В Куйбышеве был прекрасный оперный театр. Труппа состоял в основном из московских артистов. Наш командир взвода С.Л.Паперный часто водил нас на спектакли. Он посвящал нас в историю их создания, рассказывал о жизни и творчестве композиторов и актеров.
В спецшколе была хорошо организована художественная самодеятельность. Еще в Ачинске наши «спецы» выступали в госпиталях и перед уходящими на фронт солдатами. Ставили и пьесы. Были у нас и талантливые музыканты: Ефим Колотухин, Май Кузнецов, Володя Русских. Кстати, два последних сочинили марш 1-й Московской военно-морской спецшколы. Может быть, слова и музыка, с точки зрения профессионалов, были наивными и несовершенными, но нам нравились, и мы с гордостью пели:
Военно-морская московская школа
Готовит для флота командный состав,
И многие первой спецшколы питомцы
Погибли, за Родину жизни отдав.
Особенно захватывал нас припев:
Вперед же, Первая! Вперед, Московская!
Морская школа, ждет тебя простор морей,
Где чайки вьются, где волны бьются
В борта советских грозных кораблей.
Комсоргом у нас был Жора Лазарев. Увлекался политикой и философией. Из-за пристрастия к этим наукам его прозвали «человеком, утопшим в изучении утопического социализма». Однако ничего утопического Жора не делал, а обязанности свои выполнял добросовестно и честно.
В армии к этому времени установили единоначалие, упразднив институт военных комиссаров. Заместителем командира батальона к нам прибыл после ранения капитан береговой службы ВМФ Житкомлинов, еще прихрамывающий на левую ногу. Был он человеком справедливым, выдержанным и, как ни странно для политработника, немногословным. Говорил только по существу. Выходило убедительно. Нас называл — «товарышы». В отличие от латыша военрука капитан-лейтенанта Эндзелина вместо «и» Житкомлинов говорил «ы», военрук же наоборот: вместо «ы» произносил «и». В общем, замполит нам пришелся по душе, скорее всего, именно тем, что не считал нас детьми, а если и считал, то не показывал, обращался как с равными.
Были и печальные, трагические события в жизни наших «спецов»: у кого-нибудь на фронте погибал родственник или близкий. Получивший письмо никогда не плакал, во всяком случае на людях. Чаще всего сидел, молча глядя в стенку. Его не утешали, а старались дать побыть одному...
...Зима 1942/1943 года наступила рано. Морозы стояли трескучие. По замерзшей Волге мела колючая . Естественно, даже при большой экономии топлива не хватало — нефть и уголь нужны фронту. Вот нас и направили принести, именно принести — везти не на чем — то, что когда-то заготовляла третья рота. На противоположном берегу Волги — от школы километров семь — вмерз в воду огромный плот. Бревна — сантиметров тридцать в поперечнике — скованы намертво льдом, из которого их можно вырубить только ломами. Затем нужно было перетащить их на себе на школьный двор. Норма — два бревна на человека.
На следующий день после такой работы поднимались с постелей с таким ощущением, словно по тебе прокатил гусеничный трактор. Но в результате наших усилий топлива хватило до конца зимы, а оставшееся отдали городу.
Весной начались экзамены. Сдали их успешно: командование премировало большинство учащихся коричневыми свитерами — подарок Великобритании.
Вскоре роту приказано было отправить по Волге и Каспию в Баку — это вместо Москвы-реки. Почему, пока неизвестно, нам оставалось только предполагать. Началось с переодевания. Флотскую форму, которой мы так гордились, отобрали. Обрядили нас весьма странно. После широченных клешей — брюки цвета хаки. В брюки заправлена такого же цвета, похожая на флотскую, рубашка, подпоясана брезентовым ремнем с бляхой — на ней якорь и звезда. (Тельняшки и гюйсы мы себе оставили.) На голове... пилотка со звездочкой. Погон нет.
Этот маскарад нам пришелся не по вкусу. Мы уже собирались выразить свое несогласие, но появился Житкомлинов. Постоял молча, откашлялся и сказал: — Надо, товарышы! Надо!
Какая все же сила была в этом коротком слове! Мы удивились, как это до нас сразу не дошло, что действительно надо. Стране трудно. Морская форма понадобится тем, кто придет нам на смену. Претензии показались столь мелочными, что стало стыдно.
Парадным шагом с оркестром и знаменем мы прошли по шелестящим листвой улицам, прощаясь с городом. На берегу толпы провожающих: авторитет у нас в Куйбышеве был солидный. Правда, в основном прощаются с нами девчонки-школьницы.
Замполит дает последние указания. В речи, как всегда короткой и четкой, предупреждает нас о наличии «мын», разбросанных в изобилии самолетами в низовьях реки, и что следует соблюдать «бдытельность».
Прогремела мелодия «Варяга». Складывают инструменты трубач Мишуев, тромбонист Катаев, альтист Закс и барабанщик Чернов. Знаменитый спецшкольный духовой оркестр теряет лучших музыкантов. Сходни убраны. Пароход дает три гудка и отчаливает. На борту запевают:
На родном борту линкора
В небо смотрят мачты.
Я вернусь, подружка, скоро,
Не грусти, не плачь ты...
Наш шлепает не спеша, как гусь лапками, оранжевыми плицами колес по гладкой, припахивающей нефтью воде, попыхивает черным дымком из длинной трубы.
В Куйбышев никто из нас больше не вернется. Поплачут подружки да забудут лихих морячков. Другое дело командиры и преподаватели. Смахивают слезы Таптыков, Эндзелин, Колпаков, Паперный, Скубко, Синявский, Блитштейн и другие. Эти нас не забудут. Мы их тоже. Они не только помогали нам преодолевать тяготы и невзгоды, делились тем, что знали сами, но и учили добру, справедливости, незыблемой вере в победу...
На судне мы расположились в двенадцатиместных каютах второго класса. Первого и третьего вообще нет. Койки в два яруса, полужесткие. Готовить пищу будем на судовом камбузе. В нашем жилище — помкомвзвода Юрий Мессойлиди и мы — одиннадцать «спецов».
За кормой вьются с криками чайки. Падают круто в воду фиолетовые утесы Жигулей. Темнеет. Выходим на простор большой Волги. Огоньки города скрываются за мысом. Нам немного грустно...
С побудкой выскочили на палубу. Она блестит от росы и пахнет мясляной краской. Вода словно обсыпана мелкой рыбьей чешуей. Небо пронзительно синее. Встречных судов мало. Скоро Заволжье.
Перед обедом у нас теперь политинформация. Проводит ее под руководством замполита Вася Голубев из третьего взвода. Спозаранку он слушает радио и записывает все сводки. В один из дней лицо Васи светится от удовольствия. Разложив листки, он поднимает голову и выпаливает одним духом:
— Противник на Курской дуге остановлен. Повсеместно контратаки наших войск. Советские части теснят гитлеровцев на всех направлениях. Нами освобождены...
Васе не дало договорить громогласное «ура!». Ребята повскакали с мест, начали качать своего политинформатора.
Однажды замполит дает нам команду построиться на пристани. Выясняется: на берегу скопилось много зерна. Его срочно надо доставить на мельницу — в области нет хлеба.
Минуту спустя ребята взобрались на косогор и потянулись вереницей вниз с мешками на плечах. Нашлись и тачки. Работали сноровисто. Началось соревнование, кто больше перетаскает. На листе фанеры писали фамилии отличившихся. К обеду стоящая рядом с нашим пароходом баржа полна под завязку. Почти тотчас за ней приходит буксирчик, но не один — волочет за собой другую баржу, еще вместительнее первой. Ее тоже нужно наполнить: зерно наверху еще осталось.
Что ж, если надо для фронта, то сделаем, хотя спины, ноги и руки гудят, а в глазах уже туман.
Заканчиваем за полночь, а на рассвете снимаемся со швартовых.
В сумерки подошли к Саратову. Встали в затоне. По корме два бронекатера с танковыми башнями. Отправляемся посмотреть. Маленьким корабликам досталось изрядно: они сражались под Сталинградом. В бортах и на палубе зияют пробоины от пуль и осколков. Мачты наполовину снесены, краска обгорела. Моряки рассказывают, что вели бои до самого ледостава. Теперь скоро закончат ремонт и бронекатера перебросят по железной дороге на Днепр и Дунай. Матросы смеются: мы еще Берлин брать будем!
Бронекатер — труженик Волжской военной флотилии. Они были способны снабжать даже самые мелкие плацдармы в Сталинграде. -
Ночью покинули Саратов, а утром причалили в Камышине. В стороне у причала — госпитальное судно. На верхней палубе две счетверенные пулеметные установки. Вокруг них хлопочут девушки лет по восемнадцать-девятнадцать: коротко подстриженные, худенькие и стройные. Форма аккуратно подогнана, ремни крепко затянуты. Идет учение. Младший лейтенант прохаживается у капитанской рубки и время от времени командует:
— Самолет! Прямо на носу! Огонь короткими! Нам явно не по себе: девчонки воюют, а мы бьем баклуши.
После учения завязывается беседа. Оказывается, девушки — студентки, и откуда? Из Москвы! Землячки, почти родственники. Девчата приглашают нас на чай. Мы согласны.
На ужин нам выдают по двести граммов черного хлеба и по кусочку конской колбасы. Вместо сахара получаем по прянику. Сладкое мы не едим, а складываем в пакет — зенитчицам. Прихватываем и пару самых спелых и крупных арбузов, которые успели выменять на туалетное мыло.
Нашему появлению девушки искренне рады. Приносят чайник с кипятком, подкрашенным сушеной морковкой. Разговор взахлеб о Москве. Затем зенитчицы поведали, что это их второе судно, предыдущее подорвалось на мине. Погибли две подруги. Показывают нам фотографии...
Утром на месте не обнаруживаем — ушел вверх по течению. Храни вас судьба, землячки!
В полдень отчаливаем и мы. Житкомлинов предупреждает: скоро прибудем в Сталинград. На местах боев полным-полно мин, снарядов, бомб и прочего боезапаса.
С приближением Сталинграда мы все высыпали на палубу. Молчание. Пальцы судорожно вцепились в поручни, взоры устремлены туда, где сейчас появится из-за откоса город славы... У нас перехватывает дыхание.
Но никакого города нет. Обрывистый, подмытый, глинистый берег изрыт норами, словно их надолбили стрижи. Тут укрывались наши бойцы, когда гитлеровцы пытались прорваться к Волге. Выше нагромождение закопченных руин, остовы опаленных огнем зданий, выщербленные и зазубренные осколками и пулями пустые искрошенные коробки домов... Вокруг могильная тишина.
Панорама наплывает медленно и навечно запечатлевается в памяти. Груды битого кирпича, обломков, обугленных балок. Траншеи, окопы, ржавая проволока, остовы сгоревших танков, разбитые машины, орудия, искореженная арматура. И запах. Тяжелый смрад залитого пожарища и трупов. Боевые действия кончились зимой, убитых прикрыл снег, а потом растаял, и все обнажилось, начало гнить... Мы потрясены.
Пароход мягко касается сбитой на скорую руку пристани, и мы невольно пятимся, не веря своим глазам: на груде неошкуренных бревен сидят... фрицы. Самые настоящие. Равнодушно смотрят на нас. У гитлеровцев — это пленные,— вероятно, перекур.
Среди наступившей тишины прозвучал чуть хрипловато голос Житкомлинова:
— Вот оны волкы... С выдраннымы зубамы. Позбывалы ым спесь... сталы овечкамы.
Лицо его побледнело, губы подергивались. У замполита на оккупированной территории гитлеровцы уничтожили всю семью: повесили отца, а остальных сожгли живьем в собственной хате...
После обеда отправляемся на священную землю Сталинграда. Нигде ни травинки, ни кустика. Огромное количество касок, все больше немецких. Пробитые пулями, расколотые, разорванные. Есть и целые,, сваленные горами или вдетые одна в одну словно миски. Разбитые повозки, останки лошадей, смятые автомашины. Много неподобранного оружия, россыпи снарядов, патронов, солдатский скарб: ранцы, баулы, мешки. Из глубоких черных пастей блиндажей и дотов тянет зловонием и чем-то страшным. Некоторые сооружения, видимо после прямого попадания, вдавлены в землю. Видя все это, нетрудно представить, какой тут творился ад кромешный.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)
