Как и ожидалось, новогодний стол пришлось накрывать в кают-компании атомохода, отмеряющего мили автономки на глубине 220 метров. В самый разгар праздника раздался голос Николая Степановича:
– А сейчас старпома Юрия Константиновича Русакова с Новым годом поздравляет его дочь Машенька.
– Милый папочка – разнесся по стальным отсекам кажущийся нереальным в недрах океана тоненький детский голосок – мы с мамочкой поздравляем тебя с Новым годом. Желаем тебе здоровья, успешно завершить поход, и побыстрее возвращайся домой!
Я взглянул на старпома и быстро отвел глаза в сторону. Крепкий мужик, настоящий ас глубин, с трудом сдерживал слезы. А по трансляции передавались поздравления близких другим членам экипажа. Откровенно говоря, у меня возникли опасения, что кое-кто не сможет сдержать эмоций.
Так вот, оказывается, куда исчезал Куличков перед походом! Я как раз вспоминал свой разговор со старпомом, когда подошел Русаков и извинился за свое недавнее сообщение.
21 августа, Гренландское море
Сегодня ко мне подошел один из мичманов:
– Валентин Евгеньевич, сегодня работал в трюме, вроде слышал шорох, тень мелькнула, прямо чертовщина какая-то.
Информацию мичмана принимаю всерьез. К концу тяжелого похода померещиться может всякое, однако на подлодке мелочей не бывает и всякое сообщение должно быть проверено.
Сразу вспомнилась недавняя история, которая наделала немало шума и спровоцировала приезд многочисленных комиссий из Москвы.
На одной из атомных подводных лодок была обнаружена … крыса. Ее заметил во время посещения камбуза помощник командира и, ясное дело, тут же поднял тревогу. Вообще-то никакой живности на субмарине не может быть в принципе. Перед каждым походом корабль проверяется на герметичность – в нем создается повышенное давление. Живые существа, кроме человека, такого издевательства над организмом, как правило, не переносят.
Была попытка завести на подводных ракетоносцах в каюте отдыха канареек. Их включили в список снабжения атомоходов, и даже определили в нормативных документа срок их «службы» - два года. Однако птички об этом не знали и через месяц сдохли.
Тем не менее крыса на субмарине действительно жила, более того, оказалось, что она состояла на довольствии у матросов и за время плавания стала практически ручной.
Что делать с неожиданной пассажиркой, командир лодки на знал. С одной стороны, была известна склонность этих животных лакомиться обшивкой кабеля - на атомоходе их великое множество. Выход из строя любого мог сказаться на боеспособности корабля и не дай Бог, привести к пожару. Но охота на крысу, которая близко подойти к себе не давала, была безнадежным делом. Решили оставить все как есть, и животное стали усиленно подкармливать на камбузе, чтобы оно не вздумало искать пропитание в другом месте.
Когда подлодка вернулась в базу, крыса, выросшая до размеров кошки, поспешила покинуть ее борт.
После этого случая на всех субмаринах провели тщательный контроль всех отсеков, но больше ничего не обнаружили. Оказалась безрезультатной проверка и на «К- 438». Однако с полной уверенностью утверждать, что мы первыми в мире не свозили на полюс крысу, я бы не стал.
Воскресенье, 28 августа. Курс 180º. Скорость 15 узлов. Котловина Нансена, 81-я параллель. Над нами сплошной лед.
С компасом в высоких широтах творятся странные вещи. Стрелка все время дергается, теряется в направлении. Здесь, на верхушке планеты он и впрямь, как отмечали в своих воспоминаниях известные путешественники, становится самой бесполезной вещью на корабле.
Состояние моего здоровья отчасти похоже на происходящее с компасом. Иногда побаливает сердце. Кровоточат десны, и лимоны не помогают. Это в 40-то лет! «Незлим тихим словом» вспоминаю отцов-командиров, пославших меня в этот поход вместо обещанного отпуска.
Почему-то в последнюю очередь у нас было принято думать о здоровье старших офицеров, которым часто приходилось работать на износ, забыв об отдыхе. Жаловаться не приходилось, все лишения воспринимались как неизбежные тяготы воинской службы. И тем не менее время от времени «матросский телеграф» разносил очередную весточку о тяжелом заболевании кого-то из командиров во время несения боевого дежурства.
Со мной однажды тоже приключилась подобная история. По закону подлости это произошло в походе, когда (редкий случай!) подлодку отправили в море без старшего на борту. Может, это и стало косвенной причиной внезапного обострения неведомой мне доселе болезни. В эти дни я практически не спал, нервы были взвинчены до предела и организм дал сбой.
Первые признаки недомогания я почувствовал еще утром, не придав им особого значения. После обеда я на секунду заглянул в свою каюту и замер, увидев свое отражение в зеркале. Лицо без единой кровинки было белее листа бумаги. Внезапно палуба поплыла у меня под ногами. Последнее, что я успел сделать, – сорвал трубку телефона и сказал:
– Доктора к командиру…
Очнулся через несколько часов на койке в своей каюте. Первое, что увидел, – стеклянная колба капельницы над головой. Рядом сдержанно улыбался наш корабельный доктор, старший лейтенант медицинской службы Володя, явно обрадованный моим «возвращением к жизни». Он быстро поставил диагноз – воспалением поджелудочной железы, и строго-настрого запретил мне в течение двух дней нарушать постельный режим. Пришлось подчиниться, поручив управление лодкой старпому Валерию Никитину. Преисполненный скрытой гордости – когда еще в такой должности удастся самостоятельно «порулить» субмариной в океане – Валерий отправился в центральный пост, а я принялся напряженно прислушиваться ко всему, что происходит с подлодкой.
Естественно, все дни своей болезни я практически не спал, готовый в любую секунду выдернуть иголку из вены и бежать на свой КП.
…От картин недавнего прошлого меня отвлек капитан медицинской службы Игорь Иванов – врач нашей экспедиции к полюсу. Моряки народ суеверный, и, глянув на лицо «дока», я сразу понял, что воспоминания посетили меня не зря.
Игорь был явно взволнован, его лицо блестело от пота.
– У турбиниста, матроса Шагатаева, приступ острого аппендицита. Необходима срочная операция.
Похоже, что в этом походе мы поставим не один рекорд. В таких высоких широтах, да еще подо льдом, хирургические вмешательства раньше не проводились.
– Операция, так операция, ступайте в шестой отсек и приготовьтесь к работе.
– Валентин Евгеньевич, может быть, всплывем и запросим берег?
Не говоря ни слова, я включил телевизионную систему наружного наблюдения. На экране были хорошо видны тяжелые льды над нами, украшенные острыми сталактитами.
Лицо доктора побледнело. Это был опытный, знающий свое дело специалист, выпускник медицинской академии, медалист. В такой ответственный поход не могли послать дилетанта. Однако, как выяснилось уже в критическую минуту, у него была явно не подходящая специализация. Врач признался, что до сих пор ему не приходилось держать в руках скальпель! Он был хорошим терапевтом и только… В этот момент и мне стало не по себе.
Что оставалось делать в такой ситуации? Глядя прямо в глаза нашему эскулапу, я медленно, тщательно разделяя слова, сказал:
– Даю ночь на подготовку к операции.
Вряд ли те, кто был посвящен в обстоятельства предстоящего хирургического вмешательства, провели ее спокойно. Было ясно - простая на первый взгляд операция по удалению аппендицита в любой момент может осложниться неожиданным кровотечением, развитием у больного перитонита, справиться с которыми в непростых условиях подлодки – задача непосильная для корабельной медицины.
Столовая для офицеров. В случае необходимости стол протирали спиртом и столовая превращалась в операционную.
Американцы в такой ситуации поступали просто – всплывали в надводное положение, передавали РДО на берег и переправляли больного на подоспевший корабль. Врачу оставалось его только сопровождать.
На советском подводном флоте дела обстояли иначе. Режим строжайшей секретности запрещал АПЛ обнаруживать себя, если только не шла речь о живучести корабля. Даже если бы над «К-438» была чистая вода, я не мог бы подать команду на всплытие. Демонстрация доктору ледовой картины над подлодкой была психологическим ходом, не более. Нельзя было и приказать механикам развить максимальную скорость – свыше тридцати узлов, чтобы побыстрее добраться до корабля обеспечения. Дело не только в том, что в этом случае гидроакустик может обнаружить подлодку за сотни миль. «Подвижная точка» - определенное в Москве местоположение субмарины в определенный час и в определенном месте должна соблюдаться неукоснительно. Человеческая жизнь была тут не в счет. Больной мог надеяться лишь на доктора и резервы собственного организма.
Итак, операцию назначили на следующее утро. Нашему корабельному врачу должны были ассистировать мичмана Силаев и Агеев, которые прошли специальную медицинскую подготовку. Они, в роли медбратьев, тщательно продезинфицировали обеденный стол в старшинской кают-компании. Через несколько часов на него лег Шагатаев. Девятнадцатилетний казах был спокоен.
Субмарина замерла. В отсеках – полная тишина, ход уменьшен до шести узлов. На рулях глубины сидит боцман, дифферент – 0 градусов.
8.50. Доклад из шестого отсека.
– Сделан первый надрез. Потом наступило молчание. Долгое. Тягостное.
Снова ожил динамик.
– Мы не можем найти аппендикс. Что делать?
Хороший вопрос! Что может сказать старший на борту в этом случае? Прекрасно понимаю состояние нашего врача. Он растерян и нуждается в помощи. На него давит страшный груз ответственности за жизнь человека. Единственное, что можно сделать – попытаться взять часть моральной ноши доктора на себя.
Не повышая голоса, командую:
– Приказываю продолжать операцию. Быть может, гражданскому человеку ситуация и покажется анекдотичной, но уловка сработала. Наш корабельный врач продолжил работу. И вот наконец долгожданное:
– Аппендикс найден!
Первый шаг пройден. Вершины? -
По подлодке, как в кинотеатре во время сеанса, пронесся вздох облегчения. Через полтора часа доктор торжественно принес в центральный пост законсервированный в спирту злосчастный отросток.
Забегая вперед, скажу, что после завершения похода эта медицинская склянка была продемонстрирована и командующему флотилии контр-адмиралу Михайловскому. Я постарался дать наилучшие рекомендации нашему корабельному врачу и добился его перевода на берег с повышением в должности. И дело не только в чувстве благодарности за успешную, в конечном итоге, операцию. У меня к тому времени аппендицит оставался не вырезанным, поэтому квалификацию следующего нашего доктора я выяснял лично…
Через несколько дней в центральном посту появился и сам матрос Шагатаев. По рекомендации доктора ему было предписано побольше ходить, и поэтому командир даровал ему на время право беспрепятственно бродить по отсекам.
В вахтенном журнале снова появилась сделанная старпомом традиционная запись: «На борту все здоровы, материальная часть в строю, следуем по плану».
Корабельный врач вернулся к исполнению своих обычных обязанностей, состоящих в контроле качества пищи, гигиены и параметров системы жизнеобеспечения на борту субмарины. Хотя новых больных, слава Богу, не предвиделось, я не преминул при очередной встрече с доктором рассказать ему об одном трагикомическом эпизоде. Он произошел на одной из атомных подлодок, которой мне довелось командовать.
По инициативе замполита на лодке регулярно выходила стенная газета, которую вывешивали на средней палубе, расположенной под центральным постом, недалеко от каюты командира. Здесь находился достаточно длинный коридор, в котором я имел обыкновение устраивать подводные «пробежки», борясь с гиподинамией. Однажды, в сотый раз пробегая мимо стенгазеты, почувствовал какое-то смутное беспокойство. Лист ватмана на переборке чем-то отличался от предыдущих опусов наших доморощенных журналистов. Подойдя ближе, я увидел, что большую часть стенгазеты занимают стихи весьма незатейливого содержания. Написаны они были в стиле «песни акына». Автор просто перечислял все увиденное на субмарине. В этих строках не чувствовалось мысли. Наоборот – тревогу вызывала какое-то болезненное стремление методично описать каждую деталь.
По-настоящему мне стало страшно, когда я увидел подпись «поэта». Это был специалист по торпедному вооружению мичман Н. В его должностные обязанности входил контроль за состоянием ядерных спецбоеприпасов, которые находились на борту субмарины. Добросовестный служака, он всегда был на хорошем счету у начальства. Простой, без претензий на особую утонченность парень. Представить мичмана рифмоплетом было все равно, что допустить возможность исполнения им на палубе нашей подлодки.
В мою каюту был немедленно вызван замполит. «Инженер человеческих душ», обрадованный появлением плодовитого писаки, ничего ненормального в его творчестве заметить не сумел. Мичман решил проблему наполнения газеты материалом и в этом качестве вполне устраивал нашего лодочного идеолога.
Совершенно иного мнения о произведениях Н. был наш лодочный эскулап, который, в силу флегматичности своего характера, стенгазетой ранее не интересовался. После прочтения обычно невозмутимый врач буквально влетел в мою каюту:
– Немедленно изолировать…. боеприпасы….
Мне пришлось охладить пыл доктора. На подводной лодке нет изолятора или карцера, где можно содержать потерявшего рассудок человека. Впереди десятки дней похода, и в наших интересах не дать ситуации окончательно выйти из-под контроля.
Тем не менее, оставлять мичмана на его боевом посту было нельзя. Было решено отправить его на противоположный конец лодки, в шестой отсек, где находилась каюта доктора. Находящихся там моряков специально проинструктировали, а для мичмана придумали специальное «задание», которое объясняло причину его переезда в корму субмарины. Здоровый человек в такой ситуации наверняка бы возмутился и потребовал объяснений, но Н. безропотно выполнил приказ.
Когда мы возвратились из похода, на берегу мичмана усадили в машину командира дивизии и увезли в госпиталь. С тех пор о нем никто ничего не слышал…
Похоже, что мой рассказ произвел впечатление на доктора, и потом я часто видел его возле «К-438».
Подледной операцией наши медицинские злоключения в этом походе закончились. Все происшедшее, в конечном итоге, было отнесено к мелким, малозначительным эпизодам. Ведь главное, к чему готовились врачи на атомных подводных лодках, – спасение пораженных радиацией. Именно эта незримая опасность дамокловым мечом висела над каждым подводником. Лучевая болезнь настигала экипаж внезапно, и только помощь корабельного врача, зачастую тоже получившего свою дозу излучения, помогала продержаться до прихода спасателей.
Впрочем, летопись советских подводных атомоходов знает совершенно удивительные случаи, когда обреченные на тяжелую болезнь или смерть люди выходили невредимыми из опаснейших ситуаций без помощи медицины. По причинам, которые станут понятны далее, они не попали в официальную статистику, но, тем не менее, сведения эти вполне достоверны.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
