Назавтра мы узнали о ранении Бориса Петрова и ещё одного ученика из нашей школы. Борис вернулся в класс лишь весной. По его рассказу он получил ранение от снаряда, разорвавшегося перед зданием пожарной команды, почти сразу после того, как расстался с нами. Борису одним осколком перебило ступню, второй, к счастью, очень небольшой осколок, попал в подбородок. Помощь ему была оказала быстро бойцами пожарной команды, и всё окончилось для него относительно благополучно. Остались лишь лёгкое прихрамывание при ходьбе и небольшой шрам на подбородке.
Эти два обстрела осенью 1943 года, а также бомбёжки в сентябре 1941 года, во время первой из которых сгорели Бадаевские склады, а при другой попала первая бомба в дом № 13, оставили в моей памяти наиболее глубокий след из всех эпизодов боевого воздействия немцев на город. Видимо, именно в ходе их угроза моему существованию была наиболее реальна, что и отметило моё подсознание. На уровне же сознания я был ещё настолько глуп, что даже не испытывал в ходе бомбёжек и обстрелов страха, хотя я отнюдь не могу отнести себя к числу людей, которым это чувство незнакомо.
С артиллерийскими обстрелами города, как, пожалуй, и с воздушными налётами, было покончено лишь после окончательного снятия блокады 28 января 1944 года. В течение десяти дней до этого в городе была слышна почти непрерывная артиллерийская канонада, и мы догадывались: готовится наступление. После Курской битвы уже никто не сомневался, что разблокирование Ленинграда и победа в войне – дело времени и, конечно, новых жертв.
И вот свершилось, блокаде конец! После информации Ставки и объявления приказа Верховного главнокомандующего жители города высыпали на улицы. Народ устремился к Неве на салют – тогда для нас ещё совсем новое зрелище.
Было непривычно видеть на улицах массу людей, а ещё более – выражение радости на их измождённых лицах. Чувствовалось, что с их плеч свалилась огромная тяжесть.
День был зимний по-ленинградски: затянутое сплошной облачностью небо, мягкий сыроватый морозец, серый без тени свет, стать которому совсем сумеречным не давало матовое сияние недавно выпавшего снега.
Детская поверхностность мешала мне осознать истинное величие минуты. Даже во время салюта меня, кажется, больше интересовали не праздничное сияние разноцветных огней, а падающие на снег ещё горевшие остатки не то ракет, не то орудийных пыжей. С гурьбой таких же подростков я носился по Марсову полю от одного возникающего огня к другому и засыпал коптящее пламя горстями снега. Это был естественный выход для охвативших наши души радости и ликования: блокада кончилась!
Багдадский вор
Демонстрировавшийся зимой и весной 1944 года американский фильм «Багдадский вор» пользовался в городе огромной популярностью. Похоже, что это был первый в Ленинграде цветной фильм. Поставленный с американским размахом и техническим совершенством фильм по сравнению с нашими серенькими по качеству лентами, казался просто чудом и привлекал все возрасты. Кинотеатр «Аврора» – единственный, в котором показывали эту картину, был переполнен с утра, а за билетами стояли огромные очереди.
Посмотреть этот фильм очень хотелось. Когда в один из учебных дней Кирилл Затовко предложил мне удрать с уроков и составить ему компанию для похода в «Аврору», я охотно согласился. Рассчитывали мы пробраться в зал без билетов довольно простым способом – под прикрытием потока людей, выходящих из кинотеатра после окончания сеанса.
Не знаю, как сейчас, а в то время выход из пролегал через два или три двора и заканчивался аркой дома на улице Толмачёва (Караванной), располагавшегося примерно посредине между Невским и Манежной площадью. Мы оказались у этого дома позже, чем предполагали. Все зрители недавно закончившегося сеанса уже прошли. Дворами мы побежали к кинотеатру, надеясь, что выходные двери ещё не успели (или забыли) закрыть. Однако, случилось совсем непредвиденное: последние ворота, ведущие в небольшой дворик, в противоположном конце которого и находились нужные нам двери, были закрыты на внушительный амбарный замок.
Но порыв наш в кино не угас. Заметив, что стена, образующая правую сторону этого дворика, зияет пустыми оконными глазницами, мы решили пробраться в него через соседний, явно разбомблённый, дом. Возвратившись на улицу Толмачёва, мы подались влево, чтобы пробраться на нужные развалины. Пришлось пробежать три или четыре дома. Все они были разбиты бомбами, но сохранились в целости их фасады, а входы внутрь их дворов были завалены кирпичом или закрыты воротами. Только почти у самой Манежной площади нашёлся подходящий лаз. По грудам обломков мы двинулись в обратном направлении.
Наконец, достигли нужной нам стены, но оказалось, что она до окон второго этажа завалена остатками дома. Выглянув в окно, мы увидели искомый дворик: слева от нас – запертые ворота, справа – заветные двери в кинотеатр, но под нами – метра три до асфальта. Что делать? Прыгать высоко, да и можно очутиться в западне, если двери окажутся на запоре. Оглядывая в нерешительности стену под нами, мы увидели небольшие, в полкаблука, лепные выступы над окнами первого этажа. Не угаснувшее острое желание увидеть кино, да ещё надежда на «авось» решают дело. Уцепившись за подоконник, лёжа на животе, спускаем ноги на уступ, осторожно разворачиваемся на нём спиной к стене – и вниз.
Оба прыгнули удачно. Сразу бросаемся к дверям – они закрыты! «Авось» на этот раз подвёл, вернее, он оказался бессильным перед добросовестностью работницы кинотеатра.
Однако, торчать почти четыре часа (показывали сразу две серии) в закрытом дворе совсем не хочется. Кирилл, найдя какой-то подходящий штырь, пытается отжать дверь. Конечно, не обходится при этом без шума и стука. Внезапно дверь открывается, и на пороге возникает женщина.
– Что вы здесь делаете? – сердито кричит она на нас, потерявших дар речи и ошалело уставившихся на неё.
– Сейчас вас в милицию сдам! – продолжает она.
И действительно, слегка углубившись в полутёмное фойе, она кого-то зовёт. Кирилл и я, не сговариваясь, бросаемся в оставленную открытой дверь, затем сразу влево в ближайшую дверь зрительного зала и растворяемся в его спасительной темноте.
Есть Кто хочет, тот добьётся!
Фильм, безусловно, оправдал ожидания. Наши усилия были вознаграждены. Сейчас его содержание почти не осталось в моей памяти, за исключением одной детали, которая так и стоит перед глазами: на своей громадной ладони джин подаёт главному герою сковороду с аппетитнейшими, скворчащими на жиру, сосисками.
Не раз эта картина являлась мне потом в голодных мечтах. Только сосисок на сковороде было явно мало: всего две. Конечно, американцы не пожадничали, просто им не знаком настоящий голод.
«Забастовка»
Летом 1944 года наша школа работала на огородах в Старой Деревне, считавшейся тогда близким пригородом. Размещались мы в четырёхэтажном кирпичном доме, находившемся на отшибе от других, преимущественно двухэтажных деревянных домов. Он сохранился и по сей день. Теперь это перекресток улицы Школьной и Торфяной дороги. В окружении панельных многоэтажек дом выглядит несколько диковато из-за обилия на нём лепных балконов, более уместных для здания какого-нибудь санатория. Поля совхоза и столовая – тесный и довольно невзрачный барак, были недалеко.
Ученики нашей школы составляли две группы человек по двадцать. Старшая группа включала ребят 7-х–8-х классов, младшая – 5-х–6-х. Возглавляла этот отряд Магда Самуиловна Айзенштейн – одна из наиболее авторитетных и опытных педагогов в школе. Преподавала она в старших классах, кажется, математику и, кроме того, была в Линином классе руководительницей в течение всего периода учёбы Лины в 188-й школе с 6-го по 10-й класс включительно.
К сожалению, отсутствие на этот раз военрука, а также нашего завуча – строгой и деловой Любови Адольфовны – сказалось отрицательно как на дисциплине ребят, так и на отношении к труду. К тому же и кормили нас неважно. Попытки добрать калорий, поедая во время работы уже подросший турнепс, успеха не приносили, да и приелся он быстро.
Ослабленная дисциплина и постоянное чувство голода привели однажды к неприятному эпизоду – отказу нашей младшей группы выйти на работу. Непосредственной причиной этого явилась обида на допущенную в отношении нас, как нам показалось, несправедливость.
Накануне, во время ужина получилось так, что имевшегося на раздаче количества белого хлеба на всех нас не хватало и, по решению Магды Самуиловны, его выдали только старшей группе. Младшей группе дали чёрный, при этом не найдя нужным хоть как-то с нами объясниться.
Огороды в Ленинграде. Осень 1943 года. -
В итоге на следующий день вся младшая группа после завтрака не пошла на работу, а вернулась в свои комнаты. Глупость, конечно. Однако, не такая уж и неожиданная для обидевшихся голодных подростков. Более неожиданным оказалось другое – реакция Магды Самуиловны на этот достаточно банальный для педагогической практики казус. Казалось бы, выход из него хрестоматийно ясен: воспитателю, чтобы снять возникшее между ним и коллективом напряжение, требовалось просто пойти на прямой разговор с ребятами. Но Магда Самуиловна предпочла почему-то обходной маневр. Она вызвала к себе меня и Женю Ландышева и предложила нам двоим немедленно выйти на работу. На наш вопрос, почему именно мы, получили ответ: «Если вы пойдёте, то выйдут и остальные».
На такую роль ни я, ни Женя не могли согласиться. Когда мы поведали о предложении Магды Самуиловны в группе, скромный и мягкий характером Вася Петров, высказался с неожиданной решительностью: «Что ж, вы идите, а мы всё равно не пойдем!». Но к обеду чувство обиды у нас утихло, и во вторую половину дня мы все уже были на работе.
Инцидент нами был скоро забыт и, казалось, не имел последствий. Однако, подобный исход был не в характере злопамятной Магды Самуиловны. Сейчас я склонен считать, что скорее всего именно она приложила руку к тому, чтобы я и Женя Ландышев не получили медали «За оборону Ленинграда». В 1944 году этой медалью награждали в том числе и школьников, работавших летом на огородах в пригородных хозяйствах. Другие версии нашего «ненаграждения» маловероятны, так как остальные ребята, в том числе моя сестра Лина и Вася Петров, кто, как и я, участвовали в огородных работах в 1943 и 1944 годах, были все отмечены этой наградой.
Чем больше проходит времени, тем всё очевидней дисбаланс между нашим проступком и последовавшим наказанием. А то, как оно было осуществлено, – исподтишка, анонимно – вообще выводит его из сферы педагогики в разряд узко личной мелочной мести.
награждаются все участники обороны Ленинграда:
- военнослужащие частей, соединений и учреждений Красной Армии, Военно-Морского Флота и войск НКВД, фактически участвовавшие в обороне города;
- рабочие, служащие и другие лица из гражданского населения, которые участвовали в боевых действиях по защите города, содействовали обороне города своей самоотверженной работой на предприятиях, в учреждениях, участвовали в строительстве оборонительных сооружений, в ПВО, в охране коммунального хозяйства, в борьбе с пожарами от налетов вражеской авиации, в организации и обслуживании транспорта и связи, в организации общественного питания, снабжения и культурно-бытового обслуживания населения, в уходе за больными и ранеными, в организации ухода за детьми и проведении других мероприятий по обороне города.
Раздельное обучение. Проблемы с одеждой. Лёлины ухажёры
В этот же год школы перешли на Смысл этого мероприятия, по-моему, не уяснили толком даже его инициаторы, и по вполне объяснимой причине – ввиду его полного отсутствия. Типичная административная судорога: вместо дела – его имитация.. Сколько их ещё будет в нашей жизни!
Лина осталась в 188-й школе, а я шестой класс начал в 187-й, располагавшейся на углу улиц Чайковского и Потёмкинской. С нами перешли в новую школу и учителя: завуч Любовь Адольфовна и математичка Анна Павловна. Военрук тоже остался прежний, но, кажется, один на обе школы.
Нашей классной руководительницей стала учитель зоологии Мария Сергеевна – не злая, всегда спокойная и уравновешенная. Она уже была в годах, в волосах её поблескивала обильная седина, в скупых движениях и разговоре, как бы через силу, ощущались усталость и лёгкое равнодушие. В общем, Мария Сергеевна была, пожалуй, не из тех педагогов, кто задевает учеников за живое, однако из тех, кто делает свою работу хотя и экономно, но добросовестно.
Со снятием блокады положение со снабжением города продовольствием улучшилось настолько, что появилась возможность подкармливать учеников в школах горячими завтраками и обедами. Это было более чем своевременно, так как подавляющее большинство и учеников, и учителей были сильно истощены, страдали дистрофией и авитаминозом. Ассортимент блюд, их объёмы и качество, разумеется, оставляли желать лучшего, тем не менее школьное питание было существенным подспорьем в дневном рационе детей, поскольку оно осуществлялось сверх норм, полагающихся по продуктовым карточкам.
Съедали мы всё, что нам полагалось, подчистую. Правда, оставались нередко на столах биточки из соевых бобов – безвкусные и жёсткие, они не лезли в горло.
с первого взгляда очень привлекало своим внешним сходством с настоящим (коровьим), но неприятный привкус, свойственный этому суррогату, отбивал к нему охоту после первого же глотка.
Поправилось дело с питанием и в нашей семье. Выдаваемых по четырём карточкам продуктов (мама и Лёля – рабочие карточки, Лина и я – иждивенческие) на троих почти хватало. Лёля, как и прежде, питалась на работе. Правда, часть продуктов приходилось обменивать на рынке на одежду и обувь.
Приобрести их в магазинах по государственной (доступной нам) цене можно было лишь по специальным талонам. Однако, выдача этих талонов в отличие от продуктовых карточек, которые распространялись в централизованном порядке строго по едокам, была передана в «низы» и осуществлялась по нескольким каналам: через органы социального обеспечения по месту жительства, профсоюзными комитетами по месту работы и другим.
Естественно, такой неопределённый порядок создавал почву для злоупотреблений: практически талоны доставались тем, кто их распределял или был ближе к распределяющим. За всё время войны я помню только два случая, когда нам что-то досталось по талонам, причём это были вещи второстепенные (типа рубашки или блузки). Талоны же на самое необходимое – верхнюю одежду или обувь – от родного государства до нас не дошли ни разу. Конечно, в этом вопросе большую роль играло умение вовремя напомнить кому следует о своих нуждах, а при необходимости и постоять за себя, но это было не в мамином характере.
Однажды, правда, мама получила талон на обувь, кажется, по линии Красного Креста. Поскольку самые большие проблемы с обувью постоянно были у меня, мама и пошла со мной по указанному на талоне адресу.
В небольшом полуподвальном помещении на женщина указала нам на солидную кучу разнокалиберной обуви: «Выбирайте!». При ближайшем рассмотрении в куче оказались только женские туфли, далеко не новые и не очень-то годные к повседневной носке из-за высоких каблуков. Скорее всего, это были уже не раз перебранные остатки от гуманитарной помощи американцев или англичан. В целом, обувь выглядела добротной, но очень непривычного для нас стиля и окраса.
После продолжительных поисков мама смогла отобрать что-то подходящее (не пропадать же талону!), но не для меня, а, кажется, Лёле.
Лёля к этому времени превратилась в весьма привлекательную девушку, что, конечно, не осталось незамеченным для лечившихся в госпитале молодых офицеров. Большинству из них было максимум по 22–23 года, все они уже были опалены войной, но это, похоже, только усиливало пылкость их чувств. Немало их на полном серьёзе предлагали Лёле руку и сердце, но у неё и у мамы в этом вопросе была твёрдая позиция: замуж только после войны.
Тем не менее, от кавалеров не было отбоя, они искали внимания Лёли не только на работе, но стремились, иногда очень настойчиво, попасть и к нам в дом. Случались и накладки.
Так, у нас дома однажды оказался старший лейтенант – медик Николай Коломиец – рослый, с приятным, русского типа, лицом, русыми волнистыми волосами, медлительный, даже несколько вальяжный в движениях. Лёля заметно выделяла его и разрешала провожать себя с работы. Увидев висевшую на стене гитару, Коломиец взял её в руки, слегка настроил и запел очень популярную тогда песню о тонкой рябине.
Продолжение следует
.jpg)
