Я не могу характеризовать деятельность Алексея Николаевича в области учебного процесса. Не могу потому, что курс мой был выпускным. Обучались мы под его командованием всего 4 месяца. Что же касается поддержания дисциплины, то он проявил себя весьма односторонне. За малейший, увиденный им проступок, если даже он совершен по незнанию, ошибке, неопытности, что, как правило имело место на начальных годах обучения, следовало строжайшее наказание, и чаще других – арест с содержанием на гауптвахте. Такой стиль был не в пользу его авторитета. Им нередко наказывались дисциплинированные курсанты за допущенную малозначащую ошибку.
Бывали у Алексея Николаевича действия, компрометирующие его как комиссара. Помнится эпизод. Коммунисты училища собрались в зале на собрание. Ожидают прихода комиссара. Вошел Алексей Николаевич, сделал несколько шагов по залу и спросил: «Кто здесь старший?». Сидевшие в зале первоначально не знали какого «старшего» требует начальник. Молчали. А один из них ответил: «Наверное, секретарь парторганизации!». Алексей Николаевич, уставив свой взор на секретаря, спросил: «Почему не подается команда: «Встать! Смирно! – когда входит начальник училища?». Хотя с недоумением, но ответил секретарь: «Здесь же собрались коммунисты на свое собрание!». «Вижу, - ответил начальник, но когда я вошел в зал, собрание еще не было открыто!». Зал, как говорится, застыл в молчании. Но секретарь все же ответил: «Да. Мы задержались с открытием собрания, т.к. ожидали вас. Вы же сказали мне, что придете на собрание».
На следующий день бюро парторганизации пригласило Алексея Николаевича на свое заседание и «разъяснило» ему его ошибочное поведение на собрании, а заодно и в пользовании дисциплинарными правами. Сказали также, что атмосферу, созданную им в училище, курсанты называют «татарским игом».
Как у него пошли дела дальше, не знаю.
В связи с деятельностью Татаринова вспоминаются беседы с Я.В.Волковым. Он говорил, что нарушение дисциплины, независимо от его вида и причин, нельзя оставлять без соответствующего воздействия на нарушителя. Невнимание к проступкам, нетребовательность, говорил он, не только не помогает избавленью от пороков, а наоборот – портит человека, воспитывает в нем вседозволенность. В то же время, продолжал он, наказание, меру воздействия следует применять осторожно, умело, чтобы провинившийся понял справедливость меры наказания. Иначе – озлобится. Выбору меры воздействия помогает знание провинившегося: его характера, поведения, отношения к военной службе, к познанию учебных дисциплин и, конечно, причины, которая обусловила нарушение дисциплины, и его последствия.
Среди молодежи, призванной на военную службу, включая и курсантов военных заведений, бывают, говорил Волков, «угловатые», без выправки, «неорганизованные», не приученные к порядку, к аккуратности, непослушные. Приходят и другие, продолжал он, - со статной фигурой, с гордо поднятой головой, с хорошо «подвешенным языком». По всему видно, что парень избалован вседозволенностью, излишней родительской лаской, из таких нередко вырастают зазнайки, себялюбы, невыдержанные, заносчивые, ставящие себя выше всех других. Такие озлобляются не только за наложение на них взыскания, но и за элементарное, сделанное им справедливое замечание.
Яков Васильевич привел пример, когда, по жалобе такого вот сынка, в училище пришла любящая его мамаша и предъявила претензии к командованию: «Я отдала вам сына она бучение, но не на воспитание, чем займусь я сама без вашей помощи, говорила мамочка на повышенных тонах. А он, оказывается, превращен вами в подметало, истопника, в мойщика полов и помещений. Чему же вы его обучаете?».
Так что, говорил Яков Васильевич, с разными характерами, целями и представлениями о флотской службе приходит молодежь. И чтобы правильно избрать формы и способы воспитания отношения к флотской службе, командир должен к каждому из них «подобрать персональный ключик», пользоваться дифференцированным подходом.
Устав запрещает жаловаться, говорил Волков, на строгость примененного взыскания. Однако недопустимо злоупотребление данным положением. В противном случае можно привить ложное представление о военной службе. Дисциплинарными правами, подчеркивал Волков, надо пользоваться разумно, педагогично.
Волков Николай Васильевич, комиссар училища с 1926 по 1929 г.
Такой именно политики и тактики в интересах укрепления дисциплины и должного воспитания курсантов Алексею Николаевичу, видимо, недоставало. Требовательность, взыскательность к курсантам, тем более при наличии шести рот, конечно, были необходимы. Однако, не с огульным, а с индивидуальном подходом к каждому.
Незабываемые педагогические кадры. За шесть лет обучения целая когорта их прошла передо мной. И от каждого остался в моей памяти какой-то признак. То были высокообразованные, культурные педагоги с большим стажем. Среди них были участники морских сражений.
Борис Павлович Хлюстин, к примеру, преподавал разделы кораблевождения (штурманское дело). Он участвовал в переходе второй Тихоокеанской эскадры весной 1905 года из Балтийского моря во Владивосток вокруг Африки, будучи штурманом броненосца. В мае того же года эскадра встретилась с японской эскадрой на подходе к Цусимскому проливу. Завязалось сражение, в котором русская эскадра потерпела поражение.
На левом запястье Борис Павлович носил довольно массивный золотой браслет, а его грудь и оба предплечья были татуированы цветной тушью с изображениями тропической экзотики. Это делалось в память о дальних плаваниях и пребывании в таких местах.
Преподаватель корабельной механики Дуваленский носил продетое через левое ухо небольшое золотое колечко.
Михаил Михайлович Беспятов учил нас тоже штурманскому делу. По возрасту был старше других педагогов. Имел большую (лопатой) седую бороду. Седая была и голова. На уроках ничем не отвлекался от предмета, не допускал отвлечения и нас от предмета. На малейшую помеху: говор, шепот, шорох он молча склонял голову под учительский стол, стоявший перед ним, и ожидал конца помехи. Значение данного жеста передавалось курсантам из поколения в поколения: «Какой балбес мешает мне вести урок?».
Иван Николаевич Дмитриев, тот самый, что в 1925 году был флагманским штурманом на крейсере «Аврора» при походе в Мурманск и обратно. У него была привычка, в частности, пользоваться при показе на классной доске математического преобразования, ненужной фразой, засоряющей речь: «Вот это, да… как его…?». Он говорил, показывая преобразования: Если возьмем, в это, да, как его…». И еще была у него привычка, выполняемая быстро, полагая, видимо, незаметной, облизывать мел с пальцев.
Иван Николаевич Дмитриев, контр-адмирал, старший преподаватель кафедры навигации.
Борис Францевич Винтер – педагог артиллерийского дела. Слыл спасителем крейсера «Аврора». Этот эпизод, кстати сказать, показан в кинофильме «Разлом», созданный по одноименному роману Бориса Лавренева.
В октябрьские события 1917 года Винтер служил артиллеристом на крейсере «Аврора». Старшина, дежуривший по артиллерийским погребам, проверяя показания температуры и влажности воздуха, услышал в одном из погребов звуки заведенных часов. Немедленно доложил Винтеру. Последним был обнаружен взрыватель с часовым механизмом (иногда называют «адской машинкой»), который взрывается в поставленные в нем часы и минуты. Иначе говоря, был обнаружен детонатор для возбуждения взрыва снарядов, хранящихся в погребе. Если бы это произошло, то «Аврора» и часть экипажа погибли бы. Взорвались бы снаряды не только одного, но и других погребов. Так была сорвана попытка врагов революции - погубить «Аврору».
Эта попытка все же «наказала» Винтера. Находясь в своей каюте, Винтер решил обезвредить «адскую машинку», но допустил какую-то ошибку. «Машинка» взорвалась у него в руках, оставив его без нескольких пальцев.
Вспоминается шутка, ходившая по училищу, которую назвал бы не очень-то этичной в отношении Винтера, тем более, что фон, на котором она построена, стоил нескольких десятков жизней.
В один из октябрьских вечеров 1926 года, пароход «Буревестник», перевозивший пассажиров между Ленинградом и Кронштадтом, проходя через Ленинградский порт, наскочил (при слабом освещении порта) на пирс (пристань). Поломал нос и начал погружаться под воду. Возникла паника. Одни прыгали в темноту за борт, другие, прежде чем прыгнуть, бросали за борт деревянные, довольно тяжелые предметы, включая скамейки, с тем, чтобы в воде использовать их в качестве спасательных средств. Но так бросали в темноту, то часть таких предметов падала на головы находившихся за бортом, увеличивая тем самым число жертв.
По царапинам, ссадинам, синякам, обнаруженным на телах погибших, был сделан вывод, что, плавающие за бортом, погибали не только от ударов по головам различными предметами, а также из-за того, что не умеющие плавать хватались, за пловцов, помогавших им, да так, что хватали их «мертвой хваткой» за руки, за ноги, за шею, сковывая их движения. С ними вместе и погибали. Именно так, по этой причине погибли четыре курсанта нашего училища – спортсмены, умеющие хорошо плавать. Их тела оказались в синяках, царапинах, ссадинах. Всего погибло более 140 человек. Хоронили одновременно всех.
А шутка в отношении Винтера родилась так. Пятый курсант училища, находившийся на борту парохода – Робинович, высокий, худощавый, с маленькой черной, клинышком, бородкой, за которую прозвали его «Иисусом», умный парень, сильнейший шахматист училища, выплыл, не умея плавать! Более того – спас женщину. Женщина оказалась бывшей женой Винтера, с которой он состоял в разводе и выплачивал элементы. Узнав об этом, однокурсники Робиновича, говорили ему: «Ну, Иисус! Берегись. Теперь тебе обеспечена по артиллерии двойка!».
Никитин, Ляскоронский, Сухомель – это три «кита», на которых держалось преподавание отделов высшей математики.
Первый отличался статностью высокой фигуры, степенной походкой, безукоризненным внешним видом в штатском костюме.
Ляскоронский – небольшого роста, чуть сутуловатый, казался хмурым, одевался скромненько, в заметно поношенный китель.
Этих двух педагогов связывала многолетняя дружба. Их называли «фанатики от математики». В виде доброжелательной шутки говорили, что после окончания занятий, они частенько из училища уходили вместе. Их домашние маршруты в значительной части совпадали. Двигаясь вместе, они якобы продолжали давно начатый между ними спор о поиске способа решения какой-то еще не решенной задачи высшей математики. В пылу противоречий и чтобы доказать свою правоту и уличить в ошибке оппонента, подходили якобы к водосточным трубам домов и мелом расписывали свои выкладки – доказательства. Вот почему шутили, у Ляскоронского правый карман измазан мелом.
Конечно, то была шутка. Но выдумана она с благородной целью, чтобы показать одержимость этих замечательных педагогов проблемами высшей математики тех лет.
А третий из упомянутых педагогов – Сухомель – такой же симпатичный, уважаемый учитель, буквально влюбленный в свой предмет, в «теоретическую механику». Тоже невысокого роста, в хороших уже годах, с белой (седой), но довольно пышной головой, и тем не менее весьма подвижный, всегда с хорошим настроением приходил в класс, при удобном случае прибегал к уместному юмору. Показывая, например, математические преобразования на классной доске, он иногда останавливался и говорил: «Здесь, – он показывал один математический узел, – механик бьет по правой щеке математика, а вот здесь, – показывал другой математически узел, – математик с размахом и чувствительно бьет механика по его левой щеке!».
Александр Александрович Мохначев – сугубо гражданский человек, педагог Ленинградского университета с дореволюционным стажем, доступный, общительный, не лишенный умного юмора, пользовался большим уважением. Его, казалось бы, сухой, скучный предмет, преподаваемый нам на общеобразовательных курсах «Экономическая география», он, применяя образные, житейские, похожие на шутку, приемы, вплоть до поэтических форм, умел обратить в интересный рассказ, помогавший нам запоминать без особого напряжения содержание его лекций, предмета в целом.
«Представьте себе французского буржуа!» – говорил он. Он спит в пижаме из японского шелка. Бреется бритвой из немецкой стали. Утром пьет бразильский кофе. Ходит в костюме из английской шерсти. Курит гаванские сигары. На десерт употребляет марокканские апельсины. Ездит на американском автомобиле с покрышками на колесах из малайского каучука... и так далее, вплоть до бельгийской электротехники и саксонского фарфора.
А в заключении глубоко вздохнет и с умиленной улыбкой выдохнет со словами: «Ах, как приятно в вечер майский на веранде чай китайский, ром ямайский распивать!».
Правда, для нас – провинциальных парней не все называемые предметы были понятны. Я, например, впервые услышал такие слова, как пижама, десерт, ром, веранда, не представляя, что это за «штучки». В таких случаях преподаватели не отказывались для нас быть «переводчиками».
Нельзя не вспомнить педагога – инструктора Лустало ( к сожалению забыл имя), обучавшего нас плавать, прыжкам в воду, боксу, фехтованию.
Эрнст Иванович Лустало с группой фехтовальщиков
