Взыскание оказалось остроумно взвешенным: оно автоматически устранило само нарушение. А взводный командир после «мерзавца» не казался таким уж грозным: его первая, непосредственная реакция была скорее домашней, чем командирской.
Но что касалось его главной, учительской ипостаси, то тут он напугал нас всерьез и довольно надолго.
Через несколько дней после начала учебного года нам была дана контрольная по математике. Помнится, довольно трудная. Обсудив на переменке с ребятами ответы, я стал ждать четверки, ну, в крайнем случае, тройки с плюсом. Однако объявленный Маковским результат ошеломил. И не только меня. Была одна пятерка — у Жени Тощакова. Несколько троек. Все остальные — двойки и даже не узаконенные Наркомпросом колы. Я разделил участь большинства.
Оказалось, что если мы и добираемся до формально правильного результата, то мыслим тем не менее без должной логики, неряшливо, столь же неряшливо строим графики, оформляем решения. В заключение прозвучало небольшое нравоучение: «Для вас, будущих командиров флота, математика — хлеб насущный. За грязную, неряшливую работу штурман в случае аварии может попасть под суд. А артиллерист из-за неправильности в расчетах промажет и сам будет поражен противником».
Математик дал нам понять свои требования. А сам, надо полагать, сделал вывод, кто есть кто и что стоят наши четверки и пятерки, выставленные в школах, откуда мы пришли.
После этого начались частые вызовы
Вторая контрольная не заставила себя долго ждать. Взялись мы за нее в тихой панике. Но пятерок было выставлено больше — две или три, резко сократилось число неудовлетворительных оценок.
Первую четверть взвод закончил с одной или двумя двойками по математике. Вторую — без двоек. В третьей троек стало мало. Маковский основательно «вправил нам мозги». А в четвертой...
Как-то командир взвода вошел в класс, принял рапорт от дежурного и, вывалив из большого портфеля тетради на стол, произнес: «Ну, что там у вас следующим уроком? История? Можете поучить, кто не успел, на радость Артамонову. Словом, тихо занимайтесь своими делами, не мешайте мне проверять тетради пятого взвода». И добавил нечто совсем непедагогичное: «Если зайдет начальство — у нас повторение пройденного материала».
Мы дружно возликовали, дивясь великодушию взводного. И как-то не сразу сообразили в тот момент, что учебная программа девятого класса нами уже пройдена полностью.
Потом мы вторглись в программу следующего, выпускного года, начали «грызть» бином Ньютона. А однажды Маковский объявил: «Тема сегодняшнего занятия —
Адмирал сэр Джон Джеллико и адмирал Рейнгард Шеер
Свою лекцию Маковский прочел и в других взводах. Мог он позволить себе такую вольность, имея столь значительную фору в прохождении своего предмета...
А в июне мы без потерь перешли в следующий класс, то есть в первую роту, и выехали на остров Валаам.
Николай Федорович оказался там в качестве начальника штаба лагерного сбора. Меня он неожиданно приблизил, сделав кем-то вроде адъютанта. «Ты, Миша, аккуратен, из тебя может вырасти штабной командир»,— сказал он, впервые назвав меня по имени. Я по его заданию чертил планы местности и схемы, перебелял графики.
Не буду лукавить, к тому времени мы уже кое-что прознали о прошлом своего математика. Разумеется, не от него самого. Информация, скорее всего, поступала от родителей, среди которых были люди осведомленные — и наркомы, и генералы.
Так вот, рассказывали, будто был Маковский офицером царской армии. Окончил Академию Генерального штаба. На германской войне участвовал в знаменитом
Изобретённая Брусиловым тактика прорыва была широко применена обеими сторонами на Западном фронте в последний год войны – 1918-й – и привела там к выходу из тупика окопного сидения. В этом её всемирное значение в истории военного искусства. Ключевым моментом в послереволюционной биографии старого полководца стало инициированное им воззвание нескольких бывших генералов ко всем русским офицерам отдать свои силы служению Красной Армии. Оно было составлено и опубликовано весной 1920 года, когда польская армия вторглась на Украину и в Белоруссию.
В Красной Армии судьба Николая Федоровича была связана с преподаванием. Он читал в одной из московских академий курс точных военных наук с широким привлечением высшей математики. Говорили, что носил он в петлицах ни много ни мало — по два ромба: имел звание комдива. А коли так, рассуждали мы, был он не простым преподавателем, а выдающимся, и скорее всего начальником — то ли кафедры, то ли факультета. Конечно же нам очень хотелось в это верить.
Участь многих командиров из «бывших» не миновала комдива Маковского: в тридцать восьмом его арестовали. К счастью, он не погиб и не был осужден — иначе не оказался бы на свободе к сороковому году. А дальше -— загадка. Почему Николай Федорович пошел к нам преподавать элементарную математику, что едва ли было ему интересно, хотя получалось блестяще? Обстоятельства вынудили или все-таки возникло к этому внутреннее побуждение?
Такие вопросы, конечно, крутились у нас в головах, ответить же на них мог лишь сам Николай Федорович. Но кто б решился его спросить? Мы верили в его биографию, она поднимала его в наших глазах до уровня тех, кто обладал наивысшим престижем,— моряков.
В.Демьянов. ОДНА ИЗЮМИНА, ИЛИ УРОК ИСТОРИИ
Бывают уроки, которые запоминаются на всю жизнь. Для меня такими оказались уроки истории в нашей спецшколе. Вел их преподаватель Иван Алексеевич Кириллин. Предметом он владел великолепно. Вполне мог позволить себе довольно длительное и небезынтересное отступление от темы урока, а когда зазвенит звонок, строгим голосом сказать:
— Заболтались мы с вами, но шутки шутками, а дело делом. Не забудьте, глава тринадцатая... да, и еще глава четырнадцатая — за вами!
Однажды после такого вот указания, да еще сознавая, что я сам, кажется, на уроке несколько отклонился от предмета в сторону рисования, и, возможно, это не осталось незамеченным, я не поленился и проштудировал указанные разделы. И чувствовал себя на следующем уроке истории не хуже других. Словом, думал, не осрамлюсь, если буду вызван отвечать.
Столкновение рабочих-чартистов с войсками. Престон. Август 1842.
Но реальность оказалась печальнее моих предположений. Я и в самом деле был вызван. И неплохо, на мой взгляд, рассказал о
Поскольку вместо ответа последовало многозначительное молчание, Иван Алексеевич задал ряд других вопросов. О том, например, что происходило в рассматриваемое время в Японии, кто правил во Франции...
Озадаченный таким оборотом дела, я попытался защищаться:
— Но ведь этого вы не задавали на дом. Я учил чартистское движение. Что же учить теперь?
— Как что? — недоуменно пожал плечами преподаватель.— Чартистское движение. А пока — двойка.
Весь класс дружно рассмеялся.
Перед следующей встречей я предусмотрительно прошелся по учебнику параграфов на пять назад и на два-три вперед. Но результат был тот же, что на картине
И опять я спросил, а что же учить?
— Как что? — ответил невозмутимо очень памятливый педагог.— Чартистское движение.
Нет, это не было битвой самолюбий. Даже сейчас не могу объяснить суть того достопамятного урока истории и следующих уроков, данных мне И.А.Кириллиным. Возможно, он еще тогда испытывал на мне некие новые формы совершенствования учебного процесса, или, как сейчас говорят, его активизации, а может быть, и просто пошутил.
Мне же было тогда не до шуток. Был я тихим и, видимо, не очень способным мальчишкой из Подмосковья. Учеба шла трудно. Вставал я в пять часов, чтобы вовремя успеть на занятия на Верхней Красносельской, а ложился около полуночи. Уроки учил в пригородном поезде (тогда электричек не было) при мерцающем огоньке керосиновой лампы или свечки — одной на два отсека вагона.
Там же, в полутемных вагонах, и испортил свое зрение. Но на медкомиссии при поступлении в морское инженерное училище, наученный горьким опытом, я проявил определенную смекалку, ни с кем, даже с отцом, не советуясь. Выучил наизусть всю таблицу, по которой определяют остроту зрения, и показал блестящие результаты, поскольку видел если не букву, то место, куда тычут указкой. А запоминание не составило труда: пользовался я тогда своими мнемоническими приемами, например, когда врач подходил к строке, соответствующей 0,5, я вспоминал выдуманную
мною же фразу: «И начальник штаба мой кореш» —
И, следя за указкой, я всегда мог назвать нужную букву. Те же приемы мне потом помогали всегда, когда меня пытались списать с корабля на берег по зрению.
Потому и довелось мне оставаться в корабельном составе столь долгий срок, что в родной спецшколе меня учили прочно запоминать уроки. Этой способности я обязан тому, что еще одно препятствие на пути к морю, к кораблям было устранено. Преодолел я и другие барьеры благодаря твердому усвоению урока, преподанного Кириллиным.
Помнится, поставив мне очередную двойку, он сказал, обращаясь ко всему классу: «Вот смотрю я на вас. Умные, серьезные вы люди, но чего-то в вас все-таки не хватает. Нет у вас одной изюмины, умения анализировать, обобщать, делать выводы...»
Я свой вывод сделал. Став едва ли не лучшим в школе специалистом по чартистскому движению, я за всю свою долголетнюю корабельную службу ни разу не смог воспользоваться этим своим преимуществом, но главное все-таки усвоил: не ограничивайся только тем, что задано «от сих до сих», и не уповай на некое чудесное звенышко, потянув за которое ты вытянешь всю цепь. Знай и держи в голове весь курс истории, а не очередной параграф. Вот чему учил Иван Алексеевич.
Это умение следить за всем, успевать во всем, держать все необходимое в голове, а не в записной книжке, очень пригодилось мне позже, во время многочисленных государственных испытаний боевых катеров и кораблей. Тут уж контролировать и помнить надо поистине все — от главных дизелей и турбин до сточно-фановой системы, настольных вентиляторов и утюгов. Иначе от беды не уйдешь.
Думая о необходимом и достаточном, я пришел к убеждению, что не всякие знания — сила и не всякое повторение — мать учения. Порой оборачивается оно и мачехой: ненужное помнят, а нужное — нет. Вопрос очень важный: за весь период испытаний я, как говорят, дважды взрывался и семь раз горел. Бывали аварии не только по вине проектанта или завода-изготовителя, но и по вине экипажа, а за его подготовку всецело отвечал я. И пришлось пересмотреть некоторые «азбучные истины». Например, ту, что лишних знаний не бывает, лишних приборов на щите нет: чем-то они полезны, когда-то понадобятся. А ведь на деле некоторые из них порой не помогают, а отвлекают.
Уму - или способности (умению) мыслить - "
Широкая эрудиция — прекрасное качество. К ней я и сам стремился. Но ведь многознание ума не прибавляет. Ум — это не знания как таковые, а хорошо организованная система знаний. И наиболее ценны не знания сами по себе, а высокая готовность знаний, наше умение быстро извлечь их из памяти и применить на деле.
Этому и учил нас Иван Алексеевич.
Уже потом, отслужив на флоте немало лет, я узнал, что историк наш имел тогда не только педагогический, но и боевой опыт. Он участвовал в освобождении Западной Белоруссии, в войне с Финляндией, был ранен. Словом, к нам он пришел уже прошедшим огонь и воды командиром. И не случайно позже он был назначен командиром роты.
До ухода на пенсию в 1986 году И.А.Кириллин был профессором Московского государственного института международных отношений.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
для сравнения:
"Мы не утописты.
Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством.
В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели.
Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники.
Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту."
и
"Качество образования, предоставляемого низшим общественным классам, должно быть как можно более скудным и посредственным с тем, чтобы невежество, отделяющее низшие общественные классы от высших, оставалось на уровне, который не смогут преодолеть низшие классы."