24 августа 1913 года.
Придется пользоваться медвежьим жиром. Керосина у нас уже нет.
Альбанов занят переделкой керосиновых ламп "Молния", которые использовались для освещения кают, под медвежий жир. Лампы горят, но очень сильно коптят.
Он берет одну из них и несет в каюту Брусилова.
Брусилов, увидев эту коптящую лампу, выговаривает ему:
- Да! Сплошная копоть и сажа! Надо было машинистов попросить, может быть, они что-нибудь более дельное придумали, чем штурман!
Альбанов, явно обиженный этой реакцией Брусилова на его работу, отвечает:
- Тогда и поручили бы им, а не мне, пусть попытаются!
Резко поворачивается и выходит из каюты.
Метет метель, у шхуны возникают сугробы. Становится темно. Вахтенный стоит у трапа с револьвером. В темноте может и медведь влезть…
Альбанов в каюте. Он очень расстроен и задумчиво произносит:
- Да, надо что-то решать, так дальше продолжаться не может. Постоянная раздражительность Брусилова выводит из себя и меня. Я понимаю, что он не виноват, видимо, в своей раздражительности и упрямстве, возникшей у него после болезни, но мне от этого не легче. Сам издергался за прошедшую зиму, за время своей и его болезни. Дальше таких отношений с ним я просто не выдержу, могу сорваться.
Брусилов в каюте заполняет судовой журнал.
9 сентября 1913 года. Временами туман. Полыньи несколько зажало. За день убито 5 тюленей и 1 медведь.
Стук в дверь. Входит Альбанов:
- Георгий Львович! Прошу Вас освободить меня от обязанностей штурмана. При тех отношениях, которые сложились между нами, и взглядах на сложившийся сейчас уклад нашей судовой жизни в полярном дрейфе я не могу больше выполнять свои обязанности штурмана и Вашего заместителя.
- Что же Вы, хотите стать просто пассажиром?
- По-видимому, так, но думаю, что это ненадолго.
- Что значит "ненадолго"?
- Я пока не готов ответить на этот вопрос.
- Я сейчас готовлю шхуну ко второй зимовке, а вы говорите - ненадолго. Мы же не в круизном плавании, а в ледовом дрейфе, зачем же мне кормить пассажира?
Альбанова уже трясла нервная дрожь, но он все же сумел взять себя в руки и ответил очень спокойно:
- Я ведь не совсем пассажир, а все-таки кое-что сделал на этом судне. Кроме того, мне причитается определенное жалованье. Можете вычесть из него.
Брусилов долго ничего не отвечает, сидит в задумчивости и затем тоже довольно спокойно произносит:
- Хорошо! Можете считать себя освобожденным от обязанностей штурмана.
- Благодарю Вас.
Альбанов покидает каюту.
Брусилов поворачивается к столу, на котором лежит судовой журнал, и продолжает в нем запись:
Отставлен от исполнения обязанностей штурман.
Потом уже про себя произносит:
- Да, видимо, права была моя матушка. Не смог я усмирить свою гордыню. Да и болезнь эта дикая сделала меня таким, что я сам себя понять не могу, что со мной происходит… Не сумел и, видно, уже не сумею наладить отношения со штурманом.