Важное
Для ледокола "Виктор Черномырдин" изготовили систему управления и машинное отделение главного крана
Быстроходный 
|
Задолго до ЧернобыляВоспоминания о том, как спасали К-19
 Прежде чем вы прочтете заметки участника драматических событий, происходивших в Норвежском море 35 лет назад, необходимо кое-что вспомнить. Подводный атомоход К-19 имел зловещее прозвище «Хиросима». Он был первой советской ракетной атомной подводной лодкой – и, как пишет в своей книге «Хиросима всплывает в полдень» писатель-маринист Николай Черкашин, первенец уже в колыбели потребовал человеческих жертв. В феврале 1959 г. ночью на строящейся лодке произошел пожар. Погибли двое рабочих. Затем шесть женщин, оклеивавшие резиной цистерны, задохнулись в ядовитых парах. В ходе строительства при различных обстоятельствах погибли еще два человека. Над лодкой словно висело проклятий. При спуске ее со стапелей была нарушена давняя традиция – бутылка шампанского, которую положено разбивать о борт нового корабля, была пущена, вопреки обыкновению, не женской рукой. И … не разбилась. Это очень плохая примета. Моряки. Как правило, суеверны. И это легко объяснить: в море все слишком уж «в руках Божьих». Не разбилась бутылка – к несчастью. Слишком долго простоял корабль на стапелях – жди беды. (Несчастья на очень долго строившемся российском корабле «Петр Великий» как бы подтверждает эту примету.) Подводный атомоход К-19 дважды попадал в тяжелейшие аварии. 4 июля 1961 года из первого контура атомного реактора ушла охлаждающая вода. Причиной аварии была микротрещина в трубопроводе – при строительстве лодки электросварщик не накрыл трубопровод термическим ковриком, на трубу попал расплавленный металл, возникли микротрещинки, которые затем от вибрации расширились. Тепловыделяющие элементы из урана грозили расплавиться. Моряки, занятые на аварийных работах, получили страшные дозы облучения. Досталось и всему экипажу. О том, как подводные лодки под командованием Жана Свербилова и Григория Вассера спасали экипаж К-19, и вспоминает участник этих событий. 11 лет спустя несчастливая К-19 попала в новую беду. На борту лодки вспыхнул пожар. Именно после этого к ней пристало прозвище «Хиросима». Нас, подводников, сравнительно немного. Мы, так или иначе, знаем друг друга, поэтому происшествия с подводными лодками касаются нас всех. Мне лично довелось принимать участие в спасении экипажа печально известной атомной подводной лодки К-19. было это 4 июля 1961 года во второй половине дня, в Норвежском море. Мы – это подводная лодка С-159. я служил на этой лодке долгое время: за несколько месяцев до этих событий был переведен на другую подводную лодку помощником командира, но командир С-159 Григорий Александрович Вассер, собираясь на эти сложные учения, хотел иметь рядом офицеров, которых он сам готовил к боевым действиям. Радиограмму получила также и подводная лодка под командованием капитана 3 ранга Жана Свербилова. Она была ближе всех к аварийной лодке, и когда мы подошли к месту встречи, то с правого борта она уже была пришвартована. Мы пришвартовались к атомоходу с левого борта. «Пришвартовались» - не то слово: шторм в 6-7 баллов не давал возможности закрепить тросы, и мы (швартовые команды: носовая и кормовая) буквально держали на руках эти стальные тросы: то подтравливая их, то снова подбирая, чтобы нашу «скорлупку» меньше било об обклеенный резиной мощный корпус атомохода. Но как снять людей? Сходней нет ни у нас, ни у них. С лодки на лодку даже в плохих боевиках нее прыгают. Выход нашли. Атомоход отвалил свои носовые горизонтальные рули, под которые подлезли мы, с отваленными своими горизонтальными рулями… получилось что-то вроде «чертова моста», который все время шатался. Каждого человека я и боцман Веревкин ловили в объятия, когда лодки с треском сходились вплотную. Морские чемоданы (специальные парусиновые мешки с секретными документами, килограммов по 60 каждый), а было их около 40 штук, по шкертам (веревкам) перетаскивали на наш борт. Топили оружие, новенькие пистолеты, автоматы, коды и т.д., благо под килем у нас было 3000 метров. Мы с боцманом, поймав очередного моряка, раздевали его на палубе, рядом с аварийным реактором, прямо в эпицентре. (А куда деваться?) Одежду выбрасывали за борт и голенькими отправляли их вниз – внутрь нашей лодки. Там их принимали доктор и штурман, обмывали из чайников (у нас не было душа), обтирали тампонами со спиртом, надевали на них водолазное шерстяное белье и направляли по отсекам. Конечно, все штатные спальные места мы отдали пострадавшим, а сами жались, где придется. Последним с аварийного атомохода сошел командир Н.В. Затеев. Снял с себя очень красивый кожушок, передал его боцману, чтобы тот выбросил его за борт. Но боцман пожалел кожушок и бросил его под палубу, в промываемое водой пространство. Когда мы пришли в г. Полярный и стали проводить дезактивацию лодки, я нашел тот кожушок, замерил его фон и, несмотря на то, что он трое суток промывался морской водой на ходу лодки, прибор зашкалил. Пока офицеры переодевались на мостике, я почувствовал, что мне как-то не по себе, спустился в рубку и контрольным прибором замерил у себя руки, одежду. Прибор показал более 400 рентген. Переодеться я не мог, т.к. запасную одежду отдал капитан-лейтенанту Погорелову, моему однокашнику. Мешки с секретной документацией сложили в первом отсеке, между торпедными аппаратами. Почему об этом пишу? На этих мешках трое суток сидел торпедист. Когда я возвратился в базу после отпуска, его уже не было на лодке. Сказали, что через две недели после похода этот крепкий сильный парень заболел, отправлен в госпиталь – его больше никто не видел. Самое обидное то, что мешки с этими секретами выгрузили на причал в Полярном, замерили их и, не раскрывая, не проверяя наличия содержимого, сожгли! Запомнился еще один случай. В своей каюте заметил какой-то предмет, торчащий между одеялами заправленной койки. Это была икона Божьей матери, величиной с ладонь. Сзади дощечки был металлический кармашек, а в нем на листочке в клеточку молитва. В кают-компании сидели Н.Затеев, его замполит Козырев и еще офицеры. Я отдал иконку замполиту. Он еще сказал: - Невероятно, атомоход и Божья матерь. Очевидно, когда людей переодевали, кому-то некуда было деть иконку, за борт бросить не решился, а сунул старпому в каюту под одеяло. Нам очень обидно было, когда мы пересаживали пострадавших на эсминцы. Там их встретили по полной химической тревоге (как положено), в защитных комбинезонах, в противогазах и т.д. Мы с ними ели, спали в обнимку, а их встречают как прокаженных… Естественно, ребята поскучнели и завяли. Плохо! У нас тоже оказались потери, по моим данным, пять человек. Возможно, их не было бы, если бы нас всех обследовали сразу. После этого мне пришлось расстаться с мечтой служить на атомоходах. Я стал живым индикатором радиоактивности. И остаюсь им до сих пор. 17 июля 1961 г. офицеров с подводной лодки С-159, в том числе и меня, наградили грамотами командующего Северным флотом Чабаненко «За безупречное выполнение воинского долга в сложных условиях и проявленные при этом стойкость, мужество и находчивость». Многих участников тех событий представили к орденам, а двух командиров – к званию Герой Советского Союза. Но на представлении Хрущев написал: «У нас за аварии орденами не награждают». 
|
