Важное
Заместитель Сергея Шойгу задержан по подозрению в коррупции
КМЗ показал 
|
Месяц после войны. Часть III27 сентября, в четверг, с утра послали бригаду краснофлотцев за картошкой. Накануне уже удалось часть овощей отправить на корабль. В 11 ч., наконец, к борту подошла баржа с грузом и его начали убирать в 1-й трюм. Эти работы велись, в основном, силами пленных японцев, которые, надо отдать им должное, трудились добросовестно. Баржа уходила и приходила несколько раз. К 21 ч.30 мин. все погрузочные работы были закончены, и в ночь на 28 сентября (в 0 ч.35 мин.) мы снялись со швартовов для следования в Советскую Гавань.Этот выход из Торо мне запомнился тем, что у нас вышло из строя дизель-динамо, любовно именуемое “бонакеллер”, питавшее все основные приборы. Света не было даже на освещение магнитных компасов, не говоря уже о том, что гирокомпас не работал. Пытались освещать магнитные компасы светильниками, но ветер то и дело задувал фитили. Наконец сумели как-то дать электрический свет на магнитные компасы, и по ним мы пришли в Советскую Гавань. Больше всего был доволен доктор. Он, просто, ликовал: - Все-таки, магнитный компас - это вещь! Вот он нас и выручил, хоть девиацию мы уже давненько не определяли! В последнем он был, безусловно, прав. Девиацию не определяли очень давно и все по причине какой-то, не всегда оправданной, спешки. 28 сентября в 13 ч.20 мин. мы встали на якорь в бухте Западной, на траверзе старого пирса тыла. К вечеру перешли в бухту Северную, встали у пирса строй-бригады и в 21 ч. начали выгрузку груза, привезенного для авиаторов. На другой день ее закончили и перешли в бухту Курикша, на рейд завода N 1: надо было и с течью разбираться, и планово-предупредительный ремонт делать. Город Советская Гавань был рядом. Это всех радовало: и в увольнение близко ходить, и на почту. Меня, конечно, больше всего привлекала почта, хотя писем все не было. В субботу, 29 сентября по всем правилам произвели большую приборку и увольнение на берег. Я на берег не ходил и заступил на дежурство по кораблю. В воскресенье, на моем дежурстве, часов в десять утра, подошли кормой к стенке завода, ошвартовались, перешли на береговое освещение, произвели увольнение личного состава, а после обеда, в кубрике, организовали демонстрацию кинофильма “Заключенные” – в общем, впервые за долгое время по-настоящему отдыхали. В понедельник, 1 октября, подошел водолазный бот и водолазы тщательно произвели осмотр корпуса. Обнаружилось, что пробоины нет, а у 76-го шпангоута выбито пять заклепок. Это всеми нами было воспринято с облегчением, тем более, что местный консилиум принял решение в док нам не вставать, а произвести ремонт с помощью водолазов. В этот же день было принято еще одно, не менее важное для нас решение, которое созревало давно, но все никак не могло созреть: отправить замполита в командировку в Николаевск-на-Амуре с целью выяснения вопроса о судьбе наших писем. Никто из команды их давным-давно не получал, люди начали выражать неудовольствие, и все это не способствовало укреплению морального духа, о котором особенно должны были заботиться политработники. Решение тут же материализовалось: Игнатьев убыл в командировку. Дня два или три прошли достаточно спокойно. Водолазы продолжали работать, мы освобождались от излишнего мазута, передавая его на мазутную баржу, встречали и провожали корабли, посещающие завод, в частности, фрегаты ЭК-47 и ЭК-22. День 5 октября, пятница, выдался суматошным. В 11 ч.05 мин. на пирс завода прибыли заместитель председателя Совнаркома СССР А. И. Микоян и командующий СТОФ вице-адмирал В.А.Андреев. Пробыли они на пирсе всего 25 минут, но шуму наделали много, особенно до своего прибытия: все начальство бегало, давало указания, проверяло, везде мели, убирали, прятали, завешивали и т.д., и т.п. После их отбытия все вздохнули с облегчением и воцарилась благостная тишина. О, Русь, Русь, - думалось мне, и не одному наверное. Но такова уж у нас традиция. Вечером “крутили” кинофильм “Парень из тайги”. Суббота и воскресенье тянулись очень медленно, но прошли спокойно, по распорядку. В субботу “крутили” “Неуловимый Ян”, в воскресенье ничего не “крутили”. На корабль прибыли три человека из команды, направленные 16 августа из Николаевска-на-Амуре в сводный батальон морской пехоты и временно задержанные в Маока. Теперь все десять наших десантников были, можно сказать, дома. Для команды, да и для самих десантников это была хоть и маленькая, но радость. Командир в субботу и в воскресенье пребывал дома, благо его дом находился в городе, поблизости, и никакие плавсредства, чтобы добраться до него, не были нужны. Помощник сошел на берег около половины десятого вечера, сказав, что вернется к подъему флага, и оставил меня за себя. Таким образом я, подобно соболевскому штурману Труку, сделав “бешеную карьеру”, остался за командира. Дежурным по кораблю был Захарьян. В первом часу ночи ко мне в каюту, постучав, вошел рассыльный, краснофлотец Шейкин, плотный, широкоплечий и довольно рослый молодец, и доложил, по приказанию дежурного по кораблю, что все уволенные на берег возвратились без замечаний. Я в каюте что-то писал. Приняв доклад, я поработал еще некоторое время и во втором часу ночи - это был уже понедельник, 8 октября, - лег спать. Проснулся я оттого, что меня будили. В каюте было темно - свет проникал только через открытую дверь - и, спросонья, не сразу сообразил, что происходит. Надо мной склонилось лицо доктора, который тряс меня за плечо и повторял: - Проснись, Шейкин умер. Поняв, наконец, что это не сон, я окончательно проснулся и встал. В каюту вошел Захарьян. Выяснилось следующее. Шейкин сменился в два часа ночи и после смены, в полном одиночестве, выпил хранившийся у него где-то в загашнике литр чистого спирта. После этого он по сходне перешел на стенку, прошел по ней шагов сто и опять-таки по сходне, очень узкой, длинной и крутой забрался на борт рядом стоящего в заводе транспорта. Там на корме, в рубке, дежурила какая-то его знакомая. Он зашел к ней, поздоровался, сел и сказал, что очень хочет пить. Она принесла ему алюминиевую миску с водой. Он немедленно ее осушил и попросил еще. Она принесла. Он снова все выпил, сказал, что, наконец-то, напился и, пожалуй, пойдет к себе. Она его не удерживала. Он встал, дошел до сходни и, аккуратно спустившись по ней вниз, на стенку, повернул в сторону корабля. Сделать сто шагов до корабельной сходни уже не смог. Прошел только половину и упал замертво: у него сгорели все внутренности. Смерть здоровяка Шейкина произвела очень тягостное впечатление на команду. Больше всего, правда, недоумевали: какое удовольствие ночью, одному, после смены с вахты выпивать целый литр чистого, 96%, спирта? Но факт оставался фактом: выпил. И - умер. Вызвали машину из военно-морского госпиталя, отправили тело на вскрытие и в морг. Настроение у всех было отвратительное.
14 октября, в воскресенье, в 10ч.18 мин. мы встали на якорь около маяка Золотой. Спустили на воду шестерку, понтон и кунгас. Последний мы прихватили с собой из Советской Гавани специально для выполнения погрузочно-разгрузочных операций на необорудованных рейдах. С помощью этих плавсредств мы довольно быстро (всего за три часа) разгрузили продукты для персонала метеорологической станции и двинулись дальше на юг. К семи часам утра 15 октября мы добрались до нашего конечного пункта, встали на якорь и начали работы по очистке трюмов: на это ушел весь день. На другое утро мы высадили на понтоне группу краснофлотцев в селение Сайон для тарирования картофеля. Для удобства погрузки подошли ближе к берегу и встали на якорь, одновременно заведя швартов, длиною метров 100, с кормы на берег. Начали грузить с помощью кунгаса. Но через пару часов подул ветер от SSW силой в 5 баллов, пришлось снова отходить подальше на рейд и прерывать погрузку. Такие мытарства продолжались несколько дней. 18 октября к полудню ветер от S дошел до 7 баллов, при этом разгулялась сильная зыбь, также от S. Погрузку прекратили вообще и продолжили только на другой день, когда ветер, вдруг, изменил направление на ENE и ослаб до 2 баллов. 20 октября, в субботу, перешли к селению Широкая Падь с кунгасом на буксире. Это заняло всего около часа времени. Там тоже начали тарировать и грузить картофель.
Десять дней ушло на то, чтобы загрузить (и то далеко не полностью) два трюма картошкой на открытом, необорудованном рейде. Не дороговато ли это? Ошвартовались у хозяйственного пирса тыла, отправили шлюпку-четверку в Желдорбат за хлебом и начали разгрузку картофеля. Разгрузка, с некоторыми перерывами, продолжалась два дня. Ночью она не велась. 25 октября, в четверг, произошел небольшой инцидент. При подходе к нашему борту тральщик ТЩ-590, в результате неудачного маневра, нанес удар форштевнем в борт, в районе фок-мачты. Стеньга храп-мачты отломилась у основания и упала. Хорошо, что никто не пострадал. Вечером демонстрировали кинофильм “Юность Максима” и выражали неудовольствие (уже второй день), что до сих пор нет ни писем, ни замполита.
В 16 ч.30 мин. поступило приказание: весь личный состав корабля отправить на тушение пожара. Разгрузку картофеля прекратили. Весь личный состав, конечно, мы отправить не могли. Составили команду в 28 человек - взвод из двух отделений - и меня назначили командиром. Что делать на пожаре - я не знал. Приказал, на всякий случай, взять с собой саперные и штыковые лопаты, сколько было. Взяли, но на всех не хватило. В 16 ч.40 мин. к причалу подошла грузовая машина, мы сели в кузов и поехали “на пожар”. Ехали недолго, минут 10-15. Оказалось, что склад находится довольно близко, километрах в 2-3-х. Он представлял собой огромное пространство, наверное, около 2 км2, не меньше, глухо ничем не огороженное. Может быть по периметру и были столбики с колючей проволокой, должны были бы быть, не помню. От этого пространства тянуло дымом и гарью. Местах в пяти, на разных участках, к небу поднимались столбы дыма и что-то потрескивало. Сильного пламени нигде не просматривалось. На том месте, куда нас привезли, стояло еще несколько грузовых машин и куча людей. Никто ничего не делал. И - главное - трудно было понять, что надо делать, не было видно никаких руководителей. Наконец, появился авиационный капитан, по всей видимости из тыловиков, и начал произносить какие-то руководящие слова. Я обратился к нему за указаниями. Он, увидев в руках у некоторых моих моряков лопаты, махнул рукой в направлении на юг, к тайге, и сказал: - Снимайте дерн, прокапывайте траншею. То же он приказал и другим, но другие, в основном, были без лопат. Отправили грузовик за лопатами. Внезапно что-то ухнуло со страшной силой, и в небо поднялся смерчь из пламени и дыма, который разлетелся в вышине, как гигантский фейерверк. Мы вздрогнули вместе с землей. - Штабель пятисоток,- убедительно сказал кто-то рядом, - уже шестой. Вскоре рвануло послабее, но тоже с фейерверком. - А это двухсотки, - сказал тот же голос. Мы копали, хотя было вполне очевидно, что это напрасный труд. Темнело и довольно быстро. Начали рваться пулеметные патроны в ящиках: тра-та-та-та... И так долго, долго, действительно, как пулемет. Во времени это все перемежалось - взрывы пятисоток, двухсоток, треск пулеметных патронов и даже, иногда, что-то похожее на повизгивание мин. Я про себя подумал, что при всех этих взрывах могут быть осколки, которые способны не только ранить, но и убить. Подумал, но вслух этой мысли не высказал. Где-то довольно близко (или это мне показалось?) рванул очередной штабель пятисоток и, как бы в ответ на свою мысль, я услышал подозрительный свист. - Товарищ лейтенант, это что, осколки? - спросил кто-то, находящийся рядом. - Наверное, - неопределенно ответил я, поняв сразу несколько истин. Во-первых, мы делаем абсолютно бесполезную работу. Во-вторых, в наступившей темноте мы потеряли ориентировку и оказались на территории склада. В третьих - и это было, пожалуй, самое важное - мы находимся в мертвой зоне, осколки пролетают над нами. Для меня самого это было открытием, но что делать дальше, мне было неизвестно. Я приказал прекратить копать и всем лечь на землю. Это приказание, чувствовалось, было воспринято с большим удовлетворением. Сам я тоже лег. Так мы лежали минут десять, может быть пятнадцать, любуясь небывалым по величию и красоте зрелищем. Было совершенно темно. Огненные смерчи взлетали то там, то сям, разлетаясь на миллионы брызг. Как странные цикады, без конца трещали патроны. Такого фейерверка я не видел больше никогда, даже в самые грандиозные праздники. - Красота, - сказал кто-то, не удержавшись. А я думал. Я пытался принять решение. Вокруг уже никого не было, мы лежали у траншеи одни. Вернее, решение я уже принял, мне нужно было определить наивыгоднейшее направление отхода. Я посмотрел на небо: звезд не было видно; временами, правда, их становилось излишне много, и они освещали все небо. Но в темноте было видно зарево. Именно это зарево помогло определить мне путь отступления. Я скомандовал: - Отходим. Двигаться за мной, бегом, в колонну по одному. Впереди бегущего из виду не терять. Начало движения после очередного взрыва пятисоток. Ждать пришлось недолго. Бежали быстро. Дороги видно не было. Я несколько раз спотыкался. Минут через двадцать решил, что можно остановиться. Мы все собрались, пересчитались, никто не потерялся. Я приказал самому старшему из старшин (не помню кому) построить всех в колонну по два и повел свой взвод к причалу, полагаясь на свою штурманскую интуицию. За нами все время продолжало ухать и трещать, но мы шли какими-то тропинками, между деревьев и строений, и фейерверка, так восхитившего нас, уже не видели. В десятом часу вечера мы вернулись на корабль, и я узнал, что в 17 ч.30 мин. по военно-морской базе объявлена химическая тревога. Больше нас к тушению пожара не привлекали. До химскладов огонь не дошел, говорили, что изменился ветер, и он, вроде бы, повернул на тайгу, а командующий ВВС СТОФ, генерал-майор авиации Г. Г. Дзюба, приказал поднять самолеты в воздух и тайгу пробомбить, отрезав огню путь. Может быть так оно и было. Следующие два дня - это были суббота и воскресенье - прошли спокойно. В субботу произвели медосмотр всего личного состава. В воскресенье перешли к топливному пирсу тыла. В оба эти дня на корабле демонстрировали кинокартину “Небо Москвы”. Увольнение на берег не производили, не было желающих: до города все равно было не добраться. С утра в понедельник, 29 октября, узнали, что нам предстоит идти в Отомари, куда должна перебазироваться рота связи со всем своим имуществом. Приняв топливо и машинное масло, перешвартовались под погрузку и, после обеда, уже начали ее. Свободные от работ смотрели во 2-м кубрике кинофильм “Малахов Курган”. На следующий день утром к борту подвели баржу с имуществом связи. Не успели мы ее разгрузить, как привели вторую баржу. Хоть личный состав и был натренирован в проведении погрузок и разгрузок, работы хватило почти до трех часов дня. Закончив погрузку отошли на рейд, но оказалось, что нужно еще грузить автомашины специального назначения, и они должны быть поданы к новому пирсу тыла. Перешвартовались туда. Машины, действительно, уже стояли и часть машин удалось погрузить своими силами и средствами, но две машины были не на ходу, и наши лебедки их поднять не могли. Вызывали плавучий кран, но он мог придти только завтра. Образовалась пауза. День закончился просмотром кинофильма “Финляндия”. 31 октября утром поступило приказание подготовить место для приема пассажиров. Освободили первый кубрик, находившийся в носу. К трем часам дня, наконец, к борту подошел плавкран для погрузки автомашин. Едва успели их погрузить, как на пирс прибыл командующий флотилией вице-адмирал В. А. Андреев. Минут пятнадцать-двадцать он выяснял различные вопросы и лично наблюдал, как идет посадка пассажиров. Пассажиры оказались не все, 15 человек опоздало: они не смогли вовремя добраться из города. Командующий выразил неудовольствие, велел командиру отходить на рейд в бухту Курикша и там ожидать опаздывающих. Для командира, как я понимаю, это было как раз то, что надо: в городе у него жила семья. В 20 ч.35 мин. мы встали на рейде в бухте Курикша. В 21 ч. командир на шестерке сошел домой. За вечер, ночь и раннее утро следующего дня все пассажиры сумели до нас добраться. 1 ноября, в четверг, в 8 ч.20 мин. командир вернулся на корабль, шестерку подняли на борт, и в 9 ч.45 мин. мы снялись с якоря и пошли в Отомари, имея на борту имущество и личный состав роты связи, а также пассажиров - офицеров и членов их семей, перебирающихся на новое место службы и жизни. ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ 3.11.45г. Отомари Исторический день. Приехал Игнатьев и привез с собой все николаевские письма. На мою долю досталось 20 штук. Многое стало ясно. Я сидел в каюте и читал письма. Рота связи уже разгрузилась, пассажиры сошли. Письма были хорошие. От мамы, от любимой, от друзей... Но все - хорошие. Меня охватило лирическое настроение, что иногда бывало. Я достал из ящика стола сборник стихов Константина Симонова, одного из самых моих любимых поэтов военных лет и стал читать: ... Я пил за тебя под Одессой, в землянке... И, вдруг, это показалось мне неправильным: почему любовь должна заставлять пить? Почему? Этот вопрос долго не давал мне покоя. Чтобы избавиться от него, немного позднее я написал стихотворение, которым хочу поставить точку в конце основной, хроникальной, части моего повествования.
 Старослужащие «Гижиги» призыва 1938 – 1940 гг. призыва. Слева направо: М. Я. Стасюк, С. Г. Долгов, А. И. Новиков, Е. А. Комин, А. Г. Бойчевский и И. В. Косарев у кормового флага. 1 мая 1946 г.  На ходовом мостике зм «Гижига». Слева направо: И. А. Лесько (заместивший Е. З. Игнатьева), С. Б. Никольский Л. Н. Крылов и А. А. Прохоров. 1 мая 1946 г. Советская Гавань. * Льяла - водостоки. образованные крайним листом двойного дна и наружной обшивкой, куда стекает попадающая в трюм судна вода. Вперед Содержание Назад
|
Важное
Важное
Для ледокола "Виктор Черномырдин" изготовили систему управления и машинное отделение главного крана
Важное
SIPRI: общемировые военные расходы установили новый рекорд
Важное
Главное в военных СМИ за неделю: перестановки на верфях ОСК, робот-эвакуатор для передовой, закладка танкера проекта 23630