Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Диверсификация ОПК

Военные технологии
меняют
сельскую школу

Поиск на сайте

В. Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996-2010. Часть 12.

В. Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996-2010. Часть 12.

1953 год. Выпуск из училища

Начался этот год как и все другие, разве только все мы повзрослели и более ответственно осваивали свои подводные науки. К их теоретической части (по 8 часов ежедневно) добавилось немало и специфических подводных упражнений, в частности, – связанных с освоением лёгководолазного дела. Такие занятия проводились в переполненном учебном отряде подводного плавания – заведении, где обучают и тренируют подводников срочной службы.



Церковь Милующей Божией Матери  построена на Галерной гавани по заказу Морского ведомства в память коронования Александра III и Марии Фёдоровны... В 2000 году здание храма предложили вернуть епархии, но епархия сама отказалась от возвращения, сочтя использование возможностей храма для тренировки водолазов-спасателей богоугодным

Наиболее сложным упражнением с лёгководолазным снаряжением является выход из подводной лодки через торпедный аппарат: подводники по несколько человек залезают в тесную трубу диаметром 53 сантиметра, затем её герметизируют, заполняют водой, выравнивают давление с забортным и открывают передние крышки для выхода. Но и выбравшись из аппарата, нужно было не торопясь (необходимые выдержки времени определяются без каких-либо приборов) подняться на поверхность, не допустив кессонной болезни из-за резкого понижения давления.
Для выполнения описанных выходов в учебном отряде приспособили колокольню бывшей церкви: внутри неё располагалась стальная вертикальная труба большого диаметра, к которой внизу приладили торпедный аппарат. Занятия наши проходили вечером и в начале ночи, в другое время устройство было занято молодыми матросами. Мне эти упражнения нравились, дыхательный аппарат я освоил, а купаться даже таким технотронным образом было приятно, тем более, что в конце упражнений нас ждал душ.
Во время таких занятий мы и услышали сообщение о болезни вождя. Не стану врать, что мы сразу что-то почувствовали или предугадали из грядущих социальных перемен, но большое событие неповторимым образом присоединилось к запахам сырой ленинградской весны и той замечательной атмосфере конца длительной казарменной жизни, которая знакома любому выпускнику военного училища.
Сталин умер, и мы искренне скорбели вместе со всем народом. В день объявления о его смерти в училище даже не подавали громких команд. Помпезный памятник у Балтийского вокзала был усыпан цветами чуть не до самой верхушки.
Потом интенсивность разговоров о вожде постепенно пошла на убыль, и жизнь продолжалась своим чередом.
В этом году наш курс впервые не маршировал на первомайском параде, во время праздника мы только участвовали в так называемом «оцеплении»: живым строем разделяли колонны демонстрантов на отдельные потоки. Непрерывно идущие мимо жители города (особенно женская и молодая их часть) улыбались нам и одаривали цветами: в морском городе все знали значение четырёх нашивок на рукавах и по-своему прощались с нами.
В это же время в подсобных помещениях училища шла интенсивная работа по обеспечению внешней стороны нашего перехода в офицерское состояния. Мы заполняли бесчисленные анкеты, нас фотографировали в офицерских тужурках (такое переодевания оказалось памятным событием), в швальнях для нас ладили мундиры и шинели.
В положенное время мы сдали государственные экзамены (защита дипломов ещё не была введена), и нам присвоили звание мичманов – самое высокое среди моряков-неофицеров.
Как я упоминал, дальше должна была следовать полугодовая стажировка на офицерских должностях. Но как раз в это время кто-то из высокого начальства обнаружил острый недостаток офицеров-подводников. Из нас отобрали полсотни человек и устроили досрочный выпуск (остальные ребята к этому времени уже разъехались по флотам).
Опять, как и в 1949 году, когда мы переходили в высшее училище, выпускники последний раз стояли в строю на залитом солнцем дворе нашего «чудильника», и Борис Викторович Никитин вручал нам погоны и кортики.
Потом мы быстренько переоделись в офицерскую форму, прошли последний раз строем и отправились на банкет с нашими воспитателями уже в своём новом воинском качестве.



Фотография для личного дела.

Для меня это мероприятие оказалось связанным с досадным бытовым конфузом. При подготовке офицерского обмундирования я наспех примерил новую обувь, и после перечисленных выше официальных церемоний распухшие ноги уже не позволяли мне думать ни о каких возвышенных вещах, кроме мечты о смене проклятых штиблет.
На выручку мне пришел Боря Букин, у которого дома были запасные башмаки нужного размера.
Пока я ездил к нему домой и обратно на такси, в зрительном зале клуба, где были накрыты столы, все участники «мероприятия» были уже навеселе. Но я успел чокнуться со всеми дорогими мне людьми и получить от них добрые напутствия перед новой службой.
Да, забыл сообщить читателю самое главное: на предварительных собеседованиях я дал согласие, и был направлен служить на совершенно неведомый мне до этого Тихоокеанский флот.

Владивосток

Из полусотни досрочно выпущенных офицеров на Дальний Восток назначили всего четверых. И чтобы не осложнять перемещения по стране, связанные с первым отпуском, новоявленным тихоокеанцам первый офицерский отпуск дали сразу, а получившие назначения в европейскую часть страны спустя два-три дня после выпуска отправились на свои менее удалённые флота.
После быстрого развития событий перед окончанием училища неожиданно полученный отпуск оказался похожим на «торможение» лошади перед внезапно появившимся препятствием: поначалу даже было не совсем ясно как использовать полученную относительную свободу и непривычно большие (тоже относительно) денежные средства.
Когда я принялся за свои воспоминания, мне казалось, что в этом сочинении не место лирическим отступлениям, которые связаны с прекрасной половиной человечества: всё-таки эти вещи не предназначены для стороннего наблюдения. Но, пожалуй, при описании первого офицерского отпуска без такого рода материалов не обойтись.
Дело в том, что, как водится в таком возрасте и в таких обстоятельствах, я должен был влюбиться. Самые шустрые мои однокашники к этому времени уже успели жениться и превратились в родителей, другие намеревались обзавестись женой сразу после выпуска. Я тоже симпатизировал некоторым своим милым приятельницам в Рахманове и Павловском Посаде, но ничего серьёзного за этими симпатиями не следовало. Не обращал я внимания и на свою будущую жену, рассматривая её просто как дружественную и почти родственную представительницу симпатичного мне Назаровского семейства. О ценностях такого отношения к своей персоне со стороны подавляющего числа знакомых мне людей я не задумывался, мне казалось, что так есть и будет всегда. Поэтому пережившие период ожидания любви и дружбы, который неизбежно наступает у людей в определённом возрасте, поймут, почему я после окончания училища обязательно должен был влюбиться.
А объект любви был отыскан для меня не кем-нибудь, а моим другом Назаровым.
Когда мы уже стали мичманами и проводили время в ожидании важных перемен (для Юры – отъезд на стажировку, а у меня – выпуск), мой друг в одиночку отправился на какой-то концерт и, возвратившись, сообщил мне, что разговорился на этом мероприятии с очень симпатичной девушкой. Каково же было его удивление, когда на следующий день в многомиллионном городе эта девушка попалась нам на глаза. В результате и я познакомился с интересной блондинкой. Галя окончила биологический факультет университета и была на распутье: то ли оставаться на кафедре или в аспирантуре, то ли нет. Это сейчас я спокойно воспринимаю похожие слова и рассуждения из обихода околонаучных сотрудников, а тогда в совокупности с приятной внешностью и простым обращением всё это сразу произвело на меня соответствующее впечатление. Скорее всего, и с противоположной стороны происходили похожие нехимические реакции на внешний вид и рассуждения непривычного знакомого.
Назаров отправился на флот, оставив меня одного разбираться с дополнительными сложными проблемами. После выпуска я жил несколько дней в доме моего приятеля Коли Калашникова, он уехал на Черноморский флот, а я, заодно с решением своего квартирного вопроса, служил муляжом для родительских переживаний его мамы. Потом я отправился домой, продемонстрировал родным и близким свою новую форму с кортиком и опять вернулся в Ленинград, как мне казалось, – решать свою судьбу. Но, по счастью, и у меня, и у моей новой пассии хватило ума не переоценить наши взаимные симпатии и не сделать из них опрометчивых выводов. В Ленинграде зарядили мерзкие дожди, и я снова уехал из него «свободным» молодым человеком.
Между тем, как уже было отмечено, отпускное время имеет большие «обороты», чем в обычной повседневной жизни. Учитывая это, я приберёг остаток полученных денег на приобретение первого в своей жизни авиационного билета и сэкономил на этом неделю свободы: на дорогу по железнодорожному литеру мне было отпущено десять суток, а полёт от Москвы до Владивостока по расписанию занимал всего 36 часов (с двенадцатью посадками).
В день отлёта в Москве тоже лил противный и холодный дождь. Меня провожала ватага усачёвских друзей (они были приятелями Назарова а, следовательно, я принадлежал и им), ну и, конечно, – Лёля.
Как мне кажется сейчас, при расставании я впервые заметил, что провожает она меня не только как одного из друзей брата, но эту тему лучше оставить для более внимательного изучения.



Да, что там я говорил о Москве: столица полна знаменитостями. В дверях аэропорта мы столкнулись с актрисой Людмилой Целиковской  (знаете, как улыбаются персоны такого рода на публике?), и это событие осталось в моей жизни памятной вешкой, как прилюдные объятия Лучко с Лукьяновым и прекрасная лёгкая улыбка Сергея Мартинсона.
«ИЛ-14» раскрутил свои винты, и я впервые поднялся в воздух (совсем не так, как мечталось в авиационной спецшколе)...
Во время многочисленных посадок нашего самолёта пассажиров водили чуть ли не за руку, кормили бесплатными обедами и укладывали спать на чистые простыни. Правда, клопы в Магдагачах,  где мы задержались на ночь, кусались, как собаки.
Не за 36 часов, но через двое суток самолёт, наконец, приземлился на военном аэродроме Кневичи (пассажирских самолётов было мало, и взлётная полоса использовалась рационально).
После Москвы и холодной Сибири шинель пришлось сразу снять, в Приморье стояла прекрасная тёплая погода: Владивосток расположен на широте 42 градуса – совсем, как Сочи. Город ещё считался «закрытым» (такой статус имели все военно-морские базы), поэтому при въезде в него на попутной машине у меня несколько раз проверяли документы. Я наскоро осмотрел диковинный город, живописно разбросанный на склонах скалистых гор: весь полуостров Муравьева-Амурского, на южном конце которого расположен Владивосток, представляет собой хребёт, плавно «погружающийся» в море.
В штабе флота мне, наконец, сообщили конкретное место новой службы – командиром рулевой группы (младшим штурманом) на подводной лодке «Б-13». Это был подводный минный заградитель типа «Ленинец», как и знаменитая «Л-3» Петра Денисовича Грищенко. Лодка базировалась под боком: в пригороде Владивостока – в бухте Малый Улисс.
Я подхватил свой чемодан, представился начальнику штаба дивизии капитану 1 ранга Цветко и уже вечером этого дня укладывался спать на привычной казённой койке с суконным одеялом в офицерской комнате казармы подводников, днём стоянках лодки у пирса. она служила общим рабочим помещением при при стоянках лодки у пирса.

Начало службы. Подводная лодка «Б-13»

Как мне поначалу казалось, при описании своей подводной службы я не встречу особых трудностей с компоновкой материала: нужно только следовать за чередой моих служебных назначений, а там жизненные курсы истории кораблей сами «доставят» меня в очередной (и конечный) пункт назначения. Но, как и в других подобных случаях, такая «механическая» схема оказалась не слишком дееспособной: мне встречались замечательные люди, и было бы преступлением ограничиваться описанием только тех отрезков времени, когда мы непосредственно служили вместе. Поэтому, как и прежде, моё сочинение будет представлять собой некоторое подобие программы для компьютера, в которой постоянно встречаются «подпрограммы» – то есть отвлечения для более полного описания дорогих мне персонажей.
Жизнь в офицерском звании оказалась чрезвычайно похожей на всё мое предыдущее казарменное существование, и это ни у кого, в том числе и у меня самого, не вызывало ни малейшего удивления.
Подводников и на берегу кормили за казённый счет, со стиркой белья я как-то пристроился, о койке уже упоминалось. Никакого дворянского собрания и балов в округе не наблюдалось, из развлечений, кроме кинематографа, ничего не было. Думаю, что такое положение повторялось в подавляющем большинстве мест размещения гарнизонов. Мой парадный мундир с допотопным золотым шитьём некоторое время ещё сопровождал меня при перемещениях, но потом за него принялись субтропические бактерии: что-то им понравилось в исходных материалах. Мундир бесславно погиб под напором плесени ни разу не надёванным.
Точно таким же образом я никогда не наблюдал в реальной жизни людей, проделывающих бальные пируэты. Соответственно, даже если на меня наведут автомат или другое грозное оружие, сам я не смогу изобразить ни одной танцевальной фигуры. Кроме того, для танцев и балов совершенно не было времени (чего это я привязался к злополучным танцам, больше не буду о них вспоминать).
Жизнь военнослужащих всех категорий была устроена так, что они принципиально не могли выполнять все положенные обязанности, никто и не исследовал даже размеры суммарных затрат времени на их идеальную реализацию в соответствии с многочисленными уставами и наставлениями. Поскольку я старался изо всех сил делать «что положено», очень скоро мои усилия «упирались» в естественные временные ограничения. Теоретически я ни о чём подобном не размышлял, но полное расходование дневного и служебного времени было естественным сигналом о выполненном долге.



Командир дивизиона подводных лодок КБФ капитан 2 ранга Е. Г. Шулаков (фото 1945 года). - Егоров Г.М. Фарватерами флотской службы. — М.: Воениздат, 1985.  Лурье Вячеслав Михайлович. Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР: 1946-1960. М.: Кучково поле, 2007.

Я довольно быстро освоился на новом месте службы и привык к окружающим меня начальникам и морякам. Правда, меня смущало недовольное выражение лица командира дивизии контр-адмирала Евгения Георгиевича Шулакова, когда при встречах я отдавал ему «честь», хотя в данном случае делал я это с охотой: адмирал был всеми уважаемым человеком. Поначалу я относил недовольство старого подводника к изъянам моей строевой выправки, но потом опытные люди пояснили мне, что адмирал просто недоволен явлением незнакомого лейтенанта. Всех офицеров дивизии он знал поимённо и с необходимыми подробностями, а я прибыл в его отсутствие. Хотя лично мне ни разу не довелось поговорить с командиром дивизии, буквально на следующий год подтвердилось, что он подробно осведомлён о ходе моей службы.
Лодка наша стояла в текущем ремонте, по делу, в качестве штурмана я был не особенно нужен. Мой непосредственный начальник – командир штурманской боевой части старший лейтенант Иван Васильевич Василенко – находился в отпуске, но, как и многие коренные тихоокеанцы, в «Европу» (так именовалась часть страны по западную сторону Уральского хребта) не выезжал. Он специально вышел на службу, познакомился со мной (с этого момента мы стали товарищами) и дал необходимые указания по работе. Опять я лазил по лодке в комбинезоне, изучая устройство многочисленных трубопроводов, клапанов и выключателей, сдавал зачёты, контролировал как моряки очищают от ржавчины корпус и механизмы (это дело было самым бессмысленным), корректировал морские карты (теперь уже тихоокеанского региона) и дежурил, дежурил, дежурил.
Формально мне подчинялся старшина команды рулевых (боцман), который по традиции подводников, почему-то не закреплённой в уставах, на лодке ведает не только хозяйственными делами рядового состава, но и является старшиной всей команды. На «Б-13»  боцманом был пожилой мичман, который перевидал не один десяток таких командиров рулевой группы, как я. Никаких сложностей в наших отношениях не возникло, если не считать хитроватых взглядов опытного моряка, когда меня поставили контролировать работы по очистке надстройки от ржавчины (лодка наша пребывала уже в солидном «возрасте»). Но у меня уже было достаточно опыта в общении со скребками, щётками и суриком и знания роли народных масс в морском деле, так что и из этой типичной для молодых офицеров коллизии я выбрался без особых потерь.
Командир корабля был в отпуске, и я его почти не помню. Пожилой тихоокеанский «зубр» совершенно не походил на командиров-североморцев. Разница эта сразу бросалась в глаза как одна из примет моральной атмосферы страшно удалённого от центра страны и практически не воевавшего флота. Причём для подобных критических умозаключений мне вскоре был «подброшен» жизнью один неприятный случай.
Для нескольких молодых вновь прибывших офицеров был организован штурманский поход вдоль приморского побережья. Вместе с флагманским штурманом нас поместили на такую же лодку, как наша, – «Б-12»,  и мы впервые вышли в Японское море. На довольно-таки просторном столе в кают-компании (так на лодках именуют второй отсек, где размещены офицеры) мы разложили карты и несколько суток занимались своим делом. В отличие от Северного флота, где все выходы в море проходили на изрядном удалении от берега, здесь основная часть боевой подготовки проходила в заливе Петра Великого, и все мысы его побережья, а также многочисленные острова следовало не только знать наизусть по названиям, но и опознавать зрительно, не прибегая к помощи карты.



Залив Петра Великого. Физико-географические, гидрологические характеристики и гидрометеорологические условия

Погода стояла относительно спокойная, и весь поход оставил у нас очень хорошие впечатления. Кроме одного подловатого «но». В море подводникам положено усиленное питание, в состав которого ежедневно добавляется небольшая плитка шоколада (наверное, граммов 25).
Но на борту «Б-12» этот шоколад почему-то не выдавали. Скорее всего, мы на это не обратили бы внимания, но уже в конце выхода к нам подошёл какой-то «дипломат» из числа офицеров корабля и сказал, что неплохо бы отдать злополучный шоколад командиру, дескать, так здесь принято. Понятно, никто из нас и не подумал возражать. Перед возвращением в базу тот же «старатель» офицерской морали передал нам, что командир не имеет претензий к молодым штурманам. Мне до сих пор неудобно за старого куркуля, я представляю себе как он пришёл домой и высыпал злополучные конфетки на обозрение своего семейства, Ну как тут не вспомнить начало нашего воспитания с возвышенными разговорами об офицерской чести...
В отсутствие командира главным начальником в экипаже нашей «Б-13» был недавно назначенный старпом в звании старшего лейтенанта. Не могу объяснить причин этого, но у меня с этим человеком сразу возникла устойчивая взаимная неприязнь. Однако «загонять» себя я этому «воспитателю» не дал (обязанности свои я выполнял изо всех сил) и взамен получил первые уроки поведения с недоброжелательно настроенными начальниками. Надо сказать, что в тесноте подводного корабля опасность морального дискомфорта является превалирующей среди всех остальных трудностей службы (пожалуй, так обстоит дело и в других, более просторных местах). Но, по счастью, с данным человеком мы в море не выходили, не считая перехода из Улисса в док, и я не помню никаких последующих встреч с ним. Кроме того, на «Б-13» был настоящий замполит – капитан 3 ранга Загитов и другие офицеры, так что особенного простора для самодеятельного служебного «творчества» ни у кого не было.
А настоящим моим воспитателем стал ещё один холостой лейтенант, с которым мы вместе обитали в казарме – командир минно-торпедной боевой части Виктор Григорьевич Белышев.
Только недалёкие люди полагают, что у военных всё определяет количество звёздочек на погонах. При равенстве в воинских званиях Виктор был на порядок опытнее меня. Он уже успешно прослужил четыре года, а последний из них учился на офицерских классах при Тихоокеанском училище, где подводники повышают свою квалификацию. В 1953 году ему должны были присвоить звание капитан-лейтенанта.
На беду, в это время с моим новым товарищем случилась нередкая в офицерской среде неприглядная история, связанная с выпивкой.
Как это было принято, провинившегося понизили в звании до лейтенанта, выгнали с классов и отправили служить опять командиром боевой части.
Никакими деталями этого дела я не интересовался, но твёрдо знаю, что оплошность, допущенная Виктором Григорьевичем, была исключением, в чём читатель убедится по моему дальнейшему изложению.
По складу своего характера Виктор относился к той категории морских офицеров, которую я мысленно называю людьми нахимовского склада.



Помните, как замечательно написано у Е.В.Тарле:
«Морская служба была для Нахимова  не важнейшим делом жизни, каким она была, например, для его учителя Лазарева или для его товарищей Корнилова и Истомина, а единственным делом, иначе говоря: никакой жизни, помимо морской службы он не знал и знать не хотел и просто отказывался признавать для себя возможность существования не на военном корабле или не в военном порту».
Такие люди – истинные рыцари морского дела, отдающие всего себя этому поприщу и обладающие необходимыми волевыми качествами и многосторонними знаниями, которые нужны для нелёгкой службы, И всё перечисленное у Виктора Григорьевича Белышева было в наличии, как ни у кого другого из моих сослуживцев.
Мама Виктора была киргизской национальности, и от неё он унаследовал характерный восточный разрез глаз и цвет кожи, а также незаурядную физическую выносливость («жилистость»), без которой в степи или в горах пропадёшь. Никаких эмоций в процессе принятия нужного решения на его лице усмотреть было невозможно, а результат этой сложной работы поспевал несколько раньше, чем у других людей, и потом с беспощадной требовательностью претворялся в жизнь. На любой службе у В.Г. был высокий авторитет среди подчинённых и начальства, что одновременно случается нечасто. А внешне это был среднего роста зрелый немногословный парень с постоянным устойчивым хорошим настроением и ненавязчивым юморком, который, при желании, всегда можно было обнаружить в разговоре на любую тему.
Формально мы находились в разных подразделениях, и учить меня никто Белышева не принуждал, но он кропотливо подталкивал меня в нужном направлении, сообщал мне тысячи подробностей устройства корабля, взаимоотношений с подчинёнными и начальниками (с тем же старпомом), устройства офицерского быта, включая катание на коньках, чему он был большой любитель (пока мы с вами занимаемся воспоминаниями, лодку нашу поставили в большой «крейсерский» док во Владивостоке, и наступила зима).
Вскоре меня перевели служить в Находку, и в дальнейшем наша с Виктором служба проходила, так сказать, на параллельных курсах. Его довольно быстро назначили старпомом большой лодки, а потом он стал её командиром. В таком качестве он вместе со мной учился в Ленинграде на командном факультете Офицерских классов. Опять у нас были одинаковые воинские звания капитан-лейтенантов при очень большой разнице в служебном опыте. После классов Виктор командовал головной атомной подводной лодкой, построенной в Комсомольске, получил орден за её освоение, а потом быстро поднимался по командной «лестнице», окончив две академии (Военно-морскую и Генерального штаба), и стал командиром эскадры в звании вице-адмирала. Оказавшись во Владивостоке, я навещал его в том же гарнизоне Малого Улисса, где мы когда-то служили лейтенантами. И он, изредка направляясь в отпуск во Фрунзе, заезжал в Академгородок, где я водил его по институтам.



Виктор Григорьевич Белышев. 1958 год. Мы окончили Командирские Классы. Больше снимков у меня не осталось.

В 1981 году командование всех флотов собрали на какое-то важное мероприятие в Ленинграде. 7 февраля, после окончания сборов, при взлёте «Ту-104» командующего Тихоокеанским флотом потерпел катастрофу через 8 секунд после отрыва от земли, и все находящиеся в нём погибли. Среди них был Витя Белышев и наш однокашник – контр-адмирал Джемс Чулков, который командовал эскадрой противолодочных кораблей ТОФ (если вы перелистаете эту книжку назад, то увидите его в качестве ассистента Назарова у Знамени нашего училища, на фото он стоит справа от Юры). Что-то мне больше не хочется ничего добавлять к этому рассказу, и мы вернемся во Владивостокский док и канун нового 1954 года...
В новогоднюю ночь я то ли дежурил, то ли «обеспечивал», так называлось негласное дежурство для пригляда за моряками, которые, естественно, хотели выпить в такой день. Стояла сырая морозная погода. Уже после полуночи я вышел прогуляться по территории дока. Было пустынно, в свете огромных ламп, которые обеспечивали работы (их не прерывали даже на праздник), падали хлопья снега. Бренча своим сигнальным колокольчиком, вдоль дока двигался огромный козловый кран. Пьяный матрос со стоявшего вместе с нами сторожевика пытался спихнуть кран с рельсов, но, вместо этого, кулём полетел в двенадцатиметровую пропасть дока. Так как стенки дока устроены с уступами через каждые два метра, тело нечестивца несколько раз отскакивало от бетона и вдобавок билось о леса, сооружённые вокруг борта кораблей. В конце «полёта» казалось безжизненный мешок, который недавно был пьяницей, и вовсе закатился под кильблоки. На сторожевике поднялся шум, пьяного вытащили на палубу, возле него стал возиться фельдшер.
Всё это вместе: свет огромных фонарей, снег и быстрое несчастье создавало какую-то сюрреалистическую обстановку, вроде пресловутого «конца света». Соответствующее настроение и было у меня. К счастью, пьяница оказался не только живым, но и отделался одними царапинами (так везёт всем, кто нарочно или случайно расслабляется в острые моменты). Через некоторое время он уже мог двигаться самостоятельно.
Вот видите, герои Толстого запомнили комету 1812 года, а у меня – падение пьяного матроса, ясное дело: не те масштабы.
Тем не менее, памятная новогодняя ночь была началом, пожалуй, самого длинного и счастливого года моей службы.
Через несколько дней пришёл приказ о назначении меня штурманом на малую подводную лодку, базирующуюся в Находке (60 миль морем от Владивостока). По существу, на «Б-13» ничего особенного я самостоятельно не делал. Наверное, кто-то наверху (я не имею в виду командиров и начальников) исправил оплошность горе-кадровиков и устроил мне стажировку, но только в офицерском звании. А другие выпускники нашего училища как раз в это время тоже прибывали на Тихоокеанский флот. Из этой группы в Находку попало несколько наших ребят, и среди них – Миша Лезгинцев и Валя Родионов (этот парень специально перешёл на четвертом курсе из училища имени Фрунзе к нам, чтобы стать подводником).
Я распрощался с Белышевым и Василенко и направился в Находку к своим новым и старым друзьям.



Брыскин Владимир Вениаминович

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru


Главное за неделю