Еды почему-то всегда не хватало. Поэтому спорили, проигрывали или расплачивались "птюшкой" - пайкой хлеба.
Уроки Горя делал обычно днем. Сразу после обеда устраивался на подоконнике в спальне, работал при дневном свете. Поэтому, как правило, получал хорошие отметки, и за 5-й класс его наградили похвальной грамотой.
ЗДРАВСТВУЙ, СТРАНА ПРЕКРАСНАЯ!
В середине лета пришло на детдом приглашение принять участие в конкурсе для поступления в Нахимовское училище, и Горя, «дед» Васька и еще двое поехали на экзамен, в Краснодар. Горе и и страдания оставались позади.
К Горику судьба повернулась светлой стороной; после скудности жизни впроголодь, он оказался в палаточном лагере на берегу Чёрного моря под Геленджиком. Рядом была роща орешника, через которую протекал горный ручей. Сюда их водили постирать одежки: синюю робу, воротник («гюйс»), носки, трусики и полотенце. Всё развешивалось на ветках кустов и расстилалось на гальку, рассыпанную по берегу. Пока сохли одежки, можно было поискать раков, пособирать орехи, поиграть с кем-нибудь в камешки...
От тепла, ухоженности, сытости и уверенности в завтрашнем дне на душе стало, наконец, спокойно, светло и радостно. Удивительно это было, если судить по нынешним временам. Взяли и спасли ребенка, без всяких податей-взяток, с самого дна жизни – в элитное училище! А еще говорят - социализм, мол, всегда был плохим!..
Во время строевой вечерней прогулки в колоннах по четыре пели добрую песенку:
"Солнышко светит ясное. Здравствуй, страна прекрасная! Юные нахимовцы тебе шлют привет"...
была сделана спустя четыре года после Победы. Но к Великой Отечественной войне этот снимок имеет непосредственное отношение. На ней запечатлены воспитанники детского дома в селе Малая Лепетиха (Великолепетихский район Херсонской области). Родители этих мальчиков и девочек погибли на войне. А некоторые из этих детишек были еще и узниками фашистских концлагерей. Взрослые на фотокарточке — воспитатели, заменившие родителей, делившие со своими и горе, и радость.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007. Продолжение.
После снятия блокады моя мама добралась до Вырицы и узнала, что наш дом уцелел. В нем все эти годы жила некая городская женщина, которая то ли в силу обстоятельств, то ли сознательно не уехала в город, когда немцы подходили к Вырице. Узнав, что наш дом покинут хозяевами, она поселилась в нем и так и жила в нем при немцах. Вместе с ней жил и некий дед, но его вскоре после ухода немцев арестовали, и он исчез.
Немцы устроили в нашем доме солдатское казино. В нижней теплой части дома была кухня с большой плитой и две комнаты: в маленькой жили «хозяева», а в большой собирались по вечерам немецкие солдаты какой-то хозяйственной части. «Хозяйка» готовила им еду, а «хозяин» заготавливал дрова и топил плиту и печку. Понятно, что «хозяева» при немцах не голодали. Уходя из Вырицы, немцы оставили дом в целости, только на линолеуме пола красовались следы солдатских сапог.
В моей детской голове никак не укладывалась эта ситуация: два с половиной года немцы разрушали мой город и убивали его жителей, мы их ненавидели, а тут оказывается, что они жили в наше доме, и эта женщина общалась с ними и обслуживала их. Но мама, привыкшая к борьбе за выживание, отнеслась к этому спокойно, так как этой осенью мне предстояло идти в школу. Мама работала, и перспектива того, что ей придется оставлять меня на целые дни одного без присмотра, её очень тревожила. Поэтому она предложила этой женщине продолжать жить в нашем вырицком доме с тем, чтобы я жил с ней, а она бы присматривала за мной. Та согласилась, и ближе к осени я покинул свой интернат и стал жить «под присмотром» в Вырице. Там я и пошел в первый класс.
Вырица уже тогда была большим жилым и дачным поселком, раскинувшимся на значительной территории, через которую протекала река Оредеж и проходила Витебская железная дорога. Я начал учиться в старой деревянной школе, расположенной недалеко от нашего дома, но ее вскоре почему-то закрыли, и мне пришлось ходить в другую школу, расположенную довольно далеко от дома на другой стороне железной дороги. Во втором классе я ходил в школу во вторую смену. Осенью темнеет рано, а электричества в поселке тогда вообще не было, поэтому уроки в школе проходили при тусклом свете керосиновых ламп, а возвращаться домой приходилось в полной темноте. Несколько ребят, живших в стороне моего дома, собирались вместе, чтобы не так страшно было идти по пустым и темным улицам. Мы шли кучкой, освещая себе дорогу самодельными светильниками. Технология изготовления этих светильников была довольно проста. Пустая бутылка обвязывалась около донышка тонкой веревочкой, смоченной в керосине, веревочка поджигалась, и после того, как она сгорала, бутылочка опускалась в ведро с водой, в результате чего донышко бутылки ровненько откалывалось. На место донышка приделывалась дощечка, на которой стояла свечка. Находясь внутри бутылки, зажженная свечка не гасла даже при ветре. С такими вот светильниками мы и топали в темноте.
То время все еще было нелегким. Питались скудно, не было одежды — ходили, кто в чем мог, не было школьных учебников и тетрадей. Тетради делали сами из старых газет, и свои первые каракули я выводил на газетных страницах поверх напечатанного текста. При дефиците учебников школьные уроки имели особое значение: азы образования мы усваивали (или не усваивали) только на уроках. Учиться было довольно трудно, и я не блистал школьными успехами, но и не был отстающим.
Моя внешкольная жизнь проходила на свежем воздухе. В Вырице тогда было тихо и спокойно, людей на улицах было очень мало, а дома, окруженные большими садовыми участками, далеко отстояли друг от друга. И я жил с ощущением полной свободы, так как большую часть внешкольного времени был предоставлен сам себе.
Летом я целые дни проводил в нашем саду. Там среди сосен, фруктовых деревьев и зарослей кустарников было немало укромных мест, где я мог играть один или с кем-нибудь из товарищей.
Самым любимым местом был небольшой чердак над маленькой баней, куда нужно было залезать по приставной лестнице, — там у меня был «штаб».
Зимой главным занятием ребятишек было катание с горок на берегах реки — на санках, на лыжах или на чем придется, если раскатывалась ледяная дорожка.
Катались также на коньках — на льду реки, пока он не покрывался толстым слоем снега, и на проезжих частях улиц, укатанных санями. Машин в поселке практически не было, и все перевозки осуществлялись на лошадях, запряженных в сани. Любимым развлечением было прокатиться на коньках, прицепившись к проезжающим саням. Возчики относились к этому по-разному: одни добродушно позволяли прицепившемуся пацану катиться вместе с санями, а другие злились и норовили чем-нибудь ударить пацана. Коньки, на которых мы тогда катались, были совсем простые. Их привязывали к валенкам с помощью веревок и палочек. Способ крепления позволял быстро одевать или снимать коньки в любом нужном месте. Простыми были и лыжи, на которых катались в валенках.
Я прожил в Вырице два года, а потом обстоятельства изменились, и следующие два года я жил и учился в Ленинграде. Третий класс я проходил в тридцать восьмой школе, которая располагалась в большом добротном здании на углу Седьмой линии и Среднего проспекта, прямо напротив теперешней станции метро «Василеостровская». Школа была большая, в ней было много разных классов и много суеты. Учился я там довольно посредственно. В школу и обратно я должен был ходить пешком, но мы с приятелями частенько ездили из школы на трамваях, которые ходили по Восьмой линии на мост лейтенанта Шмидта. Ездили мы либо на подножке с левой стороны вагона, либо — торчащей сзади последнего вагона стыковочной штанге, и лихо спрыгивали на ходу при повороте трамвая на мост. Такого рода путешествия были тогда популярны среди ленинградских ребят. Они были довольно опасными и требовали определенного умения и сноровки. Однажды меня на этом деле «застукал» мой брат Гена, который к этому времени уже вернулся в Ленинград из эвакуации. Будучи дома и ожидая моего возвращения из школы, он увидел из окна, как я спрыгнул на ходу с подножки трамвая и бодренько пошел домой. Дома я получил от него большой нагоняй, в результате которого дал обещание больше не делать этого. Насколько помню, я потом старался выполнять свое обещание и на ходу больше не спрыгивал, но на подножках иногда ездил.
Все-таки, видимо, постановочное фото. Приводим в качестве иллюстрации для непосвященных, упаси бог, не для подражания.
Перейдя в четвертый класс, я стал учиться в другой школе. Она носила номер девятнадцать и находилась довольно далеко от моего дома — в Тучковом переулке. Эта школа была поменьше тридцать восьмой, и в ней было больше порядка. И директор школы, и завуч, и учитель физкультуры, и мой классный руководитель были мужчинами — для мужской школы это обстоятельство было явно благоприятным (в городе в то время было раздельное обучение мальчиков и девочек, и школы делились на мужские и женские). В четвертом классе я стал учиться гораздо лучше, чем прежде.
Большую часть своего внешкольного времени я проводил на улице, точнее — в Соловьевском садике, расположенном с задней стороны здания Академии художеств. Мой брат в сорок седьмом году был принят на работу в Антарктическую китобойную флотилию «Слава» и на несколько месяцев ушел в свой первый антарктический рейс, ставший началом его многолетней моряцкой судьбы. Мама днем была на работе, а я был предоставлен сам себе.
Моряки - китобои. 1949 год. Крайний слева - мой брат Геннадий.
Соловьевский садик был местом общения младших ребят из всех ближайших домов — он был как бы нашим общим двором. В садике был пустырь, на котором осенью и весной мы часами играли в футбол, обозначив ворота камнями или другими предметами. А зимой мы иногда совершали походы на другой берег Невы к Медному всаднику. Река зимой всегда была покрыта толстым льдом, на котором было протоптано множество дорожек — по ним люди свободно ходили с одного берега на другой. Мы ходили затем, чтобы покататься по заднему срезу опорного камня, на котором стоит знаменитый памятник. Каким-то образом нам удавалось добраться до змеиного хвоста, торчащего из-под задних ног коня, и затем скатиться на заднице по обледенелой и потому скользкой, но далеко не ровной поверхности камня. Милиционеров у памятника тогда не было, да и прохожих было очень мало, так что никто не мешал нам развлекаться таким образом.
Поиграть в футбол в Соловьевский садик иногда приходили и старшие ребята, но обычным местом их общения был Румянцевский сквер, расположенный сбоку от здания Академии художеств между Первой и Второй линиями. Там у них были свои дела и свои «толковища» со сверстниками со всей округи. Там появлялась и то есть ребята, тянувшиеся к криминальному миру.
Там у моего брата однажды самым банальным образом угнали велосипед — попросили покататься и угнали.
В послевоенном городе ребята «росли» во дворах и на улице, где царили свои законы и правили свои «авторитеты». Кто-то становился «шпаной», да так и не выбирался из этого состояния во взрослой жизни, а кто-то обретал на улице полезный жизненный опыт, позволявший потом твердо шагать по жизни. В нашей коммунальной квартире жил Женя Улыбин, который был одним из «авторитетов» в ребячьей среде нашей округи. Он был на шесть лет старше меня и покровительствовал мне в уличной жизни. Не известно, как сложилась бы его судьба при его хулиганских задатках, но его спасла армия: отслужив три года в танковых войсках, он вернулся из армии другим человеком — взрослым, разумным и самостоятельным. Его мать плакала от радости, увидев, каким он стал.
Неизвестно, как сложилась бы и моя жизнь, если бы я продолжал учиться в школе и «расти» на улице. Но летом сорок восьмого года произошло событие, круто изменившее мою жизнь и во многом определившее мою судьбу.
Мечта стать моряком потихоньку начала созревать во мне еще в блокадные годы. Погибший отец в молодости был моряком, старший брат воевал в морской авиации и носил морскую форму, средний брат после войны тоже стал моряком, хотя и не военным, но зато плавающим по восемь месяцев в году. На Неве, недалеко от нашего дома, в годы блокады стоял легендарный крейсер «Киров». Немцы постоянно обстреливали и бомбили его, пытаясь уничтожить. В наших глазах крейсер был символом обороны города, а его моряки, как и все другие моряки, появлявшиеся на улицах города, вызывали восхищение у блокадных ребят. После войны, когда в город вернулись военно-морские училища, а на заводах города началось строительство боевых кораблей и подводных лодок, военно-морская форма стала заметным явлением на городских улицах. И мечта самому стать военным моряком становилась во мне все более осязаемой. Она окончательно созрела после того, как я увидел кинофильм героями которого были морские офицеры, воевавшие на торпедных катерах.
Критика как-то обошла этот фильм режиссера Бориса Бабочкина (того самого «Чапаева» - помните?). воспринял его не очень и зритель, а вот матросы того времени считали его правдивым …
Обаятельный и уже знаменитый Михаил Жаров играл в этом фильме командира дивизиона торпедных катеров, а молодой и такой же обаятельный Даниил Сагал, игравший одного из командиров катеров, в перерывах между выходами в море играл на гитаре и обворожительно пел: «ветер в море, катерки, дальняя дорога, не волнуйтесь моряки — воздушная тревога». Зрелище торпедных катеров, идущих в атаку на полном ходу, совершенно очаровало меня, и я окончательно заболел морской романтикой.
В том году Ленинградское нахимовское училище, в котором готовили будущих моряков, объявило набор ребят, окончивших четыре класса школы. В училище принимали, в основном, детей, чьи отцы погибли на войне. Для поступления в училище нужно было сдать вступительные экзамены по четырем предметам. Подав заявление о желании поступить в училище, я стал старательно готовиться к экзаменам и сдал их довольно успешно — три пятерки и одна четверка. Но желающих поступить в училище было очень много, и в приемной комиссии мне сказали, что меня принять не могут. Однако, мне тут же предложили пройти в другую комнату, где симпатичный на вид капитан второго ранга по фамилии Таршин предложил мне поступить в другое такое же училище, которое находится в городе Тбилиси. В связи с тем, что я уже успешно сдал вступительные экзамены, для поступления в это училище необходимы были только мое желание и согласие матери.
Я тогда еще понятия не имел, где находится этот Тбилиси, но желание стать нахимовцем было столь огромным, что я помчался домой, чтобы уговорить маму дать свое согласие. Не знаю, решилась бы она на такой шаг — отправить своего младшего сына так далеко, так надолго и в полную неизвестность, но мой брат Гена, который в это время приехал в отпуск после своего первого плавания, помог мне уговорить её.
Согласие было дано, и я отправился в неведомые дали навстречу своей мечте.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
.jpg)
