Я понял, что их закрывает уходящая от меня к берегу вершина волны, с саженок перешёл на спокойный брасс, чувствуя, что меня уже подталкивает вперед могучая сила откатившейся и догоняющей теперь меня волны. Я поплыл к то появляющимся, то пропадающим далеко впереди силуэтам баркасов. Здесь волн больше нет, и грохота прибоя не слышно, и качает вроде бы как-то ласково. И не было, было просто нетерпение. Скорее туда, к людям. Оглядевшись вокруг при очередном подъёме на пологой волне, я увидел и справа и слева от себя головы других пловцов и совсем успокоился. Подплыл я к внезапно появившемуся передо мной баркасу, вернее, меня волна прямо об него шмякнула, но я не ушибся, выставив вперед руки.
А вот влезть в него не успел, так как меня от него отбросила другая волна. Только после второго раза меня подхватили руки спасателей и как мешок втащили в баркас. Я свалился на его дно, а спасатели уже тянули руки к следующему подплывающему с выпученными как у карася глазами.
И таким манером прошла вся операция. Нас пересчитали, убедились, что все в наличии, и флотилия двинулась к стоящей далеко на горизонте «Волге». Тут я и увидел, что дельфины, которых я не встретил ну пути, всё же тут есть. Они носились вокруг баркасов, выпрыгивая из воды, как будто радовались нашему спасению, и так провожали нас до самого судна. С тех пор я очень люблю этих животных. Я потом часто встречал их в водах Тихого океана, стоя на мостике подводной лодки, и всегда рад был этим встречам, напоминающих мою морскую юность.
Не буду много распространяться о первых военно-морских буднях, скажу только ещё, что нормальная размеренная учёба у нас началась после нового года, когда полностью был восстановлен учебный корпус, но поскольку мы росли вместе с растущим заново училищем, быт наш резко отличался от быта в других училищах. Мы периодически участвовали в восстановлении города Севастополя, вплоть до конца второго курса. Но это делалось уже размеренно, по плану. То есть периодически, как в обычный наряд, отправлялось на работу какое-либо подразделение. Обычно это был взвод. Иногда конкретные работы закреплялись за каким-нибудь конкретным подразделением.
К примеру, мой третий взвод первой роты в начале второго курса оборудовал водную станцию в бухте Песочная, расположенной между нашим училищем и раскопками древнегреческого города Херсонес.
Мы с утра до вечера ныряли в бухте на глубину до трёх-пяти метров, привязывали канаты к затопленным катерам, бочкам, ящикам и прочему хламу, а трактор-тягач выволакивал их за эти канаты на берег. Мы строили пирсы, выравнивали дно в их районе, насыпая привозимый самосвалами песок. Другие взвода были заняты другими работами. В течение четырёх лет учебы интересных и поучительных для меня событий было видимо-невидимо, но боясь наскучит, остановлюсь здесь на трёх.
В середине второго курса соответствующие работники установили, что курсант старшина 2 статьи Лазаревич (Геной его звали) при поступлении в училище скрыл важные факты своей биографии, боясь, что его не зачислят в училище, узнав, что он был в немецком плену. Он скрыл, что в начале 1942 года, когда ему было 17 лет, его вместе со старшим братом немцы угнали из родной Белоруссии в Силезию на шахты. Оттуда он в группе с другими узниками бежал. Во время этого побега многие, в том числе и его брат, погибли. Ему же удалось добраться до Чехословакии, где он вступил в словацкий партизанский отряд. Когда туда дошла Советская армия, он вступил в её ряды и провоевал до конца войны. В автобиографии же он написал, что в армию вступил на нашей территории, когда достиг призывного возраста. Сразу же был издан приказ об его отчислении из училища, а политотдел отдал распоряжение комитету комсомольской организации исключить его из комсомола за проявленную нечестность.
Комитет отказался единолично принимать такое решение и настоял на созыве общеучилищного комсомольского собрания. На этом собрании выступающие от руководства училища и незначительная часть курсантов заклеймили Гену позором, заявляя, что он проявил нечестность и неуважение к партии и её помощнику – комсомолу. Комсомольцы же в подавляющем большинстве говорили по-другому. Да, он проявил нечестность, но не из-за корыстных целей, а из-за желания поступить учиться в училище, чтобы стать на всю жизнь защитником Родины, каким он себя показал во время войны. Скажи он правду, его лишили бы такой возможности. Да, защитить его от отчисления из училища мы не можем, потому что не вправе. Но вправе сохранить его в рядах комсомола. Такое право он заслужил с оружием в руках.
Началось голосование, и из зала не поднялась ни одна рука за его исключение. И второй раз, после разъяснительной работы, проведённой с нами поротно и повзводно, собрали собрание, но мы не изменили своего решения. Гена уехал домой комсомольцем.
Теперь второй случай. Был у нас курсант старшина 2 статьи Максимук, который являлся физоргом комсомольского бюро 1 роты. Он был общительным и весёлым парнем. Хорошим организатором. Отличник учёбы и хороший спортсмен. И вот, когда мы были на практике, кажется на крейсере «Красный Кавказ», в одну из суббот, сразу после большой приборки к борту подошел катер, из которого по трапу на крейсер поднялись два человека в лёгких плащах и, встреченные дежурным офицером, прошли в дежурную рубку. Через несколько минут по судовой трансляции прозвучало: «Курсант Максимук, прибыть в дежурную рубку!». Мы как раз в кубрике забивали козла. Отложив костяшки домино, Максимук поднялся из-за стола и ушёл в рубку. И больше мы его не увидели. Позже вахтенный у трапа рассказал, что видел, как Максимук вышел из рубки вместе с двумя теми посетителями, они спустились по трапу на катер, и катер сразу же ушел к берегу.
Уже позже, встретившись во Владивостоке (помнится, это было где-то в 1960 году) с бывшим работником нашего училища, который, насколько я помню, был на кафедре физподготовки, я узнал от него, что тот Максимук был вовсе и не Максимук, а бывший офицер эсэсовской дивизии «Галичина», воевавшей на Украине. И был не 1925-го года рождения, а 1921-го. Документы у него были от расстрелянного немцами его родственника, очень похожего на него. И что его после войны заслали к нам, чтобы он внедрился в Вооружённые силы СССР.
Третье запомнившееся событие, связанное лично со мной, произошло в конце третьего курса на практических занятиях по подрывному делу. Руководителем занятий был опытный подрывник – мичман Гвоздобоев, обликом своим оправдывающий свою фамилию, громадного роста и с пудовыми кулаками. Наша группа состояла из десяти человек, а так как командир отделения по какой-то причине отсутствовал, то я был за старшего. Высадившись с катера в бухте то ли Камышевой, то ли Казачей, уже не помню, мы проводили там всякого рода подрывы.
Много там было для этого разных объектов. И полуразвалившиеся строения и разная, оставшаяся со времен войны техника. План занятия был уже завершён, но оставался ещё один заряд. Мичман, страстный рыболов, решил немного порыбачить, а нам доверил найти ещё что-нибудь стоящее и подорвать. И мы отправились на поиски объекта. Смотрим – торчит наполовину из песка рогатая мина. Похоже типа КБ. Объект стоящий. Прикрепили мы к одному из рогов заряд и сделали все остальное точно, как и положено. Разнесли провода на соответствующее расстояние, отрыли укрытие, проверили пульт, подсоединили к нему провода и повернули ключ.
И сразу поняли, что мина-то действующая. Впереди в поднебесье взметнулся столб земли, огня и дыма. Земля под нами вздрогнула, а адский грохот, от которого аж мозги зачесались, сразу лишил нас слуха. И нас засыпало по самые уши. Выползаем, чихаем и чихания своего не слышим, а в носу щиплет от какого-то кислого запаха. Видим, бежит к нам мичман, руками размахивает, рот разевает, кричит что-то очень неприличное. И это неприличное касается нас.
На это происшествие самое серьезное внимание обратил начальник училища Герой Советского Союза адмирал Колышкин, год назад сменивший на этом посту адмирала Жукова. С его подачи командир роты меня как виновника несанкционированного землетрясения отправил на гауптвахту на трое суток. И вот я на гауптвахте, и совесть меня мучает. Все думаю, что же там с бедным мичманом теперь сделали. Как же я его подвёл. И вижу – вот и мичман вместе с начальником гауптвахты идёт, и они оживленно о чём-то разговаривают. И мичман меня увидел, и почему-то улыбается. И самое удивительное это то, что он мне улыбается. Подошёл, хлопнул меня по плечу легонько, от чего я чуть вокруг своей оси не развернулся, подал мне свою руку и приветливо пожал мою ладонь, полностью утонувшую в этой лапище.
И говорит мне: «Не дрейфь. подрывник! Начальник губы обещал тебя сильно не притеснять.
Посиди тут немного. Это полезно. А я тебе вот курева принёс».
Оказалось, что мичмана вовсе и не наказали. Адмирал, похвалил его за то, что он так хорошо обучил своих подопечных подрывному делу. Мы-то, оказывается, всё сделали грамотно, то есть продемонстрировали хорошую выучку. Меня же наказали для большей пользы дела. Для острастки, чтобы не самовольничал в дальнейшем и не зазнавался, а понимал: хорошо сейчас обошлось, а могла и беда случиться. И это правильно.
Вообще учёба была насыщена захватывающими событиями и богата незабываемыми впечатлениями.
Всё было интересно, и я не испытывал никаких особенных трудностей ни в усвоении морских наук, ни в общении с однокашниками. Помню, как вначале я держался земляков и настороженно относился к другим. Но уже с первого курса все стало иным. В нашем третьем взводе первой роты из Оренбуржья я был один, ещё один из Уфы, а остальные были и из Тамбовщины, и с Подмосковья, и с Поволжья, и из Одессы, Днепропетровска и Кривого Рога. И все были прекрасными товарищами. Одни одесситы – два Виктора Евсеев и Скабард – чего стоили! Когда Евсеев переходил на неповторимо-смачный одесский жаргон, то это стоило послушать. Жванецкому до этого далеко. Вроде: «Заходим в кабак, так там народу – битками набито, с яблоками негде упасть». Я ни разу не видел его в растерянности или озадаченным. В любой ситуации он находил выход и ободрял, поддерживал других.
Другой Виктор, который Скабард, был человеком другого плана. Говорил редко, больше молчал, но уж если как скажет, то так, что вопросов больше не требуется. Был он невозмутим. Кто-то выразился: если сверху будет падать кирпич, то Скабард и голову не поднимет, пройдёт так спокойно, что кирпич застесняется и упадёт мимо. На уроках он очень внимательно слушал, но ничего не конспектировал, на самоподготовке в основном читал художественную литературу. Он даже в курилке читал. Стоит в клубах дыма, в правой руке самокрутка дымится, в левой раскрытая книга. К этому все привыкли и не обращали внимания.
При подготовке к экзаменам, а на неё обычно отводилось не менее трёх дней, он в первый день рыскал по книжным магазинам или библиотеку перекапывал, набирал кучу всяких пособий и учебников. Во второй день всё это перелистовал, а в третий день все это отодвигал в сторону и обращался к классу: «Ребята, у кого есть хороший конспект?».
Ему давали, и он его успевал бегло просмотреть и на другой день блестяще сдавал экзамен.
Он был отличный пловец, и мы с Евсеевым были подстать ему. В училище был обычай, когда преподаватель в начале экзамена раскладывал билеты на столе, то первых трёх вызывал не по списку, а предлагал подойти добровольцам. Оба Виктора и я сразу поднимали руки. Мы сдавали первыми и до конца экзамена, практически до обеда у нас было свободное время. Мы, оставив одежду в казарме, бежали к морю, плавали и загорали до построения на обед. Обычно мы выплывали из Песочной, проплывали вокруг развалин Херсонеса и на берег выходили или в бухте круглой, или у памятника погибшим кораблям при входе в Севастопольскую бухту. Там мы немного загорали, а иногда, в зависимости от времени или погоды, сразу разворачивались и плыли обратно, проплывая таким образом более пяти миль. Это вовсе не рекорд. На праздновании дня Военно-Морского флота мы в числе сотни других пловцов участвовали в звёздном заплыве. В сопровождении катеров мы в белых беретах стройными рядами плыли из бухты Песочной до самой водной станции, толкая плотики с разными транспарантами, это было около семи миль. Вообще в нашем училище для купания нам была предоставлена полная свобода. В хорошую погоду мы этим занимались практически всё свободное от учёбы время. Даже после вечерней поверки у нас до отбоя было достаточно времени, чтобы, выбежав из казармы, попрыгать со скал в воды Стрелецкой бухты. Море со свободным доступом было вокруг. На западе от казармы в ста шагах Стрелецкая бухта, на севере в пятистах шагах – открытое море, на востоке, тоже в пятистах шагах – Песочная бухта. И нигде никаких заборов, никаких КПП. Летом в период свечения моря в вечернее время купание выглядело фантастической феерией. Не только мы оставляли за собой светящиеся траектории, но иногда в нашу компанию врывалась стая дельфинов, и тогда море буквально закипало огненными трассами и сверкающими искрами брызг. Не раз мы отваживались купаться и в штормовую погоду, хотя делать это у скалистых берегов было опасно.
И однажды там случилась беда. Правда, она не была связана с купанием. Наше отделение в одну из суббот во время большой приборки было отправлено на берег бухты стирать дорожки, шторы, скатерти из ленкомнаты. Мы со стиркой задержались и запаздывали на обед. Командир отделения Вася Харичкин решил отправить кого-нибудь в роту сообщить, чтобы на нас заказали расход. Для этого гонец должен был преодолеть скалистую кручу, чтобы попасть в роту кратчайшим путём. Пробираться вдоль берега до казармы пришлось бы среди валунов и прибоя, что долго. Скабард посоветовал послать курсанта Шереметьева, сказав, что этот известный пройдоха, если сорвется, то не упадет, а будет парить в воздухе. Все посмеялись, потому что сказанное очень точно характеризовало всем известные способности Шереметьева всегда выходить сухим из воды. Но Вася почему-то решил не рисковать подчинённым, оставил за себя Скабарда и на кручу полез сам.
И сорвался. Сильно он покалечился, после того, как отлежал в госпитале, был демобилизован. Очень жалко было всем расставаться с ним.
Он был замечательный товарищ, все искренне любили и уважали его.
Время несло меня вдоль выбравшей меня дороги, а я всё ещё не определился в отношении своего будущего. К моему стыду, оно вроде и не интересовало меня особо. И меня даже не настораживал сам факт безразличия к своему будущему, к тому, что я вроде как не от мира сего. В этом отношении вспоминается один случай, когда, будучи в отпуске после второго курса, я встретился со школьным учителем по истории. Оба мы были рады встрече, так как история всегда была моим любимым предметом. В процессе разговора он спросил меня, кем я собираюсь стать конкретно: штурманом, или артиллеристом, или минером. И я растерялся. В моем сознании мелькнул дурацкий ответ: и тем, и другим, и третьим хотел бы я быть. Но, будучи всё-таки не окончательным идиотом, я этот мысленный ответ не озвучил, а сказал, что не решил еще. И когда на вопрос, сколько хоть получать я буду, став лейтенантом ВМФ, я тоже ответил, что не знаю, что как-то не задумывался об этом. Он посмотрел на меня с каким-то настороженным интересом и удивлением и тактично перевел разговор в другое русло.
Ничто тогда не предвещало, что училище я окончу штурманом, так как по этой специальности я успевал вовсе не лучше, чем по другим. В артиллерийском деле мне везло больше. У нас был прекрасно оборудованный кабинет артстрельбы, и практические занятия в нем проходили очень интересно. Когда стоишь в рубке и смотришь в окуляр дальномера, панорама открывается как в действительности. И палуба под ногами покачивается, и облака над морем движутся. И вот на горизонте появляется цель. Её нужно опознать, получить данные об элементах движения: дистанция, курсовой угол, относительная скорость. С учётом угла и скорости ветра, а также дальности стрельбы рассчитать ВИП (величина изменения пеленга). ВИР (величина изменения расстояния). Принять решение о виде стрельбы или очередью или залпом; уступом вправо или влево, и дать команду. С учётом видимых результатов надо вносить корректуру, учитывая ещё и своё маневрирование и предполагаемый манёвр цели. И как не вспомнить тут Славу Синегубова из Тамбова, который додумался значительно упростить расчёты производимые в уме с помощью составленных им дополнительных таблиц.
Мы быстро усвоили это, и дело у нас пошло успешнее. А какое удовлетворение получаешь, видя, как за целью встает ряд всплесков (перелёт), потом всплески перед целью (недолёт) и затем накрытие цели.
Так же интересны были тренировки на столе атаки на бригаде противолодочных кораблей, где мы отрабатывали поиск и атаку подводной лодки. И тут у меня были очень даже неплохие успехи.
А вот в штурманском деле я как раз в лучшую сторону не выделялся. Нет, я освоил все способы определения своего места в море, быстро выполнял навигационную прокладку, достаточно разбирался в штурманских приборах. Даже гидрометеорология, казавшаяся многим нудным предметом, мне почему-то нравилась. Но отличных оценок по штурманскому делу у меня было меньше, чем по другим наукам. У меня не хватало аккуратности, и очень уж коряв мой подчерк.
Это, видимо, потому, что слишком рано я грамоту освоил и писать научился самоучкой, до школы, то есть минуя процесс выведения палочек и крючочков в тетрадке в косую линию. Ведь до сих пор, чтобы читающие поняли, чего я такого написал, я вынужден выводить полупечатные буквы.
Помню, как однажды преподаватель по навигации капитан 1 ранга Медведев, проверяя мою прокладку, укоризненно посмотрел на меня и спросил: «Курсант Щербавских, а вы которой ногой прокладку делали? Похоже не правой, а левой. Не обессудьте, хоть и приплыли вы туда, куда надо, но кроме тройки, я вам ничего другого предложить не могу».
Очень ехидный и остроумный был капитан 1 ранга Медведев. Но я на него не с обиде. Тем более, что на выпускных экзаменах он мне поставил оценку «отлично». Но, главное, знания он мне дал твёрдые.
И вот, несмотря на все, когда вначале четвёртого курса нам предложили 3 варианта дальнейшей учебы, я без колебаний выбрал штурманский факультет. Почему? Видимо, к этому был какой-то намёк в самом начале моей дороги.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
