Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Мобильный комплекс освещения надводной обстановки

Комплекс освещения надводной
обстановки "Онтомап"
сделали компактным

Поиск на сайте

Главная / Форум / ВМФ: Подробности / Книги / "Крейсер "Суворов""

"Крейсер "Суворов""

Страницы: 1
RSS
"Крейсер "Суворов"", Военно-морской роман
«Корабль к бою и походу приготовить!» 4 «Из Амурского залива одиноко крейсер выходил…» 4 «Поможем вступить в партию…» 15 Затяжной выстрел 27 «Жить можно...» 39 «По морям, по волнам…» 54 «Пройти незамеченными!» 54 «Сердца матросские нежности полны» 75 Полька-бабочка Воронка 83 Дальний поход 100 «Борщ по-флотски» 134 «Час от часу не легче!» 159 Картошечка 176 «За успехи в боевой и политической подготовке!» 185 На боевом посту 195 «Шторм» 216 Между Владивостоком и Совгаванью 216 «На побывку едет молодой моряк…»» 233 «Кто прошел остров Русский, тому не страшен Бухенвальд» 243 «Служу Советскому Союзу!» 255 «Кнехт на шее» 285 «Шаришь!» 293 «Опасная встреча» 303 Качели 303 «Хочу купить себе новую бескозырку…» 314 Концерт по заявке 319 «Наверх вы, товарищи, все по местам!» 328 1. «Из Амурского залива одиноко крейсер выходил…» – Белаш, к особисту! Вадим поставил утюг на подставку и обернулся. За спиной стоял «Слепа» – старший матрос Андрей Слепков. Белаш глянул на него с недовольством. Слепа и отслужил на год меньше, и в звании уступал, да и за человека его никто в кубрике особо не держал. Пухленький, с бегающими глазками «стармос» был из тех, что себе на уме. Всегда старался отвертеться от тяжелых работ. По молодости и печенюшку мог в одиночку схряпать на глазах у голодных товарищей. А если добудет банку сгущенки и не сможет ее сразу опустошить, то прежде, чем зашкерить куда-нибудь, обязательно внутрь плюнет, чтобы никто не смог доесть. Так что в другой ситуации у выслужившего все свои три года старшины первой статьи Белаша были бы крепкие основания послать Слепу далеко и надолго. Но это в другой ситуации. Сейчас руку Слепкова украшала красная повязка с белой полосой. Каждый на корабле «тащит» свой вид дежурства. Слепа «стоял» рассыльным – находился в распоряжении дежурного по кораблю и должен был передавать срочные сообщения офицерам, мичманам или матросам: все, что нельзя доверить общекорабельной радиотрансляции. И вот Слепа смотрит на Вадима и улыбается, знает, что не услышит: «Отвали. Ты меня не видел, не нашел…» Рассыльный должен выполнить приказ: обязательно найти Белаша и доложить дежурному офицеру о том, что поручение выполнено. Вадим молчал. Ничего не говорили и «повисшие» на иллюминаторах «годки» Белаша – матросы одного с ним призыва. Развлекаясь, они ловили рыбу прямо из кубрика. Вода в бухте Золотой рог мутная, сюда стекает и грязь с улиц Владивостока, и дерьмо со всех кораблей, стоящих на внутреннем рейде и у стенки. Всей этой дрянью питается местная «флора-фауна»: минтай, камбала, бычки. Поэтому есть их категорически не полезно. Ловят ребята грязную живность и обратно за борт бросают. И вот, только что вскрикивали друзья-товарищи: – Клюет! – Сорвался! – Не зевай!.. А теперь все замолкли разом. Ждут ответа. А что Белаш может сказать в такой ситуации? Особист – это… особист. – Где он? – Вадим обратился к рассыльному. – В дежурной рубке? – Не-а, – Слепа еще шире растянул улыбающийся рот, – у себя в каюте… – Че скалишься? – нахмурился Белаш. Рассыльный тут же опустил серые, близкопосаженные глазенки, сделал обиженно-удивленное лицо: – Я не скалюсь. Тебе показалось. Я ни че… Вадим не стал докапываться до Слепы. Подумал о том, что если бы особист находился в дежурной рубке, то это означало: дело касается какой-то мелочи, о которой можно поговорить при всех. Но раз офицер особого отдела приглашает к себе в каюту, значит, состоится неспешный разговор наедине. И в этот раз у них с особистом точно будет уже очень непростая беседа. Белаш повернулся спиной к Слепе. Снова взялся за утюг. Он готовился к увольнению в город и заканчивал гладить брюки. Невовремя появился Слепа. Вадим отслужил три года, а ни разу во Владивостоке в нормальном увольнении не был. По большей части видел этот город только с борта корабля да из кузова грузовика, когда их возили на различные работы и в арсенал получать снаряды для корабельной артиллерии. Еще на местном судоремонтном заводе работал вместе с другими ребятами. Но завод – не город. Хоть и совсем рядом с Владивостоком эта огороженная часть суши, хоть и работают на ней гражданские лица, но это военная территория. Еще бывал Вадим вне корабля, когда наземные власти призывали матросов помочь тушить тайгу, перебирать картошку в овощехранилище, копать водопроводные траншеи, тянуть кабели в подземельях электростанции. На корабле шутили: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а один простой матрос заменяет паровоз». Но за любые береговые работы говорили «спасибо» – какое-никакое развлечение вне кубрика и боевых постов. Вадим уже и не помнил, сколько раз он снова и снова порывался сойти с корабля по-человечески: в выходной форме и с увольнительной в кармане. Но то один начальник «рубил» ему увольнение, то другой. И вот, наконец все – и командир его носовой группы управления, и командир дивизиона главного калибра, и «малый зам» – заместитель командира дивизиона главного калибра по политической части, и командир артиллерийской боевой части, и заместитель командира артиллерийской «бэчэ» по политической части, и заместитель командира корабя по политической части – «большой зам», и «помоха» – помощник командира корабля, – все, просматривая список увольняемых на берег, оставили в нем фамилию Белаша, никто не вычеркнул. И уже начищены до блеска молодыми матросами черные выходные хромовые ботинки и якористая медная бляха ремня. Поглажены «гюйс» – голубой отложной воротник с тремя полосками, и выходная серо-голубая рубаха – «голландка». На рундуках – вещевых ящиках под койками-«шконками» – лежит чистая тельняшка, черные уставные носки-«караси». Готовы и черные же бушлат с бескозыркой. Только выходные брюки нужно довести до ума: они показались Белашу недостаточно проглаженными. Не просто это: на толстой шерсти навести стрелки. Вадим помотрел-посмотрел и сам взялся за утюг: все должно быть идеально, чтоб никто на построении увольняемых на юте – корме корабля – не придрался. Сколько раз Белаш слышал от проходящего вдоль строя «помохи», отвечающего за сход на берег: – Этот никуда не пойдет – бляха ремня плохо начищена… И этот не пойдет – пуговица плохо пришита… И этот не пойдет… И этот… И этот… Всего один только раз сошел Белаш во Владивостоке с корабля, имея увольнительную в кармане. Направился было в Дом моряков на танцы, но внутрь так и не попал. Морские и солдатские патрули в этом военном городе на каждой улице, на каждом перекрестке. Трижды проверяли его по пути и трижды позволяли следовать далее. Но на входе в Дом моряка докопались до прически: не то, что с линейкой, чуть ли не с микрометром мерили: – Волосы длиннее положенного. И резолюцию соответствующую – в увольнительную. Пришлось Вадиму сразу же возвращаться на корабль не солона хлебавши. Вот так один раз за три года службы Белаша во Владивостоке в увольнение отпустили, но оно, увы, не состоялось. И теперь вторая попытка. Вторая и последняя – Вадим уже «оттарабанил» свое и скоро, совсем скоро ему – домой. Белаш оглядел себя в зеркало, висевшее на переборке над гладильной стеной: коренастый, метр семьдесят пять, округлое чистое лицо, курносый, карие глаза, густые, черные брови. Дождались бы только сегодня такого симпатичного моряка девчонки на берегу… Вадим прищурился: начал осмотривать себя глазами придирчивого офицера. Но «докопаться» до чего-либо было сложно: нормально ребята подстригли ручной машинкой. Короче уже некуда – не молодой «карась» все-таки, чтоб наголо стричься. Провел рукой по щеке: и побрился чисто, не найти щетины, как ни ищи. А усы – обязательная «лицевая принадлежность» отслужившего более двух лет «годка» – уставом не запрещены. Он был полностью готов к увольнению, но, похоже, накрылась, плакала его последняя возможность «отметиться» во Владивостоке. Не помогут ни стрелки на брюках, ни блеск «хромочей» и выбритых, пахнущих одеколоном «Для мужчин» щек. Особист может легко «рубануть» и это увольнение. Глянув на часы, Белаш подумал о том, что может быть все-таки стоит послать Слепу по адресу и спокойно догладиться, пойти на ют, а в каюту вызвавшего его офицера заглянуть уже после возвращения из города. Тогда и разговор, возможно, другой выйдет. Но Вадим сходу отмел эту мысль, понимая, что особист не зря послал рассыльного именно сейчас, перед самым сходом. У этого офицера тоже есть список увольняемых на берег. Пробежался особист взглядом по перечню фамилий и послал Слепу за Вадимом. Даже если сейчас Белаш не явится пред светлы очи старшего – «страшного» – лейтенанта Морозова, то тот просто выйдет на ют, услышав команду «Увольняемым на берег построиться…» Прогуляется вдоль строя, оглядит всех и выцепит взгядом, спросит: – А почему вы – старшина первой статьи Белаш – не пришли, когда я вас вызывал к себе? Что ему скажет Вадим? Отбрехаться не получиться, и, значит, придется идти к Морозову сейчас. До увольнения. – Белаш, смотри, смотри! – закричал кто-то из висящих на иллюминаторах. Вадим подумал, что ребята поймали очередного дальневосточного бычка – похожую на черта крупную коричневую рогатую рыбину, вставили ему в рот лампочку и отпустили. В таком случае короткое, толстое тело, фактически состоящее из одного лишь, всегда набитого какой-нибудь дрянью, живота, не погружается в воду, а летит по поверхности, как торпеда, веселя наблюдащих за ним матросов. Белаш глянул через плечо. Нет, не бычок. Ребята вытащили позарившегося на рыбную наживку краба-паука: – Белаш, смотри, смотри! А?! – протягивают ему пойманное членистоногое. Они знают, что крабы-пауки вызывают у Вадима отвращение. Его чуть ли не трясет от одного лишь вида этих тварей. Покрытые мерзкими коричневыми волосками, они перебирают длинными тонкими лапками и тянутся, тянутся узкими клешнями. Этот экземпляр показался Белашу таким же гадким, как и все видимые им ранее. Стараясь казаться как можно более равнодушным, Вадим снова отвернул голову к зеркалу и гладильной доске: – Да идите вы… Ребята заржали, бросили краба за борт. – Так что, идешь, Белаш? – снова подал голос Слепа, которому пора было возвращаться в дежурную рубку. Вадим не успел ответить: послышались звуки колоколов громкого боя – два коротких звонка. Еще раз. И еще раз. И тут же по трансляции раздалась дублирующая команда дежурного по кораблю: – «Корабль к бою и походу приготовить!» – Твою мать! – выругался Белаш. Вот теперь его увольнение точно накрылось. Но и визит к Морозову тоже откладывался. Кубрик вмиг опустел. Кто-то бросился в центральный артиллерийский пост, кто-то – в боевую рубку, кто-то – в агрегатную, Белаш – в свой носовой командно-дальномерный пост, который называют «глазами корабля». НКДП находится на самой высокой седьмой площадке корабля – выше только антенны и чайки. За две нормативные минуты Вадим должен успеть пробежать по верхней палубе, по всем узким трапам, чтобы занять свое место и начать действовать согласно предписанию книжки «Боевой номер»: «Открываю НКДП с правого борта. Переключатель 10-Д-НКДП устанавливаю в положение, скомандованное управляющим огнем…» Из соседнего с дальномерщиками-визирщиками кубрика выбежали боцмана, на которых лежит особая обязанность по швартовке и отшвартовке. Из двух следующих кубриков, где живут комендоры первой и второй башен главного калибра, никто не рванул на верхнюю палубу или в «низа». У корабельных артиллеристов есть вход в башенное пространство прямо из своего жилого помещения. Комендоры просто попрыгали за дверь-«броняшку», быстро рассредоточились по боевым постам. Место наводчика левого орудия первой башни главного калибра занял Олег Темнов. Он нисколько не огорчился, услышав сигнал «Корабль к бою и походу приготовить!». В увольнение не собирался. Сидел себе в кубрике на рундуке и глядел на лист бумаги в клеточку. На нем было написано: «Привет! У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…» Вот только то, что именно решил, дописать никак не удавалось. Олег пыхтел, грыз кончик шариковой ручки, засовывал его то в нос, то в ухо, а еще постукивал им по затылку, хмурился, снова и снова заносил руку, чтобы вывести буквы, но рука тянулась не к бумаге. В конце концов, отложив авторучку, достал из нагрудного кармана книжку «Боевой номер». Глянув по сторонам и убедившись, что на него никто не смотрит, вытащил из-за кальки-обертки свившийся колечком черный волосок. Осторожно взял его двумя пальцами. Провел им по щеке. Почувствовал, как сразу стало мало воздуха в груди. Захотелось закрыть глаза и снова вспомнить, почувствовать. Темнов уже не был уверен, действительно ли он все решил. Снова и снова проводил волоском по щеке, спрашивая себя: «да» или «нет». И не мог ответить. Поэтому-то Олег и не огорчился, когда прозвучали колокола громкого боя. Услышав их, аккуратно сунул черный волосок обратно за кальку-обложку, саму книжку «Боевой номер» – в нагрудный карман, недописанное письмо – в карман рабочих брюк. Минута, и он уже на своем боевом посту. Как и положено, быстро осмотрел приборы, провернул орудие в электрическую. Каждый день на корабле матросы проворачивают орудия, все механизмы и устройства. Услышав команду «Начать осмотр и проверку оружия и технических средств», прокручивают все приводы, сдвигают подвижные части, чтобы ничего не ржавело и не «прикипало». Заодно механизмы чистятся от грязи, смазываются и подкрашиваются. Проворачивается все как вручную, так и в электрическую, как по специальной утренней команде, так и во время подготовки к выходу в море. После выполнения обязательной операции Олег снова вернулся мыслями к недописанному письму. Молодым башенным матросам, у которых дел по горло, недосуг было удивляться задумчивому виду Темнова. «Годки» же давно привыкли, что он подолгу молчит, уходит в себя. А о чем думает, не говорит – «темный» он. Так и звали Олега друзья-товарищи на корабле: сразу и по фамилии, и потому что непонятно, что у него на уме – «Темный». Нащупав бумажный листок в кармане, Олег снова вспомнил те несколько слов, которые успел написать. Но повторять их в голове не хотелось. О предстоящем «бое и походе» Темнову думать тоже было не очень приятно, потому что выход в море мог означать очередные стрельбы. А он – комендор дивизиона главного калибра – ненавидит и их, и даже сам запах пороха. Олег часто вспоминал родной Куйбышев, который все на старый лад называют Самарой, свое детство во дворе между новенькими кирпичными пятиэтажками. Вспоминал, что, как и все соседские пацаны, мастерил себе рогатки, луки, из которых стреляли по нарисованным на стенах домов мишеням. Потом друзья научили его делать бомбочки из марганцовки, добываемой в домашней аптечке, и магния, найденного на заводской свалке. И это было здорово: смотреть на яркую вспышку, вздрагивать от сильного хлопка. Чуть позже они стали делать «поджиги» – самодельные ружья из медных трубок и деревяшек. Стреляли из них по банкам и воробьям, как из настоящих винтовок. Но во время очередного выстрела ствол «поджига» разорвался прямо в руках одноклассника Темнова. Хлынула кровь. Два пальца упали на землю… После этого случая Олег забросил пиротехнику, а когда пришла повестка из военкомата, молил бога, чтобы его направили куда угодно, но только подальше от любого оружия. Темнов знал, что есть много военных специальностей, где не надо иметь дело с порохом, взрывчаткой: можно шоферить на машине, копать траншеи, наконец свиней растить в подсобном военном хозяйстве. Поэтому обрадовался, когда взяли на флот – думал, что будет на корабле каким-нибудь боцманом, штурманом или кочегаром. И в подтверждение его ожиданий названия учебных отрядов на Русском острове, куда его привезли вместе с другими новобранцами, звучали вполне обнадеживающе: школа связи, школа механиков, школа баталеров… Олега, однако, осмотрев со всех сторон и похлопав по мощным плечам, направили по другому адресу: – Метр восемьдесят пять… Девяносто два килограмма… Хронических болезней нет… Здоровый, черт! В школу оружия его! В комендоры! В своем первом взводе второй роты комендоров главного калибра он, наверное, был единственным, кто переживал по поводу такого направления. Потому что все остальные с радостью обсуждали: – Раз главный калибр, значит, на крейсер попадем… – На «Сенявин» или на «Суровый»… – Не «Суровый», а «Суворов»… – На какой лучше? – Все равно, на какой, лишь бы на крейсер… Это им сначала было все равно, на какой. После одного из учебных занятий слово «Сенявин» начало вызывать дрожь в коленях. На крейсер с этим именем уже никто не хотел идти служить. И все-таки после окончания «учебки» несколько человек из их роты «загремели» именно на «Сенявин», который стоял во Владивостокском судоремонтном заводе. Ну, а Темнову «подфартило» – попал на «Суворов». На корабле он всячески скрывал свой страх перед оружием. Знал, что как только кто-то узнает о нем, то сразу расскажет всем, и начнется постояное подкалывание, издевательство. Поэтому, даже находясь рядом с орудием, глядя на снаряды с тротилом и заряды с порохом, Олег всегда был внешне спокоен. И сейчас никто бы не догадался, что он думает о возможно предстоящих стрельбах. – Темнов, заснул?! – проорали над ухом Олега. – Кто за тебя орудие будет проворачивать вручную?! Это был голос старшего лейтенанта Сапонина. Молодой командир башни все еще рьяно относился к службе. Вот и сейчас принялся «накручивать» по очереди всех подчиненных. Темнов надеялся, что обойдется одним, уже выполненным проворачиванием в электрическую, но теперь – делать нечего – придется вручную гнать орудие на максимальный угол возвышения, а затем опускать вниз до упора. После электрического проворачивания механизмов это так – лишняя работа, проделываемая лишь для поддержания физической формы наводчика. Но у Олега с мышцами все в порядке: каждый день тягает в кубрике двухпудовую гирю. Просто ради удовольствия. Ну, и от нечего делать. Он оглянулся. Самому поднимать и опускать орудие вручную было лень. Досылающий – здоровенный, белесый, конопатый татарин Гариффулин, Гриф, и длинный, плотный как торпеда замочный Карманчук, Карман, из его расчета на роль проворачивающих не подходили. Они оба отслужили уже по два с половиной года, на целых шесть месяцев больше Темнова. Эти два «товарища» «годковали» по полной: бухали одеколон, шарахались по кораблю, по пути избивая молодых матросов и отбирая у них новые тельники и ленточки к бескозыркам, которые невозможно купить ни в корабельной лавке, ни в магазине на берегу. «Годки» из других подразделений старались также не попадать им под пьяную руку. Даже офицеры побаивались эту парочку. Однажды, пьяные Гриф с Карманом толкнули дежурного по кораблю так, что тот разбил голову о «шконку». Преследуемая отрядом мичманов и офицеров парочка заперлась в одной из кладовых, и выкуривать ее оттуда пришлось дымовой шашкой. В наказание обоих отправили в летний карцер на верхней палубе (в январе) и, чтобы протрезвить, поливали забортной водой из брондспойта. Другие бы на месте Грифа с Карманом простыли и заболели. А этим хоть бы хны – здоровья немерено. Только ума нет. Но терпит их командование, сор из избы не выносит. Когда Олег появился на корабле, то с обоими пришлось выяснять отношения. Крови пролилось много. И казалось, драться они будут до последнего совместного дня на корабле. Но после случая с затяжным выстрелом, про который Темнов тоже не любил вспоминать, Гриф с Карманом оставили его в покое. Тем более что вокруг было много тех, над кем поиздеваться можно совершенно безнаказанно. – Але, стекольщик! – Олег заметил ноги «карася», сидящего за трубой дальномера под самым потолком-«подволоком» башни. – Давай сюда! Разомнись! Щуплый «карась» из отделения Белаша с трудом, но провернул орудие. Темнов отвесил ему полагающийся подзатыльник и отпустил обратно к дальномеру: – Ржавчины нигде нет?! Смотри, найду, ночевать у меня здесь будешь! «Стекольщик» тут же старательно чем-то заскреб, а Олег потянулся к нагрудному карману. Но, заметив движение собственной руки, остановил себя – все-таки не время и не место. Корабль задрожал. Машина, питаемая паром из котлов, начала раскручивать вал, который вращает лопасти винтов. Значит, скоро корабль отдаст швартовы и отвалит от стенки. Темнов вздохнул, снова подумав о том, что куда бы ни пошел корабль, но лишь бы обошлось без стрельбы. Служить Олегу осталось всего год. И он желал провести предстоящие двенадцать месяцев «годка» как можно безмятежнее: проспать, проиграть в карты, как-нибудь проваландить. А у матроса Сергея Воронко все еще только начиналось. Он не покинул кубрик по сигналу «Корабль к бою и походу приготовить!», когда все члены музыкальной комады разбежались по своим постам. Сергей провел на корабле всего несколько дней. Не сдал еще ни одного допуска и поэтому не мог исполнять своих обязанностей на боевом посту, даже дежурить по кубрику не имел права. Но на выходе из кубрика один из «годков» махнул рукой дневальному: – Корыто, бегом на пост! Воронок останется за тебя. Пусть привыкает… Корытов стянул с предплечья синюю повязку, бросил ее на рундуки и презрительно глянул на Сергея: – Дневаль, – выскочил из кубрика, но через мгновение снова мелькнул в дверном проеме. – «Люмитеры» не забудь! Воронок остался в кубрике в одиночестве. Глянул в пустой коридор и как будто увидел в его полумраке фигуру: «Люмитеры не забудь!». Бросился к иллюминаторам: их по любой тревоге нужно обязательно задраить. Сначала Сергей вставлял в боротовое круглое отверстие-окошко специальный щиток – затемнитель. Затем опускал толстое круглое стекло, а сверху него – массивную металлическую «броняшку». Затемнитель ночью не позволяет кораблю выдать себя противнику светом и также защищает стекло во время шторма. Стальная же «броняшка» не дает во время боя залететь осколкам и пулям внутрь кубрика. После того как все части иллюминатора встанут на свои места, его нужно закрепить, притянуть «броняшку» к борту медными барашками. У каждого из них два плоских ушка-рожка, за которые можно быстро затягивать винт по резьбе. Крутить барашки не трудно, но только тогда, когда резьба на них чистая, смазанная, расхоженная. Поэтому каждый день ее нужно чистить нитью и смазывать. А сам медный барашек полагается надраивать до зеркального блеска. Отвечают за блеск и само наличие барашков на местах приборщики кубрика. Ну, и еще дневальный из числа молодых матросов, которому барашки на ночь даются на чистку: чтоб не спал – делом занимался. Хотя резьба была чистой и расхоженной, Сергей не без труда затянул барашки своими слабыми «музыкальными» пальцами. Из последнего закрываемого иллюминатора он увидел Владивосток. Вернее его окраину – судоремонтный завод. Подумал: хорошо б, чтоб крейсер отправился не туда. С первого своего дня на корабле Сергей только и слышал, что «Суворов» могут поставить то ли на ремонт, то ли вообще на консервацию. «Годки» в разговорах между собой удивлялись: – Странно, что еще никому не известно, куда мы пойдем в ближайшее время. Писаря или рассыльные, если б знали, давно бы нам рассказали. А так… ничего не понятно… Если крейсер поставят в судоремонтный завод, то это как раз в тот, который Воронок видел в задраеваемый иллюминатор. В таком случае служить Сергею дальше здесь во Владивостоке и какое-то время жить на корабле без выхода в море. Но раз ремонт, значит, для чего-то: рано или поздно, через несколько месяцев или через год, но «Суворов» выйдет в море. И может быть оправится в дальний поход, о котором так часто вспоминают «годки»: в дальние теплые страны… Но вполне могло быть, что после того, как корабль отвалит от стенки, он просто станет на рейд: освободит место у причала для какого-то другого, срочно нуждающегося в нем корабля. Возможно, крейсер ожидает и просто учение: отшвартовались – пришватровались. «Годки» говорили, что так бывает: встанут на рейд тут же рядом с городом или перейдут чуть подальше – в бухту Патрокл, а потом вернутся к стенке во «Владик». Вполне вероятно было и то, что двинут дальше – погонят корабль на консервацию в Советскую Гавань. Тогда сегодняшний выход в море окажется для Воронка, скорее всего, единственным за всю его военно-морскую службу, за все предстоящие три года. По рассказам «годков», все будет так: корабль выйдет сначала из Амурского залива, затем из залива Петра Великого, пересечет кусочек Японского моря и войдет в Татарский пролив, отделяющий Сахалин от большой земли, а там уже останется чуть-чуть до места назначения. На восточной окраине материка находится город-порт Советская Гавань, имеющий большую длинную бухту. На ее берегах несколько – рыбацких и военных – поселков. В бухте полно скрытых от лишних взглядов заливов – «шхер» или «шкер», как зовут их на Тихоокеанском флоте. В них поставлены на консервацию ненужные в мирное время боевые корабли. С «консервов» сняты ракеты и снаряды, слито топливо. Основные агрегаты и вооружение на таких кораблях покрыто толстым слоем специальной защитной смазки. Экипаж на «консервах» сокращен. Вся служба оставшихся на борту матросов состоит в охране «коробки» да в обновлении смазки. Нижняя часть «консервов», находящаяся под водой, постепенно гниет. Так что, если корабль не будет востребован флотом для активных действий и ремонтироваться время от времени в сухом доке, то он может так и сгнить, не сходя с места. В один прекрасный день остатки экипажа расформируют, а саму «коробку» отправят в утилизацию металлолома – «на иголки». Что расскажешь после ДМБ – демобилизации – о такой службе? Как провожал взглядом боевые, настоящие корабли, выходящие в океан на учения? Или будешь врать про дальние походы, показывая как бы свои фотографии, которые на самом деле отпечатаны с оставленных «годками» негативов? Настоящий матрос – только тот, кто действительно бороздил моря и океаны… – «Дежурной и вахтенной службам заступить по-походному!» – донеслось из динамика корабельной трансляции. «По-походному…, – повторил про себя Воронок, – Звучит-то как! Лишь бы не на консервацию. В море! Тогда и, правда, будет, о чем рассказать…» Он представил, как, раскрыв рты, его будут слушать в родной деревне. Никто и никогда в Луковке не служил на море. А Воронок попал не просто на Тихоокеанский флот – он попал на «Александр Суворов». О подобных кораблях даже песни слагают. Текст одной из них про точно такой же крейсер с названием «Сенявин» Сергей прочитал в тетрадке Корыта. Тот дал ему записи для ознакомления с репертуаром. Пока никого не было в кубрике, Воронок решил перечитать ее еще раз: «Над Владивостоком ночь спустилась, И печальный дождик слезы лил. Только из Амурского залива Одиноко крейсер выходил. И почти крылом волны касаясь, Чайки проносились за кормой. Парни на "Сенявине" не знали, Что поход закончится бедой. Им не в первый раз стрелять по цели, Поражать мишени не впервой. Башенный матрос кричит с улыбкой: "Отстреляем, братцы, и домой!" Вот и в ствол снаряд уже заходит. Вот звучит команда и "Огонь!" Но снаряд из башни не выходит. Внутри башни разорвался он. Море не забудет грома взрыва. Море не забудет чаек стон. Как и не забыть тому матросу, Сколько жизней погубил лишь он. Над Владивостоком снова утро. Из-за сопок солнца диск встает. Только 37 матросов этих Не увидят больше тот восход. Им родного дома не увидеть. И любимых им не целовать. Только уж их бывший призыв Будет за них чарки поднимать…» В этот раз Сергей читал текст песни уже не с прежним интересом и любопытством. Воронок начал ощущать непонятное беспокойство… ...
Страницы: 1
Читают тему (гостей: 1, пользователей: 0, из них скрытых: 0)


Главное за неделю