Глава 3. Адмиральские прозвища. Окончание.
Сергей Захарович любил плавать на своём миноносце по шхерным фарватерам, похожим на реки среди густых зелёных берегов. Как-то, проходя по такому фарватеру малым ходом во избежание обмыва волной берегов совершенно бесшумно, Сергей Захарович обнаружил «чухонку», которая сидела на корточках спиной к воде и отправляла естественную надобность. Поровнявшись с бабой, Сергей Захарович шепнул вахтенному начальнику: «Сирену». Сирена взвыла, а баба от испуга, под весёлый хохот экипажа, уселась, куда не следовало.
Кают-компания миноносца Осокина веселилась, когда Сергей Захарович получал редкие письма от родственников. Все офицеры садились за кают-компанейский стол. Сергей Захарович, надев очки, говорил мичману:
– Читайте, государь мой.
Кто-нибудь из офицеров вскрывал письмо, и чтение начиналось.
– Постойте, - прерывал чтение Осокин, - а подпись какая?
– Твоя тётка Софья.
– Есть такая. Продолжайте, государь мой. Уж Вы и ответьте, ведь я плохой писатель.
Письмо составлялось коллективно. Осокин подписывал его не читая, и письмо шло к тётке Софье.
Получая изредка пакеты с пометой «секретно», Сергей Захарович говорил офицерам:
– Надо спрятать, а то какой бы беды не вышло! – и запирал секретный пакет, не читая, в своё бюро со словами : « Ведь за пропажу благодарности не получишь».
Попутно он передавал рассказ о том, что такое благодарность.
– Вот, государи мои, когда я был в училище, курс морской артиллерии читал нам полковник Золотарёв. Это был большой бродяга и всю свою молодость, бросив морскую службу, проболтался за границей, главным образом, в Америке. Там он находился и во время междоусобной войны, плавая кочегаром на вооружённом пароходе северян. Во время следования парохода по реке пароход был обстрелян с берега солдатами южан.
– А ну-ка! Пугнём их нашей пушечкой, - решил капитан. Но, однако, оказалось одно непредвиденное обстоятельство: никто из экипажа не умел стрелять. Тогда вспомнили о русском артиллерийском офицере и вызвали его из кочегарки.
– Можете стрельнуть по этим рабовладельцам? – спросил капитан.
Золотарёв, осмотрев пушку, согласился. Зарядил её и вкатил снаряд в южан, которые разбежались. Все были в восторге.
– Ну, что же, Вас наградили? – спрашивали его.
– Ну, конечно, - с достоинством сообщал Золотарёв, рассказавший эту историю, - наградили, мне дали лишнюю порцию плум-пудинга.
– Так вот, - нравоучительно добавлял Сергей Захарович, - меня, пожалуй, вовсе лишат плум-пудинга, если я потеряю пакет! И к чему только их посылают?
Секретные пакеты, накапливаясь, так и лежали в бюро Осокина. Разобрать их пришлось его преемнику, которому он сдал миноносец.
Сергей Захарович любил иногда и безобидно приврать, но так умело, что ему все верили. Но когда он как-то раз сказал правду своему начальнику адмиралу, тот ему не поверил и даже обиделся. Это было, когда в министерстве решался вопрос о назначении старшего флагмана Черноморской эскадры вместо адмирала, получившего новое назначение. Имелись два кандидата: адмирал А – поляк, и адмирал Б – балтийский «фон».
Для решения вопроса о выборе кандидата устроили маневры, которые заключались в следующем. Эскадра красных защищала вход в Кронштадт. Эскадра синих нападала. Первой командовал адмирал А, второй – адмирал Б.
Главная позиция красных находилась на линии Гельсингфорс – Ревель, вспомогательная – на параллели Гогланда. После прорыва синих мимо Гогланда считалось, что синие вышли к Кронштадту. Базы синих находились в шхерах. Генеральное сражение на главной позиции оказалось неудачным для красных, и эскадра синих прошла к Гогланду, где были установлены батареи, защищающие вместе с кораблями проходы мимо Гогланда.
Разыгралось большое Гогландское сражение, но о результатах его адмирал Б ничего не знал, а между тем маневры надо было кончать. Тогда он послал миноносец Осокина выяснить, в чём же дело. Сергей Захарович нашёл флагманский корабль адмирала А мирно стоящим в Кронштадтской гавани, но адмирала на нём не было. Он уехал, как оказалось, в Петербург.
Сергея Захаровича встретил флаг-капитан. Он был серьёзен.
– Вы от адмирала Б?
– Да! А где же адмирал А?
– Он уехал в Петербург.
– Вот так раз! А адмирал Б желает узнать у него – каковы, по его мнению, результаты Гогландского сражения. Этот пункт нашему адмиралу неясен!
– Адмирал А предвидел этот вопрос и поручил мне сообщить, что о результатах Гогландского сражения он ничего не знает!
– Позвольте, как же так? Но Вы-то, надеюсь, знаете? – спросил озадаченный Осокин.
– И я не знаю!
– Шутить изволите, государь мой, что же это такое?
– Какие шутки! Дело в том, что адмирал А и я были убиты в начале Гогландского сражения.
– Что Вы говорите, ничего не понимаю!
– И понимать нечего, - флегматично ответил флаг-капитан, - мы были убиты двенадцатидюймовым снарядом с эскадры синих, попавшим в боевую рубку флагманского корабля.
Сергей Захарович погладил бороду.
– Ну, в таком случае, какие же инструкции оставил адмирал?
– Адмирал предвидел и этот вопрос, - так же флегматично отозвался флаг-капитан, - и приказал сообщить, что мы в Гогландском бою были убиты внезапно, и поэтому никаких инструкций адмирал оставить не успел.
– Вот это здорово! – Осокин хотел ещё что-то сказать, но, взглянув на серьёзное лицо флаг-капитана, поперхнулся, поспешно простился и, только вернувшись на свой миноносец, дал волю смеху.
Когда, возвратившись в шхеры, Осокин доложил адмиралу Б «результаты» Гогландского боя, тот единственный раз в жизни ему не поверил и рассердился.
– Я не понимаю Ваших шуток!
– Ваше превосходительство, - серьёзно ответил Сергей Захарович, - из слов флаг-капитана определённо следует, что случай внезапной гибели флагмана вместе с начальником штаба возможен не только в условиях войны, но и во время маневров!
Адмирал Б откинулся в своём кресле и затрясся в припадке жестокого хохота.
Он и был назначен старшим флагманом Черноморской эскадры, а адмирал А был зачислен в члены Технического комитета. Двенадцатидюймовый снаряд с эскадры синих, действительно, убил адмирала А наповал.
Но самая унизительная кличка принадлежала командиру «Святослава» Федотову, который по адмиральскому лексикону величался «пузатой дурой». Федотов был братом начальника Главного морского штаба, который, делая успешную карьеру, тянул за собой и брата, изрядного тюфяка. Это был ленивый от тучности, добродушный, но общественный человек, командующий «Святославом» спустя рукава. И наружностью он был больше похож на помещика, чем на офицера. Федотов тяготился своим командирским одиночеством и каждый свободный вечер уходил в кают-компанию, где рассказывал разные морские истории, анекдоты и любил там посплетничать.
Святодуский сильно противился назначению Федотова, но не мог бороться с протекцией, и в конце концов махнул на Федотова рукой, решив по приходе в Порт-Артур списать Федотова обратно в Россию. Этот план командир «Святослава» знал от Курвуазье и ничего не имел против него, так как за этот переход требуемый ценз командования кораблём I ранга им выполнялся полностью.
Большим талантом Федотова, проявляющимся, когда он находился в добродушном, спокойном настроении, была его способность писать весёлые и забавные письма, снабжая их иногда остроумными карикатурами. Святодуского он терпеть не мог, но терялся перед ним. Зато в своих письмах брату Федотов беспощадно осмеивал адмирала и его «колокольное дворянство». Федотов ухитрился раскопать происхождение и родство Святодуского, прозвал его митрополитом и уверял, что от адмирала пахнет ладаном.
Письма командира «Святослава» читались в Морском министерстве не только его братом, но и Бирюковым. Министр, читая их, трясся от смеха. А когда приходили донесения Святодуского, Бирюков нюхал их и говорил: «Чёрт возьми, а ведь действительно ладаном пахнет».
Особенно понравилась министру одна карикатура: Святодуский был изображён в облачении митрополита, кадящим портрету царя и поющим «Пресвятая дисциплина, вознеси меня!»
Конечно, оставаться в тайне всё это долго не могло, и Святодуский кое о чём начал догадываться, но за отсутствием фактов пока ничего не предпринимал.
Глава 4. В кают-компании «Святослава».
Для морских офицеров кают-компания является клубом и домом.
Закат солнца сопровождался установленным Морским уставом торжественным спуском флага на ночь и на броненосце «Святослав». Офицеры стояли на шканцах и довольно равнодушно смотрели, как пламенеющий закат из алого становился розовым, палевым, фисташковым, зелёным, голубым и синим. Только неунывающий мичман Зимин, глядя на солнце, напевал:
За красоту меня ты не люби,
За красоту люби ты солнце!
Офицеры радовались, что тяжёлый переход кончается и эскадра идёт в Джибути.
После спуска флага мичманы предполагали немного развлечься. Кто-то спросил:
– А что же командир сегодня не придёт?
– Ну, навряд ли. От всех этих эволюций с фитилём в зад наш пузан стал больше похож на бочку протухшей солонины, чем на доблестного командира Российского флота!
– Жаль, жаль. Сегодня, значит, мы без анекдотов. А я люблю посмеяться его рассказам.
Действительно, Федотову сегодня было не до прихода в кают-компанию. От обильных адмиральских наговоров он ослабел и размяк. Однако он не сомневался, кто является виновником этих выговоров, привлекающим на «Святослав» разряды адмиральского гнева. И, стоя во время спуска флага на мостике, с тоской глядел на этого виновника. А им, по мнению Федотова, был лейтенант Томилов, находящийся во время церемонии спуска флага вместе с другими офицерами на шканцах. Глядя тоскливо на злополучного лейтенанта, Федотов думал:
– За что, за что ты у меня?
Как и большинство тех командиров, где плавал Томилов, Федотов продолжал подозрительно относиться к «тому самому», который приносил несчастье. Ему даже хотелось исполнить совет брата-адмирала о способе изгнания из Томилова «беса злополучности». Как-то он даже поговорил об этом с судовым священником, академиком, отцом Александром, но тот, внимательно взглянув на командира, сказал, что он помолится о лейтенанте, но предаваться суеверию не следует.
Томилов сидел в кают-компании тоже удручённый и тоскующий, на этот раз его не развлекала обычная перебранка Зимина с доктором. Вскоре он ушёл в свою каюту. А весёлый Зимин, перебирая струны гитары, пел мичманскую песенку:
Спрятался месяц за тучку,
Скучно на вахте стоять,
Вертеть телеграфную ручку
И мрачно в Дюжель наблюдать.
Когда бы я был адмиралом,
Эскадрой командовал сам,
У всех бы я слыл либералом,
Свободу бы дал мичманам.
На вахты ночные не ставил,
Давал бы «морские» вдвойне,
Решать бы задач не заставил,
И каждому дал по жене!
– Фу, какая пошлость! – желчно заметил доктор. - Вот они, мичманские идеалы! Всё на лицо! Правильно, должно быть, рассказывал Тулубаев про вашего Бригера. Верно он говорил, что вы, мичманы, вешалки для мундиров и реторты для водки. Метко ведь сказано!
– Ну, ну, уважаемый эскулап, - огрызнулся Зимин, - меньше ход. Кстати, Вы знаете, где ночуют дельфины?
Доктор презрительно молчал.
– Значит, не знаете! Но это же замечательно! Весь флот это знает, а Вы, стало быть, просто отстали, а ведь зоология по Вашей части! Так вот, имейте в виду, оказывается, что дельфины прекрасные математики и неизменно ночуют в вершине прямоугольного треугольника! Напишите-ка об этом научную статью!
Тулубаев смеялся. Доктор подыскивал подходящий ответ, но тут Зимин что-то вспомнил и спросил:
– Да, кстати, почему сегодня за обедом не было кур? Обещали, а надули. Дали «тело усопшего бригадира» - нехорошо…
– Не было, - вскипел доктор, - и не будет! А почему, спросите у этого Агасфера несчастного, - продолжал сердиться доктор, заведующий офицерским столом, показывая на вышедшего из каюты Томилина.
– Где куры? – хором спросили мичманы.
– А я почём знаю, - удивился лейтенант, - я их не трогал.
– Позвольте, - возмутился доктор, - а зачем вы на них смотрели, зачем их хвалили? Честно, что ли, с Вашей стороны было любоваться птицами, раз Вы имеете такое дурное влияние на события? А я-то как их берёг. Каждый день собственноручно кормил птичек варёным зерном. На последний день берёг!
– Да что же случилось с курами? – спросил старший офицер, видя, что доктор свирепо смотрит на Зимина.
– Что? А вот что! Вчера на одну сделал набег вот этот проклятый пёс, Мерзавец, - он показал рукой на судовую таксу, беспечно дремавшую, - и слопал, негодяй, её всю без остатка, с перьями и когтями! Наголодался Мерзавец без мяса и занялся разбоем на большой дороге! Лихой набег, что и говорить! Я бы и не догадался. Доказательств ведь никаких не осталось. Только смотрю, лежит наш Мерзавец целые сутки в болезненном состоянии и стонет! Ну, тут-то и стало всё ясно!
– Ну, а другая?
– Другая, должно быть, стала сегодня жертвой теплового удара. Слетела с кормы в воду и с гордым презрением смотрела, как эскадра плывёт мимо! Потом поплыла на восток. Тоже Робинзон! Такие-то куриные дела! Погибли птички без славы и чести! А всё виновен Томилов. Глядит на них, а у меня сердце замирает. А как начал их хвалить, так и думаю – всё пропало, быть нам без кур, как пить дать! Ну, вот и пришлось заменить пилав из кур вихоревскими сосисками с капустой!
Все смеялись. Зимин покачал головой:
– Суеверны же Вы, уважаемый эскулап, хотя и с высшим образованием. Вы мне напоминаете моего товарища Лернера. Девять лет в корпусе провёл вместо шести, огромный, тупой. Сидел в классе недалеко от меня и частенько получал единицы. Был он православный немец и в Бога верил, должно быть, вроде Вас. Вся парта у него была завешена образками. И вот перед вызовом он крестится на эти иконки и целует их в засос, а как получит единицу, вздохнёт и скажет: «Опять кол», - и начнёт плевать на свои образки, давать им щелчки – плохо, мол, выполняете свои обязанности. Вот и выходит, что Вы такой же суевер, как и он. Он валил всё на образки святых, а Вы на Томилова. Между прочим, он плавал на «Апраксине», когда тот вкатил в Богланд, и был единственным на корабле, который этого не заметил и спокойно проспал до утра.
– Благодарю за сравнение, - ядовито сказал доктор, - удостоили!
Томилов слушал эти разговоры и думал с горечью, что лучше ему списаться по болезни в Россию, чем быть козлом отпущения за все служебные и житейские неудачи судовой жизни.
– Вы бы выпили чаю с ромом, - сказал ему Зимин, - а то видик у Вас уж очень похоронный. Этот эскулап нагнал на Вас тоску. Вот послушайте-ка новую песенку.
Под бряцание гитары он снова запел:
Южные волны катилися
В мраке ночной тишины.
Сонная палуба лишь озарилася
Ярким сияньем луны.
Вспыхнул на мачте сигнал электрический.
Снова на вахте аврал.
Ох, как пугает герой исторический,
Доблестный наш адмирал.
Выстрела звуки гремят,
Выговор пушка палит.
Это, конечно, опять
Служит обедню митрополит!
О дисциплина святая,
Вознеси меня вмиг,
Чтобы всех офицеров пугая,
Был бы для них я велик!
Веселье продолжалось, но Томилов ушёл спать. В четыре часа утра ему надо было встать на вахту. Окончив пение, Зимин опять принялся за доктора.
– Вот Вы всё слушаете анекдоты про адмиралов и офицеров, а я Вам расскажу парочку про докторов.
– А ну, валяйте, - поощрительно отозвался эскулап.
– Ну, так слушайте. Один приключился с моим отцом. Он, знаете, профессор, а его товарищ по университету – известный врач. Отец заболел. Упадок сил, отсутствие аппетита, хорошего настроения и бодрости. Словом, прогноз, как Вы выражаетесь, самый печальный. Отец пишет этому врачу записку и просит его приехать к нему, осмотреть, поставить диагноз, назначить лечение, а потом пообедать. Тот звонит уже по телефону, что будет в такой-то день в пять часов. Ладно. Обед заказан вместо гонорара первоклассный – водки, вина, закуски. Доктор приезжает точно в назначенное время и в кабинете внимательно осматривает и выслушивает отца. Осматривал долго, выстукивал, заставлял дышать и не дышать. Словом, проделал всё по ритуалу и при этом зловеще качал головой. Кончил:
– Ну ладно, одевайся! Всё ясно!
И задумался. Отец в тревоге ждёт ответа. Наконец, спрашивает:
– Так как же, друг, дела?
– Да, дела неважные. Скрывать не буду! Эмфизема лёгких, миокардит, расширение сердца, переутомление мозга, давление несомненно повышенное. Куришь? Пьёшь?
– Ну конечно.
– Так вот, бросай всё и в отпуск, в деревню, в глушь месяца на два. Пей молоко, гуляй и побольше спи. Про сигары забудь, на водку не гляди.
– Так, - тоскливо говорит отец. – Зарезал ты меня без ножа. Ну, пойдём обедать. Ты ведь гастроном. Помню.
И ведёт его в столовую. А там, чего только нет – цветы, фрукты, ваза с чёрной икрой, омары, сыр трёх сортов, расстегаи, водка замороженная… У доктора даже глаза заблестели:
– Это я понимаю, - говорит, - не ожидал такого лукулловского пира!
Садятся. Я тоже скромно сажусь.
– Дай-ка мне, пожалуйста, нашей императорской, со слезой.
Отец ему наливает, а сам грустно на закуски посматривает, и аппетита без водки нет. Доктор берёт рюмку и делает удивлённые глаза:
– Позволь! А себе-то что же не наливаешь?
Отец даже сконфузился:
– Да ведь ты сам только что сказал « на водку и не гляди»!
– Хе-хе-хе, друг, - засмеялся доктор, - не всякое лыко в строку. Ведь это я сказал теоретически, научно, по долгу службы. Ну а практически, как же не выпить! Наливай, наливай! Выпьем за ушедшую молодость. За молодое наше поколение! – и показывает на меня кивком головы. Ну, отец и хватил на радостях рюмок с пять, должно быть.
Эскулап добродушно хохотал, потягивая замороженное пиво.
– Ну, а другой? Выкладывайте уж! Что-нибудь с Вашим дядей было?
– Не с дядей, а просто с российским статским советником. Заболел он и тоже отправился «пугаться» к доктору – приятелю, который лечил его на правах домашнего врача. Тот его выслушал и не только головой закачал, но и руками замахал:
– Немедленно в санаторию! Сердце у Вас никуда не годится. Никаких волнений! Никаких эмоций!
Статский советник уехал, а через две недели его выигрышный билет государственной лотереи, купленный в рассрочку у Генриха Блока, выиграл целых пятьдесят тысяч. Жена чуть не плачет от радости. Муж всё мечтал о собственной даче. А тут не только дачу можно купить, но и всю обстановку с экипажем и лошадью. Только как ему сказать? Как бы муж не умер от радости. Как раз приходит и сам доктор.
– Заехал к Вам, еду к Вашему мужу. Буду там работать в санатории. Что ему передать?
Жена обрадовалась и сообщила о выигрыше. Доктор задумался:
– Да, дело сложное, но ничего, не беспокойтесь! Я беру на себя всё устроить и сообщить без потрясений. До свидания!
Уехал и, конечно, приехал, куда нужно. Статский советник ему обрадовался. Доктор его выслушал и говорит:
– Да Вы, батенька, совсем молодцом! Теперь Вам деньжат бы побольше да пожить таким, знаете, Крезом, знатным иностранцем. А, кстати, интересно, что бы Вы сделали, если бы неожиданно выиграли ну, скажем, пять тысяч?
– Первым делом жене подарок, а себе костюм.
– Так, а если бы, скажем, десять тысяч?
– Ну, съездил бы за границу, заглянул в Монте-Карло!
Ну, а если, допустим, тысчонок так двадцать пять, тогда что?
– Ясно, жене бриллианты, а себе дачку купил бы.
– Э, да у Вас вкус неплохой. Сумели бы деньжонки промотать! Ну, а, скажем, если бы хватили бы да выиграли пятьдесят тысяч?
Советник засмеялся:
– Эх, Вы, искуситель! Вам бы подарил половину.
– Шутить изволите. Чего ради?
– Какие шутки! Ей богу подарил бы Вам двадцать пять тысяч! Могу и расписку дать! Хоть сейчас же, хотите? Лишь бы выиграть.
– Правда?
– Как пить дать!
Доктор вздохнул, блаженно улыбнулся, хотел что-то ещё сказать и сполз с кресла на пол. Он умер от разрыва сердца, убитый неожиданной радостью.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
