Валерий Брюсов – мраморная глыба русской литературы. Его стихи великолепны по форме, глубоки по содержанию, порой – чересчур холодны, высокомерны и отстраненны в своем совершенстве.
Мэтр символизма, знаток античной истории и литературы, утонченный эстет, декадент и морфинист Брюсов очень любил море, преклонялся перед его величием. В море, столетиями равнодушно катящем свои валы, он искал следы исчезнувших древних цивилизаций, вслед за мистиками восхищался великим дуализмом - зеркальным отражением небес в глубинах моря. Море Брюсова – вечная изменчивая стихия символизма, сокровищница, хранящая тайные сюжеты истории и мифологии, сила, которая неподвластна человеческой воле.
Бурная мистическая стихия творчества в поэтическом пространстве Брюсова родственна непредсказуемой и страстной морской стихии.
Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый
Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.
И вал возносился и рушился, белоголовый,
И море стучало у ног о гранитные стены.
Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,
К Винландии внук его правил свой бег непреклонный,
И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,
А голос морской разносился, как вопль похоронный.
Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной,
Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы,
Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной
Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы!
О, горе, кто видел, как дети детей уплывают
В страну, недоступную больше мечу и победам!
Кого и напевы военных рогов не сзывают,
Кто должен мириться со славой, уступленной дедам.
Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,
Чтоб не были тяжки гранитные косные стены,
Когда уплывает корабль среди шума и воя
И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены.
Я в море не искал таинственных Утопий,
И в страны звезд иных не плавал, как Бальмонт,
Но я любил блуждать по маленькой Европе,
И всех ее морей я видел горизонт.
Как Вяземский, и я принес поклон Олаю,
И взморья Рижского я исходил пески;
И милой Эдды край я знаю, - грустно знаю:
Его гранитам я доверил песнь тоски.
Глазами жадными я всматривался долго
В живую красоту моей родной земли;
Зеркальным - озером меня ласкала Волга,
Взнося - приют былых - Жигули.
Страна Вергилия была желанна взорам:
В Помпеи я вступал, как странник в отчий дом,
Был снова римлянин, сходя на римский форум,
Венецианский сон шептал мне о былом.
И Альпы, что давно от лести лицемерной
Устали, - мне свой блеск открыли в час зари:
Я видел их в венцах, я видел - с высей Берна -
Их, грустно меркнущих, как «падшие цари».
Как вестник от друзей, пришел я в Пиренеи,
И был понятен им мой северный язык;
А я рукоплескал, когда, с огнем у шеи,
На блещущий клинок бросался тупо бык.
Качаясь на волнах, я Эльбы призрак серый
Высматривал, тобой весь полн, Наполеон, -
И, белой полночью скользя в тиши сквозь шхеры,
Я зовам викингов внимал сквозь легкий сон;
Громады пенные Атлантика надменно
Бросала предо мной на груди смуглых скал;
Но был так сладостен поющий неизменно
Над тихим Мэларом чужих наяд хорал...
На плоском берегу Голландии суровой
Я наблюдал прилив, борьбу воды и дюн...
И в тихих городах меня встречали снова
Гальс - вечный весельчак, Рембрандт - седой вещун.
Я слушал шум живой, крутящийся в Париже,
Я полюбил его и гул, и блеск огней,
Я забывал моря, и мне казались ближе
Твои, о Лувр,
Но в мирном Дрездене и в Мюнхене спесивом
Я снова жил отрадной тишиной,
И в Кельне был мой дух в предчувствии счастливом,
Когда Рейн катился предо мной.
Я помню простоту сурового Стефана,
Стокгольм - озерных вод и «тихий» Амстердам,
И «Сеп» у в глубине Милана,
И вставший в темноте Кемпера гордый храм.
О, мною помнятся - мной не забыты виды:
Затихший Нюнесгейм! торжественный Кемпер!
Далекий Каркасов! пленительное Лидо!..
Я - жрец всех алтарей, служитель многих вер!
Европа старая, вместившая так много
Разнообразия, величий, красоты!
Храм множества богов, храм нынешнего бога,
Пока земля жива, нет, не исчезнешь ты!
И пусть твои дворцы низвергнутся в пучины
Седой Атлантики, как Город Шумных Вод, -
Из глуби долетит твой зов, твой зов единый,
В тысячелетия твой голос перейдет.
Народам Азии, и вам, сынам Востока,
И новым племенам Австралии и двух
Америк, - светишь ты, немеркнущее око,
Горишь ты, в старости не усыпленный дух!
И я, твой меньший сын, и я, твой гость незваный.
Я счастлив, что тебя в святыне видел я,
Пусть крепнут, пусть цветут твои святые страны
Во имя общего блаженства бытия!
Мы едем вдоль моря, вдоль моря, вдоль моря...
По берегу - снег, и песок, и кусты;
Меж морем и небом, просторы узоря,
Идет полукруг синеватой черты.
Мы едем, мы едем, мы едем... Предгорий
Взбегает, напротив, за склонами склон;
Зубчатый хребет, озираясь на море,
За ними белеет, в снегах погребен.
Всё дальше, всё дальше, всё дальше... Мы вторим
Колесами поезда гулу валов;
И с криками чайки взлетают над морем,
И движутся рядом гряды облаков.
Мелькают, мелькают, мелькают, в узоре,
Мечети, деревни, деревья, кусты...
Вот кладбище смотрится в самое море,
К воде наклоняясь, чернеют кресты.
Все пенные, пенные, пенные, в море
Валы затевают свой вольный разбег,
Ликуют и буйствуют в дружеском споре,
Взлетают, сметая с прибрежия снег...
Мы едем... Не числю, не мыслю, не спорю:
Меня покорили снега и вода...
Сбегают и нивы и пастбища к морю,
У моря по снегу блуждают стада.
Цвет черный, цвет белый, цвет синий... Вдоль моря
Мы едем; налево - белеют хребты,
Направо синеют, просторы узоря,
Валы, и над ними чернеют кресты.
Мы едем, мы едем, мы едем! Во взоре
Все краски, вся радуга блеклых цветов,
И в сердце - томленье застывших предгорий
Пред буйными играми вольных валов!
Иван Алексеевич Бунин — замечательный русский поэт писатель, почётный академик Петербургской Академии наук, лауреат Нобелевской премии по литературе знаменит непревзойденным мастерством литературного пейзажа в поэзии и прозе. В некоторой степени он – наследник Фета, воспевающий чистую, одухотворенную природную красоту.
Стихотворения Бунина сверкают красками, дышат сотнями запахов, как искусные фотографии, ловят малейшие движения природы. Писатель любил путешествовать, поэтому в его творчестве – не только российские, но и экзотические пейзажи. Одной из главных страстей Бунина было море: он не устает восхищаться им и в северных, и в южных широтах. Внимательный и поэтичный путешественник описывает в стихах великолепные морские рассветы и закаты, божественные лунные ночи, штиль и бури.
Стихи Бунина о море – как увлекательное путешествие на борту бригантины, позволяющее увидеть различные состояния морской стихии глазами великого писателя.
Костер трещит. В фелюке свет и жар.
В воде стоят и серебрятся щуки,
Белеет дно... Бери трезубец в руки
И не спеши. Удар! Еще удар!
Но поздно. Страсть - как сладостный кошмар,
Но сил уж нет, противны кровь и муки...
Гаси, гаси - вали с борта фелюки
Костер в Лиман... И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают...
И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть - до зари, но в море путь не скучен.
И задремлю под ровный стук уключин.
И скрип и визг над бухтой, наводненной
Буграми влаги пенисто-зеленой:
Как в забытьи шатаются над ней
Кресты нагих запутанных снастей,
А чайки с криком падают меж ними,
Сверкая в реях крыльями тугими,
Иль белою яичной скорлупой
Скользят в волне зелено-голубой.
Еще бегут поспешно и высоко
Лохмотья туч, но ветер от востока
Уж дал горам лиловые цвета,
Чеканит грани снежного хребта
На синем небе, свежем и блестящем,
И сыплет в море золотом кипящим.
Норд-остом жгут пылающие зори.
Острей горит Вечерняя звезда.
Зеленое взволнованное море
Еще огромней, чем всегда.
Закат в огне, звезда дрожит алмазом.
Нет, рыбаки воротятся не все!
Ледяно-белым, страшным глазом
Маяк сверкает на косе.
Гул бури за горой и грохот отдаленных
Полуночных зыбей, бушующих в бреду.
Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных,
И мутный лунный свет в оливковом саду.
Как фосфор, светляки мерцают под ногами;
На тусклой блеске волн, облитых серебром,
Ныряет гробом челн... Господь смешался с нами
И мчит куда-то мир в восторге бредовом.
Давид Бурлюк – талантливый поэт, одиозный художник, один из основоположников русского футуризма, композитор, теоретик и пропагандист авангарда, первооткрыватель и «продюсер» целой плеяды великих русских поэтов. «Неистовый будетлянин» постоянно находился в поиске новых имен, тем, стилей, литературных приемов, неожиданных выразительных особенностей кисти и языка. Вся его жизнь похожа на грандиозный смелый эксперимент.
Оставивший Россию в 1920, Бурлюк продолжал свои поиски сначала в Японии, где оказал серьезное влияние на развитие художественных процессов, а потом в США.
И в живописи, и в поэзии Бурлюка часто чувствуется дыхание моря: он его любил и по-своему воспевал на протяжении всей жизни. Его «морская» лирика удивительно пейзажна, объемна и, одновременно, – ярка и философична в своем новаторстве.
Она живет в прибрежном доме,
Где ветр соленый дует с дюн
Где сказок будто в толстом томе
И луч рассветный свеж и юн.
Дом весь построен из обломков
Нырявших в море кораблей
И на призыв ее потомков
Ползут признания зверей
Щитом покрытых, белотелых
Которым плавно жизненить
Различных стран жестокосмелых
Где страсти бесконечна прыть
Она гуляет возле дома
Где тайна охраняет колб
Содомский грех, пожар Содома
Рискуя обратиться в столб.
Песня ветра в слуховом окошке
Так разнообразна по унылым звонам,
То подобна плачу крошки,
То как скука монотонна.
В ней так много о былом запева,
Голос тленных жизни панихид...
Ветер ноет где-то в окнах слева,
В слуховых окошках где на гавань вид,
Словно вдовы плачут об умерших в море
И уже не смявших более кровать
Иль грызут года тюремные оковы,
Те, кому свободы более не знать...
Стонет ветер в слуховых окошках,
В комнату ко мне на чердаке врываясь..
Он пропитан запахом горошка,
Он - душа морей Поющая, Немая.
Море мяукало... мяу, мяу.
Маяк каймою белой обозначен,
Эта башня из ржавого железа и камня;
Мычащий як, сторожем у входа в бухту.
Зоб своеобразный спит,
Уткнувшись в воду;
Она грезит ушедшей жизнью давней
У ней плачевный, битый жизнью, вид.
Устала от прозы див;
Маяк ведет,
Маяк зовет
На верный путь... он туп,
Бросая свет,
Он стар, он ржав,
Он полон гула (как луг)
Валов и пены и в себе
Неистощимой уверенности.
Глазу есть, где отдохнуть
Даль лежит без берегов
И свободно дышит грудь
Для создания стихов.
Я нашел здесь скромный дом
Окна крыша, к морю дверь
Что не скована стыдом
Не открыта для потерь.
Я пришел сюда писать
Кистью, краской и пером
Чтоб как море: не молчать -
А поведать обо всем.
Бедняка, чтоб подбодрить.
Максимилиан Волошин – одна из удивительных, многогранных, разносторонне талантливых творческих личностей Серебряного Века русской поэзии. Художник, автор «Коктебельской сюиты», искусствовед, философ, поэт, человек необычайной душевной широты, он как магнитом притягивал к себе людей. Его странноприимный дом в Коктебеле, в Сердоликовой бухте Черного моря, был открыт всем, вне зависимости от политических пристрастий, кто искал убежища и близости к прекрасному. В доме Волошина в Коктебеле побывали в разное время В.Брюсов и М.Цветаева, С.Эфрон и О.Мандельштам, М.Булгаков и Е.Замятин, К.Чуковский и В.Ходасевич, А.Белый и М.Горький… Поэт и исследователь легендарной Киммерии, Максимилиан Волошин знал многие тайны древней земли.
Стихи Волошина о море пронзительны и волшебны, как и его морские акварели. В них – скрытая философская глубина и точность мазка художника, поэтическое восхищение мгновением и метафизический идеализм.
Фиалки волн и гиацинты пены
Цветут на взморье около камней.
Цветами пахнет соль...
Один из дней,
Когда не жаждет сердце перемены
И не торопит преходящий миг,
Но пьет так жадно златокудрый лик
Янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь.
Такие дни под старость дарит осень...
И было так, как будто жизни звенья
Уж были порваны... успокоенье
Глубокое... и медленный отлив
Всех дум, всех сил... Я сознавал, что жив,
Лишь по дыханью трав и повилики.
Восход Луны встречали чаек клики...
А я тонул в холодном лунном сне,
В мерцающей лучистой глубине,
И на меня из влажной бездны плыли
Дожди комет, потоки звездной пыли...
День молочносизый расцвел и замер,
Побелело море, целуя отмель.
Всхлипывают волны, роняют брызги
Крылья тумана...
Обнимает сердце покорность. Тихо...
Мысли замирают. В саду маслина
Простирает ветви к слепому небу
Жестом рабыни...
И будут огоньками роз
Цвести шиповники, алея,
И под ногами млеть откос
Лиловым запахом шалфея,
А в глубине мерцать залив
Чешуйным блеском хлябей сонных,
В седой оправе пенных грив
И в рыжей раме гор сожженных.
И ты с приподнятой рукой,
Не отрывая взгляд от взморья,
Пойдешь вечернею тропой
С молитвенного плоскогорья...
Минуешь овчий кошт, овраг...
Тебя проводят до ограды
Коров задумчивые взгляды
И грустные глаза собак.
Крылом зубчатым вырастая,
Коснется моря тень вершин,
И ты возникнешь, млея, тая,
В полынном сумраке долин.
Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники и воды как металл.
А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры,
В крылатых сумерках - намеки и фигуры...
Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.
Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?
Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь душно в тесноте... А там - простор, свобода,
Там дышит тяжело усталый Океан
И веет запахом гниющих трав и иода.
Над чернозолотым стеклом
Струистым бередя веслом
Узоры зыбкого молчанья,
Беззвучно оплыви кругом
Сторожевые изваянья,
Войди под стрельчатый намет,
И пусть душа твоя поймет
Безвыходность слепых усилий
Титанов, скованных в гробу,
И бред распятых шестикрылий
Окаменелых Керубу.
Спустись в базальтовые гроты,
Вглядись в провалы и пустоты,
Похожие на вход в Аид...
Прислушайся, как шелестит
В них голос моря безысходней,
Чем плач теней... И над кормой
Склонись, тревожный и немой,
Перед богами преисподней...
...Потом плыви скорее прочь.
Ты завтра вспомнишь только ночь,
Столпы базальтовых гигантов,
Однообразный голос вод
И радугами бриллиантов
Переливающийся свод.
Над зыбкой рябью вод встает из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы черные, потоки красных щебней –
Пределы скорбные незнаемой страны.
Я вижу грустные, торжественные сны –
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.
И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.
Путем назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья.
Я - солнца древний путь от красных скал Тавриза
До темных врат, где стал Гераклов град - Кадикс.
Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс,
И струйный столб огня на мне сверкает сизо.
Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза
Ко мне склонился кедр и бледный тамариск.
Широко шелестит фиалковая риза,
Заливы черные сияют, как оникс.
Люби мой долгий гул, и зыбких взводней змеи,
И в хорах волн моих напевы Одиссеи.
Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь,
И обоймут тебя в глухом моем просторе
И тысячами глаз взирающая Ночь,
И тысячами уст глаголящее Море.
Как в раковине малой - Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, -
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественнопустынных берегов
Очнулся я, душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов,
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, -
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и млеющие дали.
Стиху - разбег, а мысли - меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
Мы пятый день плывем, не опуская
Поднятых парусов,
Ночуя в устьях рек, в лиманах, в лукоморьях,
Где полная луна цветет по вечерам.
Днем ветер гонит нас вдоль плоских,
Пустынных отмелей, кипящих белой пеной.
С кормы возвышенной, держась за руль резной,
Я вижу,
Как пляшет палуба,
Как влажною парчою
Сверкают груды вод, а дальше
Сквозь переплет снастей пустынный окоем.
Плеск срезанной волны,
Тугие скрипы мачты,
Журчанье под кормой
И неподвижный парус...
А сзади город,
Весь в красном исступленьи
Расплесканных знамен,
Весь воспаленный гневами и страхом,
Ознобом слухов, дрожью ожиданий,
Томимый голодом, поветриями, кровью,
Где поздняя весна скользит украдкой
В прозрачном кружеве акаций и цветов.
А здесь безветрие, безмолвие, бездонность...
И небо и вода две створы
Одной жемчужницы.
В лучистых паутинах застыло солнце.
Корабль повис в пространствах облачных,
В сиянии притупленном и дымном.
Вон виден берег твоей земли
Иссушенной, полынной, каменистой,
Усталой быть распутьем народов и племен.
Тебя свидетелем безумий их поставлю
И проведу тропою лезвийной
Сквозь пламена войны
Братоубийственной, напрасной, безысходной,
Чтоб ты пронес в себе великое молчанье
Закатного, мерцающего моря.
Князь Вяземский – поэт, журналист, литературный критик, мемуарист, государственный деятель – прожил длинную и непростую творческую жизнь. В молодости он отдал дань романтизму и свободолюбию, дружил с Пушкиным и декабристами, но с течением времени изменялись его политические и философские взгляды; последние двадцать лет жизни поэт прожил за рубежом почти в полном одиночестве, не найдя общего языка с новым поколением разночинцев-демократов.
Стихотворения о море появляются в разных сборниках лирики Вяземского, преимущественно они навеяны путешествиями поэта. Но особенно вдохновило его посещение Крыма: Вяземский пишет целый цикл стихотворений «Фотографии Крыма 1867 года», где восхищается природой уникального полуострова и, конечно, морскими пейзажами. О море поэт пишет в превосходной форме: он не устает восхищаться его стихийной силой и красотой, утоляющей – все печали.
Как стаи гордых лебедей,
На синем море волны блещут,
Лобзаются, ныряют, плещут
По стройной прихоти своей.
И упивается мой слух
Их говором необычайным,
И сладко предается дух
Мечтам пленительным и тайным.
Так! древности постиг теперь
Я баснословную святыню:
О волны! Красоты богиню
Я признаю за вашу дщерь!
Так, верю: родилась она
Из вашей колыбели зыбкой,
И пробудила мир от сна
Своею свежею улыбкой.
Так, верю: здесь явилась ты,
Очаровательница мира!
В прохладе влажного сафира;
В стихии светлой чистоты.
Нам чистым сердцем внушены
Прекрасных таинств откровенья:
Из лона чистой глубины
Явилась ты, краса творенья.
И в наши строгие лета,
Лета существенности лютой,
При вас одних, хотя минутой,
Вновь забывается мечта!
Не смели изменить века
Ваш образ светлый, вечно юный,
Ни смертных хищная рука,
Ни рока грозного неруны!
В вас нет следов житейских бурь,
Следов безумства и гордыни,
И вашей девственной святыни
Не опозорена лазурь.
Кровь ближних не дымится в ней;
На почве, смертным непослушной,
Нет мрачных знамений страстей,
Свирепых в злобе малодушной.
И если смертный возмутит
Весь мир преступною отвагой,
Вы очистительною влагой
Спешите смыть мгновенный стыд.
Отринутый из чуждых недр,
Он поглощаем шумной бездной;
Так пятна облачные ветр
Сметает гневно с сени звездной!
Людей и времени раба,
Земля состарилась в неволе;
Шутя ее играют долей
Владыки, веки и судьба.
Но вы всё те ж, что в день чудес,
Как солнце первое в вас пало,
О вы, незыблемых небес
Ненарушимое зерцало!
Так и теперь моей мечте
Из лона зеркальной пустыни
Светлеет лик младой богини
В прозрачно-влажной красоте.
Вокруг нее, как радуг блеск,
Вершины волн горят игривей,
И звучный ропот их и плеск
Еще душе красноречивей!
Над ней, как звезды, светят сны,
Давно померкшие в тумане,
Которые так ясно ране
Горели в небе старины.
Из волн, целующих ее,
Мне веют речи дивной девы;
В них слышно прежнее бытье,
Как лет младенческих напевы.
Они чаруют и целят
Тоску сердечного недуга;
Как мировое слово друга,
Все чувства меж собой мирят.
В невыразимости своей
Сколь выразителен сей лепет:
Он пробудил в душе моей
Восторгов тихих сладкий трепет.
Как звучно льнет зефир к струнам,
Играя арфою воздушной,
Так и в душе моей послушной
Есть отзыв песням и мечтам.
Волшебно забывает ум
О настоящем, мысль гнетущем,
И в сладострастьи стройных дум
Я весь в протекшем, весь в грядущем.
Сюда, поэзии жрецы!
Сюда, существенности жертвы!
Кумиры ваши здесь не мертвы,
И не померкли их венцы.
Про вас поэзия хранит
Свои преданья и поверья;
И здесь, где море вам шумит,
Святыни светлыя преддверья!
ПУ меня под окном, темной ночью и днем,
Вечно возишься ты, беспокойное море;
Не уляжешься ты, и, с собою в борьбе,
Словно тесно тебе на свободном просторе.
О, шуми и бушуй, пой и плачь, и тоскуй,
Своенравный сосед, безумолкное море!
Наглядеться мне дай, мне наслушаться дай,
Как играешь волной, как ты мыкаешь горе.
Всё в тебе я люблю. Жадным слухом ловлю
Твой протяжный распев, волн дробящихся грохот,
И подводный твой гул, и твой плеск, и твой рев,
И твой жалобный стон, и твой бешеный хохот.
Глаз с тебя не свожу, за волнами слежу;
Тишь лежит ли на них, нежно веет ли с юга, -
Все слились в бирюзу; но, почуя грозу,
Что с полночи летит, - почернеют с испуга.
Всё сильней их испуг, и запрыгают вдруг,
Как стада диких коз по горам и стремнинам;
Ветер роет волну, ветер мечет волну,
И беснуется он по кипящим пучинам.
Но вот буйный уснул; волн смирился разгул,
Только шаткая зыбь всё еще бродит, бродит;
Море вздрогнет порой - как усталый больной,
Облегчившись от мук, дух с трудом переводит.
Каждый день, каждый час новым зрелищем нас
Манит в чудную даль голубая равнина:
Там, в пространстве пустом, в углубленьи морском,
Всё - приманка глазам, каждый образ - картина.
Паруса распустив, как легок и красив
Двух стихий властелин, величавый и гибкий,
Бриг несется - орлом средь воздушных равнин,
Змий морской - он скользит по поверхности зыбкой.
Закоптив неба свод, вот валит пароход,
По покорным волнам он стучит и колотит;
Огнедышащий кит, море он кипятит,
Бой огромных колес волны в брызги молотит.
Не под тенью густой, - над прозрачной волной
Собирается птиц среброперая стая;
Все кружат на лету; то махнут в высоту,
То, спустившись, нырнут, грустный крик испуская.
От прилива судов со всемирных концов
Площадь моря кипит многолюдным базаром;
Здесь и север, и юг, запад здесь и восток -
Все приносят оброк разнородным товаром.
Вот снуют здесь и там - против волн, по волнам,
Челноки, каики вереницей проворной;
Лиц, одежд пестрота; всех отродий цвета,
Кож людских образцы: белой, смуглой и черной.
Но на лоно земли сон и мрак уж сошли;
Только море не спит и рыбак с ним не праздный;
Там на лодках, в тени, загорелись огни;
Опоясалась ночь, словно нитью алмазной.
Нет пространству границ! Мыслью падаешь ниц -
И мила эта даль, и страшна бесконечность!
И в единый символ, и в единый глагол
Совмещается нам - скоротечность и вечность.
Море, с первого дня ты пленило меня!
Как полюбишь тебя - разлюбить нет уж силы;
Опостылит земля - и леса, и поля,
Прежде милые нам, после нам уж не милы;
Нужны нам: звучный плеск, разноцветный твой блеск,
Твой прибой и отбой, твой простор и свобода;
Ты природы душа! Как ни будь хороша, -
Где нет жизни твоей - там бездушна природа!
Опять я слышу этот шум,
Который сладостно тревожил
Покой моих ленивых дум,
С которым я так много прожил
Бессонных, памятных ночей,
И слушал я, как плачет море,
Чтоб словно выплакать всё горе
Из глубины груди своей.
Не выразит язык земной
Твоих рыдающих созвучий,
Когда, о море, в тьме ночной
Раздастся голос твой могучий!
Кругом всё тихо! Ветр уснул
На возвышеньях Аю-Дага;
Ни человеческого шага,
Ни слов людских не слышен гул.
Дневной свой подвиг соверша,
Земля почила после боя;
Но бурная твоя душа
Одна не ведает покоя.
Тревожась внутренней тоской,
Томясь неведомым недугом,
Как пораженное испугом,
Вдруг вздрогнув, ты подъемлешь вой.
Таинствен мрак в ночной глуши,
Но посреди ее молчанья
Еще таинственней души
Твоей, о море, прорицанья!
Ты что-то хочешь рассказать
Про таинства природы вечной
И нам волною скоротечной
Глубокий смысл их передать.
Мы внемлем чудный твой рассказ,
Но разуметь его не можем;
С тебя мы не спускаем глаз
И над твоим тревожным ложем
Стоим, вперяя жадный слух:
И чуем мы, благоговея,
Как мимо нас, незримо вея,
Несется бездны бурный дух!..
Вдоль горы, поросшей лесом,
Есть уютный уголок:
Он под ветвяным навесом
Тих и свеж, и одинок;
Приютившийся к ущелью,
Миловидный Кореиз
Здесь над морем колыбелью
Под скалой крутой повис.
И с любовью, с нежной лаской
Ночь, как матерь, в тихий час
Сладкой песней, чудной сказкой
Убаюкивает нас.
Сквозь глубокое молчанье,
Под деревьями, в тени
Слышны ропот и журчанье;
С плеском падают струи.
Этот говор, этот лепет,
В вечно-льющихся струях
Возбуждает в сердце трепет:
И тоску о прошлых днях.
Улыбалась здесь красиво
Ненаглядная звезда,
К нам слетевшая на диво
Из лазурного гнезда.
Гостья в блеске скоротечном
Ныне скрылася от нас,
Но в святилище сердечном
Милый образ не угас.
Слуху милые названья,
Зренью милые места!
Светлой цепью обаянья
К нам прикована мечта.
Вот Ливадия, Массандра!
Благозвучные слова!
С древних берегов Меандра
Их навеяла молва.
Гаспра тихая! Красиво
Расцветающий Мисхор!
Орианда, горделиво
Поражающая взор!
Живописного узора
Светлый, свежий лоскуток –
Кореиз, звездой с Босфора
Озаренный уголок!
Солнце, тень, благоуханье,
Гор Таврических краса,
В немерцающем сиянье
Голубые небеса!
Моря блеск и тишь, и трепет!
И средь тьмы и тишины
Вдоль прибрежья плач и лепет
Ночью плещущей волны!
Поэтической Эллады
Отголоски и залог
Мира, отдыха, услады,
Пристань, чуждая тревог!
Здесь, не знаяся с ненастьем,
Жизнь так чудно хороша,
Здесь целебным, чистым счастьем
Упивается душа.
С нашим чувством здесь созвучней
Гор, долин, лесов привет,
Нам их таинства сподручней,
Словно таинства в них нет.
Здесь нам родственным наречьем
Говорит и моря шум;
С детским здесь простосердечьем
Умиляется наш ум.
И с природою согласно
Свежесть в мыслях и мечтах,
Здесь и на сердце так ясно,
Как в прозрачных небесах.
«Неотразимая» по определению Марины Цветаевой поэтесса Серебряного века Аделаида Герцык, к сожалению, пока не очень хорошо известна российскому читателю. Между тем, М.Волошин, В.Иванов, С.Парнок, Л.Шестов, Н.Бердяев, С.Булгаков и многие другие литераторы и философы того времени очень высоко ценили поэтическое дарование и «внутренний свет» А.Герцык.
Вторая половина жизни поэтессы прошла в Судаке, на море, где ее дом стал не только ярким культурным центром, привлекающим самых ярких творческих личностей того времени, но и приютом для всех, кого разметали по свету суровые ветра Гражданской войны. Не пощадило время и поэтессу: в Крыму она была арестована, многие ее стихи написаны в тюремной камере. Но и в них оживают неповторимые крымские пейзажи, плещутся о берег пенистые морские волны.
В поэзии Герцык глубокий символизм переплетается с щемящей интимностью восприятия. Море для Аделаиды – прообраз непостижимой глубины бытия и одновременно – источник восхищения и радости.
Похоронена поэтесса в Судаке – поблизости от ставшей такой близкой ей в последние годы морской стихии.
Николай Гумилев – не только великий русский поэт, но и замечательный путешественник. Первое путешествие морем, предпринятое им в 1907 году, его поразило невероятно. Под сильным впечатлением от новых впечатлений он писал с дороги письма и стихи. В морскую стихию поэт влюбился безоглядно. В его лирике, как на географической карте, можно увидеть маршруты его путешествий: Красное, Черное, Северное, Эгейское, Средиземное моря… Тоска по морю мучила его в России: стихийность поэтического дарования Николая Степановича находила созвучие в биении морских волн, рассказах о приключениях отважных мореходов, бескрайности и непредсказуемости океанских просторов. Всю свою жизнь он восхищался моряками и их нелегким, но таким романтичным призванием.
Здравствуй, Красное Море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел!
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел.
На твоих островах в раскаленном песке,
Позабыты приливом, растущим в ночи,
Издыхают чудовища моря в тоске:
Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.
С африканского берега сотни пирог
Отплывают и жемчуга ищут вокруг,
И стараются их отогнать на восток
С аравийского берега сотни фелук.
Если негр будет пойман, его уведут
На невольничий рынок Ходейды в цепях,
Но араб несчастливый находит приют
В грязно-рыжих твоих и горячих волнах.
Как учитель среди шалунов, иногда
Океанский проходит средь них пароход,
Под винтом снеговая клокочет вода,
А на палубе — красные розы и лед.
Ты бессильно над ним; пусть ревет ураган,
Пусть волна как хрустальная встанет гора,
Закурив папиросу, вздохнет капитан:
— «Слава Богу, свежо! Надоела жара!» —
Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны,
У песчаных, серпами изогнутых кос,
Мели, точно цветы, зелены и красны.
Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,
Солнце сказочной птицей глядит с высоты:
— Море, Красное Море, ты царственно днем,
Но ночами вдвойне ослепительно ты!
Только тучкой скользнут водяные пары,
Тени черных русалок мелькнут на волнах,
Да чужие созвездья, кресты, топоры,
Над тобой загорятся в небесных садах.
И огнями бенгальскими сразу мерцать
Начинают твои колдовские струи,
Искры в них и лучи, словно хочешь создать,
Позавидовав небу, ты звезды свои.
И когда выплывает луна на зенит,
Ветр проносится, запахи леса тая,
От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит,
Как Эолова арфа, поверхность твоя.
На обрывистый берег выходят слоны,
Чутко слушая волн набегающих шум,
Обожать отраженье ущербной луны,
Подступают к воде и боятся акул.
И ты помнишь, как, только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон,
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.
Я сегодня опять услышал,
Как тяжелый якорь ползет,
И я видел, как в море вышел
Пятипалубный пароход.
Оттого-то и солнце дышит,
А земля говорит, поет.
Неужель хоть одна есть крыса
В грязной кухне, иль червь в норе,
Хоть один беззубый и лысый
И помешанный на добре,
Что не слышат песен Уллиса,
Призывающего к игре?
Ах, к игре с трезубцем Нептуна,
С косами диких нереид
В час, когда буруны, как струны,
Звонко лопаются и дрожит
Пена в них или груди юной,
Самой нежной из Афродит.
Вот и я выхожу из дома
Повстречаться с иной судьбой,
Целый мир, чужой и знакомый,
Породниться готов со мной:
Берегов изгибы, изломы,
И вода, и ветер морской.
Солнце духа, ах, беззакатно,
Не земле его побороть,
Никогда не вернусь обратно,
Усмирю усталую плоть,
Если лето благоприятно,
Если любит меня Господь.
О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Взносивших над Северным морем
Широкий крашеный парус
И прыгавших с длинных стругов
На плоский берег нормандский —
В пределы старинных княжеств
Пожары вносить и смерть.
Уже не одно столетье
Вот так мы бродим по миру,
Мы бродим и трубим в трубы,
Мы бродим и бьем в барабаны:
— Не нужны ли крепкие руки,
Не нужно ли твердое сердце,
И красная кровь не нужна ли
Республике иль королю? —
Эй, мальчик, неси нам
Вина скорее,
Малаги, портвейну,
А главное — виски!
Ну, что там такое:
Подводная лодка,
Плавучая мина?
На это есть моряки!
О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Которым вечно скитаться,
Срываться с высоких башен,
Тонуть в седых океанах
И буйной кровью своею
Поить ненасытных пьяниц —
Железо, сталь и свинец.
Но все-таки песни слагают
Поэты на разных наречьях,
И западных, и восточных;
Но все-таки молят монахи
В Мадриде и на Афоне,
Как свечи горя перед Богом,
Но все-таки женщины грезят —
О нас, и только о нас.
Г.Р.Державин родился в июле 1743 г. вдалеке от моря - в Казанской губернии. Его дальнейший жизненный путь был причудлив: он служил в Сенате, был губернатором Олонецкой и Тамбовской губернии. Вся его жизнь была посвящена служению России в далеких от моря областях. Но, несмотря на это, он пишет стихотворение о море, олицетворяя себя с его безграничной свободой.
Что ветры мне и сине море?
Что гром, и шторм, и океан?
Где ужасы и где тут горе,
Когда в руках с вином стакан?
Спасет ли нас компас, руль, снасти?
Нет! Сила в том, чтоб дух пылал.
Я пью! И не боюсь напасти,
Приди хотя девятый вал!
Приди, и волн зияй утроба!
Мне лучше пьяным утонуть,
Чем трезвым доживать до гроба
И с плачем плыть в столь дальний путь.
Малоизвестный сегодня поэт И.Дмитриев посвятил много лет своей жизни военной и государственной службе, но никогда не переставал заниматься литературной деятельностью. В его стихах находят отражение многие поэтические тенденции прошлого: они сентиментальны, шутливы и сатиричны. Лирика Дмитриева проста, органична и музыкальна, не зря она привлекала внимание многих композиторов.
Море, описанное в поэтических строфах И.Дмитриева, романтично и идиллично, былинно и напевно, как и другие пейзажи в лирике поэта.
В.А.Жуковский яркий представитель нового литературного направления, сложившегося в начале XIX века в России, - романтизма. Элегическое настроение — главная тональность его лирики. Поэтическое мировосприятие Жуковского во многом сумрачно, печально, трагично, ведь сам жанр элегии берет свое фольклорное начало в плаче над умершими.
В отличие от предшественников, в своей поэзии Жуковский стремился выразить прежде всего глубинные переживания личности, его лирика устремлена к читателю прямо от взволнованного сердца. В картинах природы, которые создавал Жуковский-поэт, всегда присутствует воспринимающий ее человек.
Море как воплощение многоликой стихии чувства - один из наиболее характерных символических образов романтической поэзии. В ежеминутных преображениях моря Жуковский видит постоянное противоборство эмоций, устремлений, добра и зла, как в человеческой душе.
Завораживающая глубина, непредсказуемость, мятежность, противоречивость – основные поэтические характеристики образа моря в лирике Жуковского.
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою:
Что движет твое необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя -
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу...
И мгла исчезает, и тучи уходят,
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
Вихрем бедствия гонимый,
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря челн мой занесла.
В тучах звездочка светилась;
"Не скрывайся!"- я взывал;
Непреклонная сокрылась;
Якорь был - и тот пропал.
Все оделось черной мглою:
Всколыхалися валы;
Бездны в мраке предо мною;
Вкруг ужасные скалы.
"Нет надежды на спасенье!" -
Я роптал, уныв душой...
О безумец! Провиденье
Было тайный кормщик твой.
Невидимою рукою,
Сквозь ревущие валы,
Сквозь одеты бездны мглою
И грозящие скалы,
Мощный вел меня хранитель.
Вдруг - все тихо! мрак исчез;
Вижу райскую обитель...
В ней трех ангелов небес.
О спаситель-провиденье!
Скорбный ропот мой утих;
На коленах, в восхищенье,
Я смотрю на образ их.
О! кто прелесть их опишет?
Кто их силу над душой?
Всё окрест их небом дышит
И невинностью святой.
Неиспытанная радость -
Ими жить, для них дышать;
Их речей, их взоров сладость
В душу, в сердце принимать.
О судьба! одно желанье:
Дай все блага им вкусить;
Пусть им радость - мне страданье;
Но... не дай их пережить.