Так Вася оказался а Тбилисском нахимовском военно-морском училище. После него закончил Каспийское высшее военно-морское училище. Потом Север, снова Черное море, походы в Атлантику, в дальнейшем умудренный богатым опытом офицер В.Осадчий прибыл в Ленинград, в Нахимовское училище.
Курсант В.Осадчий. Осадчий Василий Степанович, преподаватель Военно-морской подготовки в ЛНУ, капитан 2-го ранга.
Офицером-воспитателем в Ленинградском нахимовском училище служил воспитанник 405-й тяжелой артиллерийской бригады, затем выпускник Тбилисского НВМУ 1949 года
Если вчитаться в детские биографии нахимовцев первых выпусков, оказывается, что лозунг о единстве фронта и тыла имел много смыслов, это единство формировало характеры и тех, кто прошел фронтовую школу, кто трудился в тылу, а также и тех, кто по возрасту будто бы только "выживал". Уже, как правило, сформированные характеры, и, как правило, осознанно выбравшие или согласившиеся с выбором родителей, старших товарищей, подростки поступали в училище, а воспитатели, командиры и преподаватели приступали к мастерской огранке.
Обратимся к воспоминаниям еще одного тбилисского нахимовца, выпускника 1953 года Юрия Николаевича Курако.
Ю.Н.Курако (в центре) на праздновании 50-летнего юбилея образования нахимовских училищ. 2009 год.
Дети войны. Воспоминание о матери.
"Наша жизнь есть то, что мы думаем о ней". Марк Аврелий (121-180 )
К большому сожалению, мои воспоминания ограничиваются ранним детством, когда я еще не со всей полнотой мог оценить свою маму. Остатки воспоминаний эпизодичны и обрывочны. Впервые, осознано я помню её с шести лет, жили мы в то время в г. Евпатории Мне запомнился её образ очень молодым и красивым. По характеру она была спокойной, заботливой, внимательной и ласковой. Улыбка не сходила с её лица, она всегда очень приветливо и застенчиво улыбалась. Наверно, она просто была счастлива!
На фото изображены: внизу - мать и отец. Вверху - брат отца Александр. Он приезжал на отдых в Евпаторию, вместе они и сфотографировались на память об этой встрече. Ещё ничто не напоминало о приближающейся грозной войне.
Жизнь распорядилась так, что замуж она вышла по любви, да в отца и не возможно было не влюбиться.
Это был очень красивый, интересный мужчина с шевелюрой вьющихся темных волос, ослепительной белоснежной улыбкой, статный, всегда собранный и по-спортивному подтянутый. Армейская форма на нем сидела безупречно слаженно, подчеркивая его обаяние. Это была пара, на которую все обращали внимание, со всеми они были дружелюбны и приветливы.
Жили, как мне тогда казалось, в большом ведомственном многоэтажном доме. Через дорогу плескалось Черное море, я, брат и мама часто ходили на берег моря - это были знаменитые песчаные Евпаторийские пляжи, протянувшиеся на десятки километров. Наверное, то раннее знакомство с морем оставило неизгладимые впечатления в моем детском сознании и привило мне любовь к морю на всю мою жизнь.
Закат на взморье. Люблю писать вечернее состояние, закаты на взморье. Это удивительное и прекрасное зрелище. Какое-то необыкновенно трепетное чувство испытываешь каждый раз перед этим явлением природы. Закаты каждый раз разные, быстро уходящее солнце заставляет писать быстро с полной отдачей всех сил. И это большая радость, когда приходишь в мастерскую, ставишь работу и видишь - работа удалась! Игра стоила свеч! Год создания: 2006 Техника: холст, масло.
Евпатория мне запомнилась ярким южным солнцем, леденцами и мороженным. Мне было не понятно, почему на улицах так много нарядных, праздных людей, одетых в белоснежные платья и костюмы. Обстановка праздника, музыки царившей повсюду, как камертон настраивала на умиротворение, спокойствие, уверенность, что придавало необыкновенную легкость и свободу общения.
Вероятно, вот почему стало так тревожно и страшно после начала войны. Мы многое не могли понять, но сама обстановка становилась угнетающей и беспокойной. Стали прибывать военные, они располагались везде: во дворах, парках, скверах, и даже на пляже. Лошади, кухни, тачанки с пулеметами, машины, палатки, и просто костры – все это нам, пацанам, сначала было интересно. Нас допускали посидеть на мы были в восторге – это же мечта каждого мальчишки подержать за ручки «Максима». По мере ухудшения обстановки на фронте, менялось и настроение и отношение военных. Нас стали отгонять от тех же повозок, кухонь и машин, потом появились часовые, которые стали охранять военную технику.
В нашем дворе построили большой блиндаж, а в подвале дома оборудовали бомбоубежище.
Обстановка менялась очень быстро, стали завывать сирены «Воздушной тревоги», выдали всем противогазы. По тревоге мать хватала нас с братом, узелок, приготовленный на этот случай и мы спускались в подвал. Отца мы стали видеть все реже и реже, приходил он буквально на пару часов. По всему было видно, что он очень уставал, был взволнован, переживал и болел душой за нас. Мать старалась, как могла, за это короткое время накормить, переодеть, что-то собрать. О чем-то они говорили и что-то решали. Никогда отец не уходил, чтобы не обнять и не поцеловать нас. Всегда просил слушать маму, а мне как старшему напутствовал оказывать ей помощь.
И вот однажды отец приехал очень взволнованный и сказал, чтобы мы быстро собирались, внизу ждет машина, надо срочно уезжать. Мы ничего не понимали, но видели , что это очень серьезно. Отец с матерью собрали пару чемоданов и несколько мешков с пастельными принадлежностями и вещами погрузились в машину и поехали на вокзал. На вокзале уже было очень много народу: с чемоданами, тюками, узлами, коробками. вещами, прочим скарбом.. Все ожидали посадки в вагоны. Так начиналась наша эвакуация и никто не знал куда. К нам пришла беда, название ей – война, она объединила людей одним емким словом – беженцы! Видел, как прощался отец с матерью, со стороны казалось, что это прощание навсегда. Позже от матери я узнал, что часть, в которой служил отец, должна была срочно передислоцироваться в другое место, он сделал все возможное, чтобы нас эвакуировать, так как «мирные» дни Евпатории уже были сочтены.
Через много лет, после войны. побывав в Евпатории, мне захотелось найти то место и тот дом, где мы жили. Я хорошо помнил, что рядом с нашим домом была церковь, мы проходили мимо нее, когда шли к морю. Церковь я нашел быстро, а вот дома того не было. Я стал расспрашивать у старожилов, и они мне поведали историю судьбы этого дома. Кажется, в начале войны еще в него попала бомба, было много погибших и раненых. Я представил, что и нас могла постигнуть та же участь, если бы мы не уехали. Пора вернуться к тем мрачным, трагическим событиям лета 1941 г. Это после напишут, что оно было, как никогда, знойным, а зима – холодной. А если представить набитый до отказа людьми вагон, переполненный барахлом, чемоданами и мешками, запахом испарений и пота, плачем маленьких детей, ослепительно светящее в окно солнце, да ещё на третьей полке, где голова разрывается от температуры и боли – это будет не полная картина, в которой находились пассажиры – беженцы. Поезд шел медленно, подолгу простаивая на станциях и полустанках, а то и просто останавливаясь в степи, пропуская эшелоны, груженные военной техникой, оборудованием и прочим литерным грузом. И вот такая одна длительная остановка мне врезалась в памяти на всю жизнь.
Многие годы я вижу эту картину во сне, и она будоражит мое воображение до сих пор. Все началось неожиданно: стрельба, взрывы, вой низколетящих самолетов, расстреливающих , как мишень, стоящий поезд. Паника поднялась невообразимая: люди пытаются заткнуть проемы окон подушками и мешками, другие выпрыгивают через окно, так как пройти к выходу невозможно. Появились раненые, которые кричат и стонут, бабки и женщины плачут и воют. Кругом давка – лезут через головы, пытаются пробиться и выскочить из вагона. Не знаю, как в этом общем людском потоке нам удается добраться до выхода и буквально вывалиться из вагона в раскаленный, знойный воздух, насыщенный пылью и гарью. Народ разбегается в разные стороны, ища хоть какое-нибудь укрытие. Кругом необозримая выгоревшая крымская степь, поросшая кое-где низким колючим кустарником, В небе, как огромные птицы, на бреющем полете низко летят самолеты. На них хорошо видны кресты и свастика, они безжалостно
строчат по живым целям и сбрасывают бомбы. Кругом пламя, грохот, взрывы. В одной из воронок мы и оказались, возможно это и спасло нам жизнь.
Через какое-то время все закончилось, самолеты сбросив бомбы и расстреляв боезапас, улетели. Взгляду представилась ужасная картина: на поле лежали люди, большая часть вагонов горела, от некоторых осталась груда металла. Многие люди были в состоянии шока, некоторые искали своих близких. Мы остались в том, что было на нас, остальное осталось в вагоне. Постепенно стали приходить в себя от случившегося, стали искать то, что можно еще было найти. Конечно, плачь, слезы были у большей части женщин от состояния полной безнадежности и безвыходности. Несколько раз в небе появлялись одиночные самолеты-разведчики и, убедившись в том, что работа сделана хорошо, улетали.
Ночь мы провели в степи, было очень холодно. Мать достала где-то одеяло, какое-то пальто, укрывшись и прижавшись друг к другу, дождались утра. Рано утром появились машины с военными и ремонтниками. Они быстро делали свое дело - освобождали железнодорожные пути, проводили ремонтные работы. Часть людей увезли на машинах, а большая часть осталась ждать нового состава. Военные, когда разбирали если среди вагонов находили кое-какие вещи, то передавались на пункт сбора, где отдавали, если находился хозяин - им, а нет - другим нуждающимся, которые потеряли все.
Это было время, когда люди еще были очень чувствительны и сострадательны к чужому горю, проявляли внимание и заботу. Мирное время как будто кончилось, но все хорошее между людьми еще сохранялось. Дух взаимопонимания, взаимовыручки, энтузиазма, веры и надежд еще не выветрился, поэтому верили, что помощь придет, брошен на произвол судьбы никто не будет. И действительно поезд подали, только товарный с теплушками, в которых не везде, но были печки -значит горячая вода будет. Предстоял путь, а куда никто не знал.
Эшелон уходит на восток. Сызрань – город на Волге.
"Кто не знает, в какую гавань плыть, для того нет попутного ветра". Сенека, философ (около 65 н.э.)
Я постоянно спрашиваю себя и задаю вопрос: Куда на самом деле хотела везти нас мать? Был ли какой-нибудь план, или это было все настолько не предсказуемо и спонтанно, что зависело только от стечения обстоятельств и диктовалось необходимостью уехать подальше от возможных событий, развивающихся с молниеносной быстротой. Товарняк размеренно стучал колесами, паровоз изредка подавал гудки, извещая о приближении состава к переездам и станциям, мы ехали в неизвестность и, наверное, каждый был озабочен только одним – своей дальнейшей судьбой. В кинофильмах и других очень достоверно показано то время: бесконечная дорога, станции с непредсказуемыми по времени остановками и кипяток – самое желаемое из всех предоставляемых и не всегда доступное в то время удобство
На третьи или четвертые сутки пути я почувствовал себя плохо: поднялась температура, болел живот, тошнило. В сочувствии ко мне и посильной помощи матери принимали участие все ехавшие в теплушке, думали: перенервничал или просквозило, возможно, слегка отравился. Состояние моё ухудшалось с каждым днем: я перестал есть, стал бредить, не узнавал никого, сгорал, как спичка, от температуры. Я представляю состояние своей матери, сердце которой разрывалось, но она ничем не могла помочь, я таял и уходил из жизни у нее на глазах. Не знаю, а, вернее, знаю, чем бы все это кончилось, если бы в это время мы не прибыли в Сызрань! На станции мать нашла дежурных врачей и привела их ко мне, уже мало подающему признаки жизни. После осмотра, вердикт врачей был страшный – брюшной тиф! Где и когда я мог заразиться этой тяжелой инфекционной болезнью, можно только гадать. Хотя, учитывая те условия, в которых мы ехали, все было возможно. Нас ссадили с эшелона, меня срочно отправили в больницу. Промедление было смерти подобно. Наверное, мне очень повезло, что и врачи оказались знающими специалистами, быстро, без проволочек среагировали и сделали все возможное, чтобы вернуть меня к жизни. Брюшной тиф, как эпидемия, только начинался и в дальнейшем - в тяжелую годину для нашей страны - унес многие тысячи жизней. Мне говорили, что я счастливчик – «родился в рубашке». Нет! Ничто не происходит само собой. Заслуга в этом только тех, кто меня окружал и делал свое дело честно и добросовестно в этих сложных, порой невыносимых условиях, во имя самого дорогого – жизни человека.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
