Поезд пришел на Московский вокзал города Горького в шесть часов утра. Это было первое февраля 1966 года. В этот день я должен был прибыть к месту работы по распределению. Если в Москве еще в девять часов вечера была плюсовая температура, и под ногами хлюпал мокрый снег, то здесь в Горьком стоял мороз под тридцать градусов, что было для меня непривычно холодно.
За полгода на вокзале все изменилось. От старого здания Московского вокзала, которое существовало еще пол года назад, почти ничего не осталось. Сохранилась лишь небольшая часть с левой стороны нового вокзала. Зал ожидания был высоким, светлым. Вместо жестких железнодорожных диванов рядами стояли мягкие кресла. Сдав вещи в камеру хранения, подремал в зале ожидания до восьми утра.
Фирма, в которую я был распределен, тоже поменяла свое расположение, теперь ее надо было искать не на Студеном переулке, где мы были, отправляясь на практику, весной 65 года, а на углу Московского и Сормовского шоссе. [spoiler]
Расспросив, как попасть на Московское шоссе, прямо с вокзала через мостик над железной дорогой попал на эту улицу. Мороз был очень сильный, ветра не было, по Московскому шоссе шел сплошной поток автомашин, в основном грузовых. И над шоссе висела дымка выхлопных газов.
До поворота на Сормовское шоссе дошел довольно быстро, минут за десять. На противоположной стороне стояло одно единственное большое здание, которое могло быть предприятием, которое я искал. Названия предприятия по обычаям того времени у главного входа не было. Зайдя в вестибюль, спросил у первого попавшегося человека, туда ли я попал? После утвердительного ответа пошел искать отдел кадров.
В отделе кадров пришлось заполнять личный листок по учету кадров, писать автобиографию и заполнять еще целый ряд бумаг. Самым неприятным было то, что по последней на то время моде нам не выдали на руки дипломов. Документом была справка на бумаге с водяными знаками, что я окончил институт и защитил дипломный проект. Диплом должны были прислать только через год по требованию предприятия, на которое я был распределен. Институтские значки нам тоже не выдавали. После оформления всех документов начальник отдела кадров сказал, что со мной хочет побеседовать Главный инженер, и отвел меня к нему в кабинет.
Главный инженер был не один. За столом сидело еще несколько человек. Меня пригласили сесть за стол и стали задавать вопросы. Вопросы, в основном, касались учебы. Как учился? Какие предметы изучал? Понравилось ли на практике? Под конец, решив проверить меня и в других науках, спросили: какого цвета луч лазера лучше всего распространяется в воде? Этими проблемами я раньше не интересовался, но, вспомнив, что высокочастотные лучи всегда затухают быстрее, и что среда имеет цвет тех спектральных составляющих солнечного цвета, которые затухают в ней сильнее, например, воздух и та же вода. Кроме этого вспомнил, что под водой уже на глубине нескольких метров все приобретает бурый цвет (это я сам видел, ныряя с маской) – высказал предположение, что красный. Мне ответили, что я не прав – зеленый. Я выслушал ответ, но возражать не стал. Я не поверил. Прошло много лет. Я всегда помнил этот вопрос, но так почему-то и не стал искать на него ответа в литературе. Мне казалось, что я был прав.
На вопрос о практике, я сказал, что мне понравилось в Зеленодольске, и я бы не возражал бы поехать туда работать. На что Главный инженер сказал, что я нужен здесь: «большому кораблю – большое плавание». На практике в Зеленодольске, я уже узнал, что в Горьком строят подводные лодки. После беседы мне предложили идти пока устраиваться с временным жильем и прийти в отдел кадров через два дня. Тогда же решится и вопрос с общежитием.
Попытки устроиться в несколько гостиниц не увенчались для меня успехом. Везде вежливо заявляли, что мест нет. Потом мне кто-то посоветовал обратиться в гостиницу «Колос», которая находилась в районе Завода шампанских вин. Фактически это был дом колхозника. Селили там всего на один день. Поэтому приходилось каждое утро переоформляться. Здание гостиницы было новое. Комнаты чистые, но удобства в конце коридора. В общем, не хуже чем в гостиницах ВДНХ в Москве.
Номер, в котором меня поселили – был четырехместным. Сосед же оказался единственный – старший лейтенант, приехавший в командировку по своим военным делам. На улице был сильный мороз. В комнате тоже было довольно холодно. Как более опытный, старший лейтенант быстро нашел выход. На каждой кровати было по два одеяла, а нас было всего двое. Поэтому четырех одеял на каждого оказалось вполне достаточным, чтобы спать в тепле.
Свободные дни я посвятил изучению города. Несмотря на мороз, посетил Кремль, улицу Свердлова и площадь Минина. Побывал в кинотеатре «Палас» и на улице Маяковского. Хорошо изучил район Московского вокзала и центра Канавино. Побывал в районе Горьковского автозавода.
Когда я через два дня явился на предприятие, то мне выдали ордер на поселение в общежитие, и сказали, что я буду с завтрашнего дня временно работать центральной метрологической лаборатории.
В общежитие меня повезла женщина, которая считалась комендантом. Общежитие располагалось в доме на улице Сутырина в трехкомнатной квартире с частичными удобствами – не было ванной, и отсутствовала плита. Если что-нибудь надо было приготовить, то это делали на электроплитке. Газ только собирались подводить. Зато был холодильник ЗИЛ. Дом был самый старый в этом микрорайоне, и, кажется, наш четвертый этаж надстраивали уже позже, чтобы наш дом особенно не выделялся среди соседних пятиэтажек.
В квартире было восемь кроватей, и без меня на тот момент проживали семь человек. Встретили меня в первый момент не очень приветливо, но уже через несколько дней я был в этой кампании «свой» человек. С Левой Кулебякиным, Эдиком Чижом и Юрой Никитиным я сразу подружился. Саша Исаков был в командировке, и я с ним впервые встретился почти через год. Володя Веллер и Алик Нигомедзянов были намного старше по возрасту и держались как-то отдельно. Особой личностью у нас был Василий Петрович Шкурат. Он работал в первом цехе старшим бухгалтером, но фактически был главным бухгалтером, так как цех был самостоятельной организацией. С одной стороны он был начальником и даже дома старался быть важным, но с другой стороны активно участвовал во многих наших мероприятиях, и у меня с ним всегда были хорошие отношения.
Большая комната, в которой меня поселили, была проходной. В ней были две двери в меньшие комнаты. В комнате располагались три кровати, посередине стоял стол, а под одной стеной, примыкавшей к кухне, стояли платяной шкаф и сервант, забитый вместо посуды книгами.
Мне досталась кровать, располагавшаяся между дверью из прихожей и дверью в одну из маленьких комнат. Основным недостатком этого места было то, что Василий Петрович, возвращаясь иногда поздно вечером из гостей, любил широко открывать двери. Поэтому в таких случаях уже во сне я получал по кровати два толчка, вначале одной дверью, а потом другой. Еще одной привычкой Петровича было (после возвращения из гостей) включать ночью приемник «Атмосфера» и под его музыку засыпать. Лично я под музыку спать не мог и всегда осторожно выключал приемник. Наверное, он догадывался, кто это делал, но никогда ничего не говорил.
Из-за сильных морозов, когда не хотелось бегать по столовым по морозу, мы с Кулебякиным и Чижом организовали коммуну. По вечерам варили борщ, жарили или варили картошку. На завтрак Кулебякин каждому из нас в качестве витаминов вручал чайную ложку меда. Даже пекли блины. Если возникали проблемы со сковородками или посудой, то шли в квартиру напротив. Там нам никогда не отказывали. В этой квартире жила Люда Вялова с бабушкой, которой уже было более 80 лет.
Однажды Эдик Чиж решил заузить брюки. Попросил швейную машинку у бабушки. Уже через двадцать минут появилась Людмила, и взяла всю операцию в свои руки. А еще через полчаса появилась и бабушка, которая пришла выяснить, почему застряла внучка.
Где-то через год, возвращаясь с работы, я застал на площадке четвертого этажа «нашу бабушку» и еще одну бабушку. «Наша бабушка» сказала мне: «Знакомься, Володя, это моя старшая сестра. Мне 83 года, а ей уже 86». Иногда создавалось впечатление, что она принимала нас за своих собственных внуков.
Отношения с соседями у нас были очень хорошими. Часто у нас бывал сосед (дядя Вася, отец Вали Бельцевой). Это был крупный мужчина, лет пятидесяти с пышной шевелюрой и мохнатыми седыми бровями. Он приходил к нам часто безо всякой причины, сидел подолгу у нас за столом, смотрел журналы, которых у нас было много, и в основном молчал. Наверное «отдыхал» в мужской кампании от своего женского общества.
В первый же выходной я узнал, что Кулебякин, Чиж, Никитин и Люда Вялова собираются кататься на лыжах. Я не мог пропустить это мероприятие. Лыжи я взял в субботу вечером в прокатном пункте, расположенном в соседнем доме, а с экипировкой мне помог Чиж, одолжив свой свитер. Можно было покататься где-нибудь поближе, но мы поехали седьмым троллейбусом до вокзала, затем трамваем в нагорный район до общежития Политехнического института, где к нам присоединились Ира Соколова (подруга Левы Кулебякина), Валя Романова и Аля, учившиеся вместе с Ирой на последнем курсе. После этого мы поехали еще одним трамваем на Щелковский хутор, где катались на лыжах почти до наступления сумерек. Все было прекрасно, за исключением одного: я сломал лыжу. Но все закончилось вполне пристойно: я заплатил в прокатном пункте всего за одну сломанную лыжу три рубля 50 копеек. В дальнейшем я уже не боялся ломать лыжи и несколько раз успешно проделывал эту операцию, пока не купил собственные лыжи. После катания мы пообедали в столовой в студенческом общежитии и вернулись домой поздно вечером.
В дальнейшем мы почти каждый выходной катались на лыжах в той же кампании пока не начал таять снег. При этом почти каждый раз ездили в новое место.
Примерно через месяц я обнаружил, что брюки от моего костюма, в котором я ходил в институт, а здесь на работу, в одном пикантном месте стали совершенно прозрачными. Надо было срочно решать проблему. С деньгами у меня было туго. За все время я получил только подъемные и аванс. Выручил меня Василий Петрович. Однажды он пришел домой и объявил, какие он прекрасные купил брюки и всего за семь рублей. Брюки были точно такого цвета, как мой костюм, да и размер был подходящий. Петрович пошел переодеваться и когда вышел, оказалось, что брюки ему малы в поясе, даже не сходятся. Я попросил примерить – они оказались точно на меня. Но Василий Петрович не согласился продать и сказал, что сам будет в них ходить. На следующий день он одел их на работу. Не знаю, как он чувствовал себя на работе, но вечером брюки аккуратно висели на спинке моей кровати. Я также без слов положил ему на тумбочку семь рублей.
Был, конечно, у меня и «другой» костюм, но я его ни разу не одевал, стеснялся. Он был серого цвета и пошит с учетом последних требований моды. По крайней мере, брюки были слегка расклешенные, как у Трубадура из кинофильма «Бременские музыканты». Впервые я его одел, по совету друзей, на конференцию молодых специалистов, которая проводилась в середине мая. Мы ехали на конференцию всем коллективом общежития на задней площадке седьмого троллейбуса. Кроме костюма я был в белой рубашке и галстуке. Пристально посмотрев на меня, Лева Кулебякин сказал, что у меня чего-то не хватает. После этого Лева с Чижом скрутили мне руки, а Никитин снял с себя институтский значок, проколол его уголком лацкан моего пиджака и прикрутил. После этого все они пришли к выводу, что я прекрасно выгляжу. Пришлось мне все дни конференции ходить с чужим значком. Ну а костюма после этого я больше уже не стеснялся и одевал во всех торжественных случаях.
Метрологическая лаборатория, куда меня направили временно работать, находилась в стадии формирования. Она должна была обеспечивать измерительными приборами все цеха предприятия «Эра», расположенные на судостроительных заводах Поволжья. В новом корпусе под нее выделили большой зал и несколько меньших помещений. Сотрудников было всего двое: начальник – Петр Лукич и инженер – Козина Зоя Леонтьевна. Каждый день поступали новые приборы. Мы их распаковывали, проверяли в действии. Я даже ухитрился прочитать по одному из «крутых» приборов лекцию группе сотрудников во главе с Главным инженером. Я проработал в лаборатории всего месяц. Но через год в ней работала уже большая группа сотрудников, и были организованы ремонт и поверка приборов. Основной достопримечательностью лаборатории были полы, покрытые линолеумом, и металлические стулья с сиденьями из толстой фанеры, покрытые какой-то красной краской. Садиться на эти стулья было можно, но вставать…., встающий получал сильный удар от заряда статического электричества. Этот эффект очень интересовал Главного инженера и он постоянно проводил с ним эксперименты.
Одним из последних дней моей работы в лаборатории был день восьмого марта. С утра мы с Петром Лукичом поздравили нашу единственную даму, а к обеденному перерыву под руководством Главного инженера в одной из наших маленьких комнат накрыли стол. Кампания была небольшая, человек десять из сотрудников, работавших по соседству. По Нижегородской традиции пили водку. Пили в основном за присутствовавших женщин, но и мою личность, как молодого специалиста, не обошли вниманием. Поэтому пришлось выпить по моим меркам довольно много. Ехал домой на седьмом троллейбусе, держась из последних сил. В будущем старался никогда не перекрывать эту норму.
В середине марта 1966 года меня перевели в первый цех, располагавшийся на территории судостроительного завода. Дали должность инженера-настройщика с окладом сто рублей. Наш отдел назывался радиотехническим и начальником его был Валентин Иванович Клюев. Непосредственными моими руководителями назначили Льва Ивановича Косулина и Юрия Сергеевича Тихомолова. По должности они были старшими инженерами. По возрасту были на десять лет старше меня и окончили Ивановский Индустриальный техникум.
Меня сразу же загрузили литературой, техническими описаниями и руководствами по эксплуатации. Недели две я активно изучал все эти материалы. При той подготовке, которую мы получили на кафедре гидроакустики и на военно-морской кафедре, аппаратура не была для меня сложной. За исключением МГ-25 вся она была ламповой. «Плутоний» вообще был еще на «железных» лампах и в нем было много похожего на «Тамир – 11», который мы изучали в институте и на «Пегас», с которым мне пришлось иметь дело на практике. МГ -23 мы также изучали в институте. Более сложными в восприятии были блок корреляционной обработки МГ-10 и гидравлическая система управления антенной МГ-200.
В один из дней в конце марта Юра Тихомолов мне объявил: «Завтра идем на пароход». На следующий день с утра мы втроем отправились на пароход. До судомонтажного цеха, где находилась лодка, было около пятисот метров. Когда вышли к берегу, справа я заметил старую лодку необычной конструкции. На мой вопрос о том, что это за лодка, Тихомолов сказал, что это бывшая эстонская лодка английской постройки, доставшаяся Советскому Союзу после сорокового года. Больше о ней он ничего не знал. Только в конце восьмидесятых, прочитав книгу Матиясевича, я понял, что это был знаменитый «Лембит», отличившийся в годы войны. Здесь на заводе лодка использовалась в качестве учебно-тренировочной. В восьмидесятые годы ее отреставрировали и установили как музей в Таллине.
Пройдя через проходную, мы попали на территорию судомонтажного цеха. Это был пирс, к которому было пришвартовано сооружение в виде дебаркадера, основанием которого служили два цилиндрических понтона. Мне сразу же объяснили, что это не просто понтоны, а прочные корпуса двух «Малюток». На этом дебаркадере было множество комнат, которые принадлежали различным организациям и цехам, которые вели работы на строящейся лодке. У «Эры» тоже было несколько таких комнат. Чаще всего это были комнаты мастеров. Там решались все текущие вопросы, связанные со строительством лодки. Много спорили, много курили. Все было пропитано запахом табачного дыма.
К дебаркадеру была пришвартована строящаяся подводная лодка. Это была лодка 651 проекта, шестая по счету из этой серии, строившейся заводом (к-58). Она была похожа на гармошку. Все ракетные контейнеры были подняты. В них возились люди. Вся лодка была опутана электрическими кабелями и шлангами, которые тянулись по лодке и опускались в открытые люки. Везде возились люди. Одни варили, другие красили, клеили. Дым от сварки стоял коромыслом. С большим трудом через рубочный люк попали внутрь лодки. Очень мешали кабели и толстые шланги, которые использовались для вентиляции и проходили через люк. Внутри лодки тоже было множество людей, каждый из которых занимался своим делом. Дежурный открыл нам рубку гидроакустики, и мы тоже занялись своим делом. Вначале мне показали расположение в отсеке всех коробок с предохранителями и всех приборов гидроакустической аппаратуры. Там мы проверили наличие питания и установили все полагающиеся по штату предохранители. После долго занимались проверкой монтажа в цепях питания, прежде чем включать питание на станциях.
В тот же день мы познакомились с командой матросов-гидроакустиков. Трое из них были моими ровесниками и дослуживали последний четвертый год. Это были Борис Шолохов, Сергей Седых из станицы Синявской и Владимир, фамилию которого не помню. Четвертым был Жорик (Балдаржи Балджинимаев), кажется из Читы. Он служил первый год, и его призвали после первого курса сельскохозяйственного института.
На лодку мы теперь ходили каждый день. В течение месяца настроили всю аппаратуру и сдали ее по полной программе швартовых испытаний. Каждый день с нами работали и матросы. Они изучали на практике аппаратуру и хорошо помогали нам, особенно при проведении испытаний, когда надо было таскать кучу измерительной аппаратуры и кабелей. Жорику в заведование досталась МГ-23. Ее устройство мне пришлось объяснять ему много раз, да и устройство другой аппаратуры тоже. Это объяснялось тем, что ко мне ему было обратиться намного проще, чем к своим непосредственным начальникам, старшинам первой статьи, которые его постоянно экзаменовали, а объяснить кое-что и сами не могли.
В середине мая лодку начали готовить к переходу на Север. От нашего отдела выделили несколько человек, в основном радистов, которые должны сопровождать лодку на переходе. Мне объявили, что я тоже поеду на испытания. Вместе с лодкой мы переправляли измерительные приборы и ЗИПы для настройки. Чтобы не таскать в поезде лишние вещи, многие, в том числе и я, загрузили на лодку ватники и рабочую одежду, и передали их на сохранение команде.
Корпоративным праздником нашего отдела был «День радио». В этот день мы обычно не работали. На группу сотрудников отдела выписывались внеочередные премии, которые шли в общую кассу. Руководство цеха выделяло пару автомашин и весь наш отдел «отдыхал» где-нибудь за городом на природе. Пока я работал на фирме, эта традиция не нарушалась. Спиртного выпивалось обычно большое количество. В 67 году пустые бутылки завезли к нам в общежитие. Мы ухитрились на них организовать и у себя приличный банкет.
На Север лодка прибыла в середине июня. В командировку мы ехали вместе с Юрой Моисеевым, который раньше работал на Северном машиностроительном предприятии и хорошо знал Северодвинск. Он был на десять лет старше меня, но довольно прост в общении, и при работе разница в возрасте почти не ощущалась. Перед командировкой я побывал у него дома. Он недавно женился на девушке значительно моложе его. Они представляли собой интересную пару: он был рыжий, с совершенно белой кожей без единой веснушки, а она была красивой русой девушкой, но веснушек было в избытке, наверное, потому что была весна.
Ехать мы решили на «Буревестнике». Поезд отправлялся в шесть утра, а прибывал в Москву в двенадцать часов дня на Курский вокзал. Вагон считался общим, но сидения были самолетного типа, и ехать было довольно приятно. Вся поездка сопровождалась музыкой, с хорошо подобранным репертуаром.
В Москве в метро мы сразу перебрались на Ярославский вокзал и около часа простояли за билетами. Наш поезд отправлялся в десять часов вечера, поэтому свободного времени оставалось много. Сдав вещи в камеру хранения, отправились гулять по Москве. В Москве мне нравилось бывать в Третьяковской галерее. Я предложил пойти туда, и мы пробыли в галерее более трех часов.
Подкрепившись в первом попавшемся по дороге кафе, отправились через мост на Красную площадь, а затем на улицу Горького (Тверскую).
Ехать нам надо было почти двое суток, и нужны были продукты на дорогу. Отоваривались мы в знаменитом Елисеевском магазине. Купили там все нужные на наш взгляд продукты на дорогу. Там меня заинтересовала копченая колбаса. Такой до того времени ни в Горьком, ни в других городах такой я не видел. Называлась она просто: «колбаса варено-копченая» по цене 3 рубля 80 копеек. Цена по тем временам солидная. Я купил пол килограмма и не пожалел. Она была очень вкусной, даже лучше современной «московской колбасы».
В магазине «Авторучки», располагавшемся на другой стороне улицы Горького недалеко от Елисеевского магазина, купил себе новую советскую авторучку с золотым пером, взамен незадолго до этого утерянной китайской авторучки, верно прослужившей мне все пять с половиной лет студенческой жизни. К сожалению, она оказалась заметно хуже китайской и служила недолго. Кроме этого купил и несколько книг по гидроакустике и антенной технике, появившихся тогда в продаже. Особенно пригодилась мне впоследствии книга Кюна «Микроволновые антенны».
Ехали в Северодвинск в купейном вагоне. Много спали, ели, смотрели в окно. Остановок было мало. Природа за окном была прекрасной и сильно отличалась от южной, к которой я привык. Удивило, что в Плесецкой из поезда выходило очень много военных, и тогда я впервые узнал, что там располагается космодром.
В Северодвинск приехали в восемь часов вечера. Вовсю светило солнце. Юра много лет жил в этом городе и у него было много знакомых. Он сразу повез меня в одно из общежитий Северного машиностроительного предприятия, располагавшегося на улице Ленина в центре города. Благодаря его знакомым, несмотря на позднее время, нам удалось поселиться в общежитии. После этого пошли ужинать. Меня удивило, что столовые в городе работают до 11 часов вечера.
Столовая, в которую мы попали, называлась «Ласточка». Мы часто потом ходили в нее ужинать. Готовили там хорошо. Мне понравился в этой столовой салат из селедки. Ломтики селедки были без единой косточки, подавались с ломтиками отварного картофеля и кусочками свеклы. Есть его было удобно. К селедке не надо было прикасаться руками.
Ночью спать почти не пришлось, потому что ночи не было. Солнце только на короткое время ушло за горизонт, а спать при солнце было как-то необычно.
Утром пошли на завод. Пропуска оформили быстро, и уже через пол часа мы были на Северной сдаточной базе. Вся наша сдаточная команда собралась на базе в течение двух дней.
Лодка была пришвартована к плавбазе «Полярная звезда». Личный состав лодки разместили в кубриках в кормовой части плавбазы. Приятно было встретиться с матросами-гидроакустиками на новом месте. Все наши вещи были в целости и сохранности.
У трапа, по которому можно было попасть на лодку, теперь стоял часовой. Пропусков при входе мы никаких не предъявляли. Часовые знали нас в лицо. И поэтому на лодку проходили всегда свободно. Основной достопримечательностью лодки был автомат, с которым стояли у трапа часовые. Он был не черным, а блестящим, как отхромированный. И все часовые, потихоньку, чтобы никто не видел из начальства, стоя на посту, потихоньку полировали его суконной тряпочкой.
Плавбаза представляла собой довольно старое судно, окрашенное в шаровый цвет. Корпус был клепанный. Судно имело две надстройки: носовую и кормовую. Спереди кормовой надстройки на самом верху была надпись позолоченными буквами дореволюционного алфавита «Полярная звезда». В кормовой части в кубриках размещался личный состав лодок, проходивших испытания. В носовой части через открытые люки можно было увидеть расположенные внизу металлообрабатывающие станки. Верхняя палуба была металлическая без покрытия. Бросалось в глаза наличие большого количества разнообразных кранов для подъема грузов.
В то время я и подумать не мог, что, возможно, это была бывшая императорская яхта. Первые подозрения у меня возникли после того, как я в восьмидесятых годах прочитал книгу Петра Капицы «В море погасли огни». Правда, у себя в книге Капица ошибся. «Полярная звезда» названия не меняла, а яхта «Штандарт» стала минным заградителем «Марти». К сожалению, прочитать статьи Зуева о судьбе императорских яхт не удалось. Насколько мне известно, согласно Зуеву и Ларионову их в конце жизни использовали в качестве мишеней. По крайней мере, то судно, которое я видел, еще в начале 1969 года было живым, и использовалось как плавбаза строящихся подводных лодок.
Недавно я получил письмо от своего коллеги, в настоящее время он доктор технических наук, профессор, а в 1971 – 1974 году начинал свою трудовую деятельность молодым инженером с частыми командировками на Северную сдаточную базу. В ответ на мою публикацию о «Полярной звезде» он сообщил: «Полярную звезду» звали не «полярная», а «полярка». Я на ней не мало времени прожил. И наш «параход» к ней часто пришвартовывался при возвращении с полигонов». То есть это судно было живым как минимум до 1974 года.
Наши комнаты в здании Северной сдаточной базы располагались на втором этаже. Была комната для руководства «Эры» и бытовки для рабочих и инженеров. В своей комнате мы переодевались, играли в нарды и домино в обеденный перерыв. В здании была душевая, где можно было в любой день после работы принять душ.
Приемная начальника Северной сдаточной базы судостроительного завода Меньшикова располагалась на третьем этаже.
Нашим начальником от «Эры» был Валентин Петрович Сутырин. Он осуществлял общее руководство. Непосредственно нами руководили ответственные сдатчики. Их было два: по радиотехнической и электротехнической части. Электромонтажниками и слесарями руководили свои мастера. У Сутырина я заслужил «особое» доверие. Раз в несколько дней он вручал мне трехлитровый алюминиевый бидончик и ключи и посылал в кладовку, которая размещалась в пятидесяти метрах от нашего здания. Там находилась большая бочка с гидролизным спиртом, и мне поручалось наполнять с помощью резинового шланга бидончик спиртом и приносить его Сутырину. Я не представляю, как можно было пить эту отдающую резиной гадость, но ее пили.
Наша аппаратура на лодке была в хорошем состоянии. Никаких дополнительных работ до выхода на ходовые испытания не потребовалось.
Так как количество коек на лодке не могло обеспечить всех выходящих в море, то мы с Моисеевым нашли себе удобное место в выгородке в трюме первого отсека, где располагались генераторы наших станций. Там мы прямо на стойках закрепили два сбитых из досок топчана, и получилось два прекрасных спальных места. Излучения от генераторов мы не особенно боялись. Гидроакустика на лодке обычно работает в режиме шумопеленгования, и возможны были только одиночные посылки, для определения дистанции. Единственным недостатком было то, что в первом отсеке, особенно в трюме, было прохладно.
Получилось так, что на ходовые испытания Моисеев пошел один, но буквально через несколько дней вызвали и меня. Попутным судном оказался торпедолов. Этот маленький катерок должен был обеспечивать торпедные стрельбы нашей лодки, и поэтому взял в качестве пассажиров несколько человек для доставки на лодку. Мы вышли в море под вечер. Вначале все шло нормально. Мы сидели все в тесной радиорубке и по приемнику «Волна» слушали трансляцию футбольного матча с чемпионата мира, но потом в открытом море начался шторм, катер стало сильно болтать, и мы вернулись обратно.
На следующий день шторм утих, и мы благополучно добрались на лодку на морском буксире.
В море во время испытаний гидроакустическая аппаратура работала круглосуточно. МГ-10 и МГ-200 работали хорошо. А «Плутоний» видел только Никольский буй, по которому мы эту станцию каждый раз «успешно» сдавали. Так как на полигоне кроме обеспечивавшего нас тральщика других кораблей не было, то за ним следили непрерывно, потому что от командира время от времени поступала команда доложить о наличии целей. Тральщик никогда далеко не уходил, и поэтому его видели всегда и в подводном и в надводном положении.
Со звукоподводной связью было сложнее. На небольших расстояниях связь была хорошей, но голос звучал как из загробного мира. Немного удавалось его подстроить гетеродином, но хорошего результата достичь не удавалось. С увеличением расстояния начинал срабатывать психологический фактор. После посылки запроса приходилось долго ждать ответа. И часто запрашивающий не дождавшись ответа, начинал повторять вопрос, а в это время приходил ответ, который нельзя уже было прослушать, и связь терялась. Правда, это были уже очень большие расстояния.
Питание на лодке было поставлено неплохо. Суточное довольствие стоило, кажется, один рубль 68 копеек. Из деликатесов нам полагались еще вяленая вобла и маленькие шоколадки и прекрасные галеты «Арктика» на 49 дырочек. Кормили четыре раза: завтрак, обед, ужин и вечерний чай. Команде давали еще некоторые деликатесы в виде рыбных консервов, плавленого сыра в банках и другие. На обед и ужин был традиционный флотский компот. На гарнир чаще всего бывала перловка, и на корабле установился устойчивый запах перловой каши, слегка разбавленный дизельными выхлопными газами. Расписание приема пищи выдерживалось довольно строго, но бывали и исключения, особенно во время работы на мерной миле. Однажды из-за работы задерживался обед, и командир приказал выставить в отсеках мешки с сухарями. Мешки были многослойные бумажные, наподобие цементных, а сухари черными ржаными. Мы набили карманы этими сухарями и сидя за пультами, грызли их. Они были довольно вкусными и до настоящего обеда мы спокойно дотянули. На этой лодке сухари выставлялись довольно часто, даже если задержка с обедом была небольшая.
Однажды, когда я был бачковым – задержали вечерний чай. Его изволили подать в час ночи, когда я уже мирно спал у себя в генераторном помещении. Двое любителей чая, несмотря на мои протесты, что время мое истекло, извлекли меня оттуда и отправили получать чай. После чая уже спать не хотелось, и мы некоторое время наслаждались свежим воздухом на верхней палубе, куда нам разрешили выйти. Был полный штиль, тепло, лодка находилась в дрейфе, белые ночи уже закончились, только звезды мерцали.
Если лодка находилась на поверхности, то в любое время можно было получить разрешение выйти наверх. Это объяснялось тем, что в надводном положении работал только надводный гальюн, располагавшийся в кормовой части рубки (подводные были закрыты, потому что команде не хотелось их лишний раз убирать). Надводный гальюн «убирался» очень просто – после погружения там всегда было идеально чисто. Кроме этого в носовой части рубки под антенной радиолокатора наведения ракет была довольно большая площадка, где разрешалось курить. Там всегда постоянно находилось до десятка курильщиков и некурильщиков, вышедших подышать чистым морским воздухом. В свежую погоду крупная волна иногда, накатывалась на рубку, и курильщикам приходилось возвращаться в отсек с мокрыми ногами.
Обычно в море на лодке женщины не выходили. Но на лодках 651 проекта было исключение. На первые несколько дней ходовых испытаний на всех лодках этого проекта с нами в море выходила одна и та же женщина. Ей было примерно 35 лет. Кажется, она считалась крупным специалистом по диферентовке лодок. В море ей выделяли каюту, ключ от подводного гальюна и канадку. В надводном положении она много времени проводила на мостике, чем смущала матросов, посещавших надводный гальюн.
Интересно проходили глубоководные испытания этой лодки на глубину 300 метров. Погружались медленно, делая площадки через каждые 10 метров. Перед погружением командир приказал оставить двери всех рубок открытыми, чтобы не заклинило. В нескольких сальниках была обнаружена течь. Это были длинные струйки воды толщиной с иголку. Такие сальники брали на заметку, чтобы подтянуть в надводном положении. На глубине 300 метров по приказу командира поперек отсека к двум угольникам привязали туго натянутую нить, которая при всплытии порвалась. Выглядело это очень эффектно.
Борис Шолохов из краника глубиномера с глубины 300 метров нацедил забортной воды. Первому пришлось пить в качестве «крещения» Жорику Балджинимаеву. Мне, чтобы вода показалась вкуснее и в знак уважения к инженерному званию, добавили в воду фруктового экстракта. Гадость получилась приличная. Но крещение есть крещение, пришлось пить.
Эта лодка была последней, испытывавшейся на глубину 300 метров. Последующие лодки 651 проекта испытывались на глубину 270 метров.
Ракетные стрельбы проводились дважды. Ракетой П-5 стреляли куда-то в Канин нос, а П-6 по мишени. С 1967 года пошли лодки, у которых комплексы П-5 были сняты с вооружения, а освободившееся место во втором отсеке было занято запасными торпедами.
В Северодвинске была хорошая городская библиотека. Командированным тоже разрешалось ей пользоваться, необходимо было только кроме предъявления паспорта оставлять залог 5 рублей, который потом возвращался. Так как в море у нас было много свободного времени, когда надо было смирно сидеть в своем углу и не болтаться по кораблю, то мы много читали.
В это время в Северодвинск пришла одна из лодок, сдававшаяся в 65 году. Командиром БЧ-4 на ней был капитан-лейтенант Бершадский - сын известного военного журналиста Рудольфа Бершадского. Он попросил нас с Моисеевым помочь устранить ряд неисправностей в аппаратуре на его лодке. Лодка стояла в акватории завода у самого выхода в море в окружении нескольких больших противолодочных кораблей. В отличие от нашей лодки корпус ее не был обрезинен. Мы поработали на лодке несколько дней и постарались устранить все замечания. Наверное, Бершадский был неплохим командиром БЧ. По крайней мере, делал все возможное, чтобы поддерживать аппаратуру в идеальном состоянии.
После государственных испытаний на лодке производили отделку. Была снята вся мебель, которая была на лодке, и заменена на новую. Все в лодке заново красилось. Лодка была отдана на откуп маляршам. В это время на лодку было лучше не заходить – могли нарочно вымазать в краску, просто махнув в твою сторону кистью. Правда, «эровцев» малярши не обижали, так как мы были соседями в здании Северной сдаточной базы и иногда им кое в чем помогали. Я, например, несколько раз помогал им отпирать заклинившиеся замки на шкафчиках.
После отделки был контрольный выход, который больше всего запомнился стойким запахом краски во всех отсеках, что было довольно неприятно в условиях подводной лодки.
После контрольного выхода лодка ушла. Больше никого из матросов и офицеров этой лодки я не встречал. Расстались с ними тепло. По поводу ухода лодки у нас был банкет. Все оставшиеся из сдаточной команды начали работать на следующей лодке, которая пришла незадолго до этого.
Даже в командировке мы иногда ухитрялись отдыхать за городом. Инициативу одной такой поездки летом 1966 года взял на себя Зиновий Павлюк, к которому незадолго до этого приехала в отпуск жена. Им хотелось сварить на природе настоящую уху. Они накупили у местных рыбаков окуньков и взяли все необходимое. Сутырин выделил нам небольшой грузовичок с будкой, из числа тех, что выпускались Горьковским автозаводом для армии. Водитель повез нас на какое-то озеро через болотистый низкорослый лес. Дорога была одноколейной и представляла собой выложенные в два ряда с промежутком между ними бетонные плиты. Две машины на такой дороге не могли разъехаться и поэтому через каждый километр, в пределах видимости, располагались разъездные площадки.
На берегу озера было холодно, дул сильный ветер. Мы расположились в низкорослом лесочке, расположенном в двухстах метрах от берега. Здесь было тихо и тепло. Земля была покрыта толстым слоем сухого мха, мягким как перина. Всем сразу захотелось есть, накрыли стол, постелив покрывало прямо на земле. После первой рюмки спирта всех сразу разморило, и уже было не до ухи. Варить её даже Павлюкам не захотелось. А после нескольких рюмок не хотелось даже вставать. Кругом в нескольких метрах от нас росло много черники и голубики, до которых добирались уже ползком по мягкому мху и, соскучившись по зелени, наелись их от души.
Во второй половине августа в Северодвинске стало уже прохладно, а в первых числах сентября уже даже срывался снег. Пришлось просить родителей срочно выслать мое осеннее пальто. Кроме этого почти все из нашей сдаточной команды приобрели себе серые береты, появившиеся в продаже в магазинах. Они были удобными, немаркими и занимали мало места. Купленный мною такой берет, как память потом хранился у меня около тридцати лет, а потом как-то незаметно исчез.
В начале октября истекли четыре месяца моей командировки и меня отпустили «домой». За это время у меня накопилась целая неделя отгулов, и я решил использовать для поездки к родителям. За один день я отчитался по командировке, оформил отгулы и купил билет на самолет. Слабо надеясь на надежность 12-го автобуса, шедшего из центра Сормово до аэропорта около двух часов, я выехал с большим запасом по времени. Вместо маленького одноэтажного здания аэропорта, встретившего меня весной 1965 года, я увидел совершенно новое современное здание. Старое здание было от нового далеко в стороне, и около него теперь стояли самолеты местных авиалиний АН-2.
После командировки я уже почувствовал себя не инженером со сторублевым окладом, а уже почти «белым человеком». Запас времени у меня был большой, а лететь на самолете, а потом ехать на электричке предстояло долго, и поэтому я решил подкрепиться в ресторане аэропорта. Приятно было обедать у окна с видом на летное поле, где все время взлетали и садились самолеты, и запивать «Рижским» пивом. Обед обошелся даже по тому времени в смешную цену – менее четырех рублей.
После ноябрьских праздников я познакомился с капитаном второго ранга Лебедевым. У него в то время была должность флагманского специалиста. Он пришел к нам в отдел и попросил помочь ему ввести в строй станцию МГ-25, установленную в центре подготовки моряков подводников. Мы с Юрой Моисеевым согласились ему помочь и в течение нескольких дней настроили стенд. В дальнейшем мы много раз встречались с ним, и он даже предлагал мне перейти на действительную военную службу и служить у них в центре. Но у меня в то время были другие планы, и делать военную карьеру в звании младшего лейтенанта казалось не серьезным. В дальнейшем, когда военкомат направил меня к ним в центр для переподготовки, он предлагал мне не ходить на занятия, поскольку всю эту аппаратуру я хорошо знал, а просто отметить мне, что я прошел курс обучения. Я не согласился, потому что это были мои первые военные сборы, и хотелось все посмотреть. Правда, из всего этого процесса мне понравились только стрельбы из боевого оружия, на которые нас возили куда-то на танкодром.
Несколько раз Лебедев приезжал в Северодвинск, бывал на лодках, но в море, кажется, не выходил.
В Интернете я познакомился с Нижегородским клубом моряков-подводников. Мне кажется, что это именно он был много лет руководителем этого клуба.
На этом первый год моей подводной эпопеи не закончился, уже первого декабря пришлось выехать в Видяево на лодку 633 проекта, на которой после модернизации была установлена станция МГ-10. Станция была снята с какого-то тренировочного стенда, как мне рассказывали офицеры корабля – в 1962 году ее показывали Никите Сергеевичу как одно из последних достижений гидроакустики.
