Это были дни, недели и месяцы непрерывных боев, когда по возвращении удивительными казались рыбаки, мирно ловившие рыбу.
Фрол с превосходством поглядывал на горланивших чернобровых мальчишек, сушивших сети. «Они и понятия не имеют, где я побывал, и отдали бы, пожалуй, всю свою рыбу и все свои сети, чтобы хоть раз выйти в море на катере».
Случилось и то, о чем впоследствии Фрол не любил вспоминать, хотя сначала вспоминал вслух на каждом шагу: катер их попал в «вилку». Фрол увидел обливающегося кровью Фокия Павловича и поникшего на штурвале Русьева; он осторожно отстранил командира и — теперь он бы и сам не мог рассказать подробно, как все произошло, тогда он действовал будто во сне,— стал к штурвалу, вывел катер из-под огня и привел его в базу. И как во сне пошел, шатаясь, по болотистым кочкам, пока за его спиной уносили в лазарет раненых командира и боцмана. Его вырвало где-то на кладбище, и лишь спустя час или два он пришел в себя и смог более или менее связно доложить о случившемся.
Во всяком случае, положение его упрочилось, и вскоре среди награжденных орденами стоял в строю и воспитанник Фрол Живцов. Адмирал передал ему красную коробочку с орденом и пожал его шершавую руку. Но так как адмирал тут же порекомендовал командиру соединения больше не пускать Фрола в море, Фрол принялся глотать слезы, и адмирал с его насмешливыми глазами сразу ему разонравился.
Зато вечером Фрол вознаградил себя «травлей» на баке — он очень красочно, смешав правду с вымыслом, разглагольствовал о «вилке», о том, как Русьев крикнул ему: «Выручай, Фрол Живцов, катер во славу Родины!» И как гнались за ним катера врага и как оставил Фрол их в дураках.
И катерники верили ему и, сочтя за взрослого, брали его на вечеринки к чернобровым смуглянкам в деревню.
Фрол смотрел, как танцуют под аккордеон и гитару и то одна, то другая парочка выходит из круга, чтобы поцеловаться в тени старой чинары. Он оторопел, когда одна из проказниц подошла и, сказав: «Вот какой, говорят, ты герой», — звонко поцеловала. Он оттолкнул ее: «Ну, еще чего выдумала, лизаться!» И все вокруг засмеялись, глядя, как он трет рукой губы. Засмеялась и девушка, хотя он сделал ей больно.
Он оправдывал себя — не он, мол, виноват, в другой раз не полезет. И ничуть не огорчился, увидев, что смуглянка целуется с весельчаком Васькой Роговым.
На другой день двух участников вечеринки не было больше в живых — с моря они не вернулись. И бренчавший на гитаре моторист Гуськов вздохнул: «Превратность судьбы».
А смуглянка все спрашивала, где Вася, и никто ей ничего не ответил...
Фрол огрубел, ходил в развалку — ему казалось, иначе и не может ходить настоящий моряк, — и стал разговаривать на жаргоне, составленном из словечек, услышанных в разных местах.
Только Русьев, выйдя из госпиталя, заметил, что Фрол говорит уродливым языком. Другие поощряли мальчишку, и он сыпал словечками, которых нет ни в одном словаре.
Внушение любимого командира пошло Фролу на пользу. Он стал воздерживаться от полюбившихся ему выражений.
послужил прообразом Русьева.
Когда Русьев спросил однажды: «Фрол, ты хочешь быть моим сыном?» — Фрол сначала оторопел, а потом ответил, что своего отца он ни на кого другого менять не намерен. Русьев объяснил, что он совсем одинок и жениться не собирается раньше победы, а потому хочет сделать человека из Фрола.
— Это как же вы меня человеком-то будете делать?— спросил независимо Фрол.
— Ты хочешь стать моряком?
— Собираюсь.
— Ну вот и отлично, пойдешь учиться, как только воевать кончим.
В местном загсе Русьев оформил усыновление. Фрол пожелал остаться Живцовым. Русьева он за глаза называл «усыновителем». Отношения их не изменились, хотя Русьев все больше и больше привязывался к своему приемному сыну.
Они продолжали уходить на своем залатанном катере в море — теперь Фрол стал полноправным членом его экипажа.
Впоследствии все бои вспоминались ему как один сплошной, непрерывный бой.
4
А в те времена — в тысяча девятьсот сорок третьем году — Фрол порядком-таки зазнавался. Он был упоен своей славой. Его портрет поместили во флотской газете. Если кто-нибудь упоминал: «наш герой», Фрол немедленно принимал это на свой счет и прямо-таки раздувался от самодовольства.
Когда по распоряжению капитана первого ранга его из матросского кубрика переместили в отдельную крохотную каюту, он вообразил, что переводят его за боевые заслуги. Он не знал, что капитан первого ранга попросту решил отделить его от взрослых, огрубевших в боях.
Радужное настроение Фрола было омрачено, правда, одним тяжелым событием. В одной операции, в которой действовал и их катер, враг подбил катера Гурамишвили и Рындина, лучших в соединении офицеров. Катера пошли ко дну. Фрол увидел плывущих в багровых волнах моряков. Пытались их подобрать, но враг открыл сумасшедший огонь, и катер Русьева сам едва дотянул до базы. На другую ночь Русьев, отремонтировав катер, снова пошел в море на поиски пропавших людей. На этот раз подойти к берегу ему не удалось. Двух матросов тяжело ранило. Русьев, потемнев от отчаяния, доложил о неудаче.
Капитан первого ранга, командир соединения, выслушав Русьева, в заключение разговора сказал:
— Попридержи-ка ты пока в базе Живцова. Пропадет ни за грош. Воевать — дело взрослых, а у мальчишки вся жизнь впереди. Моряком вырастет... Вот, гляди...
И показал только что полученный циркуляр: в Тбилиси открывается первое в Советском Союзе нахимовское училище, и всем кораблям и соединениям надлежит откомандировать туда малолетних воспитанников.
В тот же день в тесную каютку Фрола матрос привел еще одного жильца, к которому Фрол отнесся с презрением и с полным сознанием совершенного над ним превосходства. Это был типичный «маменькин сынок», темноволосый и сероглазый, в куцем пальтишке и в пресмешной детской курточке с матросским воротником. Мальчик был худенький — наверное, наголодался в тылу. Фрол милостиво разрешил ему присесть на край койки и свысока усмехнулся, перехватив взгляд «маменькиного сынка» на трофейный его автомат.
«Маменькин сынок» уставился на грудь Фрола, которую украшали медали и орден, и Фрол удовлетворил его любопытство, с удовольствием, очень красочно описав, как и где он заработал отличия. Самодовольно ухмыльнулся, заметив, с каким уважением «сопляк» попросил разрешения прилечь на верхнюю койку. Умышленно свернул очень толстую самокрутку и заволок всю каюту удушливым дымом.
А когда «маменькин сынок» принялся вздыхать и всхлипывать у него над головой, прикрикнул, приказав ему спать и не надрывать душу. И сосед притих, а утром Фрол подергал своего жильца за ногу и сообщил, что идет воевать, в море, в бой, и насладился, видя, как широко раскрылись глаза этого недотепы и как он завидует...
С каким чувством полного превосходства над всеми своими сверстниками бежал Фрол в это утро на катер: он — боевой матрос Черноморского флота!
5
Но его ждал тяжелый и непоправимый удар. Русьев, мрачный, ушедший в себя, отослал его: «Не пойдешь больше в море». Фрол оторопел. А Русьев уже приказал отдавать швартовы.
Фрол стоял как пришибленный, глядя на стремительно уходивший катер. Ноги его подломились. Он сел на мокрую кочку. Потерев рукой щеку, он понял, что ревет, как девчонка. Оглянулся, не видит ли кто, что незабываемый герой плачет, и встретился взглядом со спешившим проводить его в бой «сопляком».
«Сопляк» смотрел на него с самым явным сочувствием.
— Тебя как зовут? — догадался, наконец, спросить Фрол.
— Никитой, — ответил тот.
— А фамилия твоя?
— Рындин.
Рындин! Ах, вот он чей сын! Почему Фрол вчера не спросил фамилии «маменькиного сынка»? Ему ярко вспомнился плывущий к берегу командир катера, которого не смогли они подобрать, командир катера Рындин, о котором на корабле рассказывали и которого Фрол уважал всей душой.
— Ты — Рындин? — поспешил переспросить Фрол.
— Ну да, я же сказал тебе.
— Ты что же, приехал к отцу?
— Да...
— Твой отец в море.
— Я знаю. Мне сказал капитан первого ранга...
У Фрола пересохло в горле. Давно ли он сам проводил отца в море, ждал его и услышал тот взрыв, один среди многих взрывов, заставивший сразу забиться сердце? И теперь он знает, что никогда не увидит отца, никогда! Он согласен на ежедневную встречу с ремнем, лишь бы отец вернулся. Но он никогда не вернется.
Фрол рассматривал Никиту, словно видел его в первый раз. Очень похож! Ну, конечно, как же сразу он не заметил? И глаза, и губы, и волосы... рындинские. Очень похож! И отец его тоже никогда не вернется. А он и не знает ничего... Вот бедняга!
Фрол от всей души протянул бывшему сопляку шершавую руку и сказал грубовато, но со всей лаской, на какую был только способен:
— Что же ты вчера не сказал, что ты — Рындин? Я с тобой дружу.
Никита запылал до самых ушей. В таком он восторге был от предложенной дружбы.
6
Узнав, что его отправляют в нахимовское, Фрол твердо решил: «Сбегу на Малую землю, туда, где воюют». Правда, срока побега он себе не поставил. Сначала решил посмотреть, что за штука училище. Сбежать всегда
можно.
Приехав с Никитой в Тбилиси, в неприютное здание цвета бычьей крови, вояка сразу выпятил грудь с орденом и медалями. Он упивался своим превосходством над «маменькиными сынками» и принялся учить их уму-разуму.
Училище только организовывалось, и все пришлось делать своими руками: втаскивать в кубрики койки, а в классы — парты, носить в столовую столы и бачки, а в камбуз — наколотые дрова. Фрол не боялся работы. И ему очень нравилось подгонять нерасторопных и учить, как надо работать. Но когда дело дошло до занятий, выяснилось, что Фрол знает куда меньше «маменькиных сынков»: то, что он учил в севастопольской школе, давно выветрилось из буйной его головы.
Фрол обладал все же трезвым умом. Он вовремя понял, что даже «маменькины сынки» подкованы куда лучше его. Он сообразил, что перед ним преклоняются сверстники за его боевое прошлое, самостоятельность, умение не теряться и не скисать ни при каких обстоятельствах и — ну, конечно же, — за его вранье. Как мы уже знаем, его действительный подвиг с течением времени оброс подробностями, которых на самом деле не было и в помине.
Фрол часто хвастался тем, что он может сам заказывать сны — сегодня видит Индию и факиров со змеями, завтра — индейцев в Америке, а послезавтра—тигров и львов. В одном из кинематографов Севастополя (этот рассказ имел наибольший успех) он будто бы видел «Чапаева», где Петька, а не Чапаев погиб, а Чапаев выплыл. Фрол врал вполне вдохновенно и сам крепко верил, что может видеть во сне, что захочет, и что на обычном полотняном экране Василий Иванович Чапаев выплывал, сильно раненный, и карабкался на берег...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
