В выходной день, получив увольнение, я сошел на берег. Но мне не повезло с первых шагов. Налетевший внезапно порыв ветра сорвал с меня бескозырку. Подхваченная потоком воздуха, она, как птица, взметнулась вверх, трепеща черными лентами с золотыми якорями на них. Потом покатилась по причалу. Я бросался за ней. Но она уже плавала в бухте.
Было досадно за свою оплошность. Ведь бескозырка не просто головной убор, а гордость моряка. Ее не сравнишь с какой-то там шляпой или кепкой... Надо достать, пока ее не унесло, пока она сильно не намокла и не утонула. Но как это сделать? Наши корабли находились по другую сторону пирса. Здесь же были только британские.
Просить шлюпку у англичан вроде бы неудобно...
Но они сами пришли на помощь. Со стоявшей рядом самоходной десантной баржи я услышал оклик:
— Эй, рашен!
Там спускали на воду маленькую шлюпку-тузик и звали меня к себе. Минуты через две я уже сидел в этой шлюпке с молодым парнем, у которого из-под лихо сдвинутой на затылок зюйдвестки торчали непокорные рыжие вихры.
— Ол райт!? — кричал он мне по-английски, весело скаля зубы.
— Все хорошо, все в порядке! — отвечал я ему по-русски.
Дальше от причала стали пениться белые барашки волн. Ветер бросал в лицо холодные соленые брызги. Наш тузик мог легко перевернуться. Но мы не думали об этом. От горячего дружеского участия и осенняя вода в бухте казалась теплее, и погода вроде бы прояснялась. Хотя небо Шотландии, как обычно в это время года, было затянуто низкой свинцовой пеленой туч.
Бескозырку несло в сторону от пирса. Мы спешили за ней. Погоня эта пьянила, подзадоривала нас. Но вдруг путь наш перерезал торпедный катер. Мой спутник с досады выругался по-английски, я по-русски. Ничего не поделаешь, пришлось отходить в сторону и маневрированием спасаться от поднятых катером валов.
Потом мы продолжили погоню за бескозыркой. Однако, несмотря на все старания, не могли ее найти. Ее случайно подобрали матросы с английского тральщика и после передали на наш корабль. Но это было на другой день. А пока что, раздосадованные, мы возвращались назад с пустыми руками, решив, что бескозырка утонула. Огорчались мы не столько из-за бескозырки, сколько друг за друга: он — потому что очень хотел мне помочь, но не смог; я — потому что его горячее участие по отношению ко мне кончилось столь безрезультатно.
С десантной баржи меня сразу не отпустили. Попросили спуститься вниз, в кубрик. А там, не успел я оглянуться, как из матросских рундуков была извлечены ром, кока-кола, консервы, галеты. Ко мне с угощением потянулось сразу несколько рук. Я пытался отказаться, но не тут-то было. Мне предложили выпить за дружбу русских и английских моряков, за победу над Гитлером. Это для всех нас было самым желанным. И за это нельзя било не выпить. Тем более, что корабль мой находился рядом, через пирс, а впереди у меня было полдня свободного времени.
Хозяева мои почти ни слова не знали по-русски. Я же говорил по-английски с грехом пополам, с таким ужасным произношением, от которого лорда-хранителя печати, наверное, покоробило бы. Ну а мы, матросы, при всем этом чувствовали себя неплохо, понимали друг друга и были довольны встрече.
Я назвал свое имя и возраст. Оказалось, что с рыжеволосым парнем, с которым плавали за бескозыркой, мы ровесники, и даже тезки. Он, как и я, скоро должен был в восемнадцатый раз отмечать свой день рождения. Звали его Ник, что соответствовало русскому имени Коля.
— Для нас ты тоже будешь Ник, ладно? — предложил мне тезка.
— Хорошо! — согласился я.
Ник кратко, насколько позволяли мои познания английского языка понять его, рассказал о себе, дополняя слова выразительной мимикой и жестами. 0н — сын докера. Вырос на Темзе. Но мать его родом из Шотландии. От нее он и унаследовал рыжие волосы. Семья у них была большая, нуждалась. Поэтому, когда Ник немного подрос, его устроили юнгой на речной пароход. Ну а теперь он служит в военном флоте, куда, как и я, в связи с войной пришел раньше совершеннолетия.
Кроме нас с Ником, в кубрике было еще трое матросов. Мне больше всех запомнился старший из них. Ему было лет тридцать. Высокий, худой, с большими темными руками, он производил впечатление не военного-моряка, а рабочего, недавно пришедшего с берега на корабль. Так оно и оказалось. Майкл — так его звали — был шахтером, жил в Уэльсе, где у него осталась семья: жена и дети. И он сильно скучал о них.
Майкл не отличался многословием. Больше говорили мы с Ником, самые молодые из присутствующих в кубрике, поэтому самые непосредственные. Тезка рассказал, как их самоходка недавно, летом 1944 года, участвовала в высадке десанта союзных войск в Нормандии, где и какие вмятины на ее бортах остались после этого.
— Теперь открылся — и Гитлеру будет капут! — говорил Ник, от избытка чувств хлопая меня по плечу.
И мы пили за за скорый «капут» Гитлера, передавая по кругу из рук в руки матросские кружки. Но когда я, движимый соображениями союзника, предложил тост за главу английского правительства Черчилля, брови Майкла нахмурились, на переносице у него легла резкая складка. И он, отодвинув в сторону кружку, сказал твердо:
— Ноу!
Я спросил: Почему — нет?
— Мы, английские рабочие, ничего хорошего не видели и не ждем от своего премьера — ответил Майкл. — Ну, а вам и подавно нельзя на него рассчитывать. В войне с фашизмом я больше верю в русского Ивана и предлагаю выпить за его здоровье!
Матросский кубрик не зал заседаний международной конференции, где дипломаты лавируют, хитрят друг перед другом. Тут люди не закручивают словесные спирали, а говорят прямо, говорят то, что думают. Так что поправка Майкла мне показалась очень разумной. И я с большим удовольствиям ее принял. Горячо поддержали этот тост и
все остальные, кто был в кубрике.
И мы дружно, до дна осушили матросские кружки за здоровье русского Ивана. А потом к этому тосту добавили еще тост за здоровье английского Джона, о котором у шотландского народного поэта есть чудесная баллада — «Джон Ячменное Зерно».
Если до этого нас с Ником по молодости лет, чтоб не опьянели, заставляли разбавлять ром кока-колой, то за русского Ивана и английского Джона разрешили выпить безо всякого разбавления, со всеми градусами, какие были у гавайского рома из сахарного тростника.
— Так дружба будет крепче! — сказал Майкл.
* * *
Давно окончилась вторая мировая война. Давно Гитлер получил в ней свой заслуженный «капут». Но то тепло, братское чувство дружбы, которое родилось у нас с английскими моряками в совместной борьбе против германского фашизма, не стынет, не гаснет. Надеюсь, эта дружба найдет своей продолжение и у наших потомков.
Только для развития ее нам не надо НАТО и других подобных ему военно-политических блоков с их вооруженными устремлениями к границам других государств, чтобы диктовать там свою волю. Это не имеет ничего общего с интересами простых людей планеты. Они ходят жить в мире и дружбе безо всяких устрашающих блоков.
Думаю, что тоже самое сказали бы по этому поводу и Ник с Майклом, с которыми я встречался на их самоходной десантной барже под небом Шотландии во время второй мировой войны.
Огненные походы: Мурманское морское пароходство в годы Великой Отечественной войны: — Мурманск: Кн. изд-во, 2005.
Притяжение души
Если крикнет рать святая:
- Кинь ты Русь, живи в раю!
- Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою.
Слыша разговор о любви к Родине , о тоске по ней на чужбине, я вспоминаю одну свою зарубежную встречу, бывшую в моей юности , когда я плавал в союзных морских конвоях антигитлеровской коалиции Второй мировой войны. При переходе в составе такого конвоя осенью 1944 года через штормовую Атлантику я сильно простыл, заболел. И меня положили в тамошний военно-морской госпиталь...
Как только дело у меня пошло на поправку, медсестра сказала, что в госпитале есть еще один русский. И он очень просит меня прийти к нему.
…В палате лежал с кислородной подушкой грузный, по-русски круглолицый пожилой рыжеволосый мужчина. Ему, как узнал я позднее, не было еще пятидесяти лет. Но обрюзгший, с седой щетиной, глубокими морщинами на лице, он выглядел значительно старше. По тогдашним моим юношеским понятиям, был настоящим стариком. Так я и стал называть его про себя.
- Большое спасибо, земляк, за то, что пришел! - сказал он обрадованно на чистом русском языке, превозмогая одышку. - А то я думал, что перед смертью уже не увижу русских.
Мне стало не по себе от этих слов. Кто он такой и почему говорит такое?
Увидев мое недоумение, старик пояснил, что у него очень плохо с сердцем и жить ему осталось считанные дни. Я попытался уверить его в обратном: медицина, мол, может все поправить.
- Брось, не надо! Я не слабонервная девица, а старый моряк и смерти не боюсь... Давай лучше поговорим о России.
Но начавшийся у старика приступ удушья прервал разговор. Он продолжился только на следующий день, когда старику стало лучше. Узнав, что мне нет еще восемнадцати лет, он по праву старого моряка стал называть меня юнгой. Сам же представился Иваном Сидоровичем.
- А почему же тут вас называют мистером Джоном? — спросил я его.
- Я сейчас живу в США, где мое имя переиначили на свой лад. Но какой я к черту мистер Джон, если родился Иваном на рязанской земле и отец мой был рязанским мужиком Сидором?! Ты, юнга, забудь про этого мистера и величай меня, пожалуйста, по-русски - Сидоровичем!
Старик с горечью рассказал, как попал в эмиграцию. Родился он в бедной крестьянской семье в глухой деревушке среди Мещерских лесов и болот.
Может, в том краю и прошла бы вся его жизнь. Но к семнадцати годам его старшая сестра так расцвела, что стала одной из первых красавиц в округе. Попалась на глаза богатому купцу-вдовцу. Тот женился на ней и увез в Рязань. А она потом забрала к себе младшего братишку Ваню и устроила его в гимназию.
Все шло хорошо. Иван постигал гимназическую учебную программу, осваивал культуру и превращался в рослого синеглазого парня с золотой, как спелая рязанская рожь, шевелюрой. Однако из-за своей романтической настроенности попал под влияние эсеров, вовлекших его в одну из своих террористических групп. Она хотела убить какого-то неугодного ей царского генерала. Но провокатор донес на заговорщиков, и покушение сорвалось. Обстановка в России тогда была напряженной. Шла Первая мировая война. И по законам военного времени заговорщикам грозила смертная казнь.
Хотя Иван в группе террористов был случайным человеком и толком не знал, что к чему в ней делается, но при допросе он мог дать какие-то улики против эсеров. И те, чтобы не допустить этого, тайно переправили выпускника рязанской гимназии через границу в Швецию. А там оставили его на произвол судьбы, без денег и адреса, где можно было бы приткнуться на первое время.
Голод заставил семнадцатилетнего рязанца пойти кочегаром на первый попавшийся в Стокгольмском порту пароход. По условиям оплаты труда он не торговался. Лишь бы кормили да койку в кубрике дали. И так - то кочегаром, то палубным матросом - он плавал шесть лет, переходя с корабля на корабль. Но тоска по Родине нигде от него не отступала. Ни блеск больших европейских городов, ни экзотика Азии, Африки, Южной Америки - ничто не радовало рязанца. Дело дошло до того, что однажды летом во время ночной вахты, когда они находились у берегов Цейлона, Иван хотел повеситься на рее. Жить без России стало невмоготу.
- Так почему же вы не вернулись на Родину? - спросил я его. - Ведь вы не могли не знать, что в России произошла революция и обстановка в ней изменилась
- Боялся, что меня посадят в тюрьму.
- За что? Вы же из бедной семьи; заводов, фабрик не имели и никого не эксплуатировали. И за границей тоже были не помещиком, капиталистом, а простым матросом.
- Но ведь моя сестра, выйдя замуж за купца, стала купчихой. А я жил у них, учился на их деньги. Получается, что я тоже примкнул к ним и стал буржуем, как тогда называли в России таких людей.
- Нет, Иван Сидорович, советская власть разобралась бы во всем по справедливости.
- Она-то, может быть, и разобралась бы, а я вот сделать этого не мог.
Знаешь, сколько тут писали всякой всячины про большевиков?! На каждом шагу уверяли, что они злодеи, звери, дикари! Пугали, что всех возвращающихся в Россию эмигрантов расстреливают или отправляют на каторгу. И я даже связь установить cо своими родственниками, находящимися в России, боялся!..
Через шесть лет за границей Иван Сидорович повторил поступок своей старшей сестры: встретил богатую вдову-американку, которой приглянулся, и женился на ней, оставив плавание. Она создала ему условия для учебы. И рязанец получил диплом судового инженера-механика.
И в течение многих лет, пока не попал на эту госпитальную койку, бороздил моря на торговых океанских судах, занимая должность старшего механика. За последние годы у него все больше и больше стало сдавать сердце. Жена и дети, ставшие теперь уже взрослыми, настаивали, чтобы он бросил плавание и сошел на берег. Там ему будет обеспечена спокойная жизнь со всеми удобствами. К имевшейся ранее у жены галантерейной фабрике к тому времени прибавилась еще одна. Они дают такой доход, на который можно жить припеваючи. Семья имеет богатый дом в городе, роскошную загородную виллу, яхту, дорогие автомашины. Чего еще надо человеку, чего еще ему не хватает?!..
- Никогда жена и дети меня не понимали! - с горечью говорил, отвечая на это, Иван Сидорович. Потому что они американцы, для которых главным в жизни являются деньги. А жизни для души, живой, настоящей жизни, как у нас, русских, у них нет! Поэтому при всех капиталах моей американской семьи она меня не радовала. Все в ней для меня было чужим. Душа моя тосковала по России. Плавая на кораблях, я бывал то в Мурманске, то в Одессе, то во Владивостоке... И встречи через них с Россией для меня были дороже всего. Я жил ими, потому и никак не мог оставить плавание!
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
