Янович, Х, Перуновская Людмила. 2 ряд: Х, Х, Соколов Андрей Дмитриевич, Х, Х, Х, Х, Мигрина Елизавета Ивановна, Х, Левин Гирш Давыдович, Перуновская Нина, Андрианова Лариса. 3 ряд: Богочанов П.Г., Гулин А.И., Молочникова Рита Борисовна, Молочников А.А., Душацкий В.Б., Борисов В.Ф., Герасимов Ю.В., Ильичёв В.В., Макаров В.А., Сабуров Е.Г., Семёнов Е.П., Симонов Н.М., Симонова. 4 ряд: Хромов Ю.С., Логвинов М.М., Евдокимов В.А., Пылёв А.И., Соколов В.А., Пузаков Г.П., Добряков В.А., Яковлев В.П., Забелло Е.И., Агронский М.Д., Маурин В.А., Пирогов Ю.М., Силантьев Ю.А., Кондаков Б.Н., Гриневич В.В., Данилкин А.А., Храмченков А.С.
– Так ведь и в институте обо мне будут плохого мнения,– сказал я, изо всех сил удерживаясь, чтобы не нагрубить.
– Чудак!.. Я же все эти бумажки – на клочки и – по ветру.
– А разве можно?.. Ведь документы.
– Можно, если они старые. В личное дело их класть необязательно.
У меня в голове завертелись радужные колеса. «Ах, Дубоносина! Ну, погоди, я тебя, наконец, проучу. Хоть перед отставкой сквитаемся».
– Я и сам думаю, что из меня ничего не выйдет,– сказал я покаянным голосом.
– Конечно, не выйдет... Одни неприятности,– заторопился Дубонос.– Ну, решай, да не промахнись. Свою судьбу в руках держишь.
Я смотрел на Дубоноса и не мог понять, что происходит с ним. Почему он так стремится избавить от меня армию?..
– А вы правда порвете бумажки?
– Тут же, на глазах.
Я делаю вид, что мучительно думаю, и, наконец, сокрушенно махнув рукой, отворачиваюсь:
– Рвите!.. Я согласен.
Я слышу, как разрывается бумага и, шурша, падают в мелкие клочки.
– Так-то лучше,– говорит Дубонос и смотрит на меня с презреньем.– А то стиляги тут разные... Ну, забирай заявление и уматывай на все четыре стороны!
– Куда уматывать?
– Куда хочешь... Ведь сам согласился? За язык тебя не тянули.
– На что согласился?
– Как на что?.. На то, что ты уходишь на гражданку.
– Да нет же! Я согласился идти в подплав. Дубонос долго и тяжело смотрит на меня, потом грузно садится и тянется за папиросой.
– Разрешите идти, товарищ майор? Дубонос молчит.
Я четко поворачиваюсь, отпираю ключом дверь и выхожу в коридор. На душе у меня скверно: я уже сожалею о необдуманной шутке. Мне жаль старого Дубоноса, у которого была только одна большая мечта – выйти в отставку полковником. И та не осуществилась.
Я был в плавании. В настоящем плавании на самом настоящем военном корабле. Наш тральщик патрулировал в водах Финского залива. Потом мы ходили в Польшу с дружественным визитом, а после долго стояли в Таллинне и Выборге.
Обветренные и загорелые, вернулись мы из плавания, приняли присягу, стали курсантами Высшего военно-морского училища.
Далеко-далеко отодвинулся последний разговор с Дубоносом, выпускной вечер и прощальный парад на Петроградской набережной. Смешными казались тревоги и волнения экзаменов, журнал «Пингвино меритас», стихи в ученической тетрадке. Все это было детством – два месяца походной жизни заставили меня по-новому взглянуть на прошлое. Настоящая жизнь только начиналась.
В Кронштадте меня ждало письмо от Ольги. Я не видел ее два месяца и ничего не знал о ней. Когда я уходил в плавание, она проводила меня до моста Лейтенанта Шмидта: там стоял катер, на котором мы должны были отправиться в Кронштадт.
Я хорошо помню тот позолоченный заходящим солнцем вечер: лес портальных кранов вдали, тонкие крестовины мачт двух или трех парусников и узкую хищную спину подводной лодки у набережной, перед памятником Крузенштерну.
– Оля, давай поженимся,– сказал я.
– Поженимся?.. Зачем?
– Я боюсь потерять тебя.
– Значит, хочешь привязать, закрепить за собой? Хочешь, чтобы я работала на конфетной фабрике и ждала, когда тебя в субботу отпустят из училища?.. Ты будешь уходить в плавания, а я вышивать у окна?..
– А ты чего хочешь?– обозлился я.– Целоваться на сцене по ходу пьесы?
– Артисткой я, кажется, не буду. Я о другом, Володя. Ты подумай: земля большая-большая. Есть Сибирь и Кавказ, но я никогда не была там. Ты послушай, какие названия: Алдан, Гималаи, Индигирка...
Я тихо засмеялся.
– Не смейся! Я не хочу всю жизнь прожить в старой комнатушке на Суворовском.
– Ты сама не знаешь, чего хочешь... ! Синие дали!.. Эта романтика не для женщин.
– Значит, все тебе, а мне – носки штопать?
Катер уже отходил. Я прыгнул на борт и не поворачивался, пока мы не удалились метров на двести. Мое самолюбие страдало.
«Тоже мне, романтическая особа!..– сердито думал я.– Не хочешь – не надо. Торопиться не станем... А может быть, она права? Ну, поженимся, а дальше что? Копить деньги на телевизор?»
Я посмотрел через плечо на пустынную набережную. Ольга стояла у гранитного парапета, глядя на меня из-под ладони. Потом нерешительно подняла руку и помахала.
«Я уезжаю, Володя. Мне легче уехать, пока тебя нет. Я еще не решила, куда поехать. Может быть, в Читу – там живет старый товарищ моего отца.
Маму удалось устроить в пансион для престарелых актеров. Ей там очень хорошо: все знакомые, все ровесники. Устраивают спектакли и без конца спорят о системе Станиславского.
Я уезжаю, Володя. Если не забудешь, то найдешь меня. Дождешься. И я стану твоей женой... Только не приезжай, пока я в Ленинграде. Боюсь, что тогда у меня не хватит сил уехать».
Я бежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. Я давил на кнопку звонка даже тогда, когда в дверях появились потные очки Юрочки.
– Она вас ждет! – доверительно сообщил он.
Я толкнул дверь в комнату Ольги и вошел. Ольга спала, с головой накрывшись старым пальто Веры Георгиевны.
На совершенно голом, без клеенки, столе одиноко белел продолговатый листок бумаги. Я взял его. «Ленинград – Чита, через Москву. Омск, Иркутск»,– прочитал я.
«Она сегодня... Сумасшедшая!»
Юрочка поскребся в дверь и шепотом предложил мне кофе. Я машинально взял стакан в антикварном серебряном подстаканнике и выпил залпом, не чувствуя вкуса. Юрочка остолбенел.
– Горячий! – закричал он.
«Вот черт! Я обжег глотку».
Ольга проснулась и села, со страхом глядя на меня.
Я не буду тебя удерживать, Оля,– хрипло сказал я. - Не бойся... Хочешь, сходим в кино?
Я иду по Дворцовой набережной
Я только что проводил Ольгу и возвращаюсь из аэропорта.
«Не знаю, надолго ли я уеду,– написала она.– Наверное, надолго. Ты не сердись и не скучай: уж такая я сумасбродка! Под Читой есть голубое озеро с красивым названием Кенон и река Ингода... Я хочу постоять на берегу Кенона...»
Где-то далеко-далеко за Невой играет музыка. Я люблю музыку, люблю хорошие книги, карнавалы на Кировских островах. Я люблю ходить по мокрому асфальту проспектов, смотреть, как ночью разламываются и встают на дыбы мосты, а под ними проходят тяжелые океанские пароходы. Мне нравится сырое неспокойное дыхание матовой в сумерки Невы. И красивые названия я тоже, кажется, люблю... Как и Ольга.
Я знаю, как вывести военный корабль на позицию, наиболее выгодную для атаки, как рассчитать торпедный залп, как метнуть гранату в узенький ровик, проползти под колючей проволокой и, вонзив штык, тут же нанести удар прикладом в тряпичную голову чучела.
И еще я знаю, почему хочу стать военным моряком: у моей бабушки рядом с иконой висит увеличенный портрет погибшего на войне лейтенанта – ее сына, моего отца. Почти в каждом деревенском доме, в каждой городской квартире глядят с пожелтевших фотографий люди, не пришедшие с фронтов. Люди с ромбами и кубиками на петлицах, с помятыми погонами рядовых и золотым шитьем генералов.
Я представляю, как пробирался по опустевшим белорусским селам мой товарищ Толя Замыко, я слышал эти голоса – тонкие голоса изголодавшихся детей... Пусть Толя строит корабли, самые быстроходные и маневренные в мире. Это его место в жизни, его путь.
А мое место здесь – с друзьями, с одногодками, с будущими штурманами подводного плавания. И у всех у нас есть призвание: любить жизнь, любить родину, любить море, белые ночи и ветер, приносящий из Кронштадта глухой рокот корабельных турбин. Во имя этой любви мы учимся воевать. Иначе нельзя: земной рай пока не наступил, и срок его прихода никем еще не определен с абсолютной точностью.
1960-1961
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ) commander432@mail.ru, ВРИО архивариуса
