А если посмотреть на фасад дореволюционных Коровников с реки Волги, то мы увидели бы справа налево каменный дом попа, два каменных церковных корпуса, каменный двухэтажный
Нельзя не вспомнить ледоходов на Волге в дни весеннего половодья, проходивших до прекращения наводнений. То были удивительные, впечатляющие зрелища.
Четырехсотметровая ширина Волги сплошь покрывалась движущимся со скоростью двух-трех км в час битым льдом, толщиной от 50 до почти ста см. с редкими небольшими ледовыми полями. Все проходило в непрерывной динамике: льдины кружились, наталкивались и налезали одна на другую, переворачивались, нагромождались, образуя торосы, которые тут же с шумом рушились. Берег реки был устлан массивными кусками льда, вытолкнутыми из воды их более сильными «ретивыми» соседями. Днем и ночью слышался непрерывный шуршаще-шипящий шум. И так до пяти-шести суток.
Лед проносил мимо Коровников бревна, доски, шкафы, стулья, деревья и кустарники, вырванные с корнем, и т.п. Однажды принес деревянную баржу, плохо, видимо закрепленную нерадивым хозяином. Другой раз – избу в три окна, в третий раз – живую собаку, метавшуюся по льдинам в попытках выбраться на берег.
Километрах в семи-восьми от Коровников вниз по течению Волга делает поворот. На этом месте почти ежегодно возникали ледовые заторы – нагромождение льдов в русле реки настолько, что лед закупоривал проход воде. Уровень воды поднимался, река выходила из берегов и заливала низменные прибрежные территории. Иногда заторы самоустранялись, изредко применялись для этого и пушки.
В Коровниках действовали две паровые мукомольные мельницы: одна – Гнуздева, другая – Щербакова, небольшая трепальная фабрика (выделывала паклю). Вблизи действовали два лесопильных завода - Глинкина и Грачева, механическая мастерская пароходства, шпалопропиточный завод, паровозное депо, ремонтные мастерские, железнодорожный узел с главным в те годы
Многие жители Коровников были рабочими и служащими на этих предприятиях и заводах. Другие работали в городе. На предприятиях Коровников работали также сезонные рабочие, прибывавшие в слободу с началом навигации на Волге. Разъезжались поздней осенью. Это были чернорабочие, грузчики, рабочие по двору, сторожа и т.п. Среди сезонников превалировали казанские татары, немалая часть которых приезжала семьями, с малолетними ребятами. Проживали они в домах-общежитиях для рабочих.
Бывал я в этих общежитиях. Помнится, к примеру, барак, стоящий в глубине двора Гнуздевской мельницы. Площадь около сотни кв.м. сплошь застроена деревянными, двухъярусными нарами, на которых и размещался народ (и русские из деревень, и татары). Семью от семьи отделяло какое-нибудь дранье: кусок старой мешковины, холстины, рогожи, фанеры. Теснота.
Примечание В.Л.Бекренева: В 1981 году я в составе экипажа новейшего атомного подводного крейсера прибыл в губу Нерпа, что рядом с Западной Лицей, из г. Палдиски ЭССР. Вместе с нами были члены семей наших офицеров и мичманов: жены, малые дети со всем скарбом, которые не имели возможности другого места ожидания. Разместили всех нас в общей матросской казарме, которая по описанию отца отличалась только тем, что нами был наведен порядок, чистота, а семьи от семей отделялись развешенными простынями, в общий туалет ходили по очереди. До этого, будучи курсантом 4 курса в 1976 году я прибыл на практику в поселок Гаджиево, названный именем однокурсника и друга отца, участника его музыкального ансамбля. Тогда зимой в 35 градусный мороз нас разместили в казарме, в которой не было стекол. Мы завесили окна одеялами, достали батарейные элементы, положили их на кирпичи, напрямую подключили в сеть, температура ночью оставалась отрицательной. Так что это «генетически русское» отношение к простым и даже к непростым людям в нашей многострадальной стране со стороны хозяев сохранилось по сей день. Почему?!
Общежитие для сезонников-татар было сооружено в подвале жилого дома площадью порядка 40 кв.м., без дневного света, кроме ограниченного луча, что пробивался с улицы через входную дверь. И, конечно, без вентиляции, кроме двух маленьких продушин в кирпичном фундаменте на высоте 20-30 см. от земли. Те же нары, такие же семьи с малышами, включая грудных, такая же теснота.
Еще одно (гламурное) альбомное фото -
Можно, видимо, представить атмосферу в тех общежитиях. Слобожане возмущались таким явлением, называли общежития рассадником заразы. И, действительно, жильцы общежитий заболевали, как говорили взрослые, тифом, чахоткой, дизентерией и даже холерой. Болезни поражали особенно детей. И характерным для того времени было то, что бесчеловечное отношение к рабочему люду не беспокоило и не волновало ни хозяев, ни администрацию предприятий, ни полицию, ни попов, ни «отцов города» - крупных богатеев. На протесты рабочих они отвечали: «Я даю тебе жалование, жилье, спасая тебя от голода и холода, а ты еще не доволен! Уходи, мне ты не нужен». Вся забота о заболевшем состояла в том, чтобы избавиться от него. У ворот той же мельницы Груздева всегда толпились мужчины, здоровые люди, готовые на любых условиях пойти в наемное рабство.
Бедность, нищета, неустроенность глодали волю, психику людей труда. Не все выдерживали, не все видели выход из охватившего их состояния.
В Коровницкой «Казенке» никогда не было пусто, так же, как и в трактире Шапкина. У входа в эти заведения можно было видеть бесчувственно валявшихся на земле, порою в грязи пьяных. Здесь возникали драматические семейные конфликты между пьяным мужем и женой, сопровождавшиеся взаимными побоями в присутствии их же детей, плачем, рыданием, истерикой. Пребывая в горе, материальной необеспеченности, некоторые доходили до безумия.
Ни во что не ценилась жизнь рабочего, бедняка, простолюдина. Даже церковь, проповедавшая о равенстве всех перед богом, что бог ко всем одинаково милостив, что он защитник рабов своих – верующих, не только не выступала в защиту рабочего люда, наоборот, пугала его «божьей карой» на этом свете и «страшным судом» на «том» за попранье социальных порядков. Почему не выступала?. Да потому, что церковь сама была первейшим и могущественнейшим прислужником царизма и класса имущих, отвлекая трудящихся от классовой борьбы.
Житейские болячки, бесправность, гибель на войне родных и близких занимали мысли и думы людей труда. Они были предметами разговоров, бесед, в частности, по вечерам, после тяжелого трудового дня, на скамеечках у ворот дома и во дворах. Мужчины чаще собирались группами по 3-5 человек у костров у уреза волжской воды. В кострах пеклась картошка, а над пламенем висел емкий жестяной чайник, как говорится, «в дым закопченный».
Мы, малыши крутились со своими играми-шалостями около беседовавших и нередко становились невольными «подслушивателями» их разговоров. Конечно, ничего мы не понимали, особенно мужчин у костров. Однако отдельные, неизвестные нам ранее слова иногда оседали в памяти, например, «держиморда», «легавый», «шпик» и т.д. и вызывали любопытство.
Помню, пришел однажды домой и спросил у матери, показывая пальцем на икону «Николая чудотворца»: «Это он Николай кровавый?». Мать вижу как будто чего-то испугалась, смотрит на меня широко раскрытыми глазами и молчит. Через несколько секунд, видимо, пришла в себя и ответила: «Я не знаю такого. А это, она кивнула головой в сторону иконы, Никола милостивый, спаситель на водах». Минуты через две-три она строго добавила: «А ты никогда не суй нос в чужие разговоры».
В те годы, именно здесь у костров на берегу Волги я впервые услышал ряд песен, которые тихо, как говорится, вполголоса иногда пели рабочие: «Выдь на Волгу! Чей стон раздается....», «Дубинушка», «Бродяга». Запомнились слова, но из какой песни, никогда больше не приходилось слышать, не знаю: «По пыльной дороге телега несется, а в ней по бокам два жандарма сидят» и далее припев: «Сбейте оковы, дайте мне волю. Я научу Вас свободу любить». Запомнилась даже мелодия этой песни. Смысл их, о ком и о чем они, познавались позднее.
Были, я видел, сцены, когда полиция разгоняла рабочих от костров, поступая с ними довольно грубо. А вообще-то полиция была «разборчива» в своих действиях. С представителями коровницкой, так сказать, «аристократии», в которую причислялись поп с дьяконом, коммерсанты, домовладельцы, лавочники, трактирщики, у полиции были одни формы общения, а с рабочими – с кадровыми и сезонными – другие. Встречаясь с первыми, полицейские сгибались в глубоком поклоне и с умиленной улыбкой «брали под козырек», а с рабочим людом, если им что-то не нравилось в их поведении, поступали иначе – отпускали зуботычину, давали «взашей», избивали «селедками» (шашки полицейских). Конечно, в массах трудового народа накапливался «горючий материал», возрастала ненависть к «батюшке царю» и его сатрапам, проявлением которой может служить встреча ярославцев, и в частности, жителей Коровников парохода, на котором Николай Второй прибыл в Ярославль.
В августе 1913 года Дом Романовых торжествовал свое 300-летие. Царь с семьей и значительной свитой объезжал старинные города. В один из августовских дней мы с ребятами, как всегда утром, пришли на волжский берег и... небывало удивились. На Волге пустота и тишина. Перед Коровниками каждое утро можно было видеть пассажирские пароходы, буксиры в одиночном плавании или с караванами барж, плоты, сплавляемые к лесопильным заводам, лодки с рыболовами или катающейся молодежью, лодки у берега или на берегу, а напротив гнуздевской мельницы редкий день не было барж. А тут... чистота!
Над рекой всегда раздавался какой-то шум: пароходные гудки, удары по воде пароходных колес, крики грузчиков, купающейся детворы, их матерей, стирающих или полощущих в реке белье, когда их чада совершают какие-то опасные поступки, уплывают, например, далеко от берега и т.д. А тут... - тишина!. На реке ни человека, ни баржи, не лодки. Даже на берегу нет ни одной лодки. По приказу полиции они были утащены во дворы. Да и на набережной - ни человека. Лишь полицейские ходили парами.