Глава 12. Что было, то прошло. Окончание.
Особенно свирепела юная молодёжь, ещё не затронутая средой и вносящая в неё свежее дыхание своих юношеских идеалов и воззрений.
– Это невозможно, - возмущался Зимин, - сначала митрополит Клавдий смешает вас с грязью, напугает, а уж потом и накажет.
Из буфета доносился лёгкий звон посуды, которую мыли и убирали в гнёзда вестовые. Офицеры их не стеснялись, а те внимательно слушала офицерские разговоры, которые потом становились достоянием бакового клуба, где около «Фитиля» курили абиссинские папиросы и слушали повествование вестовых, как слушают чтение газеты. По существу, вестовые и являлись баковой газетой. Других источников информации и развлечений у матросов не было. Но всё же корабельные события обсуждались так же горячо, как и в кают-компании, и Святодуский был в баковом клубе даже более популярен, чем в кают-компании. Матросы ему не могли простить теории железной дисциплины, ломания биноклей о головы флагманских сигнальщиков и неприличной ругани, звучащей через мегафон на рейде.
Федотова же любили и жалели, хотя и называли Толстяком. Ничего глупого они в нём не находили, любили его ласковые шутки, а ласковое слово матросы ценили вообще высоко.
«Турок» тоже сидел около «Фитиля» и грустно покуривал. Он всё ещё боялся последствий своей жалобы на Колесникова, тем более что его испугал один из вестовых своей шуткой. Он сказал, что его, «Турка», собираются перевести на «Рюрик», где недавно умер один матрос, задохнувшись в трюме от ядовитых испарений.
Когда Зимин взялся за карандаш, чтобы написать маленькую поэму в честь сегодняшних событий, заговорил Толубеев:
– Наш великий адмирал думает, что он грозен, а страх перед его орлами заставит служить офицера, как пуделя. На деле это просто возбуждает злобу и отвращение. Его приказы мне ненавистны. Я думал, что между ним и мной много этажей, и это меня защитит. А, оказывается, его хамство, как течь на крыше, протекает через все этажи и обливает меня. Смотрю на него и, ей богу, хочется дать ему в морду – нет у меня другого чувства к великому адмиралу.
– Попробуй, дай, - засмеялся Зимин, - а помнишь приказ директора Арсеньева относительно лейтенанта Бонди? Не выдержал, бедняга, хамства экипажного командира, дал ему в рожу и пошёл на восемнадцать лет на каторгу. Вот и хранит теперь гордое молчание где-то в сибирских рудниках!
– Неужели же Святодуский никогда не нарывался на протест? Ведь вот обложил же сегодня его наш батя, - продолжал Толубеев.
– Постой-ка, постой-ка, - сказал Зимин, - было дело! Мне рассказывал Браше, что Моффет чуть не убил Святодуского, когда тот назвал его «седым истуканом». Он точно не знает, что у них произошло, но только Моффет с митрополитом Клавдием теперь не разговаривают.
Тут неожиданно вмешался в разговор слушающий с интересом «Дядя Ваня»:
– Вы правы, мои молодые друзья, всё это скверно! И кое-чему мы могли бы поучиться даже у турок, могущество которых начали мы разваливать с Петра Великого. Вот я читаю как раз записки морского офицера из эскадры Сенявина про Дарданельское сражение, в котором турецкий флот был здорово разбит, а три корабля у них стали вовсе негодны к службе. Достаточно сказать, что наши потери были менее ста человек, а у турок – свыше двух тысяч. Командующий турецким флотом капитан-паша не ругал ни своих флагманов, ни своих капитанов, не пугал их судом. Наоборот, через несколько дней пригласил к себе на корабль вице-адмирала и двух наиболее виновных в поражении капитанов, принял их дружески и всячески обласкал, а когда они вышли из его каюты, то вмиг были задавлены. Автор и пишет: «Поступок сей кажется сначала слишком жестоким. Но, войдя в причины, оный не есть таков, а, напротив, в нём заключается доброе намерение. Турки думают иначе об исполнении смертных приговоров и говорят, что лучше умереть нечаянно, чем продолжительно страдать в ожидании определённой казни».
Да, в Турции не пугают и не угрожают, да и не оскорбляют, а что полагается, то и получай. Вот у меня есть орден. Получил за то, что был на «Селямлике» и смотрел, как султан в пятницу в мечеть ехал. Так знаете, какое он даёт право? А вот какое! Если меня в Турции посадят на кол, то предварительно таковой густо смажут салом для скорейшего прохождения через внутренности! Это, конечно, гуманно! Вот султан Абдул-Гамид, если был недоволен своим сановником или генералом, приглашает этого кавалера во дворец, всячески обласкает, угостит прекрасным обедом, а в замечательно вкусный бараний суп насыплет добрую порцию туберкулёзной культуры. Поешь, а потом умираешь от скоротечной чахотки. С турецкой точки зрения, это научно и культурно.
Наш же офицерский мундир должен защищать офицерскую честь от оскорблений сверху, как орден Меджидие от сухого без смазки кола. А на деле офицера назовут и пузатой дурой, и тупоумным дураком, а он стой и держи руку под козырёк. У Моффета, действительно, что-то было с преосвященным Клавдием, а только как узнать? Руготни на флоте и теперь много, а поэзии нет! С кончиной парусного флота умерла и морская поэзия. Эх, хорош был парусный флот, сколько в нём было красивой жизни, какие эпические личности вырабатывались! Взять хотя бы капитана корабля Лукина, погибшего в морском сражении, Афонском, где, кстати, Сенявин вдребезги разбил турецкий флот, хотя он и превосходил наш на десять больших судов, на 442 больших орудия и имел вдвое больше личного состава. У Лукина было мировое имя, в Англии, например, он был более популярен, чем у нас. А какой силач! Пудовые ядра держал в распростёртых руках по полчаса, шканечную пушку в 87 пудов со станком одной рукой поднимал на отвес, а одним пальцем вдавливал гвоздь в корабельную стену. А сражались-то как, не то, что теперь – лупят друг друга с тридцати вёрст расстояния и не видят, что у врага делается, и на погоду им наплевать, и берег не страшен. Если бы могли сенявинские моряки встать из гробов и посмотреть на теперешний бой, им смешно бы стало!
Вот что пишет сенявинский моряк, сравнивая морской бой со сражением на берегу.:
«Мореходец же, отделённый от смерти одной доской, заключённый в тесной, плавающей по воде крепости, в коей нет места, где бы, укрывшись, можно было с выгодой поражать неприятеля, сражаясь с которым, ещё должно бороться с ветром и волнами. Близость земли и удаление от неё равно могут быть бедственны. Подводный камень и отмель уничтожают его предприятия, и то, что препятствует одному, служит выгодой другому. Сею выгодой пользуется только тот, кому ветер благоприятствует, или, как говорится по-морскому, кто на ветре. Часто самый опытный и храбрый адмирал, завися от силы и перемены ветра, не может победоносного флота своего ни от бурь спасти, ни воспользоваться одержанной победой. В морском сражении смерть является во всех видах. Кроме ядра, картечи и пули, бьёт людей обломками и щепами, летящими от бортов или мачт. Абордаж превосходит ужас кровопролитного штурма тем, что побеждённый в отчаянии может поджечь свой корабль, и тогда враги вместе летят на воздух», - «Дядя Ваня» захлопнул книгу, – верная картина. Да, я бы с удовольствием стал командовать каким-нибудь крылатым фрегатом, а не таким железным утюгом, как наш «Святослав». Прошлое лето я плавал тоже на таком утюге, крейсере «Чародейка». Кают-компания была у нас весёлая и устроила бал, а на него, вместо приглашений, разослали какие-то ребусы, составлял их специалист по разным судовым развлечениям лейтенант Шумилкин. Жаль, что я не сохранил на память этого замечательного приглашения. Этого документа некоторые приглашённые в гости даже и не поняли. А составлено оно было, примерно, так: Там, где возвышается статуя гордой красавицы «Чародейки», открыт новый ресторан. Торжественное открытие с музыкой состоится в такой-то день, в таком-то часу. Приходите, мол, попить и покушать – стопроцентная скидка на напитки и кушания. К услугам посетителей все удобства. Лифты, отдельные кабинеты, удобные лестницы, ванны, холодильники, прекрасный буфет, говорят на всех языках, отличная прислуга – словом, все достижения техники, культуры и кулинарии. Приходите, приходите! Имеется также библиотека, залы для танцев, экипажи для доставки гостей домой и чёрт знает, что ещё там. Подумайте только, нашли, с чем сравнить корабль – с рестораном, а экипажи-то – это ведь шлюпки. Я так рассердился, что уехал в город. Уж про парусный корабль такой дряни не скажешь. Это вам не ресторан, а техники, кроме парусов, никакой нет.
Теперешние офицеры, вот эти судовые специалисты, и забыли про паруса. А какие лихие командиры были! Плавал я с одним таким капитаном. Рыбалкин была его фамилия. Так он в парусном деле собаку съел. Вышли мы как-то из шторма – неделю нас трепало! Идём полным ветром на фордевинд, а Рыбалкин стоит на юте, смотрит на мачты и говорит старшему офицеру: «Бейфут у фока реи лопнул. Перемените». Полез старший офицер сам на формарс, не поверил, и видит, что, действительно, бейфут лопнул и фока-рея того и гляди на палубу сыграет. Чёрт возьми, неужели командир рассмотрел эту трещину? Мы его и спрашиваем: «Как это Вы могли заметить?» А он смеётся и отвечает: «А я ничего и не заметил, а только знал, что после шторма при такой парусности бейфут обязательно должен лопнуть». Вот это так знание дела! Вы, нынешние, ну-тка! Я и то думаю выйти в запас и получить капитанство на каком-нибудь коммерческом пятимачтовом бриге, какие строят теперь для перевозки вина и колониальных товаров. Чистота-то какая! Красота! Вот это, действительно, великолепие морское, как Шумилкин говорил.
Брагин грустно замолчал, прихлёбывая крепкий чай фирмы Липтон, выписываемый доктором из Англии.
– Ну, дядя Ваня, ведь Вы известный марсофлот, - улыбнулся Зимин, - Вы, пожалуй, и сигнал подымете «желаю принять бой под парусами».
Офицеры засмеялись, замолчали и занялись чаем с булочками на соде с виннокаменной кислотой.
В это время контр-адмирал Святодуский уже отдал приказ о составе суда особой комиссии. К суду были привлечены Федотов и Томилов как лица, прикосновенные к делу о столкновении «Святослава» с «Игорем» и к факту уничтожения части вахтенного журнала. Председателем суда особой комиссии назначался старший из командиров, Артамонов, а членами – Карабанов и Моффет, членом-обвинителем от флота – старший офицер «Игоря», капитан II ранга Харченко. Адмирал, не желающий иметь дело с Моффетом, уже наметил Харченко временным заместителем флаг-капитана, когда Курвуазье перейдёт на «Святослав». Харченко славился своей исключительной флегмой. Остряки говорили, что если Харченко посчастливится быть повешенным, то, следуя на виселицу, он будет читать по пути рассказы Джекобса, весело посмеиваясь похождениям его героев. Членом-защитником назначался старший офицер «Олега», капитан II ранга Березин, а секретарём суда – флагманский обер-аудитор, капитан Морозов.
Заседание суда особой комиссии назначалось производством на броненосце «Святослав».
Глава 13. Суд особой комиссии.
Суд скорый и милостивый.
Суд особой комиссии был характерен тем, что производился, главным образом, за поступки, касающиеся нарушения правил мореплавания, как-то: столкновения судов, посадки корабля на камни, прикосновение к мели и проч. В этих делах отсутствовали признаки уголовного или воинского преступления. Суд производился на месте и обычно на том корабле, который являлся виновным субъектом. Суд особой комиссии был также замечателен тем, что подсудимых в нём не было, а имелись лишь прикосновенные к делу лица, не подвергавшиеся режиму подсудности, когда жалование производится по табели пятой с окладами эпохи Николая I, а подсудимые не отрешаются от исполнения служебных обязанностей. Весь состав суда состоял из плавающих моряков. Таким образом, судейский педантизм и всякое юридическое крючкотворство на этом суде отсутствовали. Это был чисто флотский, товарищеский суд. Начало заседания суда объявлялось пушечным выстрелом, одновременно с которым на грот-мачте корабля поднимался флаг «гюйс». Флаг «гюйс» вообще является символом морской плавающей крепости и подымается лишь на якоре на судах первых двух рангов. Как и во всех прочих судах, приговор объявлялся от имени царя. Если позволяли обстоятельства и время, то член-обвинитель от флота присылался из Петербурга.
Флаг-капитан закончил следствие очень быстро. Святодуский, сам юрист, дал ему на этот счёт вполне точные инструкции. В семь часов вечера адмирал созвал у себя распорядительное заседание всего состава суда, прочёл соответствующие статьи о порядке работы суда особой комиссии и наложенных наказаниях из книги десятой и шестнадцатой Свода военно-морских постановлений (Морской устав и Устав о наказаниях) и предупредил, что суд должен вестись по совести и отнюдь не накладывать жестоких наказаний.
– Нашей целью, - пояснил он, - должно быть освобождение от негодных элементов, но не их уничтожение, так как элементы, негодные для моря, могут оказаться на берегу даже полезными.
Святодуский также напомнил, что если среди судей окажутся лица, никогда не бывшие судьями, то они должны принять установленную законом судебную присягу. Выяснилось, что среди судей таких лиц не имеется. Моффет был в своё время членом военно-морского портового суда в Либаве, а Артамонов и Карабанов – членами экипажного суда.
Вечером развезли по кораблям приказ по эскадре о назначении суда особой комиссии и о предании суду Федотова и Томилова.
Ровно в два часа дня пушечный выстрел на «Святославе» и поднятый на стеньге грот-мачты гюйс возвестили эскадре о начале суда. Суд происходил в кают-компании. Стол был накрыт сшитыми вместе красными флагами и украшен судебным зерцалом, доставленным из адмиральского салона. На столе лежали книги X и XVI свода военно-морских постановлений; папка с делом лежала перед секретарём.
Весь состав суда, равно как и прикосновенные к делу лица, были в летней парадной форме с орденами и с палашами на портупее под белыми кителями. На суд съехались все свободные от службы офицеры судов эскадры. Для них этот суд являлся большим развлечением. Зимин острил, что Митрошка должен быть тоже среди свидетелей и демонстрировать аппетит.
Святодуский остался на «Рюрике».
После прочтения обвинительного акта началось судебное следствие. Федотов держал себя спокойно, а Томилов апатично. Он казался каким-то далёким от происходящего.
Федотов дал суду точное и обстоятельное показание, сославшись на свою усталость, крепкий сон и отсутствие докладов с вахты. Для суда позиция Федотова была вполне ясна, и они ограничились его показаниями, но членам суда хотелось определить и выяснить поведение Томилова, особенно, когда из показаний вызванного в качестве свидетеля лейтенанта Шумова, который нёс вахту на «Игоре» в момент столкновения, выяснилось, что Томилов всё время менял ход, то догоняя «Игоря», то от него отставая. Вахтенный начальник «Богатыря», шедшего в кильватер «Святослава», тоже подтвердил, что его мателот шёл чрезвычайно неровно. Артамонов старался точно выяснить, каким образом Томилов прикоснулся к корме «Игоря», почему не дал заднего хода, не отвёл рулём нос «Святослава от кормы «Игоря», почему не разбудил командира, не доложил ему об этом случае и не встал на якорь, когда все суда уже стояли.
Томилов устало и равнодушно пояснил, что на него нашло какое-то затмение, и тормозящие центры в мозгу плохо действовали:
– Я чувствовал себя, - сказал он, - как человек, который, не умея плавать, бросается в реку, чтобы её переплыть, сознавая опасность этого, но не реагируя на неё. У меня бывают такие моменты, противоположные состоянию аффекта. Я видел, как приближается к нашему форштевню корма «Игоря», понимал, что надо выйти из строя, застопорил машину, но руля не отвёл. Если бы вахтенный рулевой был старым матросом, он сделал бы это сам, но на руле стоял молодой специалист, он ждал моих распоряжений и, быть может, тоже чувствовал приближающуюся катастрофу, как и я.
Опрошенный в качестве свидетеля рулевой Гущин подтвердил, что он думал о том, что господин лейтенант Томилов, стоявший около него, знает, что нужно делать, и, хотя положение ему, Гущину, казалось тоже опасным, он не смел действовать рулём без приказания вахтенного начальника, тем более что обе машины были застопорены, и он надеялся, что столкновения не будет.
– Ладно, Гущин, - спросил его Моффет, - а если, скажем, туман, ты стоишь на руле, и вдруг ты видишь, как в клубах тумана вырисовывается силуэт парохода, который идёт тебе наперерез и может тебя таранить, что ты будешь делать, тоже ожидать команды вахтенного начальника? А если его около тебя нет, если он вдруг заболел?
– Как можно, Ваше высокоблагородие, ждать, если на тебя пароход идёт? Я сразу положу руля на борт!
– Ну, вот видите, лейтенант, Ваш Гущин никакой катастрофы не предчувствовал, просто ждал Вашей команды, которую Вы были обязаны ему дать.
Томилов на него грустно взглянул:
– Но мне, господа судьи, казалось, что несчастье неизбежно, и это парализовало мои поступки. Вы ведь знаете мою печальную репутацию?
Судьи переглянулись друг с другом.
– Допустим, - сказал Артамонов, - что Вы впали в преступное и позорное для офицера состояние морального маразма, но почему же Вы не доложили командиру о столкновении?
– Я боялся доложить, - ответил Томилов, - я знал, что это его бы очень огорчило. А командир и без того был очень расстроен.
Судьи опять переглянулись. Моффет пожал плечами.
– Послушайте, лейтенант, - продолжал Артамонов, - но ведь Вы же должны были знать, что нарушаете Устав, понимать, что наносите вред флоту и что в море секунды иногда решают дело. Если у Вас в опасные моменты не работают, как Вы выразились, тормозящие центры, то зачем же Вы служите во флоте? Вы сознаёте, что такая служба опасна и вредна?
– Сознаю, - покорно согласился Томилов.
– И что это за навязчивые идеи, что там, где Вы, должна быть катастрофа? Тут не катастрофы, а просто нераспорядительность, недопустимая в военно-морской службе! Ну, а почему Вы не приняли мер по защите в штурманской рубке от вторжения козла? Почему вахтенный журнал не был убран хотя бы в ящик стола с картами?
– Не подумал, - ответил Томилов, - смотр был очень беспокойный, и я совершенно забыл о вахтенном журнале и не знал, что козёл на свободе.
Суд объявил судебное следствие законченным и предложил обвинителю и защитнику перейти к прениям сторон. Заседание суда вместе с прениями и составлением приговора длилось около четырёх часов.
В обвинительной речи Березин указал, что главным виновником, конечно, является Томилов, не могущий плавать по неспособности к морскому делу, как офицер, не имеющий качеств, требуемых морской службой. Если бы он выполнил свой долг вахтенного начальника и не вёл бы себя неподобающе для морского офицера, то и настоящего судебного дела не было бы. Нам всем известно, что основной задачей вахты является обеспечение безопасности своего корабля в отдельном плавании, а также своих соседей, если корабль идёт в строю. Нарушение фактора безопасности корабля или кораблей соседей есть явление более позорное, чем выход на вахту в пьяном виде или погружение в сон на вахте. Посмотрим, какие преступления совершил Томилов:
1. прикоснулся к корме «Игоря», когда мог этого избежать, положив руля;
2. не исполнил приказание флагмана «встать на якорь всем вдруг»;
3. без причины менял число оборотов винта;
4. не вызвал старшего офицера и не доложил капитану о сигнале адмирала;
5. не доложил командиру о столкновении, а ведь вахта есть глаза и уши корабля.
Мы все знаем, что морская служба есть служба сюрпризов, причём сюрпризы эти всегда характера неожиданного и часто неприятного. Эти сюрпризы надо как-то нейтрализовать, а для этого первое, что требуется, – не теряться ни в каких случаях. Несчастный случай, неожиданное бедствие, как, например, пожар, падение человека за борт, разрыв перлиня при буксировке, который может намотаться на винт, расхождение с судами, которые по той или иной причине идут на вас или проходят очень близко, и т. д. – всё это требует принятия немедленных решений. Могу сказать, что плохой вахтенный начальник будет плох и в бою, а кто плох, тот, значит, не пригоден для палубы корабля. Ещё в эпоху Нахимова морские офицеры за нарушение правил вахтенной службы подвергались позорному наказанию, а именно постановке на бак, где стоят провинившиеся матросы дурного поведения, где протекает общественная жизнь матросов, которые, конечно, глядели бы на наказанного так офицера с недоумением и насмешкой. Книга XVI даёт нам, господа судьи, право определить размер наказания для этого офицера, который сам признал здесь, что его служба вредна и опасна для корабля. Вывод ясен – лейтенант Томилов должен быть удалён с корабля.
Наши порты и экипажи, обслуживаемые офицерами по адмиралтейству, ластовыми офицерами и переведёнными во флот из армии нуждаются в строевых морских офицерах. Что касается капитана I ранга Федотова, то обвинить его в столкновении с «Игорем», конечно, нельзя, но можно обвинить в бездействии власти, так как командир корабля отвечает за своих офицеров. Он и виноват в слабом надзоре за Томиловым, которого не мог считать полноценным офицером, заслуживающим полного доверия. Таким образом, на капитана I ранга Федотова падает лишь косвенная ответственность.
Заглядывая в историю флота, мы видим, что в эпоху Павла I командиры, виновные в столкновении своих судов, подвергались тоже позорному наказанию, а именно – оставаясь на своих кораблях, они смещались на должность мичмана и поднимались вновь по служебной корабельной лестнице, часто достигая опять командирского положения.
Определяя размер наказания для капитана I ранга Федотова в соответствии со статьями книги XVI, Вы, господа судьи, должны учесть то, что преступлением командира «Святослава» является не плохое командование кораблём в морском смысле, а бездействие власти. Полагаю, что максимальным наказанием для него могло бы быть отрешение от командования, но без всяких ограничений и последствий.
Речь Березина была выслушана с большим вниманием.
Харченко в своей защитительной речи указал, что Томилов заслуживает снисхождения как человек, напуганный своей неудачной службой, которую он принимал за какой-то нелепый рок, что значительно снижало его служебные качества. Федотов же, как более или менее известно на эскадре, был против назначения к нему Томилова, но ничего поделать не мог, так как у лейтенанта была сильная протекция в лице его заслуженного отца. Командир, конечно, отвечает за своих офицеров, но вовсе не обязан быть их нянькой, хотя бы был так же энергичен, как тот исторический командир фрегата, на котором в 1829 году совершил плавание в Чёрном море
А этот царь, как известно, считал себя державным хозяином земли русской во всех областях, а особенно в военной. Командир был лихой, но самолюбивый моряк. Он не допускал какого-либо вмешательства в свои распоряжения на мостике. Поднялся жестокий шторм, фрегат трепало и заливало водой. Царь частенько выходил на мостик и допекал командира своим вмешательством. Он, очевидно, считал себя неплохим моряком. То он говорил, что парусность велика, то приказывал уменьшить крен, спрашивал, сколько воды в трюме, советовал держать круче к ветру - словом, у командира от этого высокого, но некомпетентного вмешательства нервы взвинтились и, в конце концов, не выдержали. Он подошёл к царю и в упор спросил:
– Послушайте, Вы куда изволите ехать, Ваше величество?
– В Одессу, - ответил тот с некоторым удивлением.
– Так Вы не беспокойтесь, я Вас довезу. Идите, государь, в каюту и там отдыхайте.
Результат был положительным – он более на мостике не появлялся.
Так вот, даже такой энергичный командир на месте капитана I ранга Федотова и тот ничего бы сделать не мог. Но это, отнюдь, не значит, что капитан I ранга Федотов плохо управляет кораблём – ведь на каждом корабле есть офицеры и получше, и похуже, а взаимоотношение командира со своими офицерами должно быть одинаково. Нельзя доверять Иванову и не доверять Петрову. Офицерский мундир – это своего рода эмблема равноправия и равноценности. И потому наказание командира «Святослава» должно быть определено самое лёгкое, какое вы только могли бы, господа судьи, усмотреть в статьях книги XVI. Начальник эскадры сам указал на этот подход к делу и высказал пожелание суду не быть суровым. Задача нашего суда – не очистить, не наказывать, а оградить «Святослав» от всякого рода неблагоприятных для плавания последствий; и, конечно, наказание для командира должно быть менее строгим, чем для Томилова. Я бы ходатайствовал за вынесение капитану I ранга Федотову выговора, а для лейтенанта Томилова – перевода на береговые должности.
В пять часов суд удалился для составления приговора в каюту командира. Совещание судей продолжалось целый час.
В шесть часов председатель суда Артамонов объявил приговор суда особой комиссии, по которому капитан I ранга Федотов был признан виновным в бездействии власти, имевшем вредное последствие, и отрешался от командования кораблём, а Томилов был признан виновным в тяжёлом нарушении правил корабельной службы, за что ему объявлялся выговор и он списывался на берег.
Тут старший офицер «Святослава» Колесников облегчённо вздохнул.
3. П. Рожественский. 1848-1909 гг. контр-адмирал C апреля 1904 года - командующий 2-й эскадрой Тихоокеанского флота.
В тот же вечер Святодуский конфирмовал приговор суда, приказав съеденную часть вахтенного журнала пополнить особым актом за подписью всех строевых офицеров «Святослава».
Адмирал собственноручно составил приказ о «Святославе» и приговоре суда, объявил изменения в составе офицеров и новые назначения и составил депешу для отправки шифром в Петербург.
Вспоминая козла и угощение Смирновкой на померанцевых цветах, Святодуский отвёл душу на Томилове. Объявляя приговор в части, касающейся этого офицера, он добавил, что «приговор вполне подтвердил неисправимость, неспособность и тупость лейтенанта Томилова».
Пострадавшие неудачники, жертвы разбитой карьеры, спешно укладывали свои чемоданы. Федотов уже сдал командование кораблём Курвуазье и жил гостем в его помещении. Через три дня вечером пришёл французский пароход из Индокитая, направляющийся в Европу, и Федотов с Томиловым, которым утром был дан прощальный обед, простились с броненосцем и перевезли свои вещи на пароход.
Глава 14. Спешный отъезд с хорошим концом.
Всё хорошо, что хорошо кончается.
Кончен, кончен дальний путь,
Вижу край родной.
пришедший из Сайгона и ушедший в Суэц, увёз из Джибути двух новых пассажиров в штатском. Это были русские моряки Федотов и Томилов.
Мечта Федотова исполнилась – чемоданов Томилова более на «Святославе» не было. Они мирно стояли на пароходе в каюте Томилова, но вместе с этими чемоданами выехал и сам Федотов, сдавший командование кораблём Курвуазье. Оба вспоминали прощальный обед, данный им кают-компанией «Святослава», которая, не жалея об отбытии злополучного лейтенанта, с печалью провожала Федотова, грустя об его добродушии и весёлых анекдотах.
Новый командир, уже прозванный «французским аристократом», был сух, педантичен и порой нервен, хотя вообще был спокоен и выдержан. Если он не обходил, изучая помещения корабля и их состояние, то сидел в своём салоне и писал длинные приказы, ставя на вид тем или иным офицерам, с которыми вместе обходил их части и осматривал боевое оружие, неудовлетворительность того или иного состояния. Офицеров вызывал к себе «на исповедь», как стали выражаться судовые специалисты, и там их, не возвышая голоса, разносил. В кают-компании был только раз на воскресном обеде и при этом, к огорчению офицеров, ничего не пил, кроме чая и содовой.
К Федотову адмирал, действительно, не был жесток и в своей телеграфной аттестации рекомендовал его на береговое место в порту с зачислением по адмиралтейству.
Таким образом, положение Томилова было хуже. Приказ Святодуского висел над ним, как каторжное ядро. Адмирал уже чувствовал свою силу и не боялся мести Томилова-отца за гнусный приказ о сыне. И, действительно, на доклад жалобы генерала Томилова лишь улыбнулся пустыми глазами «испуганной газели» и молча разгладил усы. Его занимала только одна мысль: когда он после завтрака пойдёт в дворцовый сад стрелять ворон, убьёт ли он их больше, чем вчера, или меньше.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
