Нет ничего загадочнее, чем жизнь. И вообще жизнь как всеобщее, можно сказать, космическое явление и жизнь любого живого существа, будь то вирус гриппа или проректор университета. И нет ничего более интересного, чем жизнь. И не я первый, кто, проявив к этому явлению интерес, заимел желание поделиться своими мыслями о нем с другими.
И если о чём-то рассказывать, не рискуя выглядеть надоедливым придурком, то предмет разговора должен быть рассказчику хорошо известен. А что может быть более известно, чем собственная жизнь?
Но я не обнаглел настолько, чтобы напрягать читателя жизнеописанием ещё одного очередного героя, которых только от Ходжи Насреддина до пограничника Карацупы уже больше миллиона. Поэтому использую себя лишь в качестве иглы, тянущей за собой нить жизни и судьбы российских моряков-подводников.
Резонен вопрос: с чего это вдруг? Отвечаю. Человеку в возрасте свойственно размышлять о прошлом. Тем более, если это прошлое богато событиями. Это присуще и мне.
И во время одного из размышлений вспомнился мне один эпизод, имевший место во Владивостоке. Была зима 1965 года. Я и ещё один командир подводной лодки – Лев Жуликов – возвращались с где стояли наши лодки, в свою часть. Промёрзли и, чтобы согреться, зашли в одну забегаловку, оказавшуюся по пути. Взяли по 150 граммов и по бутерброду, негнущимися пальцами расстегнули по паре верхних пуговиц шинелей и уселись за столик, где сидел довольно пожилой интеллигентного вида гражданин. Он оказался общительным и остроумным, так что между нами завязалась интересная и весёлая беседа, как бы обо всём и в то же время ни о чём. В простонародье такая беседа именуется брехом.
Он нам представился журналистом из Новосибирска, возвращающимся сегодня вечерним поездом к себе домой, так как его командировка закончилась.
И ещё он нам поведал, что в 1947 году он демобилизовался с подводной лодки на Северном флоте, где служил старшиной команды мотористов. Мы же, естественно, соблюдая бдительность, назвали ему только свои имена.
Минут через 30 все мы встали и вышли из забегаловки. Прощаясь же с нами, наш случайный собеседник буквально нас огорошил своей проницательностью, сказав, что в процессе короткого общения с нами, несмотря на то, что ни слова не было сказано о нашей работе, он установил, что мы являемся подводниками. На наш недоумевающий вопрос, как ему удалось нас раскусить, он, загибая пальцы, перечислил все изобличающие нас признаки.
– Во-первых, – сказал он, – от вас соляркой несёт, как от трактора, и нет и намёка, что вы регулярно пользуетесь одеколоном. Во-вторых, у вас характерные мозоли на ладонях, что говорит о том, что вы ими часто скользите по стальным поручням рубочных трапов. В-третьих, когда вы садились за столик, то стульев не отодвигали, а вдвинулись на их сиденья сбоку, как это делается в тесной лодочной кают-компании, когда садятся за стол на общий неподвижный диван. Ну и ещё, один из вас в разговоре обронил характерную фразу: «ничего, продуемся». Всё это подмечено точно.
Вспомнив этот эпизод, я подумал: не написать ли мне о подводниках, о том, кто они, какие они, чем и почему отличаются от нормальных людей. Вот и написал.
Часть I. К ближайшему морю.
У американского писателя О.Генри есть рассказ о двух бандитах, который называется Мы, подводники, не бандиты и дороги свои не мы выбираем. Дороги нас выбирают. В нашей же воле – пройти свою дорогу с достоинством и до конца. Поэтому я и решил назвать свое повествование: «Дороги, которые нас выбирают»
У каждого человека складывается своя жизнь.
В чём-то она предопределена свыше – в силу обстоятельств или заложенных изначально предпосылок, чем-то – в результате личного выбора, продиктованного волей, поставившей цель на будущее, или сокровенной мечтой, воплотившейся в реальность благодаря личной активности.
Я глубоко уважаю людей, которые строят свою жизнь сами, то есть ставят перед собой задачу и добиваются её решения. Я хотел бы походить на таких людей. Но, к сожалению, мне этого не дано. Видно такой характер у меня сформировался, что я, как куст «перекати поля», катящийся туда, куда дует ветер, иду туда, куда ведет дорога, выбравшая меня. Мне всегда нравилась моя дорога, я доверился ей и благодарен ей за то, что она вела меня так, что я ни разу не свернул на ней себе шею.
С детства я не задумывался, кем буду потому, что меня интересовало абсолютно всё, кроме того, что не интересовало. Мне нравились и лётчики, и пограничники, и моряки, и путешественники, и трактористы, и милиционеры, и разведчики, и учёные. Да кто и что только мне не нравилось! Поэтому я и не мог остановиться на чём-то конкретном, так как хотел одновременно походить на всех сразу.
Только сейчас, приобретя определённый жизненный опыт, я понял недостатки такого характера и причины его формирования. Поскольку я был чрезмерно любопытным и замучил всех своих близких мне взрослых всевозможными вопросами вроде: почему звёзды на небе только ночью, а днём их нет, почему ветер дует, почему у коров рога, а у лошадей их нет, почему собаки с высунутыми языками, то моя мать, взяла да и научила меня читать, когда мне было всего 4 года.
С тех пор я перестал всех их терроризировать, так как ударился в беспробудное чтение. К шести годам я прочитал все книжки для своего возраста и принялся за юношескую литературу, кроме любовной и прочих розовых соплей. В первом классе я уже перечитал такие книги, как «Остров сокровищ» и «Спартак» и принялся за учебники: географию, историю древнего мира, очерки о вселенной и прочее.
В то время в магазинах книг не очень богато было, а посещать библиотеки я, как говорится, ещё носом не вышел. Возраст, однако! Поэтому, когда нечего было читать, я добрался до бабушкиной библии и отцовых пособий по агрономии и зоотехнике. Во втором классе на меня буквально навалилось несказанное изобилие книг, так как мать поступила учиться на заочное отделение Бузулукского педагогического института по русскому языку и литературе.
В нашем доме сразу появились и русский фольклор на 1000 страниц и тома Гоголя, Горького и Пушкина. И я, подобно колорадскому жуку, принялся и за них.
Получив такую информацию обо мне, вполне естественно, многие могут подумать, что я, кроме чтения больше ничем не занимался. Сидел с утра до вечера и читал, и читал. И ошибутся. Чтение занимало меньшую часть моего свободного времени. Читал я больше вечерами, да и то больше зимними. Иногда ночью. Тайком, конечно. Так как керосин для лампы стоил недёшево, часто я читал при свете луны. Меня иногда застукивали за этим занятием и отбирали книжку, а бывало я и ремня получал по надлежащему для этого месту. Но бороться с этим, как сейчас с коррупцией, было безнадёжно. Позже, когда я уже учился в третьем классе у меня из-за этого развилась бессонница. Родители заметили, когда я не спал уже третьи сутки, и запаниковали. Обследовав меня, врач назначил какое-то лекарство и потребовал, чтобы мне запретили чтение хотя бы на месяц. К счастью, это случилось летом, так что моя учёба в школе не пострадала.
Как я уже обмолвился, чтение было вовсе не единственным моим занятием, Большое внимания с моей стороны уделялось участиям в что в то счастливое время широко практиковалось среди уважающих себя пацанов. Для этого существовал и строго соблюдался неписанный кодекс: не бить лежачего, не бить ногами, в руках не должно быть никаких предметов. Дрались до первой крови, то есть все с разбитыми носами и губами из драки выбывали.
«Стенка на стенку».
Кроме того, драки происходили в обусловленное время, то есть если какая-нибудь улица решила напасть на другую, то эта другая уведомлялась об этом заблаговременно. В свободное от драк время любой мог безопасно перемещаться по любой улице. Девчонки в драках не участвовали и пользовались нейтралитетом.
Кроме этого благородного дела я участвовал в набегах на сады и огороды, в играх в «казаки-разбойники», для чего овладел искусством изготовления деревянных сабель и мечей. Умел делать деревянные маузеры, у которых дуло прожигалось раскалённым прутом, делался боёк на резинке и маузер стрелял шагов на пятнадцать мелкой галькой. Ещё мы делали плоты, на которых путешествовали по реке.
Как правило, лет с пяти вся пацанва уже прекрасно плавала, и мы часами могли играть в пятнашки на воде. В известное время в конюшне собиралась толпа, чтобы получить от конюха коня, проскакать на нём по улице до речки, выкупать и вернуть обратно. Зимой все мы отлично бегали на лыжах, съезжали с любых круч, а ещё играли в своеобразный хоккей, где вместо клюшек были обычные палки, а вместо шайбы – замёрзший лошадиный котях.
В футбол тогда не играли, его заменяла лапта – довольно сложная игра, требовавшая большой ловкости и быстроты в беге. Вот только рыбной ловлей я не занимался, для этого у меня просто не хватало терпения. Непоседлив я был чрезвычайно, из-за чего часто попадал в разные истории. То зимой в прорубь влечу, то летом или в колодец или в погреб. Однажды сарай на меня обвалился, и если бы не мой верный волкодав «Тунгуз», который разыскал меня и поднял лай, задохнулся бы я там. А ещё меня на рога поднимал бык и цепная овчарка за ягодицу тяпнула, когда я близко пробегал перед её будкой. Однажды зимой в пургу меня воз с сеном переехал. Спасло меня то, что снег глубокий был, и меня просто вдавило в него, не повредив костей. Каждый день был настолько насыщен событиями, что вечер всегда наступал как-то внезапно, и приходилось торопиться домой, чтобы не подвергнуться порке. Иногда для этого приходилось пробегать расстояние до трёх, а то и до пяти километров.
Но наступил момент, когда беспристрастная рука судьбы перевернула очередную страницу книги бытия, время остановилось и пошло в другом измерении. Вроде так же светило солнце, но мы все были уже не те и жить стали по другим правилам.
Это случилось 22 июня 1941 года. Отец отказался от брони, которая у него была как у ценного сельскохозяйственного работника, и добровольцем ушёл на фронт. А так как бабушка умерла двумя месяцами раньше, нас осталось трое.
Я, пятилетний братишка и мама, которая зимой работала в школе, а летом то в колхозе, то на торфоразработках…
Так что я на всё лето оставался дома за старшего. Каждое утро я отводил брата в детский сад и забирал его оттуда вечером, а в этих промежутках заготавливал на зиму сено для козы, собирал в степи коровий и лошадиный помёт для изготовления традиционного для нашей местности – кизяка. Жили мы теперь в другом районе, где нет леса, естественно, дров не было. Для этих же целей, то есть для отопления, я большим тесаком рубил полынь, которая здесь достигала полутораметровой высоты и тоже служила хорошим топливом.
Почти в одиночку я вскапывал выделенный нам участок земли, на котором сажал, потом полол и выкапывал картошку, отвозил её на тележке домой. Готовил пищу и содержал дом, стирал и чинил одежду. Мать приходила домой на 3-4 дня в месяц, и жизнь тогда была праздником.
В конце лета 1942 года её назначили директором школы в соседнем совхозе и больше не привлекали к полевым работам. Я же в 12 лет стал вполне взрослым работником, летом работал и на сенокосе и на уборочной.
Жизнь моя и моих сверстников в то военное время была далеко не скучной, а жизнерадостно-полуголодной. Все мы работали и учились, но не все доучивались, так как многим приходилось учёбу бросать и целиком переключаться на работы. Все мы свыклись с военным временем, нам уже казалось, что война была всегда и никогда не кончится. Мы постоянно помнили и беспокоились за своих отцов и старших братьев, которые там –на фронтах – каждый день рисковали жизнью, всякий раз останавливались в безмолвной тревоге, когда из репродукторов сообщались последние известия. Мы люто ненавидели врага напавшего на нашу Родину и не сомневались, что придёт и наше время, нас позовут, дадут оружие и мы тоже пойдём воевать. Это казалось нам неизбежным и естественным.
А пока мы работали как взрослые и по-прежнему развлекались, совершая обычные шалости как дети. Только характер наших игр и баловства был уже несколько иной. Мы уже умели видеть грань дозволенного и не переходить её.
Не было драк «улица на улицу», не было набегов на огороды и сады. Осталась игра в лапту и к ней прибавился ещё футбол, которому нас обучили ребята приехавшие по эвакуации из западных областей.
В школе любимыми уроками для нас мальчишек были уроки военного дела.
Вели их военруки – демобилизованные по ранению офицеры и сержанты. Изучали мы все виды стрелкового оружия и уставы. Помню в седьмом классе на соревнованиях я занял второе место по скорости разборки и сборки карабина. Первое место занял мой друг – одноклассник Коля Милованов. Зато я его обошёл по лыжной подготовке. Нам устраивали учения. На лыжах и без делались марш-броски на большие расстояния, мы рыли окопы и учились ориентироваться на местности. До сих пор помню как мы, взмокшие от пота, топаем колонной и тут – команда «Противник с фронта, рота к бою!»
Мы мгновенно рассыпаемся в цепь, залегаем, автоматически отмечаем глазами ориентиры перед собой, оцениваем до них расстояние и устанавливаем прицелы.
И вот неожиданно, как и началась, окончилась война. В звании сержанта вернулся отец и по-прежнему стал работать агрономом.
Я же, обученный военному делу и теоретически и практически в объёме командира стрелкового отделения, заканчивал среднюю школу. Время ускоряло свой бег, а я о своем будущем задумываться так ещё и не собрался. Моя мать – учительница – хотела, чтобы и я стал учителем. Отец – агроном – хотел, чтобы я пошёл по его стопам. Но меня выбрала другая дорога.
В 10 классе перед выпускными экзаменами нас мальчишек, пригласил к себе военком и сказал: «Все, ребята, детство кончилось, пора отдать кое-какие долги Родине. После экзаменов получите повестки на военную службу, и вы придёте сюда на медкомиссию. Так что мечты о дальнейшей учебе в вузах придется временно отложить. А может быть кто из вас вообще захочет связать свою жизнь с военной специальностью? Тогда вот перечень военных училищ!».
Вот тут моя дорога и проявилась и позвала меня. Пробежав глазами перечень, я без всяких колебаний остановился на Черноморском Высшем Военно-Морском училище в городе Севастополь. И в душе моей проснулся зов моих предков по мужской линии, которые все были воинами. Оба деда – Тот, что по материнской линии воевал под началом генерала Скобелева в 1877-1878 годах по освобождению Болгарии от турок. Тот, что по отцовской линии – в русско-японскую войну на полях Манчжурии. Много мужиков из нашего рода полегло в 1-ю мировую и в Гражданскую, отец только что вернулся с Великой Отечественной войны. Да какое там учительство, какая агрономия?
Уральские казаки (худ. Николай Самокиш)
Вон теперь вчерашние союзники худое задумали. Коля Милованов тоже выбрал Севастополь, а остальные шестеро решили ехать в город Баку.
Сданы экзамены. У Коли все пятёрки. У меня тоже, только по поведению – 4. Шкодили-то мы оба, друг другу не уступая, только он на год старше меня, поэтому лучше умел выкручиваться. Ну это ерунда! Все мы прошли медкомиссию и прибыли в областной военкомат в г. Оренбург, где нас собралось аж 96 человек: 33 в – Севастополь и 63 – в Баку
И поехали мы через половину России на Так в то время назывались товарняки, оборудованные для перевозки людей, коров и лошадей.
Нас сопровождали два офицера из облвоенкомата, у которых находились наши документы, путь наш из Оренбурга лежал через Орск, Уральск, Саратов, где к нам подсадили ещё полсотни человек, следующих в какое-то Харьковское училище. Потом были Камышин и Балашов, где мы расстались с едущими в Баку.
Их пересадили на другой «500 весёлый», идущий в Ростов-на-Дону. Потом были Белгород и Харьков. Там нас, черноморцев, пересадили, наконец, на нормальный пассажирский поезд, на котором мы добрались до Симферополя. Здесь нас задержали на целые сутки, за которые мы обскакали весь город. Многие там толкнули часть своих шмоток, чтобы попробовать яблок. У себя на Урале многие из нас их отродясь не пробовали И вот, не помню уже какого числа, одним ранним тёплым утром 1948 года прибыли мы в Севастополь – конечный пункт нашего месячного путешествия.
Во время этого путешествия мы подолгу, иногда сутками коротали время на вокзалах, стояли в разных тупиках или в открытой степи. На пропитание нам выдавали в день по буханке чёрного хлеба на четверых, по банке консервов на двоих и по столовой ложке сахарного песка на человека. Кипятку же было от пуза и картошку, купленную где-нибудь с рук, иногда варили, для чего был приспособлен головной вагон. Спали же на соломе, или траве, или на голых досках. Правда, в некоторых вагонах были списанные рваные матрасы. Иногда во время длительной стоянки в чистом поле нам удавалось искупаться в какой-нибудь речушке и поваляться на солнышке на песке или на траве. Вообще, не жизнь, а сплошная весёлая то ли сказка, то ли мультипликация. Но бывало и тяжко на душе, когда приходилось ехать буквально по выгоревшей земле, где всюду попадались печные трубы от сгоревших домов, осыпавшиеся брустверы окопов и искорёженные остовы танков и пушек.
Много чего за дорогу было, но особенно запомнился один эпизод. Не доезжая Белгорода, мы остановились у какой-то речушки, недалеко был большой карьер, где человек тридцать женщин и подростков под руководством пожилого инвалида нагружали щебнем подходящие самосвалы. Глашатые по вагонам объявили, что стоянка будет до 20 часов. А сейчас было 12. И мы все повыпрыгивали из вагонов и помчались к этому карьеру. Работавшие сначала испугались, видимо посчитали нас за воскресшую Батыеву орду. А мы отобрали у них лопаты и начали загружать самосвалы. И через полчаса самосвалов стало не хватать, а работников избыток.
Но через час приехала машина гружёная лопатами и ломами, а к карьеру подтянулась целая автоколонна. И работа закипела. Буквально через пять минут отходил гружёный самосвал и на его место становился порожний. Мы работали как автоматы, отличаясь от них только бесконечными шутками и прибаутками.
Было весело и как-то празднично на душе. Часов через пять работа закончилась, и мы узнали что выполнена почти трёхдневная норма.
Тут откуда-то подъехало несколько телег с местными жителями, варёной картошкой, водой, хлебом и самогоном. Военкоматские офицеры сначала хотели пресечь это безобразие, но под натиском такой массы народа не устояли, тем более, что самогону-то на такую орду было всего-то по паре глотков на человека. И приехали двое гармонистов и ещё дед один то ли с бандурой, то ли ещё с чем, и началась всеобщая пляска прямо возле железнодорожной насыпи.
Но вот часы протикали 20.00, мы позапрыгивали в свои вагоны, и поезд тронулся. Поскольку «500-весёлый» сначала шёл со скоростью пешехода, то большая толпа сопровождала нас ещё наверное с полкилометра, и играли гармошки, и пелись песни. Потом поезд поднажал, и провожающие постепенно отстали и растворились в степной вечерней дымке. А мы долго ещё орали каждый вагон свою песню, и на душе у всех нас продолжался праздник.
Мне часто вспоминается тот летний день, и к светлому чувству примешивается доля печали. Ведь больше половины тех весёлых бескорыстных ребят уже давно нет в живых. У кого дорога закончилась естественно, но есть и те, у кого она оборвалась в затопленных трюмах перевернувшегося линкора «Новороссийск», а таких было 20 человек из моего училища, и многих других при схожих обстоятельствах. Очень хочется верить, что им подросла равноценная замена. А если оглянуться ещё дальше – в те далёкие сороковые, - бесследно исчезло много единственных и неповторимых личностей.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
